Цзи Юнь, его лисы, бесы и чиновники (1)
1. Цзи Юнь - судьба и карьера
После японских баек о чудищах не грех помянуть и китайские. Один из самых симпатичных нам китайских авторов - Цзи Юнь (он же Цзи Яо-лань, 1724 - 1805). По-русски его издавали по крайней мере дважды (в переводе О.Фишман, по которому ниже будут все цитаты) - избранные отрывки из самого его знаменитого сборника «Записки из хижины Великое в малом». Но Цзи Юнь у нас оказался менее популярен, чем Пу Сун-лин с «Лисьими чарами» или Юань Мэй, охотно цитируемый в песнях Б.Гребенщикова. (Насчёт Пу Сун-Лина он бы, наверное, не обиделся, - у современников они проходили по совершенно разным статьям, - а вот с Юань Мэем Цзи Юня связывали сложные и страстные сопернические отношения).
Цзи Юнь происходил из старой конфуцианской чиновничьей семьи. В годы маньчжурского завоевания большую часть его предков вырезали или выморили голодом - по семейному преданию, из-за того, что были образцовыми грамотеями. Когда семья уже собиралась бежать из города, к которому подступали враги, двое братьев прадеда Цзи Юня увлеклись учёным спором и поиском ссылок на источники своих положений в этом споре (а чтобы достать нужные книги, пришлось распаковать весь уже уложенный скарб). Бежать они в итоге не успели и со всеми родичами оказались в окружении, а потом - во взятом штурмом городе. Цзи Юнь вспоминал об этом случае как о примере исключительной преданности призванию и принципам - в полном отрыве от текущих обстоятельств. Это для него всю жизнь оставалось больным вопросом.
Со временем семья пошла на службу новой власти - маньчжуры, не маньчжуры, а не служить державе нельзя, иначе порядка совсем не станет. Цзи Юнь и сам на государственной службе состоял более полувека, считал это совершенно правильным, но о тех чиновниках столетней давности, которые погибли, но из рук маньчжуров должностей не приняли, всегда упоминает как о безоговорочных героях.
В тридцать лет Цзи Юнь сдал первые должностные экзамены (семья была небогатой, на взятки средств не было, так что полагаться приходилось на усердие), в сорок - высшие, получил назначение на должность редактора в Академию Леса Кистей (это очень большой и ранний карьерный взлёт). Служил вполне успешно, но в 1768 году случилась беда. По стране шла антикоррупционная кампания, начавшаяся с разоблачения взяточничества в соляном ведомстве. Велась она с размахом, щепки летели вовсю. Цзи Юнь по служебной линии узнал, что одного из его друзей, книжника Ло Цзянь-цэна, должны вот-вот арестовать - и предупредил его об этом. Бежать тот, конечно, и не пытался, это было бы бесполезно, но успел хоть как-то устроить семейные дела перед арестом. Со стороны Цзи Юня это было нарушением секретности на грани разглашения государственной тайны: «связь между другом и другом» он поставил выше «связи между Государем и подданным». Привязать его самого к соляному скандалу не удалось, дело обошлось ссылкой - на край света, в дальнее уйгурское порубежье, в предгорья Тянь-Шаня, в Урумчи. Нравы там, в краю непрекращающихся мятежей, были ещё более лютые, чем в столице; Цзи Юнь рассказывает:
«Во время карательного похода в Уши один отважный командир-конник получил несколько ножевых ран в живот, которые врач не смог зашить. В это же время было взято в плен несколько уйгурских женщин.
Врач сказал:
- Давайте их сюда!
Выбрал одну в зрелом возрасте, лоснящуюся от жира, вспорол ей живот, наложил ее жир на раны командира, забинтовал их шелком, и никаких осложнений не было. Раны зажили, раненый исцелился.
Достопочтенный Вэнь говорил, что если бы не было битвы, то не было бы и такой болезни, если бы не было битвы, не нашлось бы и такого лекарства.»
Мятежники платили правительственным войскам и чиновникам примерно той же монетой. Цзи Юнь это пограничье долго потом вспоминал по разным поводам, например, тут:
«Ван Чжи-сянь из Пиндина как-то сопровождал своего отца, следовавшего на новую должность в Юйлинь. Ночь они провели в заброшенном храме. Неожиданно наверху послышалось монотонное бормотание, словно кто-то читал стихи. Удивились: откуда бы тут взяться ученым? Начали прислушиваться, но голоса были приглушенными. Потом стало слышнее, словно говорившие спустились вниз, уже стали различимы отдельные слова.
Один голос сказал:
- У Тан Янь-цяня поэтический стиль не очень высок, но хороши строки:
На границе колосья кровавы, не собрать с полей урожая.
Весною вымерзнут травы; лишь битва гремит, не смолкая.
- А я когда-то написал такие стихи, - послышался второй голос:
Яростно над пустыней взвиваются клубы песка.
Слепит раскаленное солнце сквозь желтые облака.
- Тот, кто сам не бывал на границе, не знает такого пейзажа, - добавил он.
Первый голос ответил:
- У меня тоже были похожие строки:
В дальних горах на границе - воздух безжалостно синий,
Трещит мороз над рекою, про осень напомнил иней.
Должен сказать [,добавляет Цзи Юнь от себя], что они довольно верно воспроизводят картину заката солнца на границе. И долго еще читали они друг другу стихи.
Но вот ударил монастырский колокол, и воцарилась мертвая тишина. Когда рассвело, отец с сыном пошли поглядеть: все замки покрыты пылью и заперты.
