By All Means Necessary-3
Если читатель полагает, что синьор Хониат не знал, куда поехал учительствовать, то читатель ошибается. Леди Катарина была слишком горда, чтобы что-либо скрывать от потенциальных учителей своего сына. Синьор Хониат прекрасно знал имя хозяина и девичью фамилию хозяйки. Он знал, что учителя в замке на горе посреди густого леса долго не задерживались, но знал также и то, что они просто мирно сменялись другими учителями. Синьор Хониат, надо сказать, был человеком молодым, интересующимся и - не робкого десятка. Как-то он нарисовал внутри себя представление об этой семье и захотел в нее попасть. Долгая наследственная линия одиноких чудовищ Impaler’ов, терроризировавших собственную страну, а порой и европейские столицы, породила нынешнего хозяина замка, который... хм. Ну, никто не знает, что именно "хм". Но, в общем, - он женился на нынешней хозяйке замка. "Террор" закончился. Появился мальчик. У мальчика появились учителя. Никита понимал, что этого мальчика нельзя отдать в какую-нибудь школу. Но он был учителем, и поэтому знал, что ребенка должны учить специальные люди - учителя. У любого ребенка должны быть учителя. И Никита поехал.
Он многое о них знал. О тумане, о том, что они легко воспринимают знания и шлифуют свои умения, о том, как хорошо видят и как слишком хорошо слышат. Он догадывался: мальчик будет знать о том, что Никита, скажем, испугался, еще до того, как сам Никита это поймет. Поэтому он просто решил относиться к ученику как к обычному ребенку. Нет. Он понимал, что это - его самый трудный ученик. И хотел с его помощью - или вопреки ее отсутствию - научиться быть учителем.
Когда он добрался до деревни, он увидел в углу навеса, под которым скрывался алтарь любого железных дел мастера - наковальня с молотом, - истекающего кровью кузнеца в разодранной одежде, а мальчика не увидел. Он знал, что ребенок... если, конечно, человека, способного на подобные действия, можно назвать ребенком... тоже внутри. Никита восстановил картину. Мальчик появляется в деревне. Он знал, что коротконогая беспородная псина, принадлежавшая кузнецу, собиралась ощениться. И вместо выводка слепых и беспомощных шелковых пирожков с закрытыми глазами, мирно сосущих материнское молоко, обнаружил на поверхности наполненной водой кадушки, что возле кузницы, сломанный и уже начинающий затягиваться заново лед, а в воде - холщовый мешок с мертвыми щенками. Он проломил лед, порезался, достал мешок и развязал его стянутое горло. Конечно, он опоздал. И тогда он...
Может ли семилетний ребенок рассвирепеть? Потерять голову от ярости? Синьор Хониат не знал ответа на этот лингвистический вопрос. Семилетний ребенок мог заплакать, закричать, начать топать ногами, перестать реагировать на увещевания родителей. Ребенок семи лет не мог превратить взрослого человека в скулящий комок плоти. Никита знал - помимо тумана, слуха и способности тихонько трогать чужой мозг своими мыслями, как пальцами, они были еще и очень сильными. Физически сильными при всей внешней... если мы говорим о семилетнем мальчике - хрупкости. И тут Никита чуть не заплакал сам: он представил, какой хрупкой должна быть психика этого ребенка - как тот самый лед. Видимо, он ошибался. Психика у ребенка была прочной.
У него хватило сообразительности не кидаться в помещение, не останавливать своего воспитанника, не обнаруживать своего присутствия явно - он понимал, что мальчик его увидел - из темноты на свет. Он не заметил, откуда появился отец. Отец. Отец сразу возник в дверях. И кузнец затих. А возле кадушки с проломанным льдом на землю упал кожаный кошелек с чем-то, туго звякнувшим. Это Отец просто сразу решил проблему вдовы и сирот. Затем из темноты вышел ребенок. Отец положил руку ему на плечо и повел прочь. Потом обернулся, посмотрел на синьора Хониата, и синьор Хониат с большим трудом разжал руки, сжавшиеся в кулаки, увидел красные лунки от ногтей, оставшиеся на ладонях.
