От ТАКОЙ юриспруденции - отрекаюсь!
С самого раннего детства, сколько себя помню, меня поражала - и повергала в отчаяние - русская поговорка: «От тюрьмы и от сумы не зарекайся», - довольно распространенная.
Как же так? Ведь поговорка эта изобличает, что никакой гарантии, что ты не окажешься в тюрьме, не существует - и даже просто не может быть. Она свидетельствует о том, что от тебя это может и не зависеть. Даже если будешь абсолютно законопослушным. Всё может случиться. И потому - не зарекайся...
Да что там говорить! Насколько яркий, потрясающий, пронзительный, отчаянный пример приводит Ф. М. Достоевский в «Братьях Карамазовых»! И только ли...
Если бы поговорка эта возникла во время коммунистического режима, нечему было бы удивляться, не было бы тут ничего неясного, и не о чем было бы говорить. Но примечательно, что появилась она гораздо раньше - ведь она не советская, а русская.
И при всей бесконечной (впитанной с молоком матери) любви к России, ко всему русскому, становится за Россию стыдно. Да и можно ли чувствовать себя спокойным, если родная мать - больна?
Суд следует уважать. Суд дóлжно уважать!
Но уважать следует суд, а не тетю Мотю, оказавшуюся в кресле судьи.
Правосудие прежде всего должно быть безупречным само.
Честный человек должен иметь возможность отречься от тюрьмы.
Для того и существует правосудие, чтобы эту возможность гарантировать.
Есть вещи обратимые - и есть необратимые. Если преступником совершено убийство, то как бы идеально ни осуществилось правосудие, убитого уже ничто не воскресит.
В точности так же, если невинный человек хотя бы на секунду оказался в тюрьме, то даже если невиновность будет выяснена в кратчайший срок, даже если будет выплачена компенсация, даже если будут принесены извинения (последнее наименее вероятно из всего перечисленного, что чрезвычайно показательно), - здесь тоже присутствует нечто необратимое, тоже кое-чего уже не воскресить.
Что это за «нечто», чего тут «не воскресить» - похоже, для наших юристов великая тайна, что-то потустороннее.
Чем, скажите на милость, арест и заключение невиновного отличается от любого другого похищения и насильственного содержания человека в неволе?! Прежде всего, это не что иное, как преступление (пусть даже и непреднамеренное; убийство, например, тоже ведь бывает непреднамеренным), совершённое правоохранительными или судебными органами. И на правосудии появляется несмываемое пятно. Простить может невиновный потерпевший; простить может Господь Бог; но суд или правоохранительные органы простить сами себя в этой ситуации уже не могут! Теперь уже ими должны заняться правоохранительные органы и суд! Вот именно такого положения не хватает нашей юриспруденции. Как не хватает и людям, подвизающимся в судебной или правоохранительной практике, верной оценки - отношения к подобным случаям как к преступлению - и соответствующего внутреннего ощущения. Дефицит здесь - катастрофический. Такие случаи низвергают правосудие в бездну, в самый низ. «Но раз я судья, то я всё равно выше, чем этот пострадавший, может быть, я и сожалею, но я главнее», - вот вам исчерпывающий психологический портрет.
Среди наших юристов, сотрудников правоохранительных органов, особенно в последнее время (спохватились, наверное, после советского тоталитарного безпредела), стало модным часто вспоминать о презумпции невиновности, много о ней говорить. О том, что человек не может быть признан виновным, назван преступником, иначе как по решению суда. Никто не подвергает сомнению нравственную ценность praesumptio innocentiae, этого завоевания цивилизации. Но насколько лучше всей этой словесной мишуры было бы, если бы на деле всё это подтверждалось хотя бы малейшими усилиями!
