Из Рассказов Облачной страны: Наоборот (6)
(Продолжение. Начало: 1, 2, 3, 4, 5)
Пещера
Асано Иэнори, пленник
В разбойничьих рассказах Сандзы пленникам нахлобучивают на голову корзину, чтобы не видели, куда их ведут. Здешняя шайка обошлась без этого, и всё равно очень скоро я запутался: вверх по тропе, вниз, вершина Белой горы то сзади, то впереди… Казалось, в храм вломилось целое войско, а сейчас, как я вижу, нас меньше дюжины. Впрочем, может быть, остальные движутся другой дорогой. Атаман, например, куда-то исчез. Куда дели монахинь, я не уследил, но те молодцы, что выводили их из храма, кажется, здесь. Впрочем, разбойники все на одно лицо и похоже одеты.
Шли долго, до самого вечера. Я совсем перестал понимать, в какой стороне мы от управы. Храмовых башен - и тех не видно. Рокот воды слышно всё время, но которые это речки - поди пойми. Но вот, впереди посёлок: тянет дымом. Правда, чтобы попасть туда, надо взобраться по руслу: ещё недавно здесь явно был водопад, камни покрыты подсохшим илом. Один из разбойников любезно объявляет:
- Не взыщи, господин чиновник, тут ты не поднимешься. А ну-ка!
Подхватил меня на закорки и поскакал между камней.
Наверху десять-двенадцать крыш прямо над землёй: не соломенных, а из коры. Землянки под ними довольно большие. Судя по запаху, кто-то тут готовит мясо. Вода шумит громче, совсем близко. Не удивлюсь, если при надобности где-то здесь открывают запруду - дорогу, по которой меня только что несли, заливает вода, и тогда сюда не проберёшься. И не выберешься, если только ты не здешний горец.
Глупо, наверное, спрашивать, что со мною собираются делать дальше.
Посередине посёлка - подобие улицы, в дальнем её конце куча камней под обрывом. Тут-то разбойник меня и ссаживает на землю, показывает: туда, мол. В тесный лаз за камнями.
Как же знаменитому атаману да без пещеры. Протискиваться внутрь неудобно, с оружием было бы и невозможно. Но дальше стало пошире и свет показался. А потом и целая подгорная зала открылась, шагов десять в поперечнике. Золото, серебро и яшма грудами не валяются, но стоят корзины и бочки. А у дальней стены помост, застеленный полосатой шкурой, и два светильника перед ним. На помосте, как изваяние, восседает Барамон. И кушает из чашки руками.
- Лапшу будешь? - спрашивает.
Кто-то ставит передо мной столик: лапша, брага, квашеные овощи.
Атаман отставляет свою еду, берётся за бутылку, что стояла у него возле колена. Отхлёбывает прямо из горлышка. Я тоже выпью, но есть без палочек не умею.
- Эх… Тётка, найди ему что-нибудь.
Слышится треск, откуда-то откололи две щепки, подали мне. Не много ли хлопот ради пленника? Впрочем, есть всё равно трудно: от сотрапезника моего так и тянет скверной. Свежей, кровавой, - но ещё и другой: как от тяжкого увечья. Понятное дело: разбойник наверняка был не единожы ранен, хоть шрамов снаружи и не заметно.
А может, я просто раньше не видел человека, который на своём веку совершил столько убийств?
Я спросил:
- Что с досточтимыми монахинями Дзюки и Киндзи?
- Скорее злятся, чем напуганы, по-моему. Не бойся: я их не съел. Препроводил на съедение к настоятельнице. Ты у них оружие видел?
- Лук и колчан, больше ничего.
- Это мы нашли.
Про бумаги, скорее всего, спрашивать не стоит.
Атаман вздыхает:
- Многовато в обителях скопилось оружия. И главное - была б нужда…
- Среди монахов Золотого Света есть убитые?
- Сегодня нет. Порезали двоих, но не сильно. И то один - мирянин. Но разоружить наставников наших придётся. И наставниц тоже, для справедливости.
Спрашивается: отчего было не сделать этого раньше?
- Ты, собственно, зачем прибыл-то? В Столице сюда уже новых настоятелей подобрали? Или этим под присмотр кого важного хотят прислать? Последнего - не советую: сам видишь, как у них с порядком.
- Ни то и ни другое. От обителей поступали взаимные жалобы, Обрядовая палата решила разобраться на месте.
- А почему тебя прислали, а не кого-то из общинного начальства? -прищурился разбойник.
Общинный старейшина, высокопоставленный монах, мог бы своей властью назначить и Кобэну, и Мёрэн покаяние, отменить самые безобразные из их распоряжений, а то и сместить. Я всего этого действительно не могу. Означает ли это, что меня прислали для обострения распри, а не для умиротворения?
Вслух, однако, говорю:
- Я из дома Конопли, у нас в этих краях родня.
- Понятно. Но - недостаточно.
Разбойнику Барамону, стало быть, необходимы веские основания, чтобы допустить пребывание чужака в его горах. И я таких оснований пока не представил.
Лицо этого человека мне очень знакомо. Ещё на храмовом дворе показалось, будто я его видел раньше, в Столице. При светильнике кажется ещё сильнее.
То есть именно этой рожи я, конечно, не видел. Усы, косынка, беззастенчивый взгляд в упор. Если мы встречались, то тогда он сидел, не поднимая головы. Тоже не на дневном свету, а при огне.
Дед мой способен без расспросов и расследования, одним чутьём, отличить Конопляника от постороннего. Я, дайте-то боги, не буду главою дома, мне подобное искусство не нужно. И всё-таки кажется: этот человек - младший родич дома Асано. Да отчего бы и нет, если он тоже здешний. Как уездный начальник, как Хокумы…
Он отхлебнул ещё глоток, помолчал. Спрашивает:
- Расследуешь кончину Этибо? Как раз довольно времени прошло, чтоб в Столице спохватились.
- Боюсь, в Обрядовой палате этому отшельнику уделили меньше внимания, чем следовало бы. А здесь, как я уже понял, многие события уходят корнями ко временам его проповеди. А как, собственно, он умер, раз уж о том зашла речь?
- Ну, раз уж зашла… - разводит руками Барамон. - Подобающе умер, в соответствии со своим учением. Я ему рисовый колобок поднёс, он и подавился. Не явный ли признак последних времён такое безобразие?
Бессердечный убийца из разбойничьих баек тут должен был бы ухмыльнуться, если не разразиться громовым хохотом. Нет: смотрит исподлобья, внимательно, даже без улыбки.
Так. Моя задача, стало быть, - не поперхнуться его угощением. Ну, с лапшою всё-таки проще, чем с вязким тестом…
- Странный способ убийства для разбойника. Ты его не зарезал, не придушил своей рукой… следует ли понимать, что для тебя знаки последних времён тоже важны?
- Пренебрегать ими было бы легкомысленно, - пожимает атаман плечами под узорным кафтаном. - Но главное - это самому Этибо подошло.
- Надеюсь, это не значит, - говорю я, - что досточтимый Кобэн будет обеспечен возможностью повоеводствовать…
- А досточтимая Мёрэн - с запозданием, но утонуть? Нет. Все они - люди истовые, но отшельник Этибо всё рвение обращал на своё учение. А о настоятеле с настоятельницей этого не скажешь. Так что тут я им не помощник.
- Насколько я понимаю, ты здешний уроженец.
Атаман кивает.
- Скажи: при прежних настоятелях два храма тоже враждовали?
- Нет. И скажу тебе, почему. Прежде эти наши обители были почтенные, но захолустные. Если кто из дальних мест сюда шёл, то за покоем, а не за славой. Иные святые подвижники то и другое совмещают, но на два храма таких, конечно, не наберётся. И на один-то вряд ли.
И смотрит с видом: сам, что ли, не знаешь?
О да, пример Облачной Рощи тут был бы показателен.
- То есть смена руководства теперь ничего не даст? Монахи и монахини продолжат состязаться, чья слава громче? И не путём прений, учёных трудов и прочего такого, а путём насилия?
Барамон задумался ненадолго. Ответил:
- Тебе виднее. По-моему, они не безнадёжны. По крайней мере, некоторые.
Предложить ему, что ли, по списку пройтись, отметить, какие досточтимые буйны, а какие смирны?
- А что, на твой взгляд, им нужно, чтобы успокоиться?
Впервые он улыбается. Нет, вот этакой улыбки я точно не видел.
- И это меня спрашивает чиновник Обрядовой палаты? Чудо, разумеется.
- Стало быть, было ошибкой прислать сюда меня. Устраивать чудеса я не умею. Только разгребать последствия.
- Тоже подойдёт. Понимаешь, я о таком чуде сам молюсь. Очень мне некстати будет, если сюда пришлют новых досточтимых. С этими я уже как-то сработался.
- Опять не понимаю. Допустим, разбойному атаману нужно место, где держать награбленное…
Он подымает руку - что-то уточнить, но я продолжаю:
- Будь здесь большой город или проезжий тракт, ясно было бы: храмы способны служить укрытием. Но тут, в горах, где у тебя убежищ, я думаю, немало…
- Нет-нет. Нужно место, где беззаконная добыча обращается во благочестивые пожертвования.
