КАК ДАТЬ ВЗЯТКУ (И ПОПУТНО - О ДРУГОМ)
Арик Манин появился у нас в доме осенью 46-го. Его приходу предшествовал звонок папиного старого приятеля Ф-ра, с которым они еще в начале тридцатых вместе подвизались в Еврейской секции Дома ученых.
- Ф-р просил помочь одному парню, - сообщил нам папа. - Он в 43-м, в семнадцать лет, сбежал на фронт, горел в танке, потом долго валялся по госпиталям. Теперь вот ему нужен аттестат зрелости.
«Надо помочь парню (девочке, родителям, сироте и так далее)» - была формулировка, вполне для нашего дома привычная, особенно в первые послевоенные годы, когда поломанных судеб было гораздо больше, чем благополучных. Папа, вернувшись осенью 45-го с фронта, сразу же был назначен директором вечерней школы, и подопечных - парней в форме со споротыми погонами, нуждавшихся в аттестате, - было у него более, чем достаточно, и у каждого свои проблемы.
Вот и Манин, у которого пропали документы об окончании 9-го класса (из десятого он сбежал, не доучившись), не мог официально поступить в вечернюю школу, потому что, как хорошо было известно в наших палестинах, без бумажки ты... сами знаете, кто.
Папа обещал Ф-ру на свой страх и риск принять парня в школу без документов, но прежде всего надо было помочь ему восстановить хоть какие-то знания, и маме моей была отведена роль преподавателя языка и литературы. Сам Ф-р, человек для Манина совершенно посторонний - случайное знакомство, сочувствие, желание помочь, - взялся восстанавливать математику и физику. Конечно же, всё делалось абсолютно безвозмездно.
Мы с мамой ждали прихода Арика с некоторой опаской: папа предупредил, что после года, проведенного в челюстно-лицевом госпитале, «парня фундаментально подлатали, но пока еще он выглядит не очень, и надо вести себя тактично». Последнее замечание относилось ко мне, разумеется.
Действительность превзошла все наши ожидания и пронзила ужасом: нормальными на лице оставались только лоб и глаза, остальное было выкроено из каких-то лоскутов, перечерчено красными шрамами, стянуто ко рту, немного съехавшему набок. Скомканный, непропорционально маленький подбородок и нижняя часть носа тоже были достижением специалистов из челюстно-лицевого, по-видимому, наивысшим из доступных хирургам того времени.
Но держался парень спокойно и с достоинством, не оставляя места каким-нибудь охам, жалостливым словам и расспросам. И мы стали работать. Я - уже тринадцатилетняя - писала с ним диктанты и проводила «работу над ошибками», мама разбиралась с сочинениями, занималась литературой. В школе преподаватели, потрясенные тем, что досталось парню, не очень на него наседали.
В общем, аттестат был получен, в мединститут, на стоматологию, Арик поступил и стал великолепным специалистом, врачом, что называется, от Бога.
Еще тогда, в 46-м, он женился на молоденькой сиделке из челюстно-лицевого, миловидной миниатюрной Манечке, вынянчивавшей его в тяжелые дни после неоднократных операций, так что Арик стал Маниным не только по фамилии, но и по семейному положению. «Она его за муки полюбила», - думалось мне шекспировскими словами, когда я видела рядом их такие разные лица.
Дочка у Маниных родилась, когда Арик только-только начал работать. Сначала было очень трудно материально, но постепенно он вошел в силу, приобрел частную (нелегальную по тем временам) клиентуру, со временем родил сына, построил кооперативную квартиру , стал хорошо обеспеченным человеком.
Шрамы на лице у Арика побледнели, сгладились, даже рот, лишь чуть-чуть ассиметричный, не резал глаз, да и вообще, за много лет я совершенно перестала замечать, как он выглядит. Кстати, и клиенток внешность Манина не отпугивала - умел, ох, умел бес лукавый охмурять дам сладкими речами (мужчин среди клиентов у него было гораздо меньше), хотя главным, конечно, было его высокое мастерство.
