Но Лука и Псёл - лучше...
Аббация и Адриатическое море великолепны, но Лука и Псёл лучше.
А. П. Чехов
Уже в последний день короткого Олиного пребывания в Сумах благодаря Людмиле Степановне, настоявшей на поездке в довольно дальний музей (хотя неосмотренными остались и более близкие - например, художественный, где собрана великолепная коллекция живописи, фарфора, керамики, тканей), мы попали в гости к Чехову.
Я уже рассказывала о том, как и почему возник у нас Дом-музей А. П. Чехова.
Я бывала в нём неоднократно и одна, и с приезжими гостями, но фотографий, тем более внутри музея, набралось немного: долгие годы у меня не было фотоаппарата - никакого: ни плёночного, ни тем более цифрового, потом появился сначала на одной из работ, а уж потом, войдя во вкус этой цифровой роскоши, я купила себе личный.
И вот уже почти перед самым Олиным отъездом, забросив по пути её вещи домой к Людмиле Степановне, живущей недалеко от железнодорожного вокзала, мы сели в маршрутку и сначала долго ехали, а потом шли пешком по совершенно сельским улочкам Луки (во времена Чехова это было пригородное сельцо, не очень сильно изменилось оно и сейчас, войдя в черту города).
Как нас встречали и о чём говорили сотрудники музея, хорошо рассказала Оля una_tartaruga в своём журнале, я лишь добавлю некоторые фотографии и при необходимости прокомментирую их.
Вообще-то внутри фотографировать не разрешают, но я с позволения директора музея Людмилы Николаевны Евдокимчик всё же сделала несколько фоток - увы, не очень хорошего качества из-за недостатка света.
Осмотрели мы и развалины господского дома, и «терем-теремок», неумолимо приближающийся к такому же состоянию, что и главный дом, и я тщательно зафиксировала и остатки строений (ибо если в ближайшее время ничего не изменится, останутся лишь фундаменты да фотографии; а изменится вряд ли, потому что всё упирается в общее финансирование культуры, о котором можно говорить либо хорошо либо ничего, - вот я и не скажу ничего), и окрестную живность, и дома-цветочки, и небо...
На могилу брата Чехова Николая мы не успели сходить (это не совсем рядом с домом), не поднялись и на горку, откуда открывается чудесный вид на Псёл...
Но ничего, в следующий раз обязательно сходим!
Уже мои спутницы стали уходить к остановке (время поджимало, а поезд ждать не будет), а я всё фотографировала и фотографировала развалины (рискуя провалиться сквозь дыры в перекрытиях между этажами) - эти мощные и одновременно невесомые арки подвальных помещений (о, сколько бочонков с вином там помещалось! сколько съестных припасов! какой прохладный сумрак был в них летом...), эти тонкие проёмы окон, сквозь которые в дом заглядывали деревья и небо, эти трогательные элементы декора, порой уже только угадывающиеся...
«Пока они ходили, взошло солнце и ярко осветило сад. Стало тепло. Предчувствуя ясный, весёлый, длинный день, Коврин вспомнил, что ведь это ещё только начало мая и что ещё впереди целое лето, такое же ясное, весёлое, длинное, и вдруг в груди его шевельнулось радостное молодое чувство, какое он испытывал в детстве, когда бегал по этому саду. И он сам обнял старика и нежно поцеловал его. Оба, растроганные, пошли в дом и стали пить чай из старинных фарфоровых чашек, со сливками, с сытными, сдобными кренделями - и эти мелочи опять напомнили Коврину его детство и юность».
«Первоначальный вариант главного дома (впоследствии перестроенного) относится к концу XVIII в. Это кирпичное здание с мезонином в плане представляло собой прямоугольник с центральными ризалитами на северном и южном фасадах с открытой трехпролётной аркадой.
В доме был камин, изразцовые печи, на потолках - лепнина. В середине XIX в. дом претерпел значительные изменения: была пристроена открытая терраса, достроен мезонин, были устроены подвальные помещения, перекрытые цилиндрическими сводами с отдельными входами, увеличен размер окон. Фасад венчал карниз с декором. Во времена Чехова это был настоящий “барский дом со старинной мебелью”»...
