Стокгольм. Помолвка
Иманд (26) - Анна (23)
- Брак со шведом, пусть даже из низов - с этим они б еще смирились. Но чужак без роду без племени - на первые роли в стране... и это после отказа равнородному! (Анна так и знала, что жениховская эскапада Эдмунда выйдет ей боком). Не стоит ждать от них широты взглядов, - крёстный Анны, известный в придворных кругах как Авантюрист (что звучит комплиментом храбрости человека, пережившего немало отчаянных передряг) нынче сама рассудительность. - Формально они противятся, имея в виду разницу положения и воспитания, и тот факт, что развод для вас невозможен, ведь этот союз - залог целостности короны.
У Анны аж зубы ноют его слушать! До чего ж ей надоели эти однообразные, с детства слышанные внушения! Ее брак не может потерпеть неудачу - он слишком важен для устойчивости строя в целом. Если отношения в семье наследницы дадут трещину, это пошатнет фундамент, на который опирается монархия, на такую семью нельзя положиться. Да знает она, знает - господи, ну сколько можно!
- Боюсь, без содействия вашего отца… - продолжает крестный.
А вот это, пожалуй, верно. Папина помощь не помешала бы.
По правде, дела обстоят даже хуже, чем он описал. Закону о королевских браках триста сорок лет, и повернуть его старинные формулы так, чтоб «не допустить порчи благородной крови династии» - вопрос сервильности юристов. Рвение членов Кабинета умеряет лишь открытое голосование: кому охота портить себе карьеру, не сейчас, так в скором будущем.
Этот разговор пробуждает в Анне отчаянный протест. Она - единственная девушка в стране, которая не вправе просто взять и выйти замуж за кого хочет. Если Госсовет не одобрит её выбор, останется лишь один путь - отречение. Но сейчас она слишком взвинчена, чтобы рассуждать здраво. Негодование и злое упрямство владеют ею. Крёстный прав, она должна поговорить с отцом, использовать любые рычаги, прежде чем...
Конечно, родители высказались против брака «с каким-то иностранцем», хотя отец как суверен и дал согласие: к чему бодаться с дочерью, когда есть Госсовет. Если Анна попросит отца употребить личное влияние, вступится ли он за ее интересы? На маму надежды нет, она сразу восстала против «этого нелепого мезальянса»: «Неужели надо напоминать, как важно, чтоб ты связала судьбу с мужчиной своего круга, чье прошлое не вызывает вопросов - с тем, кого народ примет и полюбит. Это твой долг. Ты больше, чем женщина - однажды ты станешь королевой, и тогда этот морганатический супруг будет болтаться при тебе, вызывая всеобщую неловкость!»
Анна думает о них без горечи, с привычным хладнокровием, сознавая, что у правящей пары свои резоны. Ее родные тоже не свободны, ибо монархия - это тирания обязанностей. Она рано усвоила жестокую истину: единственная наследница обязана быть «успешным проектом». «Чтоб тебя ценили, ты должна стать лучшей, а мы - сделать тебя таковой». Родители распоряжались ее судьбой со своего сияющего пьедестала, не снисходя до поцелуя на ночь, но окружив теми, кто целовал вместо них. Лучшие силы были брошены на ее подготовку, успехи наследницы - дело государственной важности. От Анны требовали лишь одного: быть на высоте.
Нельзя сказать, что ее не любили, но любовь никогда не была решающим доводом, главными оставались замаскированные под нее соображения пользы. Разве не заботой о ее собственном и всеобщем благе прикрывают теперь все возражения против их брака? Но тут они просчитались: Анна сама способна решить, что для нее хорошо. Последнее слово за ней, и она готова его произнести.
Подкрепив себя такими мыслями, Анна хочет немедля поговорить с женихом.
Плотно закрыв двери и бросив мимолетный взгляд в зеркало (дерзкий румянец, вздернутый нос, сверкающие гневом и решимостью глаза - так!), она усаживается в своём уголке и укрывает зябнущие коленки пледом (хоть бы скорее кончилась эта зима!). Что скажет Иманд, когда всё дойдет до крайности? Конечно, поддержит её. Ведь это в его интересах. Анна медлит, прислушиваясь к себе: отчего в уме у неё больше уверенности, чем в сердце? Разве в глубине души она не доверяет его любви?
***
Звонок застаёт Иманда в гостиной Бернхольма. Вялый и сонный он сидит с большой чашкой кофе, приходя в себя после бредовой беседы с Лундом и его коллегами, доказавшими, что он - тайный агент иностранной разведки. Причём даже не чешской, а австрийской, что сложным образом увязано с дипломатической карьерой его отца в последние годы. Полчаса назад господа со стертыми лицами удалились, сбитые с толку фактами, которые он сообщил им. Проверка займёт день-два и, пожалуй, лишь подогреет их невменяемый энтузиазм. В следующий раз его «запишут» в словацкие сепаратисты, или в пособники намибийских террористов… террористы кажется уже были. Он так измучен, что собирается лечь пораньше. Звонок Анны единственная радость в его теперешней жизни: просто смотреть на милое, оживленное подобием свидания, лицо, слушать голос…
Камера смартфона, с некоторого отдаления, показывает Анне кусочек его жизни. Она всё замечает: нетронутый остывший кофе, тусклый свет маленькой лампы, камин без огня - будто в запущенной провинциальной гостинице. Как холодно и одиноко должно быть февральским вечером в плохо освещенной комнате, по углам которой лежат серые сугробы сумерек.
- Соскучилась? - Иманд улыбается, стараясь скрасить впечатление, и желая сразу перевести разговор на неё. Он не станет рассказывать о происках Лунда и К°.