В деревне стояла тишина. Мальчик был в одном из своих обычных костюмчиков, Отец - тоже... просто в черном сюртуке, оба с непокрытыми головами. Хониат видел, что мальчика трясет, - зима стояла суровая. Отец ступал по снегу в своих матово блестящих черных туфлях так, как будто это был наборный мрамор гостиной леди Катарины. Они остановились. Никита понял, что они не уйдут из этого места, пока не договорятся. Никита боялся, что они - не договорятся.
- ...было ошибкой, - говорил Отец.
Мальчик молчал.
- Это просто люди, - говорил Отец.
Мальчик молчал.
- Ты должен владеть своими чувствами, - говорил Отец.
Мальчик молчал.
- Ты облечен ответственностью перед людьми. Перед своими людьми, - сказал Отец.
Мальчик молчал. Он смотрел на снег у себя под ногами. Белая, почти голубая рука неуверенно (видимо, он действительно замерз) залезла в карман и достала перчатки.
- Ты не имеешь права судить и наказывать других, тем более пока - ты еще ребенок.
Мальчик молчал. Он пытался надеть перчатки и не мог. Отец, все также спокойно, отнял у него перчатки и выбросил в снег. Мальчик поднял голову и стал смотреть на отца. Отец понизил голос. Никита слышал все так же, как раньше. Лучше, чем раньше. Синьор Хониат держался за бук и старался, чтобы зубы его стучали не слишком громко.
- Если ты не можешь спасти кого-то, кого ты не успел спасти, ты не имеешь права карать того, кто погубил этого кого-то, - продолжал Отец.
Это было похоже на прорубание туннеля в толще горной породы. Отец делал это довольно энергично, но горная порода оказалась слишком мощной. Это был черный базальт, и конца ему не было видно.
Отец помолчал. Они смотрели друг на друга - высокий, прямой и острый, как кинжал, старший князь и маленький, худой и белый, как снег у него под ногами, княжич, только что превративший здоровенного мужчину в отбивную котлету. Отец протянул руку в сторону, поймал в воздухе вещь, в которой Никита узнал плеть, с которой ездил верхом мальчик... только он ею почти не пользовался... раньше. Заставил ребенка взять ее. Мальчик снова опустил голову и похлопал концом плети по свободной руке. Графическое воображение Никиты услужливо нарисовало ту картину в кузнице, которую он не успел застать полчаса назад.
- Не чужое сознание надо уметь контролировать, [Отец назвал мальчика по имени]. Своё.
Мальчик молчал. Кажется, из чистого упрямства он даже перестал дрожать. Теперь замолчал и Отец.
- Ты убил его.
Это, наконец, подал голос сын.
- Ты что же... - Отец сделал нечто, на что Никита в жизни бы не представил его способным: он присел перед сыном на корточки - не наклонился, а именно присел, и заглянул ему в лицо. - Ты что же, не видел, что успел с ним сделать?
Молчание. Отец поднялся.
Какие черные глаза, подумал Никита. Какие ужасающе черные глаза у них всех. И у князя, и у княгини, и у ребенка. И волосы. Как будто кто-то нарисовал их обоих на белом листе черными чернилами. И ничто не движется. Кажется, Отец сделал последний удар в базальтовую стену и пробил ее.
- Скажи, - тихо потребовал отец.
- Нет, - ответил мальчик.
- Ты не мне сопротивляешься. Ты выбираешь сейчас не человека, а Nosferatu. Если ты выбираешь это, все было зря. - Кажется, последнюю фразу Отец сказал себе, а не сыну.
- Нет, - сказал мальчик, как будто это «нет» было единственным, за что он держался, чтобы не упасть с Земли в открытый космос.
- Что «нет»? - очень терпеливо спросил князь. Ему не было холодно.
- Все «нет», - ответил ребенок.
- Тогда хотя бы убивай быстро.
Никиту кинуло в жар. Им овладело отчаяние: отец понял, что ничего не сделает с ребенком. Поздно. Ребенок выбрал Nosferatu, он всегда будет делать то, что сочтет нужным делать сам. Он, наверное, научится когда-нибудь контролировать свое сознание и не позволит себе больше впадать в ярость, и будет... «убивать быстро». Так, как это сделал Отец.
