ПРИЗРАКИ
Александр Бирштейн
ПРИЗРАКИ
Летом 1953 года в городе стали появляться призраки. Появлялись, заходили во дворы, стучали в двери… Потом часть из них исчезала. Но некоторые нет. Они чуть погодя становились людьми, когда-то очень давно уведенными, исчезнувшими из этих дворов, квартир, семей. Кого-то из них ждали, кого-то нет…
Мадам Гоменбашен жила именно в таком дворе. Впрочем, это неверно. Таких дворов в Одессе было много. Очень много… Только ли в Одессе?
Из тюрем, лагерей люди на Молдаванке появлялись довольно часто. Ну, отсидел человек свой срок за грабеж, гоп-стоп или хулиганку, в крайнем случае, за мошенничество или растрату - и домой. Куда еще? Тогда накрывались столы в длинных, как блатная песня, дворах, и начинался пир. А что такое пир во дворе на Молдаванке? Это мечи все на стол, лей самогон и:
- Два туза, а между -
Дамочка вразрез;
Я имел надежду,
А теперь я - бэз.
Ах, какая драма -
Пиковая дама,
Ты мне жизнь испортила мою!
И теперь я бедный,
И худой, и бледный,
Тут на Дэрибасовской пою.
Мальчики, на талии
Не кидайте глаз:
Всё, чем ви бренчали,
Витрясут из вас….
Ну, и так далее…
Народ веселился, пел, радовался.
Деловитые женщины, и мадам Гоменбашен в том числе, сновали между столами, разнося и меняя закуски.
- Ей-то это к чему? - конечно, спросите. Но она же там жила! И еще… Прямо неудобно… А покушать? Представляете себе, на какие мелкие деньги, которые кто-то - агройцер пуриц! - прозвал пенсией, она жила. Нет, ее, конечно, пытались подкормить, угостить. Но не брала же!
- Как я возьму ваша четверть курица, если завтра надо будит сказать, что вы неправы, слив у тети Розы с Косвенной карасин из примус?
Дети во время пиров жались к взрослым, повторяя полученные уроки, то есть срезая бочата, вытаскивая лопатники… Короче, проходили практику, не выходя из гнезда.
Частенько этот пир заканчивался дракой или поножовщиной, и кого-то уводили. А кого-то и уносили… Бывает… Верней, бывало.
А вот призракам торжественных встреч не устраивали. И не потому, что были им не рады. Боялись. Мало ли… Сегодня отпустили, а завтра опять придут и заберут. И заодно тех, кто радовался и привечал.
Тихо входили призраки во двор, всматривались в лица, находили знакомое - если находили! - и пытливо вглядывались в глаза. На мгновение не больше. Зэки так умеют. Глянет мимолетно и как просветит… Не увидев ответного огонька или, наоборот, увидев, ощутив страх, призраки глаза отводили. Тоже как-то мимолетно. Мол, не было ничего, землячок, не сци, идешь себе и иди куда подальше.
Да, конечно, было много-много радости. Это когда ждали. Но радость эта сперва не выплескивалась во двор, а оставалась внутри жилья, обычно тесного, а сейчас ставшего еще тесней, ибо радость, даже счастье сопровождались осторожностью и отчаянием. И людьми, осмеливавшимися прийти пожать руку. Там, в глубине жилья, тоже накрывали столы и тоже пели… И там всегда бывала мадам Гоменбашен. Она любила и умела утешать.
- Я ж говорила, что он придет? - обращалась она к постаревшей женщине, бледной от постоянного страха и недоедания.
Та не помнила… Столько всего… Но и тогда мадам была рядом, поэтому женщина с готовностью кивала головой. Мол, да, говорила.
- А сичас говорю, что все будет гит! - подводила итог мадам. И все почему-то верили. В самом деле, почему бы и нет? Таракан сдох. Их отпустили. Может же хоть в конце жизни повезти. И они пили и пели.
Только не надо меня лечить, сообщая, что пели «Интернационал» или «Комсомольцы-добровольцы»!
- Мадам Гоменбашен, - спросил как-то под настроение, - Вы ж там бывали. Там-то что пели?
Мадам вдруг развеселилась. В глазах ее появились чертики.
- Что пели? - переспросила она. И, смеясь, сказала: - А то же… Что люди поют, то и они. Люди же тоже… - а потом задумалась, помрачнела и сказала: - Разный люди… Ты что решил, что раз политический, то сразу не сволич?
Два призрака вернулись в один и тот же двор. Один утром, другой вечером. И скрылись в жилье, в котором продолжали жить близкие. И пропали ненадолго. Очеловечивались. А потом, через несколько дней, эти бывшие призраки вышли во двор. И один бывший - ведь бывший же! - призрак дал по морде другому. И плюнул ему в лицо.
А второй стерпел. И не дал сдачи.
Разные люди возвращались оттуда. Возвращались жертвы, возвращались палачи…
Жертвы старались остаться незаметными, устраивались на мелкую работу и ходили, слегка согнувшись, а забывшись, закладывали руки за спину. Делали вид, что простили. Но не прощали.
Палачи бежали, едва очеловечившись, в райкомы - восстанавливаться в партии. Это ж так важно, если ты был палачом или просто стукачом, восстановиться в партии.
Я читал в умных книжках, что верные ленинцы и там, на Колыме, верили партии, а также лично дорогому товарищу… Тьфу, даже имя произносить противно!
Так ли это? Не думаю… Впрочем, мне ли судить об этом. Судить… А разве я не сужу? Я ведь помню этих призраков.
Мадам Гоменбашен никого не ждала. Но она смотрела и видела.
- Продажные твари! - говорил я о стукачах, горячась.
- И несчастные… - добавляла она.
- Их купили за тридцать рублей! - горячился я.
- Покупают не за деньги, - сказала она, - за деньги продают!
Facebook post