Но Анне и не нужно, она без предисловий передает разговор с крестным, и сообщает о своем намерении. Иманд слушает молча, не спеша восхищаться её решимостью. Это заставляет ее сбавить тон и перейти к менее энергичным, но более убедительным выражениям.
- Я понимаю, - наконец говорит он, - ты расстроена. Надеюсь, дело только в этом.
- Расстроена?! - Анна не верит своим ушам.
- То, о чём ты говоришь, неприемлемо, - голос звучит без нажима, и все же ясно: он не отступит. - Я не приму такой жертвы.
- И это говорит тот, кто сам всем пожертвовал: нормальной жизнью, карьерой - чтоб сидеть тут и выслушивать о себе разный вздор - думаешь, я не знаю, что вокруг тебя творится?
- Речь не обо мне, - возражает он. - Но если настаиваешь, я понимал, от чего отказываюсь, а ты - нет.
Его слова как удар под дых - Анна хватает ртом воздух.
- О чем ты?
- О долге. И о твоей любви - не только ко мне. Не хочу выступать моралистом, но это нужно сказать. Закон, ограничивающий твои права, существует в интересах страны, а ты - та, кто призван защищать эти интересы. Если отречешься, предашь тех, кто вправе полагаться на тебя.
Голос издалека звучит так, как могла бы звучать её собственная совесть. Но совесть укоряла бы, а Иманд на ее стороне.
- Совершив это, ты не сможешь уважать себя, - продолжает он. - Согласиться с тобой, значит склонить к поступку, который сделает тебя несчастной.
Их взгляды встречаются.
- Я не буду причиной морального падения, которого ты сама себе не простишь.
- И что - откажешься от счастья? - она не может поверить.
- Ты неверно ставишь вопрос. Разве я могу быть счастлив, обрекая тебя на душевный разлад? Думаешь, это выбор между долгом и любовью?
- А нет?
- Нет. Между двумя любовями. Одну из них ты сейчас не замечаешь, поглощенная другим чувством, и не сознаешь, чего она требует от тебя. У тебя есть твоя страна, и ты обязана её хранить. Не потому, что на тебя взвалили это бремя. Просто ты любишь свою землю. И однажды ощутишь свое отречение как предательство того, что тебе дорого. Выбор между любовью и совестью мучителен, но возможен. А выбор между одной любовью и другой - это неразрешимое противоречие. Я никогда не поставлю тебя перед ним.
- Но если нас...
- Даже, если так - шантаж и угрозы не те средства, какими можно добиваться цели. И у них ничего нет на меня, против нас - никакого законного аргумента. Мы это переживем, увидишь.
Разговор с Имандом меняет умонастроение Анны: она не станет просить отца о заступничестве. И никогда не узнает, что он сделает это по собственному почину, после того, как найдет утром среди поданных на рассмотрение бумаг расшифровку их разговора. Вернее только реплики Иманда (слов Анны никто кроме него не слышал), по которым легко восстановить содержание беседы.
Санкция Кабинета следует через шесть дней. Правительство одобряет бракосочетание принцессы в соответствии с пятым параграфом о престолонаследии: «Будущая королева Швеции выходит замуж. Женщина из высшего сословия берет себе мужа из народа» - так оно прозвучало. Эту новость многие находят вдохновляющей.
***
В чашке чая как в зеркале отражаются овальные позолоченные медальоны на стенах восьмиугольного Западного кабинета, пышно декорированного в стиле рококо. Благородный бордовый, преобладающий в интерьере, тонко перекликается с винными и медовыми оттенками в сервировке чайного стола, и даже с одеждой присутствующих. Иманд не может отделаться от дурацкой мысли, что свои туалеты они выбирали с учетом цвета обоев.
На Анне бежевый костюм, отделанный тёмно-красной - сплошь из одних завитков - вышивкой. В поднятых с боков волосах сверкают рубиновые искорки. Сидящая напротив мама Анны - сегодня он видит её впервые - в жакете коньячного цвета, очень идущем к её светло-карим глазам. На лацкане брошь из богемского граната - знак любезности по отношению к гостю. Даже шелковый брусничный галстук отца Анны - влит естественно как нота в мелодию в общую цветовую гамму. Человек с развитым художественным вкусом наверняка оценил бы строгую изысканную гармонию этого застолья, впрочем, не идущую дальше колористического решения.
Слишком явно ощущается напряжение, повисшее над столом, где даже фарфоровые чашки безмолвно свидетельствуют о своей принадлежности не к молоку, но к сливкам. Иманд с трудом подавляет обидное чувство несоответствия этому великолепию: музейно-роскошной обстановке, рафинированным аристократам, за спинами которых незримо стоят поколения венценосцев, слишком благовоспитанных, чтобы тоном или взглядом выразить то, что думают на самом деле. Словом, знакомство жениха с родителями невесты идёт своим чередом.
Его расспрашивают о семье и образовании. Несколько вежливых фраз о его работе. Успел ли он уже достаточно осмотреться в Стокгольме? Здесь холоднее, чем в Праге, не так ли?
- Попробуй ореховые бисквиты, - немного невпопад предлагает Анна, желая смягчить атмосферу хоть капелькой истинного радушия.
Иманд послушно берёт нежный в масляных крошках кусочек.
- Очень вкусно, - говорит он, не ощущая ни нежности ни сладости, слишком напряженный, чтобы чувствовать что-нибудь.
Беседа продолжается. Как давно они с Анной знают друг друга? Неужели всего несколько недель? Разве этого достаточно для брака? Вопрос скользкий: о Лилльской истории и лете, проведенном в лесной резиденции, никто кроме них двоих не знает, и Анна незамедлительно приходит на выручку:
- Надеюсь, ты помнишь, мама, что сама была знакома с папой меньше месяца, когда он сделал тебе предложение?
