Сан-Джиминьяно - часть 2. Сант-Агостино
Самым яркими впечатлением от Сан-Джиминьяно для меня стала именно церковь Сант-Агостино, а не башни. Башни, конечно, создают неповторимый колорит и погружают в средневековье, но фрески Гоццоли о жизни святого Августина делают гораздо больше: они не погружают в многократно прочитанную книгу, а осовременивают ее. Принято считать (и на мой взгляд, правильно считать), что любая экранизация хуже экранизируемой книги. В данном же случае Гоццоли сделал почти невозможное: его фрески делают чересчур серьезную и слишком благочестивую "Исповедь" Августина легким и приятным рассказом.
Конечно, чтобы этот эффект почувствовать, нужно "Исповедь" прочитать. Меня с этой книгой связывает непростая история. В институте я писал по Августину зачетный реферат по философии. По известной студенческой традиции, "Исповедь" я тогда, разумеется, не прочитал, а сразу же стартовал с книг об "Исповеди". После полученного зачета я все же решил книгу изучить, купил ее на "Крупе" и засел за чтение. Это был примерно пятый - шестой год с моего обращения, и на фоне неофитства "Исповедь" показалась мне шедевром. Путь автора, прошедшего от неверия через сомнения к вере, был созвучен моему пути, а ведь как приятно иметь в единомышленниках великого отца Церкви! Лет через 10, когда в моем мозгу зародились первые неясные сигналы о том, что моя религиозность - это не совсем то, чему учит Евангелие, я к "Исповеди" вернулся. Да, - подумалось тогда, - что-то мы с Августином поразительно легко все церковное приняли, и как-то странно быстрым выглядит этот прыжок из тьмы к свету, с отброшенным напрочь прошлым. Поразителен даже не сам прыжок, а последующая жизнь блаженного, о которой он в книге написать забыл. Как-то неискренне и фальшиво было со стороны некогда сомневавшегося и колебавшегося Августина устраивать гонения на еретиков и заблуждающихся, таких же, в сущности, сомнвающихся и колеблющихся.
С тех пор я еще пару раз перечитал "Исповедь", и теперь мое мнение о ней стало таким: а ведь с этим парнем - автором было бы интересно поговорить в тени райских кущ; за его словами хотя бы виден живой автор, а не твердо стоящий на недвижимом камне святой отец.
Скажу сразу: живой автор виден только в "Исповеди". Как-то от нечего делать я затеял прочесть его же книгу "О предопределении святых". Боюсь, что даже предопределенные к этому святые прочитать сей трактат не смогли бы. Лучше и не начинать.
За сим долгим вступлением перейдем к делу. Церковь Сант-Агостино построена в конце XIII века и внешне выглядит совсем неинтересной - сарай сараем.
Все интересное находится в апсиде. В 1464-1465 годах ее расписал Беноццо Гоццоли - тот самый автор "Капеллы волхвов" в палаццо Медичи-Риккарди во Флоренции. По понятным причинам флорентийский цикл видели многие, а на Сан-Джиминьяно не у всех хватает сил и времени (хотя у меня поездка туда-сюда заняла полдня). Фрески Гоццоли в Сант-Агостино - это обстоятельный рассказ о жизни титульного святого, основанный на "Исповеди" (за исключением четырех последних фресок). Церковь бесплатная, освещение качественное, народ сюда почти не заходит, так что для наблюдателя здесь почти что рай. Все последующие картинки будут тем не менее из Вики, там они получились явно лучше, чем у меня.
Это - самое начало жизни Августина: вот он, в левом нижнем углу, приведен родителями в школу. Конечно, Тагасту художник явно списал с какого-нибудь итальянского города с готическими аркадами и собором; таинственный восток здесь ограничился чалмами двух учителей. Учитель Августина хотя бы просто строг, а вот его коллега в правом углу уже приготовил розги для вразумления златокудрого малыша. Таких бытовых сценок, превращающих официальное житие в легкую байку, впереди еще будет предостаточно.
А это уже Карфаген. Изрядно возмужавший Августин (все же читали "Исповедь" и помнят, что он отнюдь не ограничивал свое знакомство со взрослой жизнью книгами?) сдает экзамены. Строгие лица профессоров на переднем плане, а вот сзади то ли приятели святого, то ли следующие подопытные экзаменующиеся подглядывают и подслушивают.