Вид из окна господского дома на чеховский флигель:
«Второй флигель, который Чехов называл “терем-теремок” ...один из немногих памятников гражданской архитектуры XVIII в. Небольшой башнеобразный кирпичный дом в два яруса с отдельными внешними входами на каждый этаж был похож на старинный русский терем. Здесь Чехов лечил местных крестьян, принимал роды у жены хозяина этого дома»...
«Дом у Песоцкого был громадный, с колоннами, со львами, на которых облупилась штукатурка, и с фрачным лакеем у подъезда. Старинный парк, угрюмый и строгий, разбитый на английский манер, тянулся чуть ли не на целую версту от дома до реки и здесь оканчивался обрывистым, крутым глинистым берегом, на котором росли сосны с обнажившимися корнями, похожими на мохнатые лапы; внизу нелюдимо блестела вода, носились с жалобным писком кулики, и всегда тут было такое настроение, что хоть садись и балладу пиши.
Зато около самого дома, во дворе и в фруктовом саду, который вместе с питомниками занимал десятин тридцать, было весело и жизнерадостно даже в дурную погоду. Таких удивительных роз, лилий, камелий, таких тюльпанов всевозможных цветов, начиная с ярко-белого и кончая чёрным как сажа, вообще такого богатства цветов, как у Песоцкого, Коврину не случалось видеть нигде в другом месте. Весна была ещё только в начале, и самая настоящая роскошь цветников пряталась ещё в теплицах, но уж и того, что цвело вдоль аллей и там и сям на клумбах, было достаточно, чтобы, гуляя по саду, почувствовать себя в царстве нежных красок, особенно в ранние часы, когда на каждом лепестке сверкала роса».
Я ещё помню время, когда во дворе господского дома лежали строительные материалы - линтварёвскую усадьбу собирались всерьёз восстанавливать...
Теперь они куда-то исчезли - очевидно, их съели козы.
«- Кто это привязал лошадь к яблоне? - послышался его отчаянный, душу раздирающий крик. - Какой это мерзавец и каналья осмелился привязать лошадь к яблоне? Боже мой, боже мой! Перепортили, перемерзили, пересквернили, перепакостили! Пропал сад! Погиб сад! Боже мой!
Когда он вернулся к Коврину, лицо у него было изнеможённое, оскорблённое.
- Ну что ты поделаешь с этим анафемским народом? - сказал он плачущим голосом, разводя руками. - Стёпка возил ночью навоз и привязал лошадь к яблоне! Замотал, подлец, вожжищи туго-натуго, так что кора в трёх местах потёрлась. Каково! Говорю ему, а он - толкач толкачом и только глазами хлопает! Повесить мало!»
«Вдруг в нижнем этаже под балконом заиграла скрипка, и запели два нежных женских голоса. Это было что-то знакомое. В романсе, который пели внизу, говорилось о какой-то девушке, больной воображением, которая слышала ночью в саду таинственные звуки и решила, что это гармония священная, нам, смертным, непонятная... У Коврина захватило дыхание, и сердце сжалось от грусти, и чудесная, сладкая радость, о которой он давно уже забыл, задрожала в его груди».
Это та самая серенада Гаэтано Брага из чеховского «Чёрного монаха» - в разных исполнениях.
UPD от 21.06.2020. А это та самая запись, которую я тщетно искала, говоря в комментарии ниже, что я её слышала ещё на пластинке в обработке Шостаковича; оттуда я и узнала впервые (в 1983 году) о существовании такой серенады, в наше время с лёгкостью находимой во множестве вариантов на Ютубе.
В источнике:
Аранжировка Д. Шостаковича для неосуществлённой оперы «Чёрный монах» по А. П. Чехову. Слова М. Марчелло, перевод А. Горчаковой. Запись 1983 г. (Серебряные нити: Архив передач)
Людмила Соколенко (сопрано), Людмила Колмакова (меццо-сопрано), Александр Суптель (скрипка), Виктория Постникова (фортепиано)
И на всякий случай на Гугль-диске, поскольку, как показывает опыт, в инете многое ценное со временем исчезает, всякая же дрянь, напротив, усиленно тиражируется.