- Да, но у нас было восемь месяцев до свадьбы!
- У нас тоже, - спокойно парирует дочь.
Иманд предсказуемо не нравится матери: слишком красив, слишком независимо и спокойно держится в непривычной подавляющей обстановке. Прояви гость застенчивость или нервозность, она отнеслась бы к нему снисходительнее, но сдержанность и безупречные манеры, не позволяющие ей явить своё великодушие, взять покровительственный тон... наглый мальчишка! Гордец! Да как он смеет! Ей хочется смутить его, дать почувствовать неуместность и ничтожность собственных притязаний. Кто он такой, в конце концов?!
- У вас необычная фамилия, - светски улыбаясь, замечает она. - Кто были ваши предки?
- С маминой стороны - русские дворяне, эмигранты первой волны. С отцовской... кого только нет: моравские виноделы, обедневшие после войны землевладельцы, подавшиеся в ландскнехты. Одного из них в поисках лучшей доли занесло в Англию, где фамилия обрела местный спеллинг и звучание, а сам он сложил голову в феодальной усобице. Потомки его вернулись на родину с этим англизированным именем.
Виноделы… это крестьяне?! Наемники, воевавшие за чужие интересы! О чем только думает ее сумасбродная дочь!
Да, мама - Анна, сердясь, теребит салфетку, отлично понимая к чему этот разговор, - он не из тех, кто станет потворствовать твоему снобизму и сословным предрассудкам. Отец определённо не разделяет тайного негодования супруги и выглядит скорее удовлетворенным ходом беседы, хоть и не выказывает этого явно. Здесь никто ничего не выказывает - все фальшиво улыбаются, и делают вид, что довольны друг другом. Но у папы кажется дружелюбный интерес, хотя и настороженность тоже.
Анна ловит себя на том, что, обращаясь к родителям, она будто вербует сторонников или урезонивает противников - она уже не в одном лагере с ними. Её «лагерь» сидит напротив и держится молодцом.
***
После чая Анна увлекает жениха в портретную галерею:
- Пойдем, представлю тебе ту часть семьи, с которой иначе познакомиться нельзя, - и, оставшись наедине, робко берет его за руку. - Выдохни! Хуже уже не будет.
Он грустно улыбается:
- Я им не понравился.
- Ты в этом не виноват. И нам не будут мешать.
- Неприязнь, которую они питают ко мне, отдалит тебя от родных.
Она качает головой: куда уж больше, и вслух с деланным равнодушием:
- Вряд ли они это заметят. А что ты сам о них думаешь?
Иманд медлит в легком замешательстве: у него неоднозначное впечатление. Отец Анны безусловно внушает уважение: спокойный, немногословный, с располагающими слегка медлительными манерами и непоколебимым чувством собственного достоинства. Мать - холодно любезна и заранее настроена против него.
- Твои родители - эффектная и кажется дружная пара, - дипломатично говорит он, - но Анна, тебя что, феи им подкинули? Ты же совершенно на них не похожа!
- Пойдём, - она тянет его за собой вглубь галереи, мимо парадных тёмных портретов в тяжелых золоченых рамах, и останавливается у небольшого полотна. Вспыхивает подсветка, из сумрака выступает хрупкая большеглазая женщина: взбитые по старинной моде кудри, ослепительно белые плечи в кружевной пене оборок, капризный рот, холодная властная синева взгляда.
- Бабушка?
- Папина...
- Ты её не...
- Нет. Я и своих-то бабушек не застала - поздно родилась. А она умерла рано. Портрет написан за год до смерти.
- Такая молодая... от чего?
- Родами, - глядя в сторону, говорит Анна. - Произвела на свет моего деда, а сама не выжила.
- Как её звали? - с непонятной тревогой (вдруг - Анной?) спрашивает он.
- Ингрид, - тихо отвечает она, развеивая его смутные предчувствия.
***
Приём для узкого круга лиц по случаю помолвки назначен на шесть, а сейчас нет и пяти.
Ожидая, пока искусственный тёплый ветерок подсушит ей волосы, Анна рассеяно смотрит в зеркало, раздумывая насчет прически. Она должна быть простой и по-девичьи милой: по две пряди с висков перевить жгутиками, распушить и соединить сзади поверх распущенных волос. И оставить тонкие локоны вдоль лица.
- Желаете шпильки с сапфиром или серебряную нить?
Анна колеблется. Чувство меры подсказывает, что нити достаточно, но для фотосессии, особенно для крупных планов в причёске нужен яркий акцент.
- И то и другое, - решает она. Сегодня уместно много блеска.
Когда с причёской будет покончено, она наденет сшитое специально для этого дня платье: кружевной лиф цвета индиго с завышенной талией, переходящий в кремовую юбку-баллон из струящегося шелка, собранную внизу на широкую резинку и открывающую точеные щиколотки. К платью - колье с оправленными в белое золото сапфирами и серьги-пусеты. А потом она сойдёт вниз и.... Мысленно Анна давно уже там, где ничто не обязывает её присутствовать. Но и не запрещает. Просто незачем. Инвеституру проводит отец, а церемонию принятия шведского подданства и дарования титула она и так наизусть знает. Её появление только смутит Иманда.
Лишь вчера, ненадолго оставшись с ним наедине в галерее, она решилась, наконец, все сказать ему. Иманд принял ее слова с недоумением.
- Разве нельзя без этого обойтись? Подданство - да, конечно. Ты не можешь выйти за гражданина другой страны. Но титул? Да какой из меня герцог, это смешно! Мы ведь можем просто пожениться…
Прежде чем отвечать, Анна мысленно считает до пяти.