Здесь уже все серьезно. В поисках славы и признания Августин уезжает из родной Африки в Рим. Он уже далеко ушел от христианства и погряз в дебрях манихейства. Его мать, святая Моника, понимает, что вырвавшийся из родного гнезда сын может навсегда потерять надежду на спасение в лоне Церкви (невзирая на благочестие матери, Августин не был крещен в детстве). Помните:
"Ты знал, Господи, почему я уезжал из Карфагена и ехал в Рим, но не подал об этом никакого знака ни мне, ни матери моей, которая горько плакала о моем отъезде и провожала меня до самого моря. Она крепко ухватилась за меня, желая или вернуть обратно, или отправиться вместе со мной, но я обманул ее, сочинив, что хочу остаться с приятелем, пока он не отплывает с поднявшимся ветром. Я солгал матери - и такой матери! и ускользнул от нее. И это Ты милосердно отпустил мне, сохранив меня, полного грязи и мерзости, от морских вод и приведя к воде благодати Твоей, омывшись которой, я осушил потоки материнских слез, которыми она ежедневно орошала пред Тобою землю, плача обо мне. Она отказывалась вернуться без меня, и я с трудом убедил ее провести эту ночь в часовне св. Киприана, поблизости от нашего корабля. И в эту ночь я тайком отбыл, она же осталась, молясь и плача. О чем просила она Тебя, Господи, с такими слезами? о том, чтобы Ты не позволил мне отплыть? Ты же, в глубине советов Своих, слыша главное желание ее, не позаботился о том, о чем она просила тогда: да сделаешь из меня то, о чем она просила всегда. Подул ветер и наполнил паруса наши и скрыл от взглядов наших берег, где она утром, обезумев от боли, наполняла уши Твои жалобами и стонами, которые Ты презрел: Ты влек меня на голос моих страстей, чтобы покончить с этими страстями, а ее за ее плотскую тоску хлестала справедливая плеть боли. Она любила мое присутствие, как все матери, только гораздо больше, чем многие матери, и не ведала, сколько радости готовишь Ты ей моим отсутствием. Она не ведала этого и поэтому плакала и вопила, и в этих муках сказывалось в ней наследие Евы: в стенаниях искала она то, что в стенаниях породила. И, однако, после обвинений меня в обмане и жестокости она опять обратилась к молитвам за меня и вернулась к обычной своей жизни; я же прибыл в Рим"
Августин уже в Остии, его ждет место преподавателя риторики в Риме. Какая перспектива для провинциального юноши!
И вот мечта сбылась, Августин преподает в Риме, но и тут есть своя ложка дегтя :
"Я прилежно взялся за дело, ради которого я приехал: начал преподавать в Риме риторику и сперва собрал у себя дома несколько учеников, знакомство с которыми доставило мне и дальнейшую известность. И вот я узнаю, что в Риме бывает то, чего в Африке мне не доводилось испытывать: здесь, действительно, юные негодяи не ставили всего вверх дном - это я сам видел, - но мне рассказывали о другом: "Вдруг, чтобы не платить учителю, юноши начинают между собой сговариваться и толпой переходят к другому. Этим нарушителям слова дороги деньги; справедливость у них стоит дешево". Ненавидело таких сердце мое, хотя и не "совершенной ненавистью". Может быть, я больше ненавидел их за то, что мне предстояло претерпеть от них, чем за вред, нанесенный другим. Такие люди, конечно, гадки: они "преданы разврату вдали от Тебя"; из любви к быстротечным забавам и грязной наживе, пачкающей руку, которая ее берет, в погоне за этим ускользающим миром, они презирают Тебя, Кто неизменно пребывает, зовет к Себе обратно и прощает блудную человеческую душу, возвращающуюся к Нему. И теперь мне ненавистны такие испорченные и развращенные люди, но я и люблю их, надеясь исправить: пусть предпочтут деньгам науку, которой их учат, а ей Тебя, Господи, Истину, преизбыток надежного блага и чистого мира. Тогда же я скорее не хотел иметь дело с ними, злыми передо мною, чем хотел, чтобы они стали добрыми перед Тобой"
Гоццоли не стал рисовать этих недостойных учеников, желающих надуть преподавателя. Вместо них в центер картины оказывается ...собачка. Вот оно, Возрождение: в церкви, перед учителем веры художник поместил какую-то беспородную дворняжку, так что и не понять, кого же собственно собрались послушать все эти достойные мужи: преподавателя или песика.
Рим в это время - лишь номинальная столица мира, император же и его двор находятся в Медиолане, то есть Милане. Августин добивается места тамошнего преподавателя риторики, за него хлопочут его тогдашние единоверцы - манихеи, его кандидатуру одобряет глава языческой партии в сенате - Симмах. И вот у Гоццоли Августин едет на встречу своей судьбе. Обратите внимание на лошадок: одна смотрит зрителю прямо в глаза. И собачка тут тоже есть: под копытами коня Августина. А сколько лиц на фреске! Это - настоящее Возрождение: все герои картины, даже самые пятистепенные, получают у художника свои черты; быть может, современники узнавали на картинах самих себя.
На двух следующих фресках действие уже происходит в Милане. Августину дает аудиенцию некая высокая особа (на первой фреске справа, на второй - слева) Почему-то путеводители упорно твердят, что это Феодосий I, но этого хронологически не могло быть; чуть позже в "Исповеди" упоминается Юстина - мать юного императора Валентиниана II, а Феодосий объединил обе части империи только после гибели Валентиниана II, когда Августин уже вернулся в .Африку. Так что феодосия в те годы в Милане быть не могло. Юстина тоже исключается: она была арианкой, а особа на фреске нарисована с нимбом. Может быть, перед нами Симплициан - "отец по благодати" епископа Амвросия; человек, которого Августин неоднократно с благодарностью вспоминает в книге?