- Нет, - снова повторил мальчик. - Это не всегда помогает, Отец. Убить быстро - это... это слабость. Это можно сделать... в порыве. Есть вещи, за которые нельзя убить. Быстро.
Они еще стояли и смотрели друг на друга. Потом князь провел рукой по глазам сына, накинул ему на плечи меховой плащ с капюшоном и повел прочь. А Никита подумал: «Надо подготовиться к уроку по Фукидиду».
Раньше (Хониат-2)
Оглавление
Дальше (Парижские каникулы)
Он многое о них знал. О тумане, о том, что они легко воспринимают знания и шлифуют свои умения, о том, как хорошо видят и как слишком хорошо слышат. Он догадывался: мальчик будет знать о том, что Никита, скажем, испугался, еще до того, как сам Никита это поймет. Поэтому он просто решил относиться к ученику как к обычному ребенку. Нет. Он понимал, что это - его самый трудный ученик. И хотел с его помощью - или вопреки ее отсутствию - научиться быть учителем.
Когда он добрался до деревни, он увидел в углу навеса, под которым скрывался алтарь любого железных дел мастера - наковальня с молотом, - истекающего кровью кузнеца в разодранной одежде, а мальчика не увидел. Он знал, что ребенок... если, конечно, человека, способного на подобные действия, можно назвать ребенком... тоже внутри. Никита восстановил картину. Мальчик появляется в деревне. Он знал, что коротконогая беспородная псина, принадлежавшая кузнецу, собиралась ощениться. И вместо выводка слепых и беспомощных шелковых пирожков с закрытыми глазами, мирно сосущих материнское молоко, обнаружил на поверхности наполненной водой кадушки, что возле кузницы, сломанный и уже начинающий затягиваться заново лед, а в воде - холщовый мешок с мертвыми щенками. Он проломил лед, порезался, достал мешок и развязал его стянутое горло. Конечно, он опоздал. И тогда он...
Может ли семилетний ребенок рассвирепеть? Потерять голову от ярости? Синьор Хониат не знал ответа на этот лингвистический вопрос. Семилетний ребенок мог заплакать, закричать, начать топать ногами, перестать реагировать на увещевания родителей. Ребенок семи лет не мог превратить взрослого человека в скулящий комок плоти. Никита знал - помимо тумана, слуха и способности тихонько трогать чужой мозг своими мыслями, как пальцами, они были еще и очень сильными. Физически сильными при всей внешней... если мы говорим о семилетнем мальчике - хрупкости. И тут Никита чуть не заплакал сам: он представил, какой хрупкой должна быть психика этого ребенка - как тот самый лед. Видимо, он ошибался. Психика у ребенка была прочной.
У него хватило сообразительности не кидаться в помещение, не останавливать своего воспитанника, не обнаруживать своего присутствия явно - он понимал, что мальчик его увидел - из темноты на свет. Он не заметил, откуда появился отец. Отец. Отец сразу возник в дверях. И кузнец затих. А возле кадушки с проломанным льдом на землю упал кожаный кошелек с чем-то, туго звякнувшим. Это Отец просто сразу решил проблему вдовы и сирот. Затем из темноты вышел ребенок. Отец положил руку ему на плечо и повел прочь. Потом обернулся, посмотрел на синьора Хониата, и синьор Хониат с большим трудом разжал руки, сжавшиеся в кулаки, увидел красные лунки от ногтей, оставшиеся на ладонях.
В деревне стояла тишина. Мальчик был в одном из своих обычных костюмчиков, Отец - тоже... просто в черном сюртуке, оба с непокрытыми головами. Хониат видел, что мальчика трясет, - зима стояла суровая. Отец ступал по снегу в своих матово блестящих черных туфлях так, как будто это был наборный мрамор гостиной леди Катарины. Они остановились. Никита понял, что они не уйдут из этого места, пока не договорятся. Никита боялся, что они - не договорятся.
- ...было ошибкой, - говорил Отец.
Мальчик молчал.
- Это просто люди, - говорил Отец.
Мальчик молчал.