- На первых порах титул нужен не столько тебе, сколько людям вокруг нас. Общественную иерархию никто не отменял. Подумай, как тем, кого завтра представят тебе, держаться с тобой? Как им реагировать на твоё обращение, просьбу, приказ? Где будет твоё место во время церемоний, протокольных встреч, официальных обедов - за дверью? Твой титул позволит нам быть рядом всегда, а не только в частной жизни, понимаешь? Но это лишь начало - так будет только до осени. Потом, вскоре после свадьбы, но до нашей поездки по Эриксгате ты будешь носить уже титул принца, терпеть обращение ВКВ* и всё такое.
Он собирается решительно возразить: принц?! Этого еще не хватало! Но Анна жестом пресекает его попытку.
- Пойми, нельзя допустить, чтобы в будущем наши дети оказались по своему положению выше отца. Но это не все. Принц Швеции вправе представлять корону, исполнять церемониальные и регентские обязанности, а мой муж - нет.
Всем своим видом Анна дает понять, что не намерена потакать его скромности.
Он склоняет голову, пряча улыбку и невольно отступая перед её напором - она как следует подготовилась к атаке и заранее перекрыла ему все пути к отступлению.
- Раньше ты этого не говорила.
- Тогда было преждевременно.
Анна чувствует, что взялась за дело чересчур рьяно, и ослабляет хватку.
- Пожалуйста, осознай вот что: титул - не смешной пережиток прошлого, не повод задирать нос, не пустая формальность. Смотри на него как на инструмент влияния, - и тоном ниже. - Звание, титул - это не килограммы золота на голове, не ордена на ленточке, а возможность и право воздействовать на общество.
Она весьма убедительна, и Иманд смущенно признаёт это.
- Боюсь, я буду чувствовать себя очень глупо.
- Ты скоро привыкнешь. Но отказавшись, будешь глупо чувствовать себя всю оставшуюся жизнь.
Завершая туалет, Анна мысленно прикидывает происходящее внизу. Инвеститура уже позади - что же там делается сейчас? Ей ни за что не угадать.
***
Они впервые остаются с глазу на глаз: отец Анны и будущий зять, новоиспеченный герцог Сконе - в уютной тиши кабинета, подчеркнутой ровным гудением пламени в камине. Его тёплые отблески вспыхивают в медово-розовой глубине хрустального штофа с французским коньяком, играют на стенках шарообразных снифтеров - кажется, огонь горит и там. Молчание, связывающее их, исполнено настороженного взаимного интереса - оно скорее располагающее, чем тревожное. В молчании Иманда ощущается почтительность человека, сознающего, что право нарушить тишину, принадлежит не ему.
- Начинаешь догадываться, во что ввязался? - с еле заметной иронией спрашивает седой человек и, повернув голову, проницательно смотрит на собеседника. В умных светлых глазах мелькает какая-то тень - недоверия, сомнения? Невольного сочувствия к честному малому, неизвестно откуда взявшемуся и едва ли сознающему, какое бремя на себя взваливает?
- Сэр?
- Ты ведь понимаешь, что титулы, герцогство - они не облегчат тебе жизнь. Но позволят «играть королеву»**. Твоя будущая жена - вот суть твоих обязанностей. Любить ее, оберегать, быть тем, на кого можно положиться.
- Это то, чего я хочу.
- Тогда постарайся остаться единственным, кто видит и знает, какая она на самом деле. Все и всегда будут смотреть на нее - миллионы глаз - в минуты торжества и самого отчаянного провала. Она не вправе отвернуться, заслониться, уйти со сцены. И ты не сможешь защитить ее. Но сделай для нее другое: не позволяй людям видеть настоящую Анну Бернадетт, не давай им заметить, что корона может быть тяжкой ношей. Пусть они смотрят на нее, на вас обоих, но видеть должны только… образ вечного.
- Понимаю, сэр.
Седой человек надеется, что это так.
***
Анна, придерживая подол и напряженно улыбаясь, спускается к нему по широкой лестнице - тонкие каблучки, утопая в ковре на мраморных ступенях, оставляют круглые ямки, тут же исчезающие, как след на воде. Россыпь кудрей на синем кружеве, сиянье глаз и льдистый блеск сапфиров, абрис стройных ног под тонким светлым шелком - в ее прелести есть что-то ошеломляющее. Противоречивые желания на миг обуревают его: взбежать наверх и подать ей руку, или остаться внизу, сполна насладиться долгожданным зрелищем сходящей к нему красоты. Хоть бы она замерла на миг, дала полюбоваться с собой! Словно услышав его, она останавливается, движимая тем же желанием: насмотреться на него, запечатлеть в себе. Осознать и задохнуться от счастья.
Двухсекундная пауза - и он, повинуясь первому побуждению, преодолевает разделяющие их ступеньки.
Под руку, впервые ощущая себя парой, они входят в ярко освещенный зал - десятки лиц оборачиваются к ним: любопытство, скепсис, поджатые губы, колючие взгляды, деланные улыбки… Их имена - тоже впервые - публично звучат вместе, и Анна ласково сжимает ему локоть, помогая преодолеть неловкость. Отныне их помолвка свершившийся факт, с которым всем придется считаться. И в этом зале, Анна точно знает, нет ни одного человека, кто был бы искренне рад за них. Да и за его стенами тоже вряд ли кто-то найдётся.
Что ж, завоёвывать умы и располагать к себе сердца они начнут прямо сейчас.