Зато на второй фреске на заднем плане мы четко узнаем Монику, приехавшую за сыном в Милан, у ног святого Амвросия. Августин, как мы знаем, регулярно слушал проповеди Амвросия и беседовал с ним о вере, под влиянием епископа Августин порвал с манихеями, но вот стать христианином так и не решался. Моника, узнав о разрыве сына с манихеями и связав это событие с влиянием Амвросия, "еще прилежнее ходила она в церковь и, не отрываясь, слушала Амвросия "у источника воды, текущей в жизнь вечную". Она любила этого человека, как ангела Божия, узнав, что это он довел меня пока что до сомнений и колебаний; она уверенно ожидала, что я оправлюсь от болезни и стану здоров, пройдя через этот промежуточный и самый опасный час, который врачи называют критическим" (это я цитирую "Исповедь", как вы понимаете)
Мы подходим к ключевмоу моменту "Исповеди". Как вы помните, Амвросий с друзьями и матерью жил на уединенной вилле. Он колебался, он желал порвать с прошлым (а там, кроме ереси, были и распутство, и жажда наживы, и тщеславие) и не мог себя заставить сделать решительный шаг.
"Не помню, как упал я под какой-то смоковницей и дал волю слезам: они потоками лились из глаз моих - угодная жертва Тебе. Не этими словами говорил я Тебе, но такова была мысль моя: "Господи, доколе? Доколе, Господи, гнев Твой? Не поминай старых грехов наших!" Я чувствовал, что я в плену у них, и жаловался и вопил: "Опять и опять: "завтра, завтра!". Почему не сейчас? Почему этот час не покончит с мерзостью моей?"
Так говорил я и плакал в горьком сердечном сокрушении. И вот слышу я голос из соседнего дома, не знаю, будто мальчика ила девочки, часто повторяющий вараспев: "Возьми, читай! Возьми, читай!" Я изменился в лице и стал напряженно думать, не напевают ли обычно дети в какой-то игре нечто подобное? нигде не доводилось мне этого слышать. Подавив рыдания, я встал, истолковывая эти слова, как божественное веление мне: открыть книгу и прочесть первую главу, которая мне попадется. Я слышал об Антонии, что его вразумили евангельские стихи, на которые он случайно наткнулся: "пойди, продай все имущество свое, раздай бедным и получишь сокровище на Небесах и приходи, следуй за Мной"; эти слова сразу же обратили его к Тебе. Взволнованный, вернулся я на то место, где сидел Алипий; я оставил там, уходя, апостольские Послания. Я схватил их, открыл и в молчании прочел главу, первую попавшуюся мне на глаза: "не в пирах и в пьянстве, не в спальнях и не в распутстве, не в ссорах и в зависти: облекитесь в Господа Иисуса Христа и попечение о плоти не превращайте в похоти". Я не захотел читать дальше, да и не нужно было: после этого текста сердце мое залили свет и покой; исчез мрак моих сомнений. Я отметил это место пальцем или каким-то другим знаком, закрыл книгу и со спокойным лицом объяснил все Алипию (друг Августина) . Он же объяснил мне таким же образом, что с ним происходит; я об этом не знал. Он пожелал увидеть, что я прочел; я показал, а он продолжил чтение. Я не знал следующего стиха, а следовало вот что: "слабого в вере примите". Алипий отнес это к себе и открыл мне это. Укрепленный таким наставлением, он без всяких волнений и колебаний принял решение доброе, соответственное его нравам, которые уже с давнего времени были значительно лучше моих. Тут идем мы к матери, сообщаем ей: она в радости. Мы рассказываем, как все произошло; она ликует, торжествует и благословляет Тебя, "Который в силах совершить больше, чем мы просим и разумеем". Она видела, что Ты даровал ей во мне больше, чем она имела обыкновение просить, стеная и обливаясь горькими слезами. Ты обратил меня к Себе: я не искал больше жены, ни на что не надеялся в этом мире. Я крепко стоял в той вере, пребывающим в которой Ты. показал ей меня много лет назад: 'Ты обратил печаль ее в радость" гораздо большую, чем та, которой она хотела; более ценную и чистую, чем та, которой она ждала от внуков, детей моих по плоти"
Этот знаменитый момент Гоццоли изображает без всякого пафоса: истина, которую так долго искали Августин с друзьями, открывается именно в тихий вечер, на фоне прекрасного итальянского заката. О сверхестественном вмешательстве напоминает лишь едва заметный сноп света над головой Августина:
Ну чем не иллюстрация к "Свете тихий"?
Это уже Пасха 387 года. Августин принимает крещение от святого Амвросия. Над их головами мы видим первые слова гимна "Тебе Бога хвалим, Тебе Господа исповедуем" - знаменитый Te Deum, авторство которого приписывается Амвросию. По свидетельству Августина Амвросий ввел в Милане обычай "утешать и наставлять с помощью пения", так что, быть может, над купелью Августина действительно пели этот гимн.
Как мы понним, вскоре после крещения Августин с друзьями и матерью решили вернуться в Африку, чтобы оказаться подальше от былых столичных искушений и соблазнов. Мечта Моники - увидеть сына христианином - исполнилась, и ей уже нечего было желать в этом мире. Она умерла в Остии. Самые трогательные страницы "Исповеди" посвящены Августином смерти матери.