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства - значит, текст уворован ботами или плагиаторами (что, в принципе, одно и то же).
А. П. Чехов
Уже в последний день короткого Олиного пребывания в Сумах благодаря Людмиле Степановне, настоявшей на поездке в довольно дальний музей (хотя неосмотренными остались и более близкие - например, художественный, где собрана великолепная коллекция живописи, фарфора, керамики, тканей), мы попали в гости к Чехову.
Я уже рассказывала о том, как и почему возник у нас Дом-музей А. П. Чехова.
Я бывала в нём неоднократно и одна, и с приезжими гостями, но фотографий, тем более внутри музея, набралось немного: долгие годы у меня не было фотоаппарата - никакого: ни плёночного, ни тем более цифрового, потом появился сначала на одной из работ, а уж потом, войдя во вкус этой цифровой роскоши, я купила себе личный.
И вот уже почти перед самым Олиным отъездом, забросив по пути её вещи домой к Людмиле Степановне, живущей недалеко от железнодорожного вокзала, мы сели в маршрутку и сначала долго ехали, а потом шли пешком по совершенно сельским улочкам Луки (во времена Чехова это было пригородное сельцо, не очень сильно изменилось оно и сейчас, войдя в черту города).
Как нас встречали и о чём говорили сотрудники музея, хорошо рассказала Оля una_tartaruga в своём журнале, я лишь добавлю некоторые фотографии и при необходимости прокомментирую их.
Вообще-то внутри фотографировать не разрешают, но я с позволения директора музея Людмилы Николаевны Евдокимчик всё же сделала несколько фоток - увы, не очень хорошего качества из-за недостатка света.
Осмотрели мы и развалины господского дома, и «терем-теремок», неумолимо приближающийся к такому же состоянию, что и главный дом, и я тщательно зафиксировала и остатки строений (ибо если в ближайшее время ничего не изменится, останутся лишь фундаменты да фотографии; а изменится вряд ли, потому что всё упирается в общее финансирование культуры, о котором можно говорить либо хорошо либо ничего, - вот я и не скажу ничего), и окрестную живность, и дома-цветочки, и небо...
На могилу брата Чехова Николая мы не успели сходить (это не совсем рядом с домом), не поднялись и на горку, откуда открывается чудесный вид на Псёл...
Но ничего, в следующий раз обязательно сходим!
Уже мои спутницы стали уходить к остановке (время поджимало, а поезд ждать не будет), а я всё фотографировала и фотографировала развалины (рискуя провалиться сквозь дыры в перекрытиях между этажами) - эти мощные и одновременно невесомые арки подвальных помещений (о, сколько бочонков с вином там помещалось! сколько съестных припасов! какой прохладный сумрак был в них летом...), эти тонкие проёмы окон, сквозь которые в дом заглядывали деревья и небо, эти трогательные элементы декора, порой уже только угадывающиеся...
«Пока они ходили, взошло солнце и ярко осветило сад. Стало тепло. Предчувствуя ясный, весёлый, длинный день, Коврин вспомнил, что ведь это ещё только начало мая и что ещё впереди целое лето, такое же ясное, весёлое, длинное, и вдруг в груди его шевельнулось радостное молодое чувство, какое он испытывал в детстве, когда бегал по этому саду. И он сам обнял старика и нежно поцеловал его. Оба, растроганные, пошли в дом и стали пить чай из старинных фарфоровых чашек, со сливками, с сытными, сдобными кренделями - и эти мелочи опять напомнили Коврину его детство и юность».
«Первоначальный вариант главного дома (впоследствии перестроенного) относится к концу XVIII в. Это кирпичное здание с мезонином в плане представляло собой прямоугольник с центральными ризалитами на северном и южном фасадах с открытой трехпролётной аркадой.
В доме был камин, изразцовые печи, на потолках - лепнина. В середине XIX в. дом претерпел значительные изменения: была пристроена открытая терраса, достроен мезонин, были устроены подвальные помещения, перекрытые цилиндрическими сводами с отдельными входами, увеличен размер окон. Фасад венчал карниз с декором. Во времена Чехова это был настоящий “барский дом со старинной мебелью”»...