-------------------------------
*Аббревиатура ВКВ - ваше королевское высочество
**«играть королеву» - аллюзия к известному выражению, приписываемому Макиавелли, «короля играет свита»
- Брак со шведом, пусть даже из низов - с этим они б еще смирились. Но чужак без роду без племени - на первые роли в стране... и это после отказа равнородному! (Анна так и знала, что жениховская эскапада Эдмунда выйдет ей боком). Не стоит ждать от них широты взглядов, - крёстный Анны, известный в придворных кругах как Авантюрист (что звучит комплиментом храбрости человека, пережившего немало отчаянных передряг) нынче сама рассудительность. - Формально они противятся, имея в виду разницу положения и воспитания, и тот факт, что развод для вас невозможен, ведь этот союз - залог целостности короны.
У Анны аж зубы ноют его слушать! До чего ж ей надоели эти однообразные, с детства слышанные внушения! Ее брак не может потерпеть неудачу - он слишком важен для устойчивости строя в целом. Если отношения в семье наследницы дадут трещину, это пошатнет фундамент, на который опирается монархия, на такую семью нельзя положиться. Да знает она, знает - господи, ну сколько можно!
- Боюсь, без содействия вашего отца… - продолжает крестный.
А вот это, пожалуй, верно. Папина помощь не помешала бы.
По правде, дела обстоят даже хуже, чем он описал. Закону о королевских браках триста сорок лет, и повернуть его старинные формулы так, чтоб «не допустить порчи благородной крови династии» - вопрос сервильности юристов. Рвение членов Кабинета умеряет лишь открытое голосование: кому охота портить себе карьеру, не сейчас, так в скором будущем.
Этот разговор пробуждает в Анне отчаянный протест. Она - единственная девушка в стране, которая не вправе просто взять и выйти замуж за кого хочет. Если Госсовет не одобрит её выбор, останется лишь один путь - отречение. Но сейчас она слишком взвинчена, чтобы рассуждать здраво. Негодование и злое упрямство владеют ею. Крёстный прав, она должна поговорить с отцом, использовать любые рычаги, прежде чем...
Конечно, родители высказались против брака «с каким-то иностранцем», хотя отец как суверен и дал согласие: к чему бодаться с дочерью, когда есть Госсовет. Если Анна попросит отца употребить личное влияние, вступится ли он за ее интересы? На маму надежды нет, она сразу восстала против «этого нелепого мезальянса»: «Неужели надо напоминать, как важно, чтоб ты связала судьбу с мужчиной своего круга, чье прошлое не вызывает вопросов - с тем, кого народ примет и полюбит. Это твой долг. Ты больше, чем женщина - однажды ты станешь королевой, и тогда этот морганатический супруг будет болтаться при тебе, вызывая всеобщую неловкость!»
Анна думает о них без горечи, с привычным хладнокровием, сознавая, что у правящей пары свои резоны. Ее родные тоже не свободны, ибо монархия - это тирания обязанностей. Она рано усвоила жестокую истину: единственная наследница обязана быть «успешным проектом». «Чтоб тебя ценили, ты должна стать лучшей, а мы - сделать тебя таковой». Родители распоряжались ее судьбой со своего сияющего пьедестала, не снисходя до поцелуя на ночь, но окружив теми, кто целовал вместо них. Лучшие силы были брошены на ее подготовку, успехи наследницы - дело государственной важности. От Анны требовали лишь одного: быть на высоте.
Нельзя сказать, что ее не любили, но любовь никогда не была решающим доводом, главными оставались замаскированные под нее соображения пользы. Разве не заботой о ее собственном и всеобщем благе прикрывают теперь все возражения против их брака? Но тут они просчитались: Анна сама способна решить, что для нее хорошо. Последнее слово за ней, и она готова его произнести.
Подкрепив себя такими мыслями, Анна хочет немедля поговорить с женихом.
Плотно закрыв двери и бросив мимолетный взгляд в зеркало (дерзкий румянец, вздернутый нос, сверкающие гневом и решимостью глаза - так!), она усаживается в своём уголке и укрывает зябнущие коленки пледом (хоть бы скорее кончилась эта зима!). Что скажет Иманд, когда всё дойдет до крайности? Конечно, поддержит её. Ведь это в его интересах. Анна медлит, прислушиваясь к себе: отчего в уме у неё больше уверенности, чем в сердце? Разве в глубине души она не доверяет его любви?
***
Звонок застаёт Иманда в гостиной Бернхольма. Вялый и сонный он сидит с большой чашкой кофе, приходя в себя после бредовой беседы с Лундом и его коллегами, доказавшими, что он - тайный агент иностранной разведки. Причём даже не чешской, а австрийской, что сложным образом увязано с дипломатической карьерой его отца в последние годы. Полчаса назад господа со стертыми лицами удалились, сбитые с толку фактами, которые он сообщил им. Проверка займёт день-два и, пожалуй, лишь подогреет их невменяемый энтузиазм. В следующий раз его «запишут» в словацкие сепаратисты, или в пособники намибийских террористов… террористы кажется уже были. Он так измучен, что собирается лечь пораньше. Звонок Анны единственная радость в его теперешней жизни: просто смотреть на милое, оживленное подобием свидания, лицо, слушать голос…
Камера смартфона, с некоторого отдаления, показывает Анне кусочек его жизни. Она всё замечает: нетронутый остывший кофе, тусклый свет маленькой лампы, камин без огня - будто в запущенной провинциальной гостинице. Как холодно и одиноко должно быть февральским вечером в плохо освещенной комнате, по углам которой лежат серые сугробы сумерек.
- Соскучилась? - Иманд улыбается, стараясь скрасить впечатление, и желая сразу перевести разговор на неё. Он не станет рассказывать о происках Лунда и К°.