"Когда мы беседовали, ничтожен за этой беседой показался нам этот мир со всеми его наслаждениями, и мать оказала мне: "Сын! что до меня, то в этой жизни мне уже все не в сладость. Я не знаю, что мне здесь еще делать и зачем здесь быть; с мирскими надеждами у меня здесь покончено. Было только одно, почему я хотела еще задержаться в этой жизни: раньше чем умереть, увидеть тебя православным христианином. Господь одарил меня полнее: дал увидеть тебя Его рабом, презревшим земное счастье. Что мне здесь делать?"
Не помню, что я ей ответил, но не прошло и пяти дней или немногим больше, как она слегла в лихорадке. Во время болезни она в какой-то день впала в обморочное состояние и потеряла на короткое время сознание. Мы прибежали, но она скоро пришла в себя, увидела меня и брата, стоявших тут же, и сказала, словно ища что-то: "где я была?" Затем, видя нашу глубокую скорбь, сказала: "Здесь похороните вы мать вашу". Я молчал, сдерживая слезы. Брат мой что-то сказал, желая ей не такого горького конца; лучше бы ей умереть не в чужой земле, а на родине. Услышав это, она встревожилась от таких его мыслей, устремила на него недовольный взгляд и, переводя глаза на меня, сказала: "посмотри, что он говорит!", а затем обратилась к обоим: "положите это тело, где придется; не беспокойтесь о нем; прошу об одном: поминайте меня у алтаря Господня, где бы вы ни оказались". Выразив эту мысль, какими она смогла словами, она умолкла, страдая от усиливавшейся болезни.
Я же, думая о дарах Твоих, Боже Невидимый, которые Ты вкладываешь в сердца верных Твоих, - они дают дивную жатву - радовался и благодарил Тебя: я ведь знал и помнил, как она волновалась и беспокоилась о своем погребении, все предусмотрела и приготовила место рядом с могилой мужа. Так как они жили очень согласно, то она хотела (человеческой душе трудно отрешиться от земного) еще добавки к такому счастью: пусть бы люди вспоминали: "вот как ей довелось: вернулась из заморского путешествия и теперь прах обоих супругов прикрыт одним прахом". Я не знал, когда по совершенной благости Твоей стало исчезать в ее сердце это пустое желание. Я радовался и удивлялся, видя такою свою мать, хотя, правда, и в той нашей беседе у окошка, когда она сказала: "Что мне здесь делать?", не видно было, чтобы она желала умереть на родине. После уже я услышал, что, когда мы были в Остии.она однажды доверчиво, как мать, разговорилась с моими друзьями о презрении к этой жизни и о благе смерти. Меня при этой беседе не было, они же пришли в изумление перед мужеством женщины (Ты ей дал его) и спросили, неужели ей не страшно оставить свое тело так далеко от родного города. "Ничто не далеко от Бога, - ответила она, - и нечего бояться, что при конце мира Он не вспомнит, где меня воскресить". Итак, на девятый день болезни своей, на пятьдесят шестом году жизни своей и на тридцать третьем моей, эта верующая и благочестивая душа разрешилась от тела"
Помните, как Августин неожиданно (в такой-то момент) вспоминает, как Моника, по ее же признанию, начала в юности привыкать к алкоголю, и как она излечилась от этого недуга; помните, как и эта святая женщина страдала от нападок свекрови и годами, своими любовью, верностью и терпением, вела неверовавшего мужа к вере?
И вот, в такую минуту, Гоццоли выпускает на фреску голых детей, играющих с собачкой. Одна жизнь, такая святая и благочестивая, закончилась; другие жизни только начинаются; плач и слезы, с одной стороны, смех и игра, с другой; всё это рядом, всё это интересно художнику.
Сюжеты следующих фресок - уже не из "Исповеди", и Гоццоли явно писал их не по зову сердца, а потому что надо отрабатывать гонорар. Насколько живы и интересны "исповедальные" фрески, настолько предсказуемы и скучны эти последние, в которых Августину уже все понятно, истина ему открылась, и остается только учить да поучать других.
Здесь слева Августин, размышляющий о св.Троицу, видит ребенка, пытающегося вычерпать реку, и понимает, что так же тщетно для человека пытаться понять тайны Божии. Справа Августин дает устав своим последователям - августинцам. Выше на горе мы видим Августина в третий раз - он тоже учительствует.
Здесь Августин (его почти не видно; время неумолимо), уже епископ, проповедует в Гиппоне.
Ну и наконец Августин занимается любимым (в последние годы жизни) делом - обращает еретика.
Ну и очень известный сюжет. Блаженный Августин пишет блаженному Иерониму и мистически узнаёт, что адресат уже скончался. У Гоццоли это выглядит так:
Еще один обязательный сюжет - погребение Августина. Как помните, ему посчастливилось умереть в год, когда вандалы легко, город за городом, завоевывали его родную Африку. Старому римскому миру приходил конец, и знаменитому латинскому отцу Церкви все-таки довелось умереть, так и не увидев начала темных веков.
Может быть, и нам повезет, как блаженному Августину. Как-то воевать со всем миром мне не улыбается. Но довольно о грустном.
Надеюсь, что Гоццоли вам понравился. Капеллу волхвов во Флоренции я показывать не планирую, о ней уже столько понаписано, что добавить нечего. Поэтому в ближайшее время этот живописец больше в данном ЖЖ не появится.