- А уж потом - в милосердную помощь нуждающимся? Тогда я, кажется понял.
Да что же это? Вот сейчас он повёл рукой - так, будто бы ему привычно указывать веером. Причём движение не властное, как у какого-нибудь воеводы, а учтивое и чёткое: вот эти, мол, твои слова, уважаемый собеседник, я отмечаю и позже на них отвечу. Очень по-чиновничьи.
Я бы, наверно, вспомнил, где и когда его видел, если бы он пил из чашки, ел палочками, вертел веером, кланялся, шевелил рукавами обычной одежды. Если бы дал мне случай посмотреть на него сверху вниз. Но так, как сейчас, - нет, не получается.
- Просто положить припасы перед изваянием Просветлённого, а потом забрать, тебе, значит, было бы недостаточно.
- Да я почитаю не только Просветлённого, но и Закон его, и Общину. И другие той же веры держатся. Я тебе один совет хочу дать: когда решишь, что с нашими монахами и монахинями делать, устрой, чтоб все они были в сборе. Чтоб никто не отсиделся. Даже тот, кого я сегодня поранил.
И отвернулся, словно сказал главное, что хотел. Ещё бы я понимал, что он имеет в виду.
Тень на камне позади него. Всё-таки очень похож…
- Я хочу спросить ещё об одной смерти. Что на самом деле случилось с Хокумой-младшим?
- Столичным сыщиком?
- Да.
- Так вот зачем ты ходил к досточтимой Дзюки. А то я уж думал, может у тебя к Киндзи какие столичные дела… Ну да, Дзюки свидетельница. Заколол он отца. Почему - меня не спрашивай.
- И часа не прошло, как божий отрок и дева сообщили ему, что скверны убийства на нём нет?
Глядит, как на дурака:
- Я тебе что, жрец?
- А что было потом? Уже когда Хокуму сюда сослали?
- Ну, сюда он точно не доехал. Если спрашиваешь, не мои ли ребята его прикончили, - нет.
До этого он всё больше говорил «я». Значит ли это, что шайка его ни при чём, но сам он подобрал подходящую смерть для Хокумы Масахиро? Или даже Барамон не всесилен и не все головорезы близ Белой горы - его? Конечно, не все: заезжают и из дальних мест, в том числе и в казённом платье, выполняя приказ дома Асано, тебе ли, мол, не знать…
Или…
- Позволь спросить прямо: он мёртв?
- Сыщик-то? - вскидывает брови Барамон. - Да, конечно.
Большего я, похоже, не добьюсь.
- Возвращаясь к тому, с чего мы начали. Какая смерть, по-твоему, подошла бы мне?
Он ещё раз внимательно, неспешно оглядывает меня.
- Пока не знаю. Но в здешних краях тебе лучше не помирать.
Сработало
Вошёл какой-то малый - из тех, что его вели или другой, Асано Иэнори не понял. Склонился к атаману, прошептал что-то. Барамон кивнул, отпустил разбойника мановением руки и зашарил по помосту. Нашёл ещё одну чашку, плеснул в неё из бутыли. За спиною тем временем зашуршало. Иэнори не обернулся.
- Хотел бы проводить господина чиновника для особых поручений назад в управу, - послышался голос со стороны лаза. Знакомый голос.
- Да мы уж закончили, начальник, - ответил Барамон. - Подойди, выпей с нами.
Окружной глава охраны Нариакира приблизился к помосту. Без оружия, но в потёртом панцире. Посмотрел на полную чашку, пошевелил бровями - в точности как сам Барамон, - протянул руку к бутылке и отхлебнул прямо оттуда. Вытер усы, с поклоном передал бутылку здешнему хозяину.
- Нехорошо получилось.
- Да уж чего хорошего, - откликнулся разбойник. - Моя недоработка. Ну да мы с господином чиновником это исправим. А то мало тебе хлопот с нами - если ещё и монахи начнут пленников захватывать… Жаловались?
- Монахи-то? Нет.
Чашку Барамон пододвигает к краю помоста, поближе к Иэнори. Тот взял, выпил.
- Счастлив был принять столичного гостя, - Барамон отвешивает полупоклон. - Будем считать, что - договорились.
Понять бы, о чём именно.
Чиновник и воин выбрались из пещеры, на краю посёлка кто-то из местных возвращает Нариакире его меч и лук. Двинулись по тропе.
- Понимаю, господин, что у тебя тут тайных дел не меньше, чем явных, - проворчал начальник охраны. - Но в другой раз - предупреждай всё-таки.
- Да я и не рассчитывал попасть в плен к разбойникам.
- Разве ж это - плен? Или… - Нариакира быстро, пристально оглядел столичного гостя. - Ты… вполне цел?
Что он, ожидал увидеть отрезанную ногу или отсечённые пальцы? Или - откушенные?
- Благодарю, вполне.
Шли из лагеря другой дорогой - столь же трудно запоминаемой, но уже на полпути показались храмовые башни. Похоже, разбойничье логово куда ближе к управе, чем казалось.
И дышится легче. Что уж делает Барамон с настоящими пленниками - думать не хочется, но что-то скверное творит, несомненно. Надо бы перед возвращением попросить об очищении в святилище.
Впрочем, кажется, туда-то Нариакира и направляется.
- То есть ты в ставку разбойников вхож?
Начальник охраны поводит плечами под панцирем:
- А проку с того? Вошёл - с соизволения их хозяина. Ты ж тамошние подходы видел. Если явлюсь их отсюда вышибать - две трети своих людей положу, а разбойники уйдут врассыпную. Круто здесь для драки.
- Я другого не понимаю. При такой силе, как он показывает, этот Барамон давно мог бы захватить власть в здешнем краю - сесть князьком, и не грабить, а собирать подати в свою пользу. А прислали бы войска на усмирение - его люди точно так же расточатся по горам, где чужакам и вовсе следа не сыскать.
- А войско - останется. И пока тут всё дотла не подметёт, не уйдёт. Да ещё и разбойничьих голов воеводе надо будет с собою привезти. А снимать головы он будет с тех, кто сидит при своих огородах - или должностях - и кому бежать особо некуда. Такого нашему краю даже Барамон не желает, похоже.
Помолчав, через несколько шагов добавил:
- Да и не единственная это ставка. Их сила - не в том, чтобы на одном месте укрепиться, а в том, чтобы в разных уездах и краях иметь себе опору. Дерево можно срубить, в гору - ход прокопать. А ветер - не поймаешь.
- Тогда другого не пойму. Если этот разбойник местный и всё тут знает, как свой двор - это объяснение. Если он со своей шайкой кочует из края в край и потому неуловим -- это тоже объяснение. Но друг другу они, по-моему, противоречат.
- Тут ничего ответить не могу, - начальник охраны говорит и в то же время рукой показывает, куда ногу надёжнее ставить. - Как он в других краях управляется - не видел. А что слышал - так оно, скорее всего, враньё. И опять же: кто знает, сколько их, шаек разбойника Барамона? В этом его отряде местных - точно не меньше половины. Наверное, и других землях так же.
Уже на подходе к святилищу чиновник для особых поручений спрашивает:
- Но раз ты его знаешь, Барамона… Сам-то он - кто такой?
Нариакира усмехается:
- Боюсь, что - кем захочет, тем и прослывёт. Теперь, может статься, совсем по-новому себя явит.
Всё это Асано слышит уже не в первый раз. И похоже, ничего нового не добьётся. Разве что попробовать зайти с другого конца:
- Хочу лучше понять местные обычаи. Вот, допустим, я обидел кого-то из горцев. Не тут, а в столице, когда преимущество было на моей стороне. Предположим, ударил его. Теперь я здесь и он тоже здесь. Чего мне бы следовало ожидать: великодушия, раз теперь он дома, а я у него в гостях? Или соразмерной ответной обиды? Или горский нрав требует отплатить с лихвой, уничтожить обидчика совсем?
- А что, в Столице принято обижать приезжих горцев?
- Вовсе нет. Я беру случай, когда бы я повёл себя вопреки правилам вежества.
- Ну так и здесь. Как поведёт себя человек, зависит от его сердца, а не от обычаев.
- Я и пытаюсь понять побуждения нескольких здешних сердец. Только отчего-то в ответ мне ссылаются то на обычай гор, то на устав храмовой общины.
- А ты одни и те же вопросы задаёшь? Если в разговорах о разном звучит один и тот же ответ…
...Это можно толковать трояко: либо одинаковые ответы значат разное в зависимости от обстоятельств, либо у тебя что-то с ушами, и ты улавливаешь сходное там, где звучит на самом деле разное, либо, вернее всего, что с тобой не хотят разговаривать.
Место для очищения, разумеется, обустроено при одном из водопадов, чтобы не подымать бадей с водой, а пользоваться естественным током. Чиновников встречают отрок и дева - оба средних лет, похожи друг на друга, как брат с сестрой. Вода холодна, бежит быстро - и вправду, как сказано в очистительном слове, донесёт скверну отсюда до самого моря и до Донной страны.