Но Анне и не нужно, она без предисловий передает разговор с крестным, и сообщает о своем намерении. Иманд слушает молча, не спеша восхищаться её решимостью. Это заставляет ее сбавить тон и перейти к менее энергичным, но более убедительным выражениям.
- Я понимаю, - наконец говорит он, - ты расстроена. Надеюсь, дело только в этом.
- Расстроена?! - Анна не верит своим ушам.
- То, о чём ты говоришь, неприемлемо, - голос звучит без нажима, и все же ясно: он не отступит. - Я не приму такой жертвы.
- И это говорит тот, кто сам всем пожертвовал: нормальной жизнью, карьерой - чтоб сидеть тут и выслушивать о себе разный вздор - думаешь, я не знаю, что вокруг тебя творится?
- Речь не обо мне, - возражает он. - Но если настаиваешь, я понимал, от чего отказываюсь, а ты - нет.
Его слова как удар под дых - Анна хватает ртом воздух.
- О чем ты?
- О долге. И о твоей любви - не только ко мне. Не хочу выступать моралистом, но это нужно сказать. Закон, ограничивающий твои права, существует в интересах страны, а ты - та, кто призван защищать эти интересы. Если отречешься, предашь тех, кто вправе полагаться на тебя.
Голос издалека звучит так, как могла бы звучать её собственная совесть. Но совесть укоряла бы, а Иманд на ее стороне.
- Совершив это, ты не сможешь уважать себя, - продолжает он. - Согласиться с тобой, значит склонить к поступку, который сделает тебя несчастной.
Их взгляды встречаются.
- Я не буду причиной морального падения, которого ты сама себе не простишь.
- И что - откажешься от счастья? - она не может поверить.
- Ты неверно ставишь вопрос. Разве я могу быть счастлив, обрекая тебя на душевный разлад? Думаешь, это выбор между долгом и любовью?
- А нет?
- Нет. Между двумя любовями. Одну из них ты сейчас не замечаешь, поглощенная другим чувством, и не сознаешь, чего она требует от тебя. У тебя есть твоя страна, и ты обязана её хранить. Не потому, что на тебя взвалили это бремя. Просто ты любишь свою землю. И однажды ощутишь свое отречение как предательство того, что тебе дорого. Выбор между любовью и совестью мучителен, но возможен. А выбор между одной любовью и другой - это неразрешимое противоречие. Я никогда не поставлю тебя перед ним.
- Но если нас...
- Даже, если так - шантаж и угрозы не те средства, какими можно добиваться цели. И у них ничего нет на меня, против нас - никакого законного аргумента. Мы это переживем, увидишь.
Разговор с Имандом меняет умонастроение Анны: она не станет просить отца о заступничестве. И никогда не узнает, что он сделает это по собственному почину, после того, как найдет утром среди поданных на рассмотрение бумаг расшифровку их разговора. Вернее только реплики Иманда (слов Анны никто кроме него не слышал), по которым легко восстановить содержание беседы.
Санкция Кабинета следует через шесть дней. Правительство одобряет бракосочетание принцессы в соответствии с пятым параграфом о престолонаследии: «Будущая королева Швеции выходит замуж. Женщина из высшего сословия берет себе мужа из народа» - так оно прозвучало. Эту новость многие находят вдохновляющей.
***
В чашке чая как в зеркале отражаются овальные позолоченные медальоны на стенах восьмиугольного Западного кабинета, пышно декорированного в стиле рококо. Благородный бордовый, преобладающий в интерьере, тонко перекликается с винными и медовыми оттенками в сервировке чайного стола, и даже с одеждой присутствующих. Иманд не может отделаться от дурацкой мысли, что свои туалеты они выбирали с учетом цвета обоев.
На Анне бежевый костюм, отделанный тёмно-красной - сплошь из одних завитков - вышивкой. В поднятых с боков волосах сверкают рубиновые искорки. Сидящая напротив мама Анны - сегодня он видит её впервые - в жакете коньячного цвета, очень идущем к её светло-карим глазам. На лацкане брошь из богемского граната - знак любезности по отношению к гостю. Даже шелковый брусничный галстук отца Анны - влит естественно как нота в мелодию в общую цветовую гамму. Человек с развитым художественным вкусом наверняка оценил бы строгую изысканную гармонию этого застолья, впрочем, не идущую дальше колористического решения.
Слишком явно ощущается напряжение, повисшее над столом, где даже фарфоровые чашки безмолвно свидетельствуют о своей принадлежности не к молоку, но к сливкам. Иманд с трудом подавляет обидное чувство несоответствия этому великолепию: музейно-роскошной обстановке, рафинированным аристократам, за спинами которых незримо стоят поколения венценосцев, слишком благовоспитанных, чтобы тоном или взглядом выразить то, что думают на самом деле. Словом, знакомство жениха с родителями невесты идёт своим чередом.
Его расспрашивают о семье и образовании. Несколько вежливых фраз о его работе. Успел ли он уже достаточно осмотреться в Стокгольме? Здесь холоднее, чем в Праге, не так ли?
- Попробуй ореховые бисквиты, - немного невпопад предлагает Анна, желая смягчить атмосферу хоть капелькой истинного радушия.
Иманд послушно берёт нежный в масляных крошках кусочек.
- Очень вкусно, - говорит он, не ощущая ни нежности ни сладости, слишком напряженный, чтобы чувствовать что-нибудь.
Беседа продолжается. Как давно они с Анной знают друг друга? Неужели всего несколько недель? Разве этого достаточно для брака? Вопрос скользкий: о Лилльской истории и лете, проведенном в лесной резиденции, никто кроме них двоих не знает, и Анна незамедлительно приходит на выручку:
- Надеюсь, ты помнишь, мама, что сама была знакома с папой меньше месяца, когда он сделал тебе предложение?