Зато впереди нас ждут фрески из сан-джиминьянского Палаццо Пополо: и благочестивые, и милитаристские, и даже немного, как бы сказать помягче, нецеломудренные. Продолжение просто обязано следовать...
Конечно, чтобы этот эффект почувствовать, нужно "Исповедь" прочитать. Меня с этой книгой связывает непростая история. В институте я писал по Августину зачетный реферат по философии. По известной студенческой традиции, "Исповедь" я тогда, разумеется, не прочитал, а сразу же стартовал с книг об "Исповеди". После полученного зачета я все же решил книгу изучить, купил ее на "Крупе" и засел за чтение. Это был примерно пятый - шестой год с моего обращения, и на фоне неофитства "Исповедь" показалась мне шедевром. Путь автора, прошедшего от неверия через сомнения к вере, был созвучен моему пути, а ведь как приятно иметь в единомышленниках великого отца Церкви! Лет через 10, когда в моем мозгу зародились первые неясные сигналы о том, что моя религиозность - это не совсем то, чему учит Евангелие, я к "Исповеди" вернулся. Да, - подумалось тогда, - что-то мы с Августином поразительно легко все церковное приняли, и как-то странно быстрым выглядит этот прыжок из тьмы к свету, с отброшенным напрочь прошлым. Поразителен даже не сам прыжок, а последующая жизнь блаженного, о которой он в книге написать забыл. Как-то неискренне и фальшиво было со стороны некогда сомневавшегося и колебавшегося Августина устраивать гонения на еретиков и заблуждающихся, таких же, в сущности, сомнвающихся и колеблющихся.
С тех пор я еще пару раз перечитал "Исповедь", и теперь мое мнение о ней стало таким: а ведь с этим парнем - автором было бы интересно поговорить в тени райских кущ; за его словами хотя бы виден живой автор, а не твердо стоящий на недвижимом камне святой отец.
Скажу сразу: живой автор виден только в "Исповеди". Как-то от нечего делать я затеял прочесть его же книгу "О предопределении святых". Боюсь, что даже предопределенные к этому святые прочитать сей трактат не смогли бы. Лучше и не начинать.
За сим долгим вступлением перейдем к делу. Церковь Сант-Агостино построена в конце XIII века и внешне выглядит совсем неинтересной - сарай сараем.
Все интересное находится в апсиде. В 1464-1465 годах ее расписал Беноццо Гоццоли - тот самый автор "Капеллы волхвов" в палаццо Медичи-Риккарди во Флоренции. По понятным причинам флорентийский цикл видели многие, а на Сан-Джиминьяно не у всех хватает сил и времени (хотя у меня поездка туда-сюда заняла полдня). Фрески Гоццоли в Сант-Агостино - это обстоятельный рассказ о жизни титульного святого, основанный на "Исповеди" (за исключением четырех последних фресок). Церковь бесплатная, освещение качественное, народ сюда почти не заходит, так что для наблюдателя здесь почти что рай. Все последующие картинки будут тем не менее из Вики, там они получились явно лучше, чем у меня.
Это - самое начало жизни Августина: вот он, в левом нижнем углу, приведен родителями в школу. Конечно, Тагасту художник явно списал с какого-нибудь итальянского города с готическими аркадами и собором; таинственный восток здесь ограничился чалмами двух учителей. Учитель Августина хотя бы просто строг, а вот его коллега в правом углу уже приготовил розги для вразумления златокудрого малыша. Таких бытовых сценок, превращающих официальное житие в легкую байку, впереди еще будет предостаточно.
А это уже Карфаген. Изрядно возмужавший Августин (все же читали "Исповедь" и помнят, что он отнюдь не ограничивал свое знакомство со взрослой жизнью книгами?) сдает экзамены. Строгие лица профессоров на переднем плане, а вот сзади то ли приятели святого, то ли следующие подопытные экзаменующиеся подглядывают и подслушивают.