После обряда дева подаёт столичному чиновнику чистое платье: белое, жреческое. Одеваясь, он спрашивает:
- Нужно ли мне отчитаться, где и как я осквернился?
Не похоже, что дева стала срочно вспоминать, требуется ли нечто подобное согласно указаниями Обрядовой палаты для местных святилищ. Отвечала:
- Зачем? Где и как очистился, брат запишет. А о грязном слушать нам незачем. Скверны на тебе было много разной, но вся смываемая.
Верно: ещё до разбойничьего логова Иэнори побывал в храме, там тоже нечисто - как в любой монашеской обители, даже самой праведной. Да и с дороги не очищался.
Остаётся понять, что делать дальше. Как бы этак в одиночку, без войска, разорить тут всё в достаточной мере, чтобы дело сдвинулось.
Столичный чиновник попросил себе грамоту об очищении. Нет, кровавая скверна туда не записана, то есть ранения двух сегодняшних пострадавших Иэнори может зачесть себе в вину, а может и не зачислять. Не приехал бы - не было бы раненых, двух монахинь не таскали бы туда-сюда, не пропала бы их повесть, если она таки-пропала. В Столицу письма пишут не затем, чтобы проверяющие приезжали. Жалобы сами по себе - достаточное изъявление покорности начальству, отзываться на них - это уж чрезмерная суровость. Не приехал бы - не создал бы повод Кобэну и Барамону для усугубления насилия. Кто-то другой, возможно, повёл бы дело умнее и уже нашёл способ всех примирить, но послали сюда не кого-то, а младшего внука Асано. Учиться на ошибках? Или в Столице тоже ждут чуда, и уже даже надеются, когда примерно оно грянет, и вот его-то Иэнори и должен будет засвидетельствовать?
В дворе управы к господину бросился Сандза:
- Наконец-то! Я уж думал, эти монахи вовсе взбунтовались!
- Всё обошлось. И весьма похвально, что ты остался тут, а не бросился в обитель Золотого Света.
- Вот ещё! Они бы мне всё равно не поверили. Так что я пошёл к господину уездному прямо в присутствие и всё ему объяснил. Тут-то все и забегали!
- Погоди… А что ты им объяснил?
- Ну, что мой господин привёз Государево помилование знаменитому разбойнику Барамону. И что с ними всеми этот Барамон сделает, если с господином что стрясётся.
- Но с чего ты взял?..
Сандза потупился:
- Ну ты же сам велел мне слушать здешние разговоры. Так вот: все сходятся на том, что начёт храмов - это так, прикрытие, а настоящее наше задание - тайное! Это - во-первых…
- Так. А какое во-вторых?
Отрок хлопает глазами:
- Ну так ведь сработало же!
И вот скажите на милость, хвалить за такое или бранить? А впрочем, парень делал, что мог и насколько понимал. Не стоит ли взять с него пример?
Асано Иэнори направился в отведённую для него комнату, Сандза - за ним. Чиновник достал ларец с жалобами, разложил их вокруг; потом взялся за писчий прибор. Меньше чем за полчаса составил два письма - в оба храма, с убедительной просьбой завтра же с утра всем досточтимым без исключения явиться на управский двор для окончательного разбирательства. Нажал на боковину ларца - открылось потайное отделение. Сандза смотрит во все глаза. Нет, не грамота - печать.
Прошлые свои послания в обители Иэнори, как благочестивый паломник, просто подписывал или припечатывал личной печатью. Эта - казённая, Обрядовой палаты.
- Сандза! Ты по-прежнему считаешь, что Барамон - это здешний мирской управляющий?
- Ну да. С виду и не скажешь - но он же, говорят, мастер обличья менять.
- А как он, по-твоему, выглядит на самом деле?
Отрок выпрямился, одной рукою подбоченился, правую бровь поднял, на рожице - величайшее презрение к окружающим его ничтожествам.
- Руки в боки - не надо, а в остальном - хорошо. Вот с такой миной и вручишь оба послания господину уездному начальнику для передачи в святые храмы.
А после этого Асано Иэнори засел в своём покое, объявив, что сегодня ему не должно кого бы то ни было видеть или слышать. Мало ли какой зарок могли наложить в святилище! Как сказал бы Сандза, - сработало: никто его тревожить не посмел.
Пропали
Вопреки опасениям, на следующий день задолго до полудня явились и монахи, и монахини - кажется, все, общим числом под сотню человек. Во дворе управы им было бы очень тесно, так что сошлись на площади, на радость зевакам. Принесли и собрали сиденья - для Кобэна повыше, для Мёрэн пониже, хоть и самую малость. Остальные обошлись циновками или остались стоять. И пожалели об этом, ибо представитель Обрядовой палаты выходить не торопился.
Зато казённые охранники были начеку - на случай, если начнётся свара и придётся разнимать досточтимых. Хорошо хоть, монахи и монахини пришли безоружными, а их самых рьяных почитателей господин Нариакира оттёр подальше.
Только через полчаса появился, наконец, столичный чиновник, с ним - господин уездный начальник, оба в полном служебном уборе, и храмовый распорядитель Сэйсо. Уселись наверху лесенки, что ведет к воротам управы. А сбоку устроились местный управский писарь и слуга господина Асано с ларцом в руках.
Кто видел в минувшие дни скромного и мягкого столичного гостя, могли бы подивиться: ныне лик его под пудрой был недвижен, рукава колыхались величаво, а глаза смотрели неласково. Поприветствовав досточтимых, он, однако же, сразу явил им своё недоверие: по спискам зачитал подряд имена монахов, с указанием - когда посвящён, у какого наставника обучался, когда прибыл в здешнюю обитель. И в каждом случае просил подтверждения всех этих сведений.
Досточтимая Мёрэн немедленно извлекла из рукава свой собственный список и тоже начала по нему проверять, делая пометки у каждого имени. Настоятель Кобэн возразил: не дело ученицы пересчитывать учителей!
- Но мы же должны знать наших досточтимых наставников! - ответствовала настоятельница. - Дабы бремя нашего обучения не взвалил на себя какой-нибудь самозванец.
Самозванцев, впрочем, не обнаружилось, хотя в бумагах Обрядовой палаты и оказались перепутаны в одном случае - год посвящения, а в другом - место обучения монаха. Асано Иэнори тут же внёс поправки и указал на важность неукоснительной точности для порядка в общине. С монахинями перекличка заняла ещё больше времени, так как на каждое имя откликались и сама ученица, и кто-либо из наставников. Одна образованная женщина сочла нужный указать, что имя её пишется необычным знаком: не «Мё-Чудесная», а «Мё-Непостижимая». Асано переглянулся с распорядителем и попросил для сверки все списки: Кобэна, Мёрэн, Сэйсо, - чтобы сверить все знаки со списком Обрядовой палаты.
А покончив с этим, уже ближе к полудню, почтительно попросил досточтимого Кобэна прочесть вслух все двести пятьдесят заповедей Устава. Многие ждали, что после этого, словно на покаянии, Асано спросит: «А теперь признавайтесь, кто из вас какую заповедь нарушал?» Что вызвало бы, конечно, недовольство - ибо и сам он чиновник, а не монах, и время сейчас для покаяния неуставное. Но обошлось: как только Кобэн замолк, посланник Обрядовой палаты предложил уже досточтимой Мёрэн зачитать заповеди для монахинь, числом триста сорок восемь. И все слушатели должны были признать, что чтение Устава звучало равно внушительно в устах как настоятеля, так и настоятельницы, и оба ни разу не сбились.
А потом сам господин посланник прочёл вслух законоуложение о храмах Облачной страны. Оно, к счастью, куда короче заповедей.
За это время часть ротозеев заскучала и разошлась, к облегчению управских служащих. А один, весьма престарелый монах, кажется, задремал.
И только после этого Асано Иэнори перешёл собственно к делу.
«Когда Почитаемый в Веках создавал свою общину, многие говорили ему: ничего не выйдет. И цари, и жрецы, и отшельники, и даже сами его ученики. Просветлённый отвечал им: да, будет трудно, очень трудно, и с каждым веком труднее. Предсказывал он и раздоры между монахами, и порчу нравов, и нарастание невежества вместе с ложными толкованиями. Как и весь наш нестойкий мир, храмы, увы, подвержены разрушению, и не извне, но изнутри. Тело мертвого льва, говорил Просветлённый, не пожирают другие звери, птицы и гады, но только черви, что гнездятся в нём самом. Всё это известно из книг Закона. Однако нигде, ни разу в них не сказано, будто разложение общины - хорошо. Отнюдь не предписано приближать её упадок. Доводится слышать: если худшее неизбежно, так пусть же будет чем хуже, тем лучше. Но Почитаемый в Веках, как я слышал от моих досточтимых наставников и сам читал, - не говорил ничего подобного. Напротив: ни в чём не делай хуже себе и другим, делай лучше и чти всякого, кто действует во благо тебе или другим, следи за умом своим, чтобы не перепутать хорошее с дурным. Так, по слову Просветлённого, судил он сам и все, кто с ним согласен.