- Да, но у нас было восемь месяцев до свадьбы!
- У нас тоже, - спокойно парирует дочь.
Иманд предсказуемо не нравится матери: слишком красив, слишком независимо и спокойно держится в непривычной подавляющей обстановке. Прояви гость застенчивость или нервозность, она отнеслась бы к нему снисходительнее, но сдержанность и безупречные манеры, не позволяющие ей явить своё великодушие, взять покровительственный тон... наглый мальчишка! Гордец! Да как он смеет! Ей хочется смутить его, дать почувствовать неуместность и ничтожность собственных притязаний. Кто он такой, в конце концов?!
- У вас необычная фамилия, - светски улыбаясь, замечает она. - Кто были ваши предки?
- С маминой стороны - русские дворяне, эмигранты первой волны. С отцовской... кого только нет: моравские виноделы, обедневшие после войны землевладельцы, подавшиеся в ландскнехты. Одного из них в поисках лучшей доли занесло в Англию, где фамилия обрела местный спеллинг и звучание, а сам он сложил голову в феодальной усобице. Потомки его вернулись на родину с этим англизированным именем.
Виноделы… это крестьяне?! Наемники, воевавшие за чужие интересы! О чем только думает ее сумасбродная дочь!
Да, мама - Анна, сердясь, теребит салфетку, отлично понимая к чему этот разговор, - он не из тех, кто станет потворствовать твоему снобизму и сословным предрассудкам. Отец определённо не разделяет тайного негодования супруги и выглядит скорее удовлетворенным ходом беседы, хоть и не выказывает этого явно. Здесь никто ничего не выказывает - все фальшиво улыбаются, и делают вид, что довольны друг другом. Но у папы кажется дружелюбный интерес, хотя и настороженность тоже.
Анна ловит себя на том, что, обращаясь к родителям, она будто вербует сторонников или урезонивает противников - она уже не в одном лагере с ними. Её «лагерь» сидит напротив и держится молодцом.
***
После чая Анна увлекает жениха в портретную галерею:
- Пойдем, представлю тебе ту часть семьи, с которой иначе познакомиться нельзя, - и, оставшись наедине, робко берет его за руку. - Выдохни! Хуже уже не будет.
Он грустно улыбается:
- Я им не понравился.
- Ты в этом не виноват. И нам не будут мешать.
- Неприязнь, которую они питают ко мне, отдалит тебя от родных.
Она качает головой: куда уж больше, и вслух с деланным равнодушием:
- Вряд ли они это заметят. А что ты сам о них думаешь?
Иманд медлит в легком замешательстве: у него неоднозначное впечатление. Отец Анны безусловно внушает уважение: спокойный, немногословный, с располагающими слегка медлительными манерами и непоколебимым чувством собственного достоинства. Мать - холодно любезна и заранее настроена против него.
- Твои родители - эффектная и кажется дружная пара, - дипломатично говорит он, - но Анна, тебя что, феи им подкинули? Ты же совершенно на них не похожа!
- Пойдём, - она тянет его за собой вглубь галереи, мимо парадных тёмных портретов в тяжелых золоченых рамах, и останавливается у небольшого полотна. Вспыхивает подсветка, из сумрака выступает хрупкая большеглазая женщина: взбитые по старинной моде кудри, ослепительно белые плечи в кружевной пене оборок, капризный рот, холодная властная синева взгляда.
- Бабушка?
- Папина...
- Ты её не...
- Нет. Я и своих-то бабушек не застала - поздно родилась. А она умерла рано. Портрет написан за год до смерти.
- Такая молодая... от чего?
- Родами, - глядя в сторону, говорит Анна. - Произвела на свет моего деда, а сама не выжила.
- Как её звали? - с непонятной тревогой (вдруг - Анной?) спрашивает он.
- Ингрид, - тихо отвечает она, развеивая его смутные предчувствия.
***
Приём для узкого круга лиц по случаю помолвки назначен на шесть, а сейчас нет и пяти.
Ожидая, пока искусственный тёплый ветерок подсушит ей волосы, Анна рассеяно смотрит в зеркало, раздумывая насчет прически. Она должна быть простой и по-девичьи милой: по две пряди с висков перевить жгутиками, распушить и соединить сзади поверх распущенных волос. И оставить тонкие локоны вдоль лица.
- Желаете шпильки с сапфиром или серебряную нить?
Анна колеблется. Чувство меры подсказывает, что нити достаточно, но для фотосессии, особенно для крупных планов в причёске нужен яркий акцент.
- И то и другое, - решает она. Сегодня уместно много блеска.
Когда с причёской будет покончено, она наденет сшитое специально для этого дня платье: кружевной лиф цвета индиго с завышенной талией, переходящий в кремовую юбку-баллон из струящегося шелка, собранную внизу на широкую резинку и открывающую точеные щиколотки. К платью - колье с оправленными в белое золото сапфирами и серьги-пусеты. А потом она сойдёт вниз и.... Мысленно Анна давно уже там, где ничто не обязывает её присутствовать. Но и не запрещает. Просто незачем. Инвеституру проводит отец, а церемонию принятия шведского подданства и дарования титула она и так наизусть знает. Её появление только смутит Иманда.
Лишь вчера, ненадолго оставшись с ним наедине в галерее, она решилась, наконец, все сказать ему. Иманд принял ее слова с недоумением.
- Разве нельзя без этого обойтись? Подданство - да, конечно. Ты не можешь выйти за гражданина другой страны. Но титул? Да какой из меня герцог, это смешно! Мы ведь можем просто пожениться…
Прежде чем отвечать, Анна мысленно считает до пяти.