Здесь уже все серьезно. В поисках славы и признания Августин уезжает из родной Африки в Рим. Он уже далеко ушел от христианства и погряз в дебрях манихейства. Его мать, святая Моника, понимает, что вырвавшийся из родного гнезда сын может навсегда потерять надежду на спасение в лоне Церкви (невзирая на благочестие матери, Августин не был крещен в детстве). Помните:
"Ты знал, Господи, почему я уезжал из Карфагена и ехал в Рим, но не подал об этом никакого знака ни мне, ни матери моей, которая горько плакала о моем отъезде и провожала меня до самого моря. Она крепко ухватилась за меня, желая или вернуть обратно, или отправиться вместе со мной, но я обманул ее, сочинив, что хочу остаться с приятелем, пока он не отплывает с поднявшимся ветром. Я солгал матери - и такой матери! и ускользнул от нее. И это Ты милосердно отпустил мне, сохранив меня, полного грязи и мерзости, от морских вод и приведя к воде благодати Твоей, омывшись которой, я осушил потоки материнских слез, которыми она ежедневно орошала пред Тобою землю, плача обо мне. Она отказывалась вернуться без меня, и я с трудом убедил ее провести эту ночь в часовне св. Киприана, поблизости от нашего корабля. И в эту ночь я тайком отбыл, она же осталась, молясь и плача. О чем просила она Тебя, Господи, с такими слезами? о том, чтобы Ты не позволил мне отплыть? Ты же, в глубине советов Своих, слыша главное желание ее, не позаботился о том, о чем она просила тогда: да сделаешь из меня то, о чем она просила всегда. Подул ветер и наполнил паруса наши и скрыл от взглядов наших берег, где она утром, обезумев от боли, наполняла уши Твои жалобами и стонами, которые Ты презрел: Ты влек меня на голос моих страстей, чтобы покончить с этими страстями, а ее за ее плотскую тоску хлестала справедливая плеть боли. Она любила мое присутствие, как все матери, только гораздо больше, чем многие матери, и не ведала, сколько радости готовишь Ты ей моим отсутствием. Она не ведала этого и поэтому плакала и вопила, и в этих муках сказывалось в ней наследие Евы: в стенаниях искала она то, что в стенаниях породила. И, однако, после обвинений меня в обмане и жестокости она опять обратилась к молитвам за меня и вернулась к обычной своей жизни; я же прибыл в Рим"
Августин уже в Остии, его ждет место преподавателя риторики в Риме. Какая перспектива для провинциального юноши!
И вот мечта сбылась, Августин преподает в Риме, но и тут есть своя ложка дегтя :
"Я прилежно взялся за дело, ради которого я приехал: начал преподавать в Риме риторику и сперва собрал у себя дома несколько учеников, знакомство с которыми доставило мне и дальнейшую известность. И вот я узнаю, что в Риме бывает то, чего в Африке мне не доводилось испытывать: здесь, действительно, юные негодяи не ставили всего вверх дном - это я сам видел, - но мне рассказывали о другом: "Вдруг, чтобы не платить учителю, юноши начинают между собой сговариваться и толпой переходят к другому. Этим нарушителям слова дороги деньги; справедливость у них стоит дешево". Ненавидело таких сердце мое, хотя и не "совершенной ненавистью". Может быть, я больше ненавидел их за то, что мне предстояло претерпеть от них, чем за вред, нанесенный другим. Такие люди, конечно, гадки: они "преданы разврату вдали от Тебя"; из любви к быстротечным забавам и грязной наживе, пачкающей руку, которая ее берет, в погоне за этим ускользающим миром, они презирают Тебя, Кто неизменно пребывает, зовет к Себе обратно и прощает блудную человеческую душу, возвращающуюся к Нему. И теперь мне ненавистны такие испорченные и развращенные люди, но я и люблю их, надеясь исправить: пусть предпочтут деньгам науку, которой их учат, а ей Тебя, Господи, Истину, преизбыток надежного блага и чистого мира. Тогда же я скорее не хотел иметь дело с ними, злыми передо мною, чем хотел, чтобы они стали добрыми перед Тобой"
Гоццоли не стал рисовать этих недостойных учеников, желающих надуть преподавателя. Вместо них в центер картины оказывается ...собачка. Вот оно, Возрождение: в церкви, перед учителем веры художник поместил какую-то беспородную дворняжку, так что и не понять, кого же собственно собрались послушать все эти достойные мужи: преподавателя или песика.
Рим в это время - лишь номинальная столица мира, император же и его двор находятся в Медиолане, то есть Милане. Августин добивается места тамошнего преподавателя риторики, за него хлопочут его тогдашние единоверцы - манихеи, его кандидатуру одобряет глава языческой партии в сенате - Симмах. И вот у Гоццоли Августин едет на встречу своей судьбе. Обратите внимание на лошадок: одна смотрит зрителю прямо в глаза. И собачка тут тоже есть: под копытами коня Августина. А сколько лиц на фреске! Это - настоящее Возрождение: все герои картины, даже самые пятистепенные, получают у художника свои черты; быть может, современники узнавали на картинах самих себя.
На двух следующих фресках действие уже происходит в Милане. Августину дает аудиенцию некая высокая особа (на первой фреске справа, на второй - слева) Почему-то путеводители упорно твердят, что это Феодосий I, но этого хронологически не могло быть; чуть позже в "Исповеди" упоминается Юстина - мать юного императора Валентиниана II, а Феодосий объединил обе части империи только после гибели Валентиниана II, когда Августин уже вернулся в .Африку. Так что феодосия в те годы в Милане быть не могло. Юстина тоже исключается: она была арианкой, а особа на фреске нарисована с нимбом. Может быть, перед нами Симплициан - "отец по благодати" епископа Амвросия; человек, которого Августин неоднократно с благодарностью вспоминает в книге?