Мы долгое время поддерживали с Маниными дружеские отношения, то немного отдаляясь, то сближаясь вновь. Он стал нашим семейным зубным врачом еще в первые годы и оставался им до тех пор, пока жизнь не разбросала нас окончательно: Арик с семьей уехал в Израиль (сын его к тому времени тоже стал стоматологом, правда, совсем не таким блестящим, как отец), Манечка там не прижилась и вернулась одна в Киев. Я пыталась повидать ее, но не вышло - она отключила телефон, не подходила к дверям, встретить ее «случайно» мне не удавалось, и постепенно желание повидать ее ушло, растворилось в текучке.
А через несколько лет я и сама уехала в Израиль, но искать его не стала. Думаю, два зубных врача здесь не пропали, и все у них сложилось.
- А где же про взятку? - спросит разочарованный читатель, - ведь было обещано!
Про взятку - это совсем побочная история, но уж раз обещано...
С зубами мне в жизни не повезло. Менялись они как раз в голодные военные годы, чего-то, видимо, недополучили, а посему постоянно то разрушались, то стремились вылезти из десен прямо вместе с коронками. Особенно ухудшилось положение во время моей беременности.
- Ешь яичную скорлупу, не привередничай! - кричал на меня Арик, - ребенок из твоих зубов кальций тянет!
Я ела, но недостаточно, и уже после первого сына пришлось соорудить мне какую-то конструкцию под названием «бюгель». Арик пустил в ход все свое искусство, так что я практически не чувствовала инородного тела во рту. Но вскоре появился второй сын, и оказалось, что для наведения порядка мне надо удалить семь! зубов, восстанавливать которые не имело смысла - все равно долго не продержатся. И Арик направил меня в свой родной челюстно-лицевой госпиталь, с врачами которого никогда не терял связи.
К тому времени (начало 60-х) пациентов там было поменьше, чем в послевоенные годы, поэтому стоматологи поликлиник получили возможность направлять в госпиталь на консультацию, а при необходимости и на удаление, особо сложных пациентов. Вот такое направление и дал мне Арик, предварительно предупредив Надежду Ивановну - хирурга, оперировавшую и опекавшую его самого - о моем предстоящем визите.
- К другим врачам не записывайся, только к ней! - наставлял он меня. Н.И. тебе прекрасно все вычистит, а уж потом я все сделаю, как надо. Только не забудь: за каждый зуб дашь ей 25 рублей, поняла?
- Но ведь я же по направлению, меня запишут официально, - бормотала я. Проблема была не столько в деньгах, сколько в том, что давать их я не умела.
- Сказал - дашь! И нечего мне тут капризничать, я знаю, что надо!
При необходимости Арик умел быть резким и категоричным.
Н.И. оказалась дамой гренадерского роста и сложения, но очень милой и любезной. Она прекрасно была осведомлена о роли моих родителей в судьбе Манина, называла его не иначе, как «наш Аричек», в первый же визит разузнала (и запомнила!), как зовут моих малышей, постоянно расспрашивала о них, передавала через меня приветы Арику и вообще вела себя так, будто она близкий и родной мне человек.
Мне казалось, что дать ей деньги - значит оскорбить ее, перевести в жалкие купюры все ее внимание, заботу и теплоту. Но Арик сказал «Дать!», и я покорно понесла на последнее удаление конверт с нужной суммой. Понести-то понесла, но вот дать не решилась, не могла переступить через что-то в себе и оскорбить прекрасного человека взяткой. Так и ушла, выразив горячую словесную благодарность.
- Как справилась? - спросила дома мама, знавшая о моих интеллигентских терзаниях. - Никак, - призналась я.
- Ну вот, придется самой ехать, рассердилась она, и забрав у меня конверт, поспешила в госпиталь.
Медсестра вызвала Н.И. в вестибюль, мама назвалась и произнесла пару слов благодарности. В ответ Н.И. пожелала мне здоровья, сунула руку в карман халата и оттопырила его. Мама тут же вбросила в образовавшуюся щель приготовленный конверт, и Н.И., сухо попрощавшись, быстро удалилась. Вся операция заняла не более минуты.