- Ты должен владеть своими чувствами, - говорил Отец.
Мальчик молчал.
- Ты облечен ответственностью перед людьми. Перед своими людьми, - сказал Отец.
Мальчик молчал. Он смотрел на снег у себя под ногами. Белая, почти голубая рука неуверенно (видимо, он действительно замерз) залезла в карман и достала перчатки.
- Ты не имеешь права судить и наказывать других, тем более пока - ты еще ребенок.
Мальчик молчал. Он пытался надеть перчатки и не мог. Отец, все также спокойно, отнял у него перчатки и выбросил в снег. Мальчик поднял голову и стал смотреть на отца. Отец понизил голос. Никита слышал все так же, как раньше. Лучше, чем раньше. Синьор Хониат держался за бук и старался, чтобы зубы его стучали не слишком громко.
- Если ты не можешь спасти кого-то, кого ты не успел спасти, ты не имеешь права карать того, кто погубил этого кого-то, - продолжал Отец.
Это было похоже на прорубание туннеля в толще горной породы. Отец делал это довольно энергично, но горная порода оказалась слишком мощной. Это был черный базальт, и конца ему не было видно.
Отец помолчал. Они смотрели друг на друга - высокий, прямой и острый, как кинжал, старший князь и маленький, худой и белый, как снег у него под ногами, княжич, только что превративший здоровенного мужчину в отбивную котлету. Отец протянул руку в сторону, поймал в воздухе вещь, в которой Никита узнал плеть, с которой ездил верхом мальчик... только он ею почти не пользовался... раньше. Заставил ребенка взять ее. Мальчик снова опустил голову и похлопал концом плети по свободной руке. Графическое воображение Никиты услужливо нарисовало ту картину в кузнице, которую он не успел застать полчаса назад.
- Не чужое сознание надо уметь контролировать, [Отец назвал мальчика по имени]. Своё.
Мальчик молчал. Кажется, из чистого упрямства он даже перестал дрожать. Теперь замолчал и Отец.
- Ты убил его.
Это, наконец, подал голос сын.
- Ты что же... - Отец сделал нечто, на что Никита в жизни бы не представил его способным: он присел перед сыном на корточки - не наклонился, а именно присел, и заглянул ему в лицо. - Ты что же, не видел, что успел с ним сделать?
Молчание. Отец поднялся.
Какие черные глаза, подумал Никита. Какие ужасающе черные глаза у них всех. И у князя, и у княгини, и у ребенка. И волосы. Как будто кто-то нарисовал их обоих на белом листе черными чернилами. И ничто не движется. Кажется, Отец сделал последний удар в базальтовую стену и пробил ее.
- Скажи, - тихо потребовал отец.
- Нет, - ответил мальчик.
- Ты не мне сопротивляешься. Ты выбираешь сейчас не человека, а Nosferatu. Если ты выбираешь это, все было зря. - Кажется, последнюю фразу Отец сказал себе, а не сыну.
- Нет, - сказал мальчик, как будто это «нет» было единственным, за что он держался, чтобы не упасть с Земли в открытый космос.
- Что «нет»? - очень терпеливо спросил князь. Ему не было холодно.
- Все «нет», - ответил ребенок.
- Тогда хотя бы убивай быстро.
Никиту кинуло в жар. Им овладело отчаяние: отец понял, что ничего не сделает с ребенком. Поздно. Ребенок выбрал Nosferatu, он всегда будет делать то, что сочтет нужным делать сам. Он, наверное, научится когда-нибудь контролировать свое сознание и не позволит себе больше впадать в ярость, и будет... «убивать быстро». Так, как это сделал Отец.
- Нет, - снова повторил мальчик. - Это не всегда помогает, Отец. Убить быстро - это... это слабость. Это можно сделать... в порыве. Есть вещи, за которые нельзя убить. Быстро.
Они еще стояли и смотрели друг на друга. Потом князь провел рукой по глазам сына, накинул ему на плечи меховой плащ с капюшоном и повел прочь. А Никита подумал: «Надо подготовиться к уроку по Фукидиду».
Раньше (Хониат-2)
Оглавление
Дальше (Парижские каникулы)