Зато на второй фреске на заднем плане мы четко узнаем Монику, приехавшую за сыном в Милан, у ног святого Амвросия. Августин, как мы знаем, регулярно слушал проповеди Амвросия и беседовал с ним о вере, под влиянием епископа Августин порвал с манихеями, но вот стать христианином так и не решался. Моника, узнав о разрыве сына с манихеями и связав это событие с влиянием Амвросия, "еще прилежнее ходила она в церковь и, не отрываясь, слушала Амвросия "у источника воды, текущей в жизнь вечную". Она любила этого человека, как ангела Божия, узнав, что это он довел меня пока что до сомнений и колебаний; она уверенно ожидала, что я оправлюсь от болезни и стану здоров, пройдя через этот промежуточный и самый опасный час, который врачи называют критическим" (это я цитирую "Исповедь", как вы понимаете)
Мы подходим к ключевмоу моменту "Исповеди". Как вы помните, Амвросий с друзьями и матерью жил на уединенной вилле. Он колебался, он желал порвать с прошлым (а там, кроме ереси, были и распутство, и жажда наживы, и тщеславие) и не мог себя заставить сделать решительный шаг.
"Не помню, как упал я под какой-то смоковницей и дал волю слезам: они потоками лились из глаз моих - угодная жертва Тебе. Не этими словами говорил я Тебе, но такова была мысль моя: "Господи, доколе? Доколе, Господи, гнев Твой? Не поминай старых грехов наших!" Я чувствовал, что я в плену у них, и жаловался и вопил: "Опять и опять: "завтра, завтра!". Почему не сейчас? Почему этот час не покончит с мерзостью моей?"
Так говорил я и плакал в горьком сердечном сокрушении. И вот слышу я голос из соседнего дома, не знаю, будто мальчика ила девочки, часто повторяющий вараспев: "Возьми, читай! Возьми, читай!" Я изменился в лице и стал напряженно думать, не напевают ли обычно дети в какой-то игре нечто подобное? нигде не доводилось мне этого слышать. Подавив рыдания, я встал, истолковывая эти слова, как божественное веление мне: открыть книгу и прочесть первую главу, которая мне попадется. Я слышал об Антонии, что его вразумили евангельские стихи, на которые он случайно наткнулся: "пойди, продай все имущество свое, раздай бедным и получишь сокровище на Небесах и приходи, следуй за Мной"; эти слова сразу же обратили его к Тебе. Взволнованный, вернулся я на то место, где сидел Алипий; я оставил там, уходя, апостольские Послания. Я схватил их, открыл и в молчании прочел главу, первую попавшуюся мне на глаза: "не в пирах и в пьянстве, не в спальнях и не в распутстве, не в ссорах и в зависти: облекитесь в Господа Иисуса Христа и попечение о плоти не превращайте в похоти". Я не захотел читать дальше, да и не нужно было: после этого текста сердце мое залили свет и покой; исчез мрак моих сомнений. Я отметил это место пальцем или каким-то другим знаком, закрыл книгу и со спокойным лицом объяснил все Алипию (друг Августина) . Он же объяснил мне таким же образом, что с ним происходит; я об этом не знал. Он пожелал увидеть, что я прочел; я показал, а он продолжил чтение. Я не знал следующего стиха, а следовало вот что: "слабого в вере примите". Алипий отнес это к себе и открыл мне это. Укрепленный таким наставлением, он без всяких волнений и колебаний принял решение доброе, соответственное его нравам, которые уже с давнего времени были значительно лучше моих. Тут идем мы к матери, сообщаем ей: она в радости. Мы рассказываем, как все произошло; она ликует, торжествует и благословляет Тебя, "Который в силах совершить больше, чем мы просим и разумеем". Она видела, что Ты даровал ей во мне больше, чем она имела обыкновение просить, стеная и обливаясь горькими слезами. Ты обратил меня к Себе: я не искал больше жены, ни на что не надеялся в этом мире. Я крепко стоял в той вере, пребывающим в которой Ты. показал ей меня много лет назад: 'Ты обратил печаль ее в радость" гораздо большую, чем та, которой она хотела; более ценную и чистую, чем та, которой она ждала от внуков, детей моих по плоти"
Этот знаменитый момент Гоццоли изображает без всякого пафоса: истина, которую так долго искали Августин с друзьями, открывается именно в тихий вечер, на фоне прекрасного итальянского заката. О сверхестественном вмешательстве напоминает лишь едва заметный сноп света над головой Августина:
Ну чем не иллюстрация к "Свете тихий"?
Это уже Пасха 387 года. Августин принимает крещение от святого Амвросия. Над их головами мы видим первые слова гимна "Тебе Бога хвалим, Тебе Господа исповедуем" - знаменитый Te Deum, авторство которого приписывается Амвросию. По свидетельству Августина Амвросий ввел в Милане обычай "утешать и наставлять с помощью пения", так что, быть может, над купелью Августина действительно пели этот гимн.
Как мы понним, вскоре после крещения Августин с друзьями и матерью решили вернуться в Африку, чтобы оказаться подальше от былых столичных искушений и соблазнов. Мечта Моники - увидеть сына христианином - исполнилась, и ей уже нечего было желать в этом мире. Она умерла в Остии. Самые трогательные страницы "Исповеди" посвящены Августином смерти матери.
"Когда мы беседовали, ничтожен за этой беседой показался нам этот мир со всеми его наслаждениями, и мать оказала мне: "Сын! что до меня, то в этой жизни мне уже все не в сладость. Я не знаю, что мне здесь еще делать и зачем здесь быть; с мирскими надеждами у меня здесь покончено. Было только одно, почему я хотела еще задержаться в этой жизни: раньше чем умереть, увидеть тебя православным христианином. Господь одарил меня полнее: дал увидеть тебя Его рабом, презревшим земное счастье. Что мне здесь делать?"
