Письма А.В. Дружинина к И.С. Тургеневу (Пыпина Н.А.)
Печатаемые ниже письма А. В. Дружинина к И. С. Тургеневу относятся к одному из самых боевых периодов русской литературы и журналистики: письма эти написаны между 1855 - 1862 гг., в эпоху исключительного умственного и общественного оживления, которым были охвачены все мыслящие и, в частности, литературные круги. В ту пору катастрофический ход крымской войны неумолимо перевел прежние отвлеченно-либеральные настроения на вопросы непосредственной действительности. Назревала неотложная потребность правды и раскрепощения и возникали надежды на установление нового порядка вещей,- переживания были таковы, что даже самое падение Севастополя, вместе с чувством национального оскорбления, вызывало облегчение, как уничтожение оплота старого порядка. Начиналась подготовительная работа, давшая в результате отмену крепостного бесправия, возникал страстный спор о наделении крестьян землей.
В такое время, естественно, молодые литературные силы не могли оставаться хладнокровными свидетелями событий,- они неминуемо должны были явиться выразителями новых взглядов и чаяний и, тем самым, вступить в борьбу, в которой прежний умеренный образ мыслей сталкивался с новыми "крайними" взглядами. На такой почве и возникли трения в "Современнике", где задачей прежних главных сотрудников явилась защита, так называемого "пушкинского" направления против "гоголевского", требовавшего реального подхода к запросам дня. Старый редакционный кружок, всячески отклоняя новые интересы, предпочитал держаться в стороне от жгучих проблем современности - от "политики", к которым тяготели стремления убежденных защитников нового "направления". "Круг Белинского", под которым В. П. Боткин разумел прежде всего себя, Анненкова, Дружинина, по существу давно отошедший от преданий 40-х годов, не чувствовал исторической связи прошлого с новым ходом идей. Некоторым исключением являлся здесь Тургенев, который, как можно заключать из писем его к Дружинину от 30 октября 1856 г. и 13 января 1857 г. ("Первое собрание писем И. С. Тургенева", Спб., 1884), эту связь сознавал, отзывался сочувственно о работах Чернышевского и не соглашался со взглядами Дружинина, высказанными им. в статье о Белинском,- "Бывают эпохи,- говорил И. С. в другом случае,- где литература не может быть только художеством - и есть интересы высшие поэтических интересов" (в письме В. П. Боткина к А. В. Дружинину от 27 июня 1855 г., см. "XXV лет. Сборник Литературного фонда", Спб., 1884, стр. 481). Впрочем, "сочувствие Тургенева к статьям Чернышевского было непрочным" (Н. К. Пиксанов, "Переписка Чернышевского", 1925, стр. 36, прим.) и не мешало ему в основе соглашаться с мнениями "артистического круга" и к нему примыкать. Настроение же этого круга было полно чрезвычайного раздражения и от теоретических несогласий переходило в личную вражду к ближайшим противникам - Чернышевскому и особенно Добролюбову. Какова была сила этого раздражения видно, например, из письма единомышленника "круга" и соратника А. В. Дружинина по "Веку" К. Д. Кавелина к Герцену по поводу ареста Чернышевского,- Кавелин писал: "аресты меня не удивляют, и признаюсь тебе, не кажутся возмутительными" (Ю. Каменев, "Об А. И. Герцене и Н. Г. Чернышевском", Пгр., 1916, стр. 125). У самого Дружинина к общему настроению друзей могло прибавляться еще особое нерасположение к Чернышевскому, как бы вытеснившему его из "Современника" и явившемуся его опасным соперником в области критики, где до того первенствовал Дружинин. В печатаемых письмах мы видим, как обычно корректный Дружинин, заговаривая о работе Чернышевского, сразу не выдерживает и выражения: "запах отжившей мертвечины", "безобразие", "кукиши в кармане" и грубое прозвище Чернышевского - встречаются у него нередко. Те же причины, конечно, в 1857 г. помогли Дружинину находить, что "голова Современника теперь в одном Боткине, а трудящийся сотрудник у него один, это Толстой" (письмо 6). Заметим, однако, что в данном случае сам Л. Н. был Дружинину особенно мил, видимо, потому, что "в своих отношениях к цензуре он спокоен, тих и уступчив" (письмо 5): такое замечание является чрезвычайно характерным для самого Дружинина, подчеркивая осторожность и умеренность, как одну из основных черт его характера, заставившую А. В. лозунгом "Библиотеки для Чтения" в 1856 г., в пору бури и натиска, поставить бесстрастное "Ohne Hast, ohne Rast" ("без поспешности, без отдыха" - по переводу Тургенева) и впоследствии, несмотря на возлагаемые Дружининым надежды (письма 3, 5, 6 и 9), сделавшую этот журнал бесцветным и безжизненным, даже по отзыву друзей. В противовес всему старому кругу один Некрасов чувствовал и разделял общественные настроения и пони мал идеалистические стремления молодых сотрудников "Современника", развивавших смелую политическую программу по принципам широкого освобождения народных масс; Некрасов видел задачу литературы в отклике на запросы жизни и понимал невозможность оставаться вне связей с общественными интересами. Но в то же время он был окружен интересами журнала и старыми дружескими узами. Вот почему, в примечании к письму Дружинина от 27 июня 1855 года, по поводу внушения Некрасову "полезных истин насчет "Современника", мы объясняем "дружелюбие" Н. А. желанием его обойти молчаливой улыбкой щекотливые моменты бесед. На страницах писем Дружинина имеется немало замечаний по поводу направления "Современника",- в сопоставлении с приводимыми в примечаниях ответными словами Тургенева они придают ряд колоритных штрихов к известной нам картине взаимоотношений старого и нового редакционных кругов этого журнала.