А я еще долго не могла успокоиться, осознавая, что всё внимание, все добрые слова были просто-напросто платной услугой.
А как принять взятку?http://sid75.livejournal.com/74719.html
- Ф-р просил помочь одному парню, - сообщил нам папа. - Он в 43-м, в семнадцать лет, сбежал на фронт, горел в танке, потом долго валялся по госпиталям. Теперь вот ему нужен аттестат зрелости.
«Надо помочь парню (девочке, родителям, сироте и так далее)» - была формулировка, вполне для нашего дома привычная, особенно в первые послевоенные годы, когда поломанных судеб было гораздо больше, чем благополучных. Папа, вернувшись осенью 45-го с фронта, сразу же был назначен директором вечерней школы, и подопечных - парней в форме со споротыми погонами, нуждавшихся в аттестате, - было у него более, чем достаточно, и у каждого свои проблемы.
Вот и Манин, у которого пропали документы об окончании 9-го класса (из десятого он сбежал, не доучившись), не мог официально поступить в вечернюю школу, потому что, как хорошо было известно в наших палестинах, без бумажки ты... сами знаете, кто.
Папа обещал Ф-ру на свой страх и риск принять парня в школу без документов, но прежде всего надо было помочь ему восстановить хоть какие-то знания, и маме моей была отведена роль преподавателя языка и литературы. Сам Ф-р, человек для Манина совершенно посторонний - случайное знакомство, сочувствие, желание помочь, - взялся восстанавливать математику и физику. Конечно же, всё делалось абсолютно безвозмездно.
Мы с мамой ждали прихода Арика с некоторой опаской: папа предупредил, что после года, проведенного в челюстно-лицевом госпитале, «парня фундаментально подлатали, но пока еще он выглядит не очень, и надо вести себя тактично». Последнее замечание относилось ко мне, разумеется.
Действительность превзошла все наши ожидания и пронзила ужасом: нормальными на лице оставались только лоб и глаза, остальное было выкроено из каких-то лоскутов, перечерчено красными шрамами, стянуто ко рту, немного съехавшему набок. Скомканный, непропорционально маленький подбородок и нижняя часть носа тоже были достижением специалистов из челюстно-лицевого, по-видимому, наивысшим из доступных хирургам того времени.
Но держался парень спокойно и с достоинством, не оставляя места каким-нибудь охам, жалостливым словам и расспросам. И мы стали работать. Я - уже тринадцатилетняя - писала с ним диктанты и проводила «работу над ошибками», мама разбиралась с сочинениями, занималась литературой. В школе преподаватели, потрясенные тем, что досталось парню, не очень на него наседали.
В общем, аттестат был получен, в мединститут, на стоматологию, Арик поступил и стал великолепным специалистом, врачом, что называется, от Бога.
Еще тогда, в 46-м, он женился на молоденькой сиделке из челюстно-лицевого, миловидной миниатюрной Манечке, вынянчивавшей его в тяжелые дни после неоднократных операций, так что Арик стал Маниным не только по фамилии, но и по семейному положению. «Она его за муки полюбила», - думалось мне шекспировскими словами, когда я видела рядом их такие разные лица.
Дочка у Маниных родилась, когда Арик только-только начал работать. Сначала было очень трудно материально, но постепенно он вошел в силу, приобрел частную (нелегальную по тем временам) клиентуру, со временем родил сына, построил кооперативную квартиру , стал хорошо обеспеченным человеком.
Шрамы на лице у Арика побледнели, сгладились, даже рот, лишь чуть-чуть ассиметричный, не резал глаз, да и вообще, за много лет я совершенно перестала замечать, как он выглядит. Кстати, и клиенток внешность Манина не отпугивала - умел, ох, умел бес лукавый охмурять дам сладкими речами (мужчин среди клиентов у него было гораздо меньше), хотя главным, конечно, было его высокое мастерство.
