Н.Н. Гусев. Лев Николаевич Толстой
http://feb-web.ru/feb/tolstoy/chronics/g57/g57.htm
АКАДЕМИЯ НАУК СССР
ИНСТИТУТ МИРОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
ИМЕНИ А. М. ГОРЬКОГО
*
Н. Н. ГУСЕВ
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ
ТОЛСТОЙ
-------
МАТЕРИАЛЫ
К БИОГРАФИИ
с 1855 по 1869 год
-------
ИЗДАТЕЛЬСТВО
АКАДЕМИИ НАУК СССР
МОСКВА 195
...
Пояснением письма Тургенева может служить запись в дневнике Дружинина от 7 декабря 1855 г. Дружинин пишет, что накануне за обедом у Некрасова, где были также Панаев с женой и цензор «Современника» Бекетов, «Толстой вел себя милейшим троглодитом, башибузуком и редифом. Он не знал, например, что значит цензурный комитет и какого он министерства, затем объявил, что не считает себя литератором и т. д.». От Некрасова поехали к больному Тургеневу, и там Толстой «объявил, что удивляться Шекспиру и Гомеру может лишь человек, пропитанный фразою»16. Такое суждение о Шекспире
6
должно было сильно задеть за живое членов редакции «Современника», преклонявшихся перед Шекспиром. Дружинин в то время заканчивал свой перевод «Короля Лира», Фет перевел «Юлия Цезаря», Боткин готовил для «Современника» статью о Шекспире.
Дружинин и в дальнейших записях своего дневника отмечает жаркие споры Толстого с Тургеневым. Так, 26 декабря у Тургенева «Толстой и Тургенев спорили чуть не до слез»; 1 января нового 1856 г. у Боткина «Тургенев спорил с Толстым по обыкновению».
Вероятно, к этому же времени относится и воспоминание Гончарова о спорах Толстого с писателями, о которых он напоминал Толстому в письме к нему от 22 июля 1887 г.: «Помню Ваши иронические споры всего больше с Тургеневым, Дружининым, Анненковым и Боткиным о безусловном, отчасти напускном или слепом их поклонении разным литературным авторитетам; помню комическое негодование их на Вас за непризнание за «гениями» установленного критикой величия и за Ваши своеобразные мнения и взгляды на них. Помню тогдашнюю Вашу насмешливо-добродушную улыбку, когда Вы опровергали их задорный натиск»17.
Однако на первых порах все споры Толстого с писателями протекали в дружелюбной и благодушной атмосфере. Тургенев, руководимый «отеческим чувством», старался внушить «троглодиту», бывшему моложе его на десять лет, все те литературные взгляды, которые разделял он сам.
Одно время «отеческое чувство» Тургенева возмущалось тем образом жизни, который вел Толстой в Петербурге. 14 декабря Дружинин записывает в своем дневнике: «Тургенев в великом озлоблении на башибузука за его мотовство и нравственное безобразие». О том же рассказывает Фет в своих воспоминаниях. Придя раз к Тургеневу, он узнал, что у него живет приехавший из Севастополя Толстой. Было десять часов утра, но Толстой еще не просыпался. «Вот все время так, - с усмешкой сказал Фету Тургенев. - Вернулся из Севастополя с батареи, остановился у меня и пустился во все тяжкие. Кутежи, цыгане
7
Письмо Л. Н. Толстого к М. Н. Толстой
от 30 ноября 1855 г.
8
Продолжение письма
9
Продолжение письма
10
и карты во всю ночь; а затем до двух часов спит как убитый. Старался удерживать его, но теперь махнул рукой»18.
В новых, более свободных условиях неизжитые страсти прорвались у Толстого с большой силой. Дружинин, а иногда и сам Тургенев бывали в этих случаях его спутниками. В дневнике Дружинина записано, что 11 декабря Толстой «на последние свои деньги» давал вечер у цыган в Hôtel Napoléon; в числе гостей были Тургенев, Дружинин, известный рассказчик И. Ф. Горбунов и другие.