Когда на наших Облачных островах впервые явились обритые наставники из страны Кудара, нашему Властителю Земель тоже многие говорили: ничего не получится. Слишком далека от нас Индия, слишком давно сказаны были слова Закона, слишком чужд нам монашеский обычай - порвать семейные связи, уйти из родного дома, выше всех благ поставить освобождение… И всё-таки наш Государь решил: попробуем! Тому уже больше четырёх столетий, и до сих пор ни один из Властителей Земель не объявил, что проба не удалась. Нет! Каждый говорил: продолжаем!
Я, служащий Обрядовой палаты, мирянин из дома Асано, неучён и малоопытен, но милостью родни моей и учителей довелось мне побывать во многих обителях нашей страны: и поблизости от Столицы, и вдали от неё. Не скажу, что мало я видел расходящегося с уставом общины, противного закону Государеву. И всё же перед роднёй моей, перед Властителем Земель и перед родными богами рад буду подтвердить: я слышал Закон Просветлённого, видел его общину. Всюду, и в том числе здесь, на Подступах, при Водопадах.
Сказано было не раз: учение Просветлённого каждому даёт лекарство, способное исцелить его недуг. И я не верю, что разлад между здешними двумя обителями неизлечим. Ведь сказано в книге Золотого Света: кто встал на путь милосердия, для того нет разницы между знатным и простым, близким и дальним, мужчиной и женщиной. А в книге Цветка Закона показано: и мужчина, и женщина, и царь, и раб, и человек, и бог, и демон - все способны пройти путь к свободе и обрести её. Думаю, это главное. И исходя из этого - вот что я хотел бы предложить досточтимым монахам и монахиням.»
Чиновник переводит дух, но продолжить ему не дают. Уже некоторое время слышно: в задних рядах какая-то возня и ропот. Теперь вперед выталкивают двоих встрёпанных поселян. Они, не зная, кому прежде кланяться, падают на колени посреди площади.
- Что такое? - спрашивает уездный начальник.
- Да мы…
- Там… Сами видели!..
И заливаются слезами.
- Говорите толком, что вы видели.
- Заступницу Чуткую!
- Её саму! На дереве!
Настоятельница Мёрэн взглядом и поклоном просит разрешения мирских властей: давайте я буду задавать вопросы, дело по моей части. Уездный кивает. Досточтимая с непререкаемым видом кланяется Кобэну: мне приказано, наставник, не могу ослушаться! И говорит поселянам:
- Не бойтесь. Рассказывайте.
Поселяне, оказывается, ходили за хворостом. Объясняют, куда: на один из склонов здешних гор недалеко от Лотосовой обители. Как вдруг заметили: в ветвях старой сосны под обрывом кто-то шуршит. Испугались, не медведь ли, хотя на медведя и не похоже. Пригляделись - а это подвижница, Чуткая ко Звукам! Стоит на ветке и покачивается, глядит этак благостно, а ручкой показывает вот так. Вернее, этак. В общем, куда-то показывает, куда, мужики не уверены. А вокруг свет сияет.
Сомнение отражается на лице столичного господина. Чудо? Заступница вняла молитвам атамана Барамона? Разбираться с последствиями чудес вообще непросто, но особенно - если эти чудеса не настоящие, а подстроенные. Пожалуй, если бы монахиня Киндзи, грех сказать, нарядилась милосердной заступницей - была бы похожа. Но она тут, среди других досточтимых. Найти красавицу-горянку, наверное, тоже могли… Или поселянам померещилось. Или они врут.
- Считаю надобным прервать собрание. Слыша подобные рассказы, следует пойти и проверить лично, - заявляет настоятель Кобэн.
- Поддерживаю, - улыбается Мёрэн.
Что тут остаётся? Похоже, предложений Обрядовой палаты никто сейчас слушать не будет. Все повалят смотреть на чудо. Так что столичный чиновник согласился прерваться - и отправился вместе со всеми. Уездные власти и Сандза - тоже.
Место крестьяне указали знакомое, и сосну эту Иэнори помнит: именно тут его поднимали в корзине к Лотосовой обители в первое её посещение. И что кто-то на ветвях покачивался - это, кажется, ещё мягко сказано: иные и сломаны, у корней куча игол насыпана и толстый сук лежит. А вот ни сияющего света, ни самой Чуткой ко Звукам нет как нет.
- Была! Ей-ей, была! - причитает свидетель. Кобэн на него смотрит хмуро и подозрительно, господин Нарифуса раздосадован, Мёрэн задумалась - и послала двух монахинь в обход по тропе: наверх в обитель.
И вскоре сверху послышался отчаянный визг. Все зашумели, Нариакира уже начал было распоряжаться теми охранниками, что с ним явились поглядеть на чудо. Только двинулись всей толпой к тропе - а по ней уже спешат обратно обе женщины. Одна по-прежнему голосит, другая, досточтимая Дзюки, сообщает растерянно, но членораздельно:
- А в храме-то её тоже нет…
- Кого?
- Подвижницы Чуткой ко Звукам. Пропала. Вся прочие изваяния целы, а её - нет.
Мёрэн медленно кивает. Столь же медленно поворачивается к Кобэну. Нехорошим голосом произносит:
- Прошу досточтимого наставника объяснить…
- Что я тут могу объяснить? - ворчливо откликается тот. - Рано или поздно такое должно было случиться, при вашем-то нерадении…
- И… не без рвения твоих прихожан? Время ты выбрал удачно, спору нет. Но я бы назвала это кражей и осквернением святыни.
Досточтимый Кобэн набрал побольше воздуху в грудь. Потом выдохнул, коротко заявил.
- Я такого не приказывал. И насчёт времени - ошибаешься. Более чем неудачное оно. У вас кто сторожил?
- Да, сдаётся мне, те же молодцы, что и у тебя, - говорит Мёрэн и поворачивается к Дзюки:
- Сторожа на месте?
- Там. Говорят - ничего не видели, а внутрь кумирни не заходили.
Кобэн помрачнел ещё больше, глянул исподлобья и молвил:
- Так. Прошу проследовать со мною в Лотосовую обитель - убедимся, что изваяния там действительно нет. В виде исключения - даю дозволение на вход и мирянам. И если пропажа подтвердится - прошу пожаловать затем к нам, в храм Золотого Света. Потому что ежели изваяние не только украли, но и к нам оттащили - это уже более чем рвение прихожан. И цели такого злодеяния предположить несложно. Пойдёмте взглянем. Очень надеюсь, что я ошибаюсь.
Отправились. У ворот стоят два вооружённых молодца - одного из них Асано Иэнори точно видел накануне среди разбойников. Как оказалось, это и есть сторожа. И твердят, что ничего не видели, даже сияющего света. Никто в храм с утра не заходил из посторонних.
Но в кумирне изваяния Чуткой ко Звукам и впрямь нет. И во дворе, и в кельях, и под башней. Монахини бросились проверять, что ещё пропало. Нет, вроде всё на месте: и книги, и утварь, и припасы.
Если бы Иэнори был сыщиком, он бы сейчас предался горьким сетованиям. Потому что миряне, конечно, вошли в ворота после монахов, и ни о каких следах похитителей речи уже идти не могло: всё уже истоптали и продолжают топтать. Сотня досточтимых, не шутка! Всё же он прошёл к месту, откуда спускали корзину, глянул. Корзины сейчас, конечно, нет, а сверху ещё лучше видно, как досталось злополучной сосне: не только ветви обломаны, но ближе к вершине и кора с одной стороны словно стёсана.
Что более важно: никаких признаков недавнего чуда он тоже не ощутил, ни тут, ни внизу. Только вода у запруды сильнее, кажется, шумит, чем в прошлый раз. Но зачем кому бы то ни было топить святое изваяние в пруду? На всякий случай поднялся и туда, посмотрел - ничего не видно, вода по-осеннему мутна.
Подошёл господин Нарифуса, мрачно заглянул вниз, покачал головою. Молвил:
- Ну, пойдём к Золотому Свету.
Надо сказать, что надежды досточтимого Кобэна отчасти оправдались: изваяния Чуткой ко Звукам в его храме не обнаружилось. Как, увы, и подвижника Земляной Утробы, что стоял со своим посохом, блистая позолотой, ещё утром на месте, по свидетельству всей братии. И опять же - здесь охраны было вдвое больше, происхождения она явно того же, но клянутся, что ничего не видели и не слышали с тех пор, как наставники отправились к управе.
Настоятель Кобэн переглянулся с настоятельницей Мёрэн - на этот раз скорее растерянно, чем гневно. Она хмурится, но тоже молчит. Монахи суетятся, осматривая обитель - но и тут, кроме изваяния, ничего не пропало. К большому облегчению старого книжника, надо сказать. Кобэн, однако, не сдался и разослал по окрестностям нескольких монахов - продолжать поиски. Но никому из поселян - ни слова!
Господин Нариакира подошёл к столичному чиновнику. Безмолвно поднял бровь, словно спрашивая: и что всё это значит?
Асано рад был бы задать встречный вопрос. Ты лучше меня знаешь Барамона. Так вот: когда он сказал, что обо всём со мною договорился, хотя никакого договора перед тем не заключалось, - что он мог иметь в виду?