Не помню, что я ей ответил, но не прошло и пяти дней или немногим больше, как она слегла в лихорадке. Во время болезни она в какой-то день впала в обморочное состояние и потеряла на короткое время сознание. Мы прибежали, но она скоро пришла в себя, увидела меня и брата, стоявших тут же, и сказала, словно ища что-то: "где я была?" Затем, видя нашу глубокую скорбь, сказала: "Здесь похороните вы мать вашу". Я молчал, сдерживая слезы. Брат мой что-то сказал, желая ей не такого горького конца; лучше бы ей умереть не в чужой земле, а на родине. Услышав это, она встревожилась от таких его мыслей, устремила на него недовольный взгляд и, переводя глаза на меня, сказала: "посмотри, что он говорит!", а затем обратилась к обоим: "положите это тело, где придется; не беспокойтесь о нем; прошу об одном: поминайте меня у алтаря Господня, где бы вы ни оказались". Выразив эту мысль, какими она смогла словами, она умолкла, страдая от усиливавшейся болезни.
Я же, думая о дарах Твоих, Боже Невидимый, которые Ты вкладываешь в сердца верных Твоих, - они дают дивную жатву - радовался и благодарил Тебя: я ведь знал и помнил, как она волновалась и беспокоилась о своем погребении, все предусмотрела и приготовила место рядом с могилой мужа. Так как они жили очень согласно, то она хотела (человеческой душе трудно отрешиться от земного) еще добавки к такому счастью: пусть бы люди вспоминали: "вот как ей довелось: вернулась из заморского путешествия и теперь прах обоих супругов прикрыт одним прахом". Я не знал, когда по совершенной благости Твоей стало исчезать в ее сердце это пустое желание. Я радовался и удивлялся, видя такою свою мать, хотя, правда, и в той нашей беседе у окошка, когда она сказала: "Что мне здесь делать?", не видно было, чтобы она желала умереть на родине. После уже я услышал, что, когда мы были в Остии.она однажды доверчиво, как мать, разговорилась с моими друзьями о презрении к этой жизни и о благе смерти. Меня при этой беседе не было, они же пришли в изумление перед мужеством женщины (Ты ей дал его) и спросили, неужели ей не страшно оставить свое тело так далеко от родного города. "Ничто не далеко от Бога, - ответила она, - и нечего бояться, что при конце мира Он не вспомнит, где меня воскресить". Итак, на девятый день болезни своей, на пятьдесят шестом году жизни своей и на тридцать третьем моей, эта верующая и благочестивая душа разрешилась от тела"
Помните, как Августин неожиданно (в такой-то момент) вспоминает, как Моника, по ее же признанию, начала в юности привыкать к алкоголю, и как она излечилась от этого недуга; помните, как и эта святая женщина страдала от нападок свекрови и годами, своими любовью, верностью и терпением, вела неверовавшего мужа к вере?
И вот, в такую минуту, Гоццоли выпускает на фреску голых детей, играющих с собачкой. Одна жизнь, такая святая и благочестивая, закончилась; другие жизни только начинаются; плач и слезы, с одной стороны, смех и игра, с другой; всё это рядом, всё это интересно художнику.
Сюжеты следующих фресок - уже не из "Исповеди", и Гоццоли явно писал их не по зову сердца, а потому что надо отрабатывать гонорар. Насколько живы и интересны "исповедальные" фрески, настолько предсказуемы и скучны эти последние, в которых Августину уже все понятно, истина ему открылась, и остается только учить да поучать других.
Здесь слева Августин, размышляющий о св.Троицу, видит ребенка, пытающегося вычерпать реку, и понимает, что так же тщетно для человека пытаться понять тайны Божии. Справа Августин дает устав своим последователям - августинцам. Выше на горе мы видим Августина в третий раз - он тоже учительствует.
Здесь Августин (его почти не видно; время неумолимо), уже епископ, проповедует в Гиппоне.
Ну и наконец Августин занимается любимым (в последние годы жизни) делом - обращает еретика.
Ну и очень известный сюжет. Блаженный Августин пишет блаженному Иерониму и мистически узнаёт, что адресат уже скончался. У Гоццоли это выглядит так:
Еще один обязательный сюжет - погребение Августина. Как помните, ему посчастливилось умереть в год, когда вандалы легко, город за городом, завоевывали его родную Африку. Старому римскому миру приходил конец, и знаменитому латинскому отцу Церкви все-таки довелось умереть, так и не увидев начала темных веков.
Может быть, и нам повезет, как блаженному Августину. Как-то воевать со всем миром мне не улыбается. Но довольно о грустном.
Надеюсь, что Гоццоли вам понравился. Капеллу волхвов во Флоренции я показывать не планирую, о ней уже столько понаписано, что добавить нечего. Поэтому в ближайшее время этот живописец больше в данном ЖЖ не появится.
Зато впереди нас ждут фрески из сан-джиминьянского Палаццо Пополо: и благочестивые, и милитаристские, и даже немного, как бы сказать помягче, нецеломудренные. Продолжение просто обязано следовать...