Без сомнения, увлечение кутежами у возвратившегося из Севастополя Толстого, при его постоянной склонности к беспощадному анализу и самоанализу, носило только временный характер. В повести «Два гусара», писавшейся в марте и апреле 1856 г., кутеж изображается как тягостное и утомительное времяпровождение, приводящее к пресыщению. «Что бы кто ни сделал странного и лихого, всем начинало приходить в голову, что ничего тут нет любезного и смешного». Другое дело - цыгане. В той же повести пение цыганское описано таким образом, что читателю становится совершенно ясно, что автор находится под непреодолимым его обаянием. Запевала Стешка поет так, что пение ее «задевало за какую-то звонкую, но редко задеваемую струну». «Видно было, - говорит автор, - что она вся жила только в той песне, которую пела». Дирижер Илюшка «улыбкой, спиной, ногами, всем существом изображал сочувствие песне», а затем, когда он пустился в пляс, то «все его тело от шеи до пяток начинало плясать каждой жилкой». Пение хора описывается в таких словах: «И двадцать энергических, сильных голосов, каждый из всех сил стараясь страннее и необыкновеннее вторить один другому, переливались в воздухе».
Читателю невольно передастся то одушевление, которое испытывал автор, слушая с давних пор любимое им цыганское пение.
Но, конечно, не кутежи и не цыгане составляли главный интерес жизни Толстого в первый месяц его пребывания в Петербурге. Как писал он сестре 30 ноября, он чувствовал себя в то время в Петербурге «очень хорошо», потому что наслаждался двумя вещами, которых он был лишен в течение долгого времени: «удобствами жизни и умной беседой». Об этих «умных беседах» Толстого с писателями мы располагаем, кроме того, что уже приведено выше, лишь отрывочными сведениями.
9 декабря Тургенев сообщал Анненкову, что Огарев написал небольшую поэму «Зимний путь» - «истинный шедевр, в котором он совместил всю свою поэзию, всего себя со всей своей
11
задушевной и задумчивой прелестью. Мы с Толстым уже три раза упивались этим нектаром»19.
Вечером того же дня Толстой у Тургенева читал сцены из новой комедии Островского «Не так живи, как хочется». Как вспоминал Толстой через тридцать лет, читал он эту комедию «очень хорошо»; «особенно удалась ему роль Груни - ее молодое, разудалое веселье и поразившее ее неожиданное горе»20. «Груша в комедии всех пленила», записал в этот день в своем дневнике Дружинин. Толстой на всю жизнь запомнил и содержание комедии «Не так живи, как хочется», и свое чтение этой комедии. «Короткая, веселая», отозвался он об этой комедии в 1905 г., рассказав о своем чтении ее у Тургенева21.
Толстой в то время очень интересовался театром. В последних числах декабря он вместе с другими писателями из круга «Современника» смотрел на сцене Александринского театра новую драму Потехина «Чужое добро в прок не идет». Сильное впечатление на него и на других писателей произвела игра А. Е. Мартынова. Панаев в «Современнике» дал восторженный отзыв об игре Мартынова в пьесе Потехина. «Мы обязаны Мартынову, - писал Панаев, - такими минутами, которые редко испытываются в жизни и которые может доставить только сценическое искусство, доведенное до высочайшей правды, до своего окончательного и полнейшего развития... Передать игру его нет никакой возможности... Глядя на нее, невольно спрашиваешь себя: где же эти границы, отделяющие сценическую правду от правды жизни? Они уничтожены Мартыновым»22.
Восхищенный и взволнованный, как и другие писатели, игрою даровитого актера, Толстой после спектакля подал мысль пригласить Мартынова на ужин. Собралось более десяти человек, но в Мартынове-собеседнике Толстой разочаровался (что, быть может, объяснялось тем, что после состояния большого нервного подъема, вызванного игрой, Мартынов переживал состояние упадка и усталости). У Толстого осталась в памяти лишь необыкновенно выразительная мимика его подвижного лица23.