Тенишева и Святополк-Четвертинская. Начало работы над акварельной коллекцией в "Воспоминаниях" Бенуа
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5. Часть 6. Часть 7. Часть 8. Часть 9. Часть 10. Часть 11. Часть 12.
Александр Николаевич Бенуа. Автопоррртрррет
"Самая идея художественного собирательства принадлежала Киту Четвертинской. Коллекционирование Марии Клавдиевны (тогда ещё госпожи Николаевой) и началось с того, что она побуждаемая своей подругой, стала скупать эти beaux restes, состоявшие главным образом из рисунков и акварелей иностранных художников, тогда как русские почти вовсе отсутствовали.
Уже в январе 1895 г. я преступил к ознакомлению с собранием княгини Тенишевой. Хранилось оно не в парадной половине того небольшого особняка, в котором жили Тенишевы на Английской набережной, а в двух комнатах флигеля, выходившего на Галерную. Те акварели, которые Тенишева накупила на наших выставках или непосредственно от художников, были вынуты из рам и вставлены в однообразные паспарту белого бристоля, что очевидно отвечало представлению княгини Марии Клавдиевны о «коллекции как таковой». Этих листов было несколько сотен, и они были сложены (тоже «как полагалось») в трёх большущих «портфелях».
В начале меня постигло большое разочарование. Мне даже стало стыдно, что я должен буду заниматься такой «дребеденью». Если не считать несколько превосходных пейзажей моего брата Альбера и других искусных акварелей других художников, всё остальное являлось тем «жалким сбродом», который вообще представлял собой главное содержание наших акварельных выставок…
Вероятно, мне не удалось скрыть от обеих дам моё разочарование, ибо княгиня Четвертинская, желая спасти положение, вдруг промолвила: «Но это не все! Ты покажи Александру Николаевичу то, что у тебя ещё не приведено в порядок: ведь там, в запасе, тоже может найтись кое-что; там имеются и старинные рисунки, которые, вероятно, ему понравятся!» «Запас» этот оказался сложенным в большом платяном шкафу; здесь в беспорядке покоились акварели в рамах и акварели без рам, а также кипы изрисованной бумаги, в двух же нижних ящиках шкафа лежали грудой альбомы в кожаных переплётах разного формата - один с гербом Кушелева, другие с вензелем Базилевского. (…) Вот тут было над чем поработать, и уже в силу контраста этих альбомов с тем, что меня огорчило в «парадных портфелях», я стал с особым восторгом выражать своё удовольствие. Лицо Киту сияло, тогда как лицо Марии Клавдиевны выражало какую-то личную обиду. Ведь мой восторг можно было так истолковать: «Вот это другое дело, тут имеется и красота, и смысл, не то, что тот вздор и безвкусие, что мне было показано сначала…» Княгиня Тенишева попробовала было защищать своих любимцев Редковских, Писемских, Навозовых, Бобровых и других корифеев русской акварели и пыталась объяснить, почему она до сих не придавала значения тому, что было сложено в шкафу, но затем её благодушие, le cote bonne fille-её характера взяли вверх, она как-то «смахнула» свою досаду или обиду. К моим доводам (во мне сразу проснулась свойственная мне страсть поучения и прозелитизма) присоединилась Четвертинская, и уже через час за чаем «кризис» миновал, я «перестал думать об отставке» и, подбадриваемый Киту, строил планы, один более грандиозный, нежели другой, а Мария Клавдиевна всё более заражалась моим энтузиазмом. Расстались мы на том, что я сначала разберу то, что мне показано, и отдам переплётчику(для вставки в паспарту) всё, что достойно быть включённым в избранную коллекцию, а затем займусь описью. Эту работу я должен был бы производить в «одиночестве», ибо уже через два дня обе княгини отбывали в Париж. "
Пррродолжение следует.
Александр Николаевич Бенуа. Автопоррртрррет
"Самая идея художественного собирательства принадлежала Киту Четвертинской. Коллекционирование Марии Клавдиевны (тогда ещё госпожи Николаевой) и началось с того, что она побуждаемая своей подругой, стала скупать эти beaux restes, состоявшие главным образом из рисунков и акварелей иностранных художников, тогда как русские почти вовсе отсутствовали.
Уже в январе 1895 г. я преступил к ознакомлению с собранием княгини Тенишевой. Хранилось оно не в парадной половине того небольшого особняка, в котором жили Тенишевы на Английской набережной, а в двух комнатах флигеля, выходившего на Галерную. Те акварели, которые Тенишева накупила на наших выставках или непосредственно от художников, были вынуты из рам и вставлены в однообразные паспарту белого бристоля, что очевидно отвечало представлению княгини Марии Клавдиевны о «коллекции как таковой». Этих листов было несколько сотен, и они были сложены (тоже «как полагалось») в трёх большущих «портфелях».
В начале меня постигло большое разочарование. Мне даже стало стыдно, что я должен буду заниматься такой «дребеденью». Если не считать несколько превосходных пейзажей моего брата Альбера и других искусных акварелей других художников, всё остальное являлось тем «жалким сбродом», который вообще представлял собой главное содержание наших акварельных выставок…
Вероятно, мне не удалось скрыть от обеих дам моё разочарование, ибо княгиня Четвертинская, желая спасти положение, вдруг промолвила: «Но это не все! Ты покажи Александру Николаевичу то, что у тебя ещё не приведено в порядок: ведь там, в запасе, тоже может найтись кое-что; там имеются и старинные рисунки, которые, вероятно, ему понравятся!» «Запас» этот оказался сложенным в большом платяном шкафу; здесь в беспорядке покоились акварели в рамах и акварели без рам, а также кипы изрисованной бумаги, в двух же нижних ящиках шкафа лежали грудой альбомы в кожаных переплётах разного формата - один с гербом Кушелева, другие с вензелем Базилевского. (…) Вот тут было над чем поработать, и уже в силу контраста этих альбомов с тем, что меня огорчило в «парадных портфелях», я стал с особым восторгом выражать своё удовольствие. Лицо Киту сияло, тогда как лицо Марии Клавдиевны выражало какую-то личную обиду. Ведь мой восторг можно было так истолковать: «Вот это другое дело, тут имеется и красота, и смысл, не то, что тот вздор и безвкусие, что мне было показано сначала…» Княгиня Тенишева попробовала было защищать своих любимцев Редковских, Писемских, Навозовых, Бобровых и других корифеев русской акварели и пыталась объяснить, почему она до сих не придавала значения тому, что было сложено в шкафу, но затем её благодушие, le cote bonne fille-её характера взяли вверх, она как-то «смахнула» свою досаду или обиду. К моим доводам (во мне сразу проснулась свойственная мне страсть поучения и прозелитизма) присоединилась Четвертинская, и уже через час за чаем «кризис» миновал, я «перестал думать об отставке» и, подбадриваемый Киту, строил планы, один более грандиозный, нежели другой, а Мария Клавдиевна всё более заражалась моим энтузиазмом. Расстались мы на том, что я сначала разберу то, что мне показано, и отдам переплётчику(для вставки в паспарту) всё, что достойно быть включённым в избранную коллекцию, а затем займусь описью. Эту работу я должен был бы производить в «одиночестве», ибо уже через два дня обе княгини отбывали в Париж. "
Пррродолжение следует.