Стихи «В дальних горах на границе» они нашли потом в черновиках, оставшихся после покойного полководца Жэня. Имя полководца было Цзюй, во время мятежа племен в годы Кан-си [то есть примерно за полвека до времени действия] он выступил в поход и погиб в бою. Узнать, кто написал стихи «Яростно над пустыней...», так и не удалось»
Через три года Цзи Юня помиловали и вернули из ссылки, а к пятидесяти годам он получил новое назначение - почётное и нелёгкое: составлять и редактировать «Каталог полного свода Четырёх Сокровищниц» - императорской библиотеки (на картинке вверху - экземпляр этого каталога из пекинского Национального Дворцового Музея). В сорока четырёх разделах, в двухстах выпусках, с аннотациями на десять с лишним тысяч книг, вместе с четырьмя тысячами младших сотрудников. Работа, занявшая десять лет, была опасной: как раз тогда развернулась широкомасштабная борьба с крамолой, книги жгли и запрещали тысячами. Цзи Юнь уцелел - хотя в последующие двадцать лет ещё не раз потом выяснялось, что в каталог просочились книги, содержащие фразы или хотя бы слова, которые можно признать антиманьчжурскими, и редактору приходилось возвращаться к своим обязанностям и переделывать всё заново.
Тем не менее карьера Цзи Юня пошла не просто благополучно, но прямо-таки блестяще: он побывал главою Обрядовой и Военной палат, возглавлял Цензорат, был воспитателем наследника престола, пятикратно побывал главным экзаменатором на чиновничьих испытаниях и умер в восемьдесят с лишним лет в должности товарища первого министра. Конфуцианский учёный должен равно успешно справляться с любыми возложенными на него Государем обязанностями! Цзи Юнь справлялся.
В свободное от службы время (и. кажется, иногда и в служебное) он составлял антологии, поэтические и научные, сам писал учёные труды и стихи (посредственные - по крайней мере по сравнению со стихами его соперника Юань Мэя), коллекционировал тушечницы… Интересовался западной наукой:
«Во времена правления минского императора под девизом Тянь-ци человек с Запада, Ай Жулю [т.е. миссионер Джулио Алени, 1582 - 1649], составил книгу в одном томике «Изложение науки Запада», где он рассказывал о том, как в его стране пестуют талантливых ученых; речь шла о шести отраслях знаний: ледологри - филология, фэйлософэйя - философия, медицина - медицина, лэ-сыи - законоведение, цзяноносы - педагогика и тулужия - теология.
Преподавание у них имеет свою последовательность: в подавляющем большинстве случаев от филологии переходят к философии, и философия является основой всего. Их филология сходна с нашей, китайской филологией, и философия их похожа на нашу; медицина, законоведение и педагогика у них профессиональные занятия; теология - это высшее учение о судьбе в Законе божьем.
Все свои силы они отдают исчерпывающему постижению существа вещей, а также разумному применению формы, что несколько сходно с порядком учения неоконфуцианцев. Особое значение придается сущности вещей; при исчерпывающем постижении остаются отклонения, не составляющие системы, - это область метафизики…»
А главное - написал «Записки из хижины Великое в малом», цикл из пяти книжек. «Записки…» прославили Цзи Юня больше, чем всё прочее - прежде всего за счёт увлекательного содержания. Потому что хотя они включали и рассуждения на нравственные темы, и научные заметки, и воспоминания детства и молодости, но на три четверти «Записки…» состоят из рассказов о чудесах и преступлениях, о лисах-оборотнях, бесах, призраках и тому подобном. Например:
«Покойный господин из Яоани [отец Цзи Юня, очень им любимый] рассказывал: «В год гэн-сюй правления под девизом Юн-чжэн во время экзаменов в столице я делил комнату с Таном - цзюйжэнем из Сюнсяни.
В полночь Тан вдруг увидел женщину-беса с распущенными волосами, которая рвала его экзаменационное сочинение на клочки, разлетавшиеся во все стороны, словно бабочки. Тан был человеком чистого и твердого нрава, без всякого страха он сказал, не вставая с места:
- За прошлую свою жизнь не ручаюсь, но в нынешнем моем перерождении я никому не причинил зла, зачем же вы пожаловали сюда?
Удивленная бесовка поглядела на Тана в упор и спросила:
- А разве это не сорок седьмая комната?
- Нет, сорок девятая, - ответил Тан. (Перед нашей были две пустые комнаты, - видно, она их не посчитала.) Она довольно долго вглядывалась в Тана, а затем вежливо извинилась перед ним за причиненную неприятность и исчезла. Через мгновение из сорок седьмой комнаты послышались вопли, кому-то там пришлось плохо.
Бесовка была очень рассержена, и Тан оказался без вины виноватым. Хорошо, что совесть его была чиста, поэтому он посмел без всяких колебаний и промедлений призвать ее к порядку и отделался только порванным сочинением, а ведь мог и погибнуть!»
Или:
«Покойный мой дядя, господин И-ань, держал закладную лавку в Сичэне. Там в маленькой башенке водились лисы. По ночам постоянно были слышны их разговоры, но людям они не причиняли вреда, и те оставляли их в покое. И вот как-то ночью с башни послышались крики, брань, возня. Сбежались люди, вдруг раздался крик, и чей-то голос сказал:
- Вы, господа, собравшиеся внизу, наверняка все знатоки высших принципов. Скажите, неужели в мире смертных тоже есть жены, которые бьют своих мужей?
А среди собравшихся внизу людей как раз был один, которого только что побила жена. На его лице еще отчетливо были видны следы ее ногтей. Поэтому все засмеялись и в один голос ответили:
- Вот уж что есть, то есть, это у нас не диво! Лисы там, наверху, тоже стали смеяться, и ссора утихла. Свидетели этого лопались от смеха. Господин И-ань сказал:
- То, что лисы сумели смехом умерить гнев, это прекрасно.»
(Продолжение будет)