Вид из окна господского дома на чеховский флигель:
«Второй флигель, который Чехов называл “терем-теремок” ...один из немногих памятников гражданской архитектуры XVIII в. Небольшой башнеобразный кирпичный дом в два яруса с отдельными внешними входами на каждый этаж был похож на старинный русский терем. Здесь Чехов лечил местных крестьян, принимал роды у жены хозяина этого дома»...
«Дом у Песоцкого был громадный, с колоннами, со львами, на которых облупилась штукатурка, и с фрачным лакеем у подъезда. Старинный парк, угрюмый и строгий, разбитый на английский манер, тянулся чуть ли не на целую версту от дома до реки и здесь оканчивался обрывистым, крутым глинистым берегом, на котором росли сосны с обнажившимися корнями, похожими на мохнатые лапы; внизу нелюдимо блестела вода, носились с жалобным писком кулики, и всегда тут было такое настроение, что хоть садись и балладу пиши.
Зато около самого дома, во дворе и в фруктовом саду, который вместе с питомниками занимал десятин тридцать, было весело и жизнерадостно даже в дурную погоду. Таких удивительных роз, лилий, камелий, таких тюльпанов всевозможных цветов, начиная с ярко-белого и кончая чёрным как сажа, вообще такого богатства цветов, как у Песоцкого, Коврину не случалось видеть нигде в другом месте. Весна была ещё только в начале, и самая настоящая роскошь цветников пряталась ещё в теплицах, но уж и того, что цвело вдоль аллей и там и сям на клумбах, было достаточно, чтобы, гуляя по саду, почувствовать себя в царстве нежных красок, особенно в ранние часы, когда на каждом лепестке сверкала роса».
Я ещё помню время, когда во дворе господского дома лежали строительные материалы - линтварёвскую усадьбу собирались всерьёз восстанавливать...
Теперь они куда-то исчезли - очевидно, их съели козы.
«- Кто это привязал лошадь к яблоне? - послышался его отчаянный, душу раздирающий крик. - Какой это мерзавец и каналья осмелился привязать лошадь к яблоне? Боже мой, боже мой! Перепортили, перемерзили, пересквернили, перепакостили! Пропал сад! Погиб сад! Боже мой!
Когда он вернулся к Коврину, лицо у него было изнеможённое, оскорблённое.
- Ну что ты поделаешь с этим анафемским народом? - сказал он плачущим голосом, разводя руками. - Стёпка возил ночью навоз и привязал лошадь к яблоне! Замотал, подлец, вожжищи туго-натуго, так что кора в трёх местах потёрлась. Каково! Говорю ему, а он - толкач толкачом и только глазами хлопает! Повесить мало!»
«Вдруг в нижнем этаже под балконом заиграла скрипка, и запели два нежных женских голоса. Это было что-то знакомое. В романсе, который пели внизу, говорилось о какой-то девушке, больной воображением, которая слышала ночью в саду таинственные звуки и решила, что это гармония священная, нам, смертным, непонятная... У Коврина захватило дыхание, и сердце сжалось от грусти, и чудесная, сладкая радость, о которой он давно уже забыл, задрожала в его груди».
Click to viewЭто та самая серенада Гаэтано Брага из чеховского «Чёрного монаха» - в разных исполнениях.
UPD от 21.06.2020. А это та самая запись, которую я тщетно искала, говоря в комментарии ниже, что я её слышала ещё на пластинке в обработке Шостаковича; оттуда я и узнала впервые (в 1983 году) о существовании такой серенады, в наше время с лёгкостью находимой во множестве вариантов на Ютубе.
В источнике:
Аранжировка Д. Шостаковича для неосуществлённой оперы «Чёрный монах» по А. П. Чехову. Слова М. Марчелло, перевод А. Горчаковой. Запись 1983 г. (Серебряные нити: Архив передач)
Людмила Соколенко (сопрано), Людмила Колмакова (меццо-сопрано), Александр Суптель (скрипка), Виктория Постникова (фортепиано)
И на всякий случай на Гугль-диске, поскольку, как показывает опыт, в инете многое ценное со временем исчезает, всякая же дрянь, напротив, усиленно тиражируется.
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства - значит, текст уворован ботами или плагиаторами (что, в принципе, одно и то же).