(Окончание будет)
Пещера
Асано Иэнори, пленник
В разбойничьих рассказах Сандзы пленникам нахлобучивают на голову корзину, чтобы не видели, куда их ведут. Здешняя шайка обошлась без этого, и всё равно очень скоро я запутался: вверх по тропе, вниз, вершина Белой горы то сзади, то впереди… Казалось, в храм вломилось целое войско, а сейчас, как я вижу, нас меньше дюжины. Впрочем, может быть, остальные движутся другой дорогой. Атаман, например, куда-то исчез. Куда дели монахинь, я не уследил, но те молодцы, что выводили их из храма, кажется, здесь. Впрочем, разбойники все на одно лицо и похоже одеты.
Шли долго, до самого вечера. Я совсем перестал понимать, в какой стороне мы от управы. Храмовых башен - и тех не видно. Рокот воды слышно всё время, но которые это речки - поди пойми. Но вот, впереди посёлок: тянет дымом. Правда, чтобы попасть туда, надо взобраться по руслу: ещё недавно здесь явно был водопад, камни покрыты подсохшим илом. Один из разбойников любезно объявляет:
- Не взыщи, господин чиновник, тут ты не поднимешься. А ну-ка!
Подхватил меня на закорки и поскакал между камней.
Наверху десять-двенадцать крыш прямо над землёй: не соломенных, а из коры. Землянки под ними довольно большие. Судя по запаху, кто-то тут готовит мясо. Вода шумит громче, совсем близко. Не удивлюсь, если при надобности где-то здесь открывают запруду - дорогу, по которой меня только что несли, заливает вода, и тогда сюда не проберёшься. И не выберешься, если только ты не здешний горец.
Глупо, наверное, спрашивать, что со мною собираются делать дальше.
Посередине посёлка - подобие улицы, в дальнем её конце куча камней под обрывом. Тут-то разбойник меня и ссаживает на землю, показывает: туда, мол. В тесный лаз за камнями.
Как же знаменитому атаману да без пещеры. Протискиваться внутрь неудобно, с оружием было бы и невозможно. Но дальше стало пошире и свет показался. А потом и целая подгорная зала открылась, шагов десять в поперечнике. Золото, серебро и яшма грудами не валяются, но стоят корзины и бочки. А у дальней стены помост, застеленный полосатой шкурой, и два светильника перед ним. На помосте, как изваяние, восседает Барамон. И кушает из чашки руками.
- Лапшу будешь? - спрашивает.
Кто-то ставит передо мной столик: лапша, брага, квашеные овощи.
Атаман отставляет свою еду, берётся за бутылку, что стояла у него возле колена. Отхлёбывает прямо из горлышка. Я тоже выпью, но есть без палочек не умею.
- Эх… Тётка, найди ему что-нибудь.
Слышится треск, откуда-то откололи две щепки, подали мне. Не много ли хлопот ради пленника? Впрочем, есть всё равно трудно: от сотрапезника моего так и тянет скверной. Свежей, кровавой, - но ещё и другой: как от тяжкого увечья. Понятное дело: разбойник наверняка был не единожы ранен, хоть шрамов снаружи и не заметно.
А может, я просто раньше не видел человека, который на своём веку совершил столько убийств?
Я спросил:
- Что с досточтимыми монахинями Дзюки и Киндзи?
- Скорее злятся, чем напуганы, по-моему. Не бойся: я их не съел. Препроводил на съедение к настоятельнице. Ты у них оружие видел?
- Лук и колчан, больше ничего.
- Это мы нашли.
Про бумаги, скорее всего, спрашивать не стоит.
Атаман вздыхает:
- Многовато в обителях скопилось оружия. И главное - была б нужда…
- Среди монахов Золотого Света есть убитые?
- Сегодня нет. Порезали двоих, но не сильно. И то один - мирянин. Но разоружить наставников наших придётся. И наставниц тоже, для справедливости.
Спрашивается: отчего было не сделать этого раньше?
- Ты, собственно, зачем прибыл-то? В Столице сюда уже новых настоятелей подобрали? Или этим под присмотр кого важного хотят прислать? Последнего - не советую: сам видишь, как у них с порядком.
- Ни то и ни другое. От обителей поступали взаимные жалобы, Обрядовая палата решила разобраться на месте.
- А почему тебя прислали, а не кого-то из общинного начальства? -прищурился разбойник.
Общинный старейшина, высокопоставленный монах, мог бы своей властью назначить и Кобэну, и Мёрэн покаяние, отменить самые безобразные из их распоряжений, а то и сместить. Я всего этого действительно не могу. Означает ли это, что меня прислали для обострения распри, а не для умиротворения?
Вслух, однако, говорю:
- Я из дома Конопли, у нас в этих краях родня.
- Понятно. Но - недостаточно.
Разбойнику Барамону, стало быть, необходимы веские основания, чтобы допустить пребывание чужака в его горах. И я таких оснований пока не представил.
Лицо этого человека мне очень знакомо. Ещё на храмовом дворе показалось, будто я его видел раньше, в Столице. При светильнике кажется ещё сильнее.
То есть именно этой рожи я, конечно, не видел. Усы, косынка, беззастенчивый взгляд в упор. Если мы встречались, то тогда он сидел, не поднимая головы. Тоже не на дневном свету, а при огне.
Дед мой способен без расспросов и расследования, одним чутьём, отличить Конопляника от постороннего. Я, дайте-то боги, не буду главою дома, мне подобное искусство не нужно. И всё-таки кажется: этот человек - младший родич дома Асано. Да отчего бы и нет, если он тоже здешний. Как уездный начальник, как Хокумы…
Он отхлебнул ещё глоток, помолчал. Спрашивает:
- Расследуешь кончину Этибо? Как раз довольно времени прошло, чтоб в Столице спохватились.
- Боюсь, в Обрядовой палате этому отшельнику уделили меньше внимания, чем следовало бы. А здесь, как я уже понял, многие события уходят корнями ко временам его проповеди. А как, собственно, он умер, раз уж о том зашла речь?
- Ну, раз уж зашла… - разводит руками Барамон. - Подобающе умер, в соответствии со своим учением. Я ему рисовый колобок поднёс, он и подавился. Не явный ли признак последних времён такое безобразие?
Бессердечный убийца из разбойничьих баек тут должен был бы ухмыльнуться, если не разразиться громовым хохотом. Нет: смотрит исподлобья, внимательно, даже без улыбки.
Так. Моя задача, стало быть, - не поперхнуться его угощением. Ну, с лапшою всё-таки проще, чем с вязким тестом…
- Странный способ убийства для разбойника. Ты его не зарезал, не придушил своей рукой… следует ли понимать, что для тебя знаки последних времён тоже важны?
- Пренебрегать ими было бы легкомысленно, - пожимает атаман плечами под узорным кафтаном. - Но главное - это самому Этибо подошло.
- Надеюсь, это не значит, - говорю я, - что досточтимый Кобэн будет обеспечен возможностью повоеводствовать…
- А досточтимая Мёрэн - с запозданием, но утонуть? Нет. Все они - люди истовые, но отшельник Этибо всё рвение обращал на своё учение. А о настоятеле с настоятельницей этого не скажешь. Так что тут я им не помощник.
- Насколько я понимаю, ты здешний уроженец.
Атаман кивает.
- Скажи: при прежних настоятелях два храма тоже враждовали?
- Нет. И скажу тебе, почему. Прежде эти наши обители были почтенные, но захолустные. Если кто из дальних мест сюда шёл, то за покоем, а не за славой. Иные святые подвижники то и другое совмещают, но на два храма таких, конечно, не наберётся. И на один-то вряд ли.
И смотрит с видом: сам, что ли, не знаешь?
О да, пример Облачной Рощи тут был бы показателен.
- То есть смена руководства теперь ничего не даст? Монахи и монахини продолжат состязаться, чья слава громче? И не путём прений, учёных трудов и прочего такого, а путём насилия?
Барамон задумался ненадолго. Ответил:
- Тебе виднее. По-моему, они не безнадёжны. По крайней мере, некоторые.
Предложить ему, что ли, по списку пройтись, отметить, какие досточтимые буйны, а какие смирны?
- А что, на твой взгляд, им нужно, чтобы успокоиться?
Впервые он улыбается. Нет, вот этакой улыбки я точно не видел.
- И это меня спрашивает чиновник Обрядовой палаты? Чудо, разумеется.
- Стало быть, было ошибкой прислать сюда меня. Устраивать чудеса я не умею. Только разгребать последствия.
- Тоже подойдёт. Понимаешь, я о таком чуде сам молюсь. Очень мне некстати будет, если сюда пришлют новых досточтимых. С этими я уже как-то сработался.
- Опять не понимаю. Допустим, разбойному атаману нужно место, где держать награбленное…
Он подымает руку - что-то уточнить, но я продолжаю:
- Будь здесь большой город или проезжий тракт, ясно было бы: храмы способны служить укрытием. Но тут, в горах, где у тебя убежищ, я думаю, немало…
- Нет-нет. Нужно место, где беззаконная добыча обращается во благочестивые пожертвования.