Не менее внимания уделяет Дружинин и другим литературным, вернее журнальным планам и затеям: он спрашивает Тургенева относительно "истории летней поездки", говорит о переводах Фета и своих, наконец, делится впечатлениями о прочитанном. За письмами Дружинин, видимо, отдыхает от постоянной большой работы, предпочитая откладывать на будущее более серьезные вопросы, как, например, возникшую было письменную беседу с Тургеневым о Гоголе; так же, слушая воспоминания Анненкова о Гоголе, он не касается их по существу, а восхищается, главным образом, Анненковским описанием итальянской природы, за что и готов увенчать автора лаврами.
Все письма написаны в дружеском тоне, сквозь который чувствуется, однако, несмотря на некоторые чрезвычайные интимности, свойственный Дружинину оттенок сдержанности и отсутствия непосредственности и простоты. Перед нами проходит образованный, трудолюбивый человек, намеренно замкнувшийся в интересах небольшого круга, далекий от реальной жизни, принявший на себя некоторую непроницаемость англомана. Чутье современности, обычно чуждое Дружинину, пробудилось в нем лишь однажды, но пробудилось в большом и прекрасном деле создания Литературного фонда, сделавшем его имя надолго и заслуженно почитаемым.
Письма печатаются с подлинников, хранящихся в Пушкинском Доме; редакционные замечания и добавления заключены в прямые скобки.
Н. Пыпин.
1
С. Мариинское 27 Июня [1855 г.]
Добрый и любезнейший друг Иван Сергеевичь, долгом считаю, прибывши к своим пенатам, дать Вам о себе весточку и принести Вам искреннюю и теплейшую благодарность за ваш истинно товарищеский прием и за милое время, проведенное у вас в Лутовинове. Дабы не обратиться в мед, подобно Боткину, из которого я думаю еще и теперь капает сладость, лучше сообщу Вам об окончании нашей поездки. В Москве мы остановились у Вас. Петр, обрели Соляникова, Некрасова и разных других особ, пили, обедали постоянно вместе, ездили за город и мимоходом внушали Некрасову разные полезные истины на счет Современника, принимаемые им весьма дружелюбно. Случилось много веселых и скандалезных историй, о которых сообщится при свидании. На железной дороге ехать было покойно и около 15 мы с Григоровичем уже порхали в Петергофе, в Царском, и на островах, которые для него лучше Италии. Видели Анненкова и Панаева, которые Вам кланяются, равным образом и Андреас. В Петергофе я видел нечто в роде тревоги, по поводу англичан, стрелявших по купеческим судам около Ораниенбаума и так как разнесся слух о десанте, то предавался трусости самой презренной, впоследствии однако же смененной любопытством и бесстрашием. 22-е выехали мы с Григоровичем в Нарву, где блаженствовали два дня, между старыми строениями, древностями и бесчисленным множеством антикварских вещей, сохраняющихся в каждом доме. Видели водопад и приехали в деревню совершенно довольные судьбою. Теперь сидим в разных флигелях, между тысячами роз и готовимся к работе.
Позвольте на прощанье обратиться к Вам с одной странной просьбою. Мы вдвоем замыслили изобразить, в живописно юмористическом роде, историю всей нашей летней поездки, с описанием дома Боткина, села Лутовинова, сел. Дулебина, с. Мариинского и прибавлением разных нелепых приключений, где мы все будем называться по именам. Рассказ идет от имени трех чудаков-туристов возымевших намерение перезнакомиться с русскими писателями. В английской литературе подобных рассказов гибель, например знаменитый рассказ В. Ирвинга о поездке в Абботсфорт. У нас оно ново и странно, а потому мы предварительно испрашиваем Вашего разрешения. Боткин одобрил идею и дал свое согласие. В том что ничего нескромного и неловкого не будет сказано, даю Вам слово, но шуток и преувеличений постараемся набрать. Обсудите это и не стесняясь нисколько, скажите Ваше откровенное мнение.
Обо многом хотелось бы еще побеседовать с Вами, но дела набралось и писем весьма много. Прощайте и будьте здоровы, добрейшему Николаю Николаичу, Колбасину и всем кто о нас вспомнит, передайте мое душевное почтение. От всей души обнимаю Вас А. Дружинин.