- На первых порах титул нужен не столько тебе, сколько людям вокруг нас. Общественную иерархию никто не отменял. Подумай, как тем, кого завтра представят тебе, держаться с тобой? Как им реагировать на твоё обращение, просьбу, приказ? Где будет твоё место во время церемоний, протокольных встреч, официальных обедов - за дверью? Твой титул позволит нам быть рядом всегда, а не только в частной жизни, понимаешь? Но это лишь начало - так будет только до осени. Потом, вскоре после свадьбы, но до нашей поездки по Эриксгате ты будешь носить уже титул принца, терпеть обращение ВКВ* и всё такое.
Он собирается решительно возразить: принц?! Этого еще не хватало! Но Анна жестом пресекает его попытку.
- Пойми, нельзя допустить, чтобы в будущем наши дети оказались по своему положению выше отца. Но это не все. Принц Швеции вправе представлять корону, исполнять церемониальные и регентские обязанности, а мой муж - нет.
Всем своим видом Анна дает понять, что не намерена потакать его скромности.
Он склоняет голову, пряча улыбку и невольно отступая перед её напором - она как следует подготовилась к атаке и заранее перекрыла ему все пути к отступлению.
- Раньше ты этого не говорила.
- Тогда было преждевременно.
Анна чувствует, что взялась за дело чересчур рьяно, и ослабляет хватку.
- Пожалуйста, осознай вот что: титул - не смешной пережиток прошлого, не повод задирать нос, не пустая формальность. Смотри на него как на инструмент влияния, - и тоном ниже. - Звание, титул - это не килограммы золота на голове, не ордена на ленточке, а возможность и право воздействовать на общество.
Она весьма убедительна, и Иманд смущенно признаёт это.
- Боюсь, я буду чувствовать себя очень глупо.
- Ты скоро привыкнешь. Но отказавшись, будешь глупо чувствовать себя всю оставшуюся жизнь.
Завершая туалет, Анна мысленно прикидывает происходящее внизу. Инвеститура уже позади - что же там делается сейчас? Ей ни за что не угадать.
***
Они впервые остаются с глазу на глаз: отец Анны и будущий зять, новоиспеченный герцог Сконе - в уютной тиши кабинета, подчеркнутой ровным гудением пламени в камине. Его тёплые отблески вспыхивают в медово-розовой глубине хрустального штофа с французским коньяком, играют на стенках шарообразных снифтеров - кажется, огонь горит и там. Молчание, связывающее их, исполнено настороженного взаимного интереса - оно скорее располагающее, чем тревожное. В молчании Иманда ощущается почтительность человека, сознающего, что право нарушить тишину, принадлежит не ему.
- Начинаешь догадываться, во что ввязался? - с еле заметной иронией спрашивает седой человек и, повернув голову, проницательно смотрит на собеседника. В умных светлых глазах мелькает какая-то тень - недоверия, сомнения? Невольного сочувствия к честному малому, неизвестно откуда взявшемуся и едва ли сознающему, какое бремя на себя взваливает?
- Сэр?
- Ты ведь понимаешь, что титулы, герцогство - они не облегчат тебе жизнь. Но позволят «играть королеву»**. Твоя будущая жена - вот суть твоих обязанностей. Любить ее, оберегать, быть тем, на кого можно положиться.
- Это то, чего я хочу.
- Тогда постарайся остаться единственным, кто видит и знает, какая она на самом деле. Все и всегда будут смотреть на нее - миллионы глаз - в минуты торжества и самого отчаянного провала. Она не вправе отвернуться, заслониться, уйти со сцены. И ты не сможешь защитить ее. Но сделай для нее другое: не позволяй людям видеть настоящую Анну Бернадетт, не давай им заметить, что корона может быть тяжкой ношей. Пусть они смотрят на нее, на вас обоих, но видеть должны только… образ вечного.
- Понимаю, сэр.
Седой человек надеется, что это так.
***
Анна, придерживая подол и напряженно улыбаясь, спускается к нему по широкой лестнице - тонкие каблучки, утопая в ковре на мраморных ступенях, оставляют круглые ямки, тут же исчезающие, как след на воде. Россыпь кудрей на синем кружеве, сиянье глаз и льдистый блеск сапфиров, абрис стройных ног под тонким светлым шелком - в ее прелести есть что-то ошеломляющее. Противоречивые желания на миг обуревают его: взбежать наверх и подать ей руку, или остаться внизу, сполна насладиться долгожданным зрелищем сходящей к нему красоты. Хоть бы она замерла на миг, дала полюбоваться с собой! Словно услышав его, она останавливается, движимая тем же желанием: насмотреться на него, запечатлеть в себе. Осознать и задохнуться от счастья.
Двухсекундная пауза - и он, повинуясь первому побуждению, преодолевает разделяющие их ступеньки.
Под руку, впервые ощущая себя парой, они входят в ярко освещенный зал - десятки лиц оборачиваются к ним: любопытство, скепсис, поджатые губы, колючие взгляды, деланные улыбки… Их имена - тоже впервые - публично звучат вместе, и Анна ласково сжимает ему локоть, помогая преодолеть неловкость. Отныне их помолвка свершившийся факт, с которым всем придется считаться. И в этом зале, Анна точно знает, нет ни одного человека, кто был бы искренне рад за них. Да и за его стенами тоже вряд ли кто-то найдётся.
Что ж, завоёвывать умы и располагать к себе сердца они начнут прямо сейчас.
-------------------------------
*Аббревиатура ВКВ - ваше королевское высочество
**«играть королеву» - аллюзия к известному выражению, приписываемому Макиавелли, «короля играет свита»