- А уж потом - в милосердную помощь нуждающимся? Тогда я, кажется понял.
Да что же это? Вот сейчас он повёл рукой - так, будто бы ему привычно указывать веером. Причём движение не властное, как у какого-нибудь воеводы, а учтивое и чёткое: вот эти, мол, твои слова, уважаемый собеседник, я отмечаю и позже на них отвечу. Очень по-чиновничьи.
Я бы, наверно, вспомнил, где и когда его видел, если бы он пил из чашки, ел палочками, вертел веером, кланялся, шевелил рукавами обычной одежды. Если бы дал мне случай посмотреть на него сверху вниз. Но так, как сейчас, - нет, не получается.
- Просто положить припасы перед изваянием Просветлённого, а потом забрать, тебе, значит, было бы недостаточно.
- Да я почитаю не только Просветлённого, но и Закон его, и Общину. И другие той же веры держатся. Я тебе один совет хочу дать: когда решишь, что с нашими монахами и монахинями делать, устрой, чтоб все они были в сборе. Чтоб никто не отсиделся. Даже тот, кого я сегодня поранил.
И отвернулся, словно сказал главное, что хотел. Ещё бы я понимал, что он имеет в виду.
Тень на камне позади него. Всё-таки очень похож…
- Я хочу спросить ещё об одной смерти. Что на самом деле случилось с Хокумой-младшим?
- Столичным сыщиком?
- Да.
- Так вот зачем ты ходил к досточтимой Дзюки. А то я уж думал, может у тебя к Киндзи какие столичные дела… Ну да, Дзюки свидетельница. Заколол он отца. Почему - меня не спрашивай.
- И часа не прошло, как божий отрок и дева сообщили ему, что скверны убийства на нём нет?
Глядит, как на дурака:
- Я тебе что, жрец?
- А что было потом? Уже когда Хокуму сюда сослали?
- Ну, сюда он точно не доехал. Если спрашиваешь, не мои ли ребята его прикончили, - нет.
До этого он всё больше говорил «я». Значит ли это, что шайка его ни при чём, но сам он подобрал подходящую смерть для Хокумы Масахиро? Или даже Барамон не всесилен и не все головорезы близ Белой горы - его? Конечно, не все: заезжают и из дальних мест, в том числе и в казённом платье, выполняя приказ дома Асано, тебе ли, мол, не знать…
Или…
- Позволь спросить прямо: он мёртв?
- Сыщик-то? - вскидывает брови Барамон. - Да, конечно.
Большего я, похоже, не добьюсь.
- Возвращаясь к тому, с чего мы начали. Какая смерть, по-твоему, подошла бы мне?
Он ещё раз внимательно, неспешно оглядывает меня.
- Пока не знаю. Но в здешних краях тебе лучше не помирать.
Сработало
Вошёл какой-то малый - из тех, что его вели или другой, Асано Иэнори не понял. Склонился к атаману, прошептал что-то. Барамон кивнул, отпустил разбойника мановением руки и зашарил по помосту. Нашёл ещё одну чашку, плеснул в неё из бутыли. За спиною тем временем зашуршало. Иэнори не обернулся.
- Хотел бы проводить господина чиновника для особых поручений назад в управу, - послышался голос со стороны лаза. Знакомый голос.
- Да мы уж закончили, начальник, - ответил Барамон. - Подойди, выпей с нами.
Окружной глава охраны Нариакира приблизился к помосту. Без оружия, но в потёртом панцире. Посмотрел на полную чашку, пошевелил бровями - в точности как сам Барамон, - протянул руку к бутылке и отхлебнул прямо оттуда. Вытер усы, с поклоном передал бутылку здешнему хозяину.
- Нехорошо получилось.
- Да уж чего хорошего, - откликнулся разбойник. - Моя недоработка. Ну да мы с господином чиновником это исправим. А то мало тебе хлопот с нами - если ещё и монахи начнут пленников захватывать… Жаловались?
- Монахи-то? Нет.
Чашку Барамон пододвигает к краю помоста, поближе к Иэнори. Тот взял, выпил.
- Счастлив был принять столичного гостя, - Барамон отвешивает полупоклон. - Будем считать, что - договорились.
Понять бы, о чём именно.
Чиновник и воин выбрались из пещеры, на краю посёлка кто-то из местных возвращает Нариакире его меч и лук. Двинулись по тропе.
- Понимаю, господин, что у тебя тут тайных дел не меньше, чем явных, - проворчал начальник охраны. - Но в другой раз - предупреждай всё-таки.
- Да я и не рассчитывал попасть в плен к разбойникам.
- Разве ж это - плен? Или… - Нариакира быстро, пристально оглядел столичного гостя. - Ты… вполне цел?
Что он, ожидал увидеть отрезанную ногу или отсечённые пальцы? Или - откушенные?
- Благодарю, вполне.
Шли из лагеря другой дорогой - столь же трудно запоминаемой, но уже на полпути показались храмовые башни. Похоже, разбойничье логово куда ближе к управе, чем казалось.
И дышится легче. Что уж делает Барамон с настоящими пленниками - думать не хочется, но что-то скверное творит, несомненно. Надо бы перед возвращением попросить об очищении в святилище.
Впрочем, кажется, туда-то Нариакира и направляется.
- То есть ты в ставку разбойников вхож?
Начальник охраны поводит плечами под панцирем:
- А проку с того? Вошёл - с соизволения их хозяина. Ты ж тамошние подходы видел. Если явлюсь их отсюда вышибать - две трети своих людей положу, а разбойники уйдут врассыпную. Круто здесь для драки.
- Я другого не понимаю. При такой силе, как он показывает, этот Барамон давно мог бы захватить власть в здешнем краю - сесть князьком, и не грабить, а собирать подати в свою пользу. А прислали бы войска на усмирение - его люди точно так же расточатся по горам, где чужакам и вовсе следа не сыскать.
- А войско - останется. И пока тут всё дотла не подметёт, не уйдёт. Да ещё и разбойничьих голов воеводе надо будет с собою привезти. А снимать головы он будет с тех, кто сидит при своих огородах - или должностях - и кому бежать особо некуда. Такого нашему краю даже Барамон не желает, похоже.
Помолчав, через несколько шагов добавил:
- Да и не единственная это ставка. Их сила - не в том, чтобы на одном месте укрепиться, а в том, чтобы в разных уездах и краях иметь себе опору. Дерево можно срубить, в гору - ход прокопать. А ветер - не поймаешь.
- Тогда другого не пойму. Если этот разбойник местный и всё тут знает, как свой двор - это объяснение. Если он со своей шайкой кочует из края в край и потому неуловим -- это тоже объяснение. Но друг другу они, по-моему, противоречат.
- Тут ничего ответить не могу, - начальник охраны говорит и в то же время рукой показывает, куда ногу надёжнее ставить. - Как он в других краях управляется - не видел. А что слышал - так оно, скорее всего, враньё. И опять же: кто знает, сколько их, шаек разбойника Барамона? В этом его отряде местных - точно не меньше половины. Наверное, и других землях так же.
Уже на подходе к святилищу чиновник для особых поручений спрашивает:
- Но раз ты его знаешь, Барамона… Сам-то он - кто такой?
Нариакира усмехается:
- Боюсь, что - кем захочет, тем и прослывёт. Теперь, может статься, совсем по-новому себя явит.
Всё это Асано слышит уже не в первый раз. И похоже, ничего нового не добьётся. Разве что попробовать зайти с другого конца:
- Хочу лучше понять местные обычаи. Вот, допустим, я обидел кого-то из горцев. Не тут, а в столице, когда преимущество было на моей стороне. Предположим, ударил его. Теперь я здесь и он тоже здесь. Чего мне бы следовало ожидать: великодушия, раз теперь он дома, а я у него в гостях? Или соразмерной ответной обиды? Или горский нрав требует отплатить с лихвой, уничтожить обидчика совсем?
- А что, в Столице принято обижать приезжих горцев?
- Вовсе нет. Я беру случай, когда бы я повёл себя вопреки правилам вежества.
- Ну так и здесь. Как поведёт себя человек, зависит от его сердца, а не от обычаев.
- Я и пытаюсь понять побуждения нескольких здешних сердец. Только отчего-то в ответ мне ссылаются то на обычай гор, то на устав храмовой общины.
- А ты одни и те же вопросы задаёшь? Если в разговорах о разном звучит один и тот же ответ…
...Это можно толковать трояко: либо одинаковые ответы значат разное в зависимости от обстоятельств, либо у тебя что-то с ушами, и ты улавливаешь сходное там, где звучит на самом деле разное, либо, вернее всего, что с тобой не хотят разговаривать.
Место для очищения, разумеется, обустроено при одном из водопадов, чтобы не подымать бадей с водой, а пользоваться естественным током. Чиновников встречают отрок и дева - оба средних лет, похожи друг на друга, как брат с сестрой. Вода холодна, бежит быстро - и вправду, как сказано в очистительном слове, донесёт скверну отсюда до самого моря и до Донной страны.