Мы долгое время поддерживали с Маниными дружеские отношения, то немного отдаляясь, то сближаясь вновь. Он стал нашим семейным зубным врачом еще в первые годы и оставался им до тех пор, пока жизнь не разбросала нас окончательно: Арик с семьей уехал в Израиль (сын его к тому времени тоже стал стоматологом, правда, совсем не таким блестящим, как отец), Манечка там не прижилась и вернулась одна в Киев. Я пыталась повидать ее, но не вышло - она отключила телефон, не подходила к дверям, встретить ее «случайно» мне не удавалось, и постепенно желание повидать ее ушло, растворилось в текучке.
А через несколько лет я и сама уехала в Израиль, но искать его не стала. Думаю, два зубных врача здесь не пропали, и все у них сложилось.
- А где же про взятку? - спросит разочарованный читатель, - ведь было обещано!
Про взятку - это совсем побочная история, но уж раз обещано...
С зубами мне в жизни не повезло. Менялись они как раз в голодные военные годы, чего-то, видимо, недополучили, а посему постоянно то разрушались, то стремились вылезти из десен прямо вместе с коронками. Особенно ухудшилось положение во время моей беременности.
- Ешь яичную скорлупу, не привередничай! - кричал на меня Арик, - ребенок из твоих зубов кальций тянет!
Я ела, но недостаточно, и уже после первого сына пришлось соорудить мне какую-то конструкцию под названием «бюгель». Арик пустил в ход все свое искусство, так что я практически не чувствовала инородного тела во рту. Но вскоре появился второй сын, и оказалось, что для наведения порядка мне надо удалить семь! зубов, восстанавливать которые не имело смысла - все равно долго не продержатся. И Арик направил меня в свой родной челюстно-лицевой госпиталь, с врачами которого никогда не терял связи.
К тому времени (начало 60-х) пациентов там было поменьше, чем в послевоенные годы, поэтому стоматологи поликлиник получили возможность направлять в госпиталь на консультацию, а при необходимости и на удаление, особо сложных пациентов. Вот такое направление и дал мне Арик, предварительно предупредив Надежду Ивановну - хирурга, оперировавшую и опекавшую его самого - о моем предстоящем визите.
- К другим врачам не записывайся, только к ней! - наставлял он меня. Н.И. тебе прекрасно все вычистит, а уж потом я все сделаю, как надо. Только не забудь: за каждый зуб дашь ей 25 рублей, поняла?
- Но ведь я же по направлению, меня запишут официально, - бормотала я. Проблема была не столько в деньгах, сколько в том, что давать их я не умела.
- Сказал - дашь! И нечего мне тут капризничать, я знаю, что надо!
При необходимости Арик умел быть резким и категоричным.
Н.И. оказалась дамой гренадерского роста и сложения, но очень милой и любезной. Она прекрасно была осведомлена о роли моих родителей в судьбе Манина, называла его не иначе, как «наш Аричек», в первый же визит разузнала (и запомнила!), как зовут моих малышей, постоянно расспрашивала о них, передавала через меня приветы Арику и вообще вела себя так, будто она близкий и родной мне человек.
Мне казалось, что дать ей деньги - значит оскорбить ее, перевести в жалкие купюры все ее внимание, заботу и теплоту. Но Арик сказал «Дать!», и я покорно понесла на последнее удаление конверт с нужной суммой. Понести-то понесла, но вот дать не решилась, не могла переступить через что-то в себе и оскорбить прекрасного человека взяткой. Так и ушла, выразив горячую словесную благодарность.
- Как справилась? - спросила дома мама, знавшая о моих интеллигентских терзаниях. - Никак, - призналась я.
- Ну вот, придется самой ехать, рассердилась она, и забрав у меня конверт, поспешила в госпиталь.
Медсестра вызвала Н.И. в вестибюль, мама назвалась и произнесла пару слов благодарности. В ответ Н.И. пожелала мне здоровья, сунула руку в карман халата и оттопырила его. Мама тут же вбросила в образовавшуюся щель приготовленный конверт, и Н.И., сухо попрощавшись, быстро удалилась. Вся операция заняла не более минуты.
А я еще долго не могла успокоиться, осознавая, что всё внимание, все добрые слова были просто-напросто платной услугой.
А как принять взятку?http://sid75.livejournal.com/74719.html