После обряда дева подаёт столичному чиновнику чистое платье: белое, жреческое. Одеваясь, он спрашивает:
- Нужно ли мне отчитаться, где и как я осквернился?
Не похоже, что дева стала срочно вспоминать, требуется ли нечто подобное согласно указаниями Обрядовой палаты для местных святилищ. Отвечала:
- Зачем? Где и как очистился, брат запишет. А о грязном слушать нам незачем. Скверны на тебе было много разной, но вся смываемая.
Верно: ещё до разбойничьего логова Иэнори побывал в храме, там тоже нечисто - как в любой монашеской обители, даже самой праведной. Да и с дороги не очищался.
Остаётся понять, что делать дальше. Как бы этак в одиночку, без войска, разорить тут всё в достаточной мере, чтобы дело сдвинулось.
Столичный чиновник попросил себе грамоту об очищении. Нет, кровавая скверна туда не записана, то есть ранения двух сегодняшних пострадавших Иэнори может зачесть себе в вину, а может и не зачислять. Не приехал бы - не было бы раненых, двух монахинь не таскали бы туда-сюда, не пропала бы их повесть, если она таки-пропала. В Столицу письма пишут не затем, чтобы проверяющие приезжали. Жалобы сами по себе - достаточное изъявление покорности начальству, отзываться на них - это уж чрезмерная суровость. Не приехал бы - не создал бы повод Кобэну и Барамону для усугубления насилия. Кто-то другой, возможно, повёл бы дело умнее и уже нашёл способ всех примирить, но послали сюда не кого-то, а младшего внука Асано. Учиться на ошибках? Или в Столице тоже ждут чуда, и уже даже надеются, когда примерно оно грянет, и вот его-то Иэнори и должен будет засвидетельствовать?
В дворе управы к господину бросился Сандза:
- Наконец-то! Я уж думал, эти монахи вовсе взбунтовались!
- Всё обошлось. И весьма похвально, что ты остался тут, а не бросился в обитель Золотого Света.
- Вот ещё! Они бы мне всё равно не поверили. Так что я пошёл к господину уездному прямо в присутствие и всё ему объяснил. Тут-то все и забегали!
- Погоди… А что ты им объяснил?
- Ну, что мой господин привёз Государево помилование знаменитому разбойнику Барамону. И что с ними всеми этот Барамон сделает, если с господином что стрясётся.
- Но с чего ты взял?..
Сандза потупился:
- Ну ты же сам велел мне слушать здешние разговоры. Так вот: все сходятся на том, что начёт храмов - это так, прикрытие, а настоящее наше задание - тайное! Это - во-первых…
- Так. А какое во-вторых?
Отрок хлопает глазами:
- Ну так ведь сработало же!
И вот скажите на милость, хвалить за такое или бранить? А впрочем, парень делал, что мог и насколько понимал. Не стоит ли взять с него пример?
Асано Иэнори направился в отведённую для него комнату, Сандза - за ним. Чиновник достал ларец с жалобами, разложил их вокруг; потом взялся за писчий прибор. Меньше чем за полчаса составил два письма - в оба храма, с убедительной просьбой завтра же с утра всем досточтимым без исключения явиться на управский двор для окончательного разбирательства. Нажал на боковину ларца - открылось потайное отделение. Сандза смотрит во все глаза. Нет, не грамота - печать.
Прошлые свои послания в обители Иэнори, как благочестивый паломник, просто подписывал или припечатывал личной печатью. Эта - казённая, Обрядовой палаты.
- Сандза! Ты по-прежнему считаешь, что Барамон - это здешний мирской управляющий?
- Ну да. С виду и не скажешь - но он же, говорят, мастер обличья менять.
- А как он, по-твоему, выглядит на самом деле?
Отрок выпрямился, одной рукою подбоченился, правую бровь поднял, на рожице - величайшее презрение к окружающим его ничтожествам.
- Руки в боки - не надо, а в остальном - хорошо. Вот с такой миной и вручишь оба послания господину уездному начальнику для передачи в святые храмы.
А после этого Асано Иэнори засел в своём покое, объявив, что сегодня ему не должно кого бы то ни было видеть или слышать. Мало ли какой зарок могли наложить в святилище! Как сказал бы Сандза, - сработало: никто его тревожить не посмел.
Пропали
Вопреки опасениям, на следующий день задолго до полудня явились и монахи, и монахини - кажется, все, общим числом под сотню человек. Во дворе управы им было бы очень тесно, так что сошлись на площади, на радость зевакам. Принесли и собрали сиденья - для Кобэна повыше, для Мёрэн пониже, хоть и самую малость. Остальные обошлись циновками или остались стоять. И пожалели об этом, ибо представитель Обрядовой палаты выходить не торопился.
Зато казённые охранники были начеку - на случай, если начнётся свара и придётся разнимать досточтимых. Хорошо хоть, монахи и монахини пришли безоружными, а их самых рьяных почитателей господин Нариакира оттёр подальше.
Только через полчаса появился, наконец, столичный чиновник, с ним - господин уездный начальник, оба в полном служебном уборе, и храмовый распорядитель Сэйсо. Уселись наверху лесенки, что ведет к воротам управы. А сбоку устроились местный управский писарь и слуга господина Асано с ларцом в руках.
Кто видел в минувшие дни скромного и мягкого столичного гостя, могли бы подивиться: ныне лик его под пудрой был недвижен, рукава колыхались величаво, а глаза смотрели неласково. Поприветствовав досточтимых, он, однако же, сразу явил им своё недоверие: по спискам зачитал подряд имена монахов, с указанием - когда посвящён, у какого наставника обучался, когда прибыл в здешнюю обитель. И в каждом случае просил подтверждения всех этих сведений.
Досточтимая Мёрэн немедленно извлекла из рукава свой собственный список и тоже начала по нему проверять, делая пометки у каждого имени. Настоятель Кобэн возразил: не дело ученицы пересчитывать учителей!
- Но мы же должны знать наших досточтимых наставников! - ответствовала настоятельница. - Дабы бремя нашего обучения не взвалил на себя какой-нибудь самозванец.
Самозванцев, впрочем, не обнаружилось, хотя в бумагах Обрядовой палаты и оказались перепутаны в одном случае - год посвящения, а в другом - место обучения монаха. Асано Иэнори тут же внёс поправки и указал на важность неукоснительной точности для порядка в общине. С монахинями перекличка заняла ещё больше времени, так как на каждое имя откликались и сама ученица, и кто-либо из наставников. Одна образованная женщина сочла нужный указать, что имя её пишется необычным знаком: не «Мё-Чудесная», а «Мё-Непостижимая». Асано переглянулся с распорядителем и попросил для сверки все списки: Кобэна, Мёрэн, Сэйсо, - чтобы сверить все знаки со списком Обрядовой палаты.
А покончив с этим, уже ближе к полудню, почтительно попросил досточтимого Кобэна прочесть вслух все двести пятьдесят заповедей Устава. Многие ждали, что после этого, словно на покаянии, Асано спросит: «А теперь признавайтесь, кто из вас какую заповедь нарушал?» Что вызвало бы, конечно, недовольство - ибо и сам он чиновник, а не монах, и время сейчас для покаяния неуставное. Но обошлось: как только Кобэн замолк, посланник Обрядовой палаты предложил уже досточтимой Мёрэн зачитать заповеди для монахинь, числом триста сорок восемь. И все слушатели должны были признать, что чтение Устава звучало равно внушительно в устах как настоятеля, так и настоятельницы, и оба ни разу не сбились.
А потом сам господин посланник прочёл вслух законоуложение о храмах Облачной страны. Оно, к счастью, куда короче заповедей.
За это время часть ротозеев заскучала и разошлась, к облегчению управских служащих. А один, весьма престарелый монах, кажется, задремал.
И только после этого Асано Иэнори перешёл собственно к делу.
«Когда Почитаемый в Веках создавал свою общину, многие говорили ему: ничего не выйдет. И цари, и жрецы, и отшельники, и даже сами его ученики. Просветлённый отвечал им: да, будет трудно, очень трудно, и с каждым веком труднее. Предсказывал он и раздоры между монахами, и порчу нравов, и нарастание невежества вместе с ложными толкованиями. Как и весь наш нестойкий мир, храмы, увы, подвержены разрушению, и не извне, но изнутри. Тело мертвого льва, говорил Просветлённый, не пожирают другие звери, птицы и гады, но только черви, что гнездятся в нём самом. Всё это известно из книг Закона. Однако нигде, ни разу в них не сказано, будто разложение общины - хорошо. Отнюдь не предписано приближать её упадок. Доводится слышать: если худшее неизбежно, так пусть же будет чем хуже, тем лучше. Но Почитаемый в Веках, как я слышал от моих досточтимых наставников и сам читал, - не говорил ничего подобного. Напротив: ни в чём не делай хуже себе и другим, делай лучше и чти всякого, кто действует во благо тебе или другим, следи за умом своим, чтобы не перепутать хорошее с дурным. Так, по слову Просветлённого, судил он сам и все, кто с ним согласен.
Когда на наших Облачных островах впервые явились обритые наставники из страны Кудара, нашему Властителю Земель тоже многие говорили: ничего не получится. Слишком далека от нас Индия, слишком давно сказаны были слова Закона, слишком чужд нам монашеский обычай - порвать семейные связи, уйти из родного дома, выше всех благ поставить освобождение… И всё-таки наш Государь решил: попробуем! Тому уже больше четырёх столетий, и до сих пор ни один из Властителей Земель не объявил, что проба не удалась. Нет! Каждый говорил: продолжаем!
Я, служащий Обрядовой палаты, мирянин из дома Асано, неучён и малоопытен, но милостью родни моей и учителей довелось мне побывать во многих обителях нашей страны: и поблизости от Столицы, и вдали от неё. Не скажу, что мало я видел расходящегося с уставом общины, противного закону Государеву. И всё же перед роднёй моей, перед Властителем Земель и перед родными богами рад буду подтвердить: я слышал Закон Просветлённого, видел его общину. Всюду, и в том числе здесь, на Подступах, при Водопадах.
Сказано было не раз: учение Просветлённого каждому даёт лекарство, способное исцелить его недуг. И я не верю, что разлад между здешними двумя обителями неизлечим. Ведь сказано в книге Золотого Света: кто встал на путь милосердия, для того нет разницы между знатным и простым, близким и дальним, мужчиной и женщиной. А в книге Цветка Закона показано: и мужчина, и женщина, и царь, и раб, и человек, и бог, и демон - все способны пройти путь к свободе и обрести её. Думаю, это главное. И исходя из этого - вот что я хотел бы предложить досточтимым монахам и монахиням.»
Чиновник переводит дух, но продолжить ему не дают. Уже некоторое время слышно: в задних рядах какая-то возня и ропот. Теперь вперед выталкивают двоих встрёпанных поселян. Они, не зная, кому прежде кланяться, падают на колени посреди площади.
- Что такое? - спрашивает уездный начальник.
- Да мы…
- Там… Сами видели!..
И заливаются слезами.
- Говорите толком, что вы видели.
- Заступницу Чуткую!
- Её саму! На дереве!
Настоятельница Мёрэн взглядом и поклоном просит разрешения мирских властей: давайте я буду задавать вопросы, дело по моей части. Уездный кивает. Досточтимая с непререкаемым видом кланяется Кобэну: мне приказано, наставник, не могу ослушаться! И говорит поселянам:
- Не бойтесь. Рассказывайте.
Поселяне, оказывается, ходили за хворостом. Объясняют, куда: на один из склонов здешних гор недалеко от Лотосовой обители. Как вдруг заметили: в ветвях старой сосны под обрывом кто-то шуршит. Испугались, не медведь ли, хотя на медведя и не похоже. Пригляделись - а это подвижница, Чуткая ко Звукам! Стоит на ветке и покачивается, глядит этак благостно, а ручкой показывает вот так. Вернее, этак. В общем, куда-то показывает, куда, мужики не уверены. А вокруг свет сияет.
Сомнение отражается на лице столичного господина. Чудо? Заступница вняла молитвам атамана Барамона? Разбираться с последствиями чудес вообще непросто, но особенно - если эти чудеса не настоящие, а подстроенные. Пожалуй, если бы монахиня Киндзи, грех сказать, нарядилась милосердной заступницей - была бы похожа. Но она тут, среди других досточтимых. Найти красавицу-горянку, наверное, тоже могли… Или поселянам померещилось. Или они врут.
- Считаю надобным прервать собрание. Слыша подобные рассказы, следует пойти и проверить лично, - заявляет настоятель Кобэн.
- Поддерживаю, - улыбается Мёрэн.
Что тут остаётся? Похоже, предложений Обрядовой палаты никто сейчас слушать не будет. Все повалят смотреть на чудо. Так что столичный чиновник согласился прерваться - и отправился вместе со всеми. Уездные власти и Сандза - тоже.
Место крестьяне указали знакомое, и сосну эту Иэнори помнит: именно тут его поднимали в корзине к Лотосовой обители в первое её посещение. И что кто-то на ветвях покачивался - это, кажется, ещё мягко сказано: иные и сломаны, у корней куча игол насыпана и толстый сук лежит. А вот ни сияющего света, ни самой Чуткой ко Звукам нет как нет.
- Была! Ей-ей, была! - причитает свидетель. Кобэн на него смотрит хмуро и подозрительно, господин Нарифуса раздосадован, Мёрэн задумалась - и послала двух монахинь в обход по тропе: наверх в обитель.
И вскоре сверху послышался отчаянный визг. Все зашумели, Нариакира уже начал было распоряжаться теми охранниками, что с ним явились поглядеть на чудо. Только двинулись всей толпой к тропе - а по ней уже спешат обратно обе женщины. Одна по-прежнему голосит, другая, досточтимая Дзюки, сообщает растерянно, но членораздельно:
- А в храме-то её тоже нет…
- Кого?
- Подвижницы Чуткой ко Звукам. Пропала. Вся прочие изваяния целы, а её - нет.
Мёрэн медленно кивает. Столь же медленно поворачивается к Кобэну. Нехорошим голосом произносит:
- Прошу досточтимого наставника объяснить…
- Что я тут могу объяснить? - ворчливо откликается тот. - Рано или поздно такое должно было случиться, при вашем-то нерадении…
- И… не без рвения твоих прихожан? Время ты выбрал удачно, спору нет. Но я бы назвала это кражей и осквернением святыни.
Досточтимый Кобэн набрал побольше воздуху в грудь. Потом выдохнул, коротко заявил.
- Я такого не приказывал. И насчёт времени - ошибаешься. Более чем неудачное оно. У вас кто сторожил?
- Да, сдаётся мне, те же молодцы, что и у тебя, - говорит Мёрэн и поворачивается к Дзюки:
- Сторожа на месте?
- Там. Говорят - ничего не видели, а внутрь кумирни не заходили.
Кобэн помрачнел ещё больше, глянул исподлобья и молвил:
- Так. Прошу проследовать со мною в Лотосовую обитель - убедимся, что изваяния там действительно нет. В виде исключения - даю дозволение на вход и мирянам. И если пропажа подтвердится - прошу пожаловать затем к нам, в храм Золотого Света. Потому что ежели изваяние не только украли, но и к нам оттащили - это уже более чем рвение прихожан. И цели такого злодеяния предположить несложно. Пойдёмте взглянем. Очень надеюсь, что я ошибаюсь.
Отправились. У ворот стоят два вооружённых молодца - одного из них Асано Иэнори точно видел накануне среди разбойников. Как оказалось, это и есть сторожа. И твердят, что ничего не видели, даже сияющего света. Никто в храм с утра не заходил из посторонних.
Но в кумирне изваяния Чуткой ко Звукам и впрямь нет. И во дворе, и в кельях, и под башней. Монахини бросились проверять, что ещё пропало. Нет, вроде всё на месте: и книги, и утварь, и припасы.
Если бы Иэнори был сыщиком, он бы сейчас предался горьким сетованиям. Потому что миряне, конечно, вошли в ворота после монахов, и ни о каких следах похитителей речи уже идти не могло: всё уже истоптали и продолжают топтать. Сотня досточтимых, не шутка! Всё же он прошёл к месту, откуда спускали корзину, глянул. Корзины сейчас, конечно, нет, а сверху ещё лучше видно, как досталось злополучной сосне: не только ветви обломаны, но ближе к вершине и кора с одной стороны словно стёсана.
Что более важно: никаких признаков недавнего чуда он тоже не ощутил, ни тут, ни внизу. Только вода у запруды сильнее, кажется, шумит, чем в прошлый раз. Но зачем кому бы то ни было топить святое изваяние в пруду? На всякий случай поднялся и туда, посмотрел - ничего не видно, вода по-осеннему мутна.
Подошёл господин Нарифуса, мрачно заглянул вниз, покачал головою. Молвил:
- Ну, пойдём к Золотому Свету.
Надо сказать, что надежды досточтимого Кобэна отчасти оправдались: изваяния Чуткой ко Звукам в его храме не обнаружилось. Как, увы, и подвижника Земляной Утробы, что стоял со своим посохом, блистая позолотой, ещё утром на месте, по свидетельству всей братии. И опять же - здесь охраны было вдвое больше, происхождения она явно того же, но клянутся, что ничего не видели и не слышали с тех пор, как наставники отправились к управе.
Настоятель Кобэн переглянулся с настоятельницей Мёрэн - на этот раз скорее растерянно, чем гневно. Она хмурится, но тоже молчит. Монахи суетятся, осматривая обитель - но и тут, кроме изваяния, ничего не пропало. К большому облегчению старого книжника, надо сказать. Кобэн, однако, не сдался и разослал по окрестностям нескольких монахов - продолжать поиски. Но никому из поселян - ни слова!
Господин Нариакира подошёл к столичному чиновнику. Безмолвно поднял бровь, словно спрашивая: и что всё это значит?
Асано рад был бы задать встречный вопрос. Ты лучше меня знаешь Барамона. Так вот: когда он сказал, что обо всём со мною договорился, хотя никакого договора перед тем не заключалось, - что он мог иметь в виду?
(Окончание будет)