Ведь единственное, что делается, - человека не называют преступником до суда, только и всего. Но при этом вполне могут содержать как преступника в следственном изоляторе независимо от того, назовут его преступником после суда или не назовут. Если назовут - ничего страшного, время, проведенное в камере, из срока, определенного судом, вычтут. А если не назовут? Вот тут-то и вырисовывается во всей красе это чудовищное «тоже ничего страшного». Покажите мне хоть одно задействованное в подобной ситуации должностное лицо, которое было бы сколько-нибудь серьезно этим озабочено, в том числе то, от которого непосредственно зависит, сколько еще времени проведет в каталажке человек, возможно, невиновный! Кончился рабочий день - и лицо уходит домой, и ест, и спит спокойно при абсолютно любом положении дел. Каждая секунда (буквально!) - как удар кинжалом. Но могут проходить и месяцы, и годы. Причем «кинжальные удары» для этого самого лица должны были бы быть еще больнее, чем для заключенного, - вот это и была бы, действительно, та настоящая, подлинная высота, на которой должен находиться совершающий правосудие (вспомните это «я всё равно выше»!).
Зато в отношении всяких нелюдей, на счету которых зверские кровавые убийства выражаются двузначными числами, наше нынешнее правосудие охотно распускает нюни по поводу применения смертной казни. (Обязательно с привлечением убогих и безграмотных псевдорелигиозных доводов. Поистине, во всём предпочтительна компетентность! В Православии насчет законной и справедливой смертной казни никаких противопоказаний нет и в помине.)
В спорах, дискуссиях - прямо скажем, баталиях - по вопросу о смертной казни одним из самых главных аргументов в пользу ее отмены постоянно называют опять же возможность судебной ошибки. И прежде всего поражает, с какой легкостью говорится об этой возможности - как о чём-то совершенно обыденном, даже рутинном. Ни разу ни один юрист не обмолвился о том, что нелишне было бы эту самую возможность попытаться сделать хоть сколько-нибудь меньшей. К дискуссиям подобного рода привлекаются серьезные должностные лица с высшим юридическим образованием, но всё выглядит как сборище слабоумных. Будто никто из них не понимает, что вопрос о смертной казни должен рассматриваться независимо от вопроса о судебных ошибках, иначе смешиваются разнородные проблемы, и это уже вопрос не о смертной казни, а о чём-то ином; что если бы смертную казнь и следовало отменить, то не по этой причине, а по какой-то другой, - только тогда вопрос получает юридическую чистоту и вообще имеет смысл; что вопрос о смертной казни, само собой разумеется, должен рассматриваться при условии, что судебная ошибка исключена; и применяться смертная казнь должна тоже, само собой разумеется, только при этом обязательном условии.
И вот, наконец, настал черед, чтобы (по моему адресу) прозвучал давно уже известный вопрос: что это за искусственно оторванная от реальности чепуха, что за детский лепет? Ведь совершенно очевидно и известно каждому, что совсем исключить судебные ошибки, к сожалению, просто невозможно!
К сожалению? Дело в том, что очень уж многое зависит именно от степени этого сожаления. Да будь хоть трижды невозможно исключить совсем - это не значит, что к этому не нужно стремиться, и это не повод, чтобы не делать в этом направлении вообще ничего! Было бы желание! Вполне можно постараться, чтобы судебные ошибки стали редким исключением, а не какой-то чуть ли не повседневной практикой.
Например, нужно, чтобы любой, кто в принципе по должности своей может совершить такого рода ошибку, боялся этого как огня. Чтобы он знал, что за такую ошибку обязательно будет сидеть в тюрьме. Чтобы то лицо, о котором говорилось выше, не могло есть и не могло спать, пока не наведет в своей работе порядок в том смысле, о котором говорилось. Чтобы оно даже дышать не могло! Чтобы с судьи, по милости которого казнили невиновного, сорвали мантию и парик, прилюдно на городской площади остригли его наголо и сломали над головой шпагу. Вот, только и всего.
У профессиональных минёров (сапёров, подрывников) есть хорошая поговорка: «Минёр ошибается один раз». Ясное дело! Если минёр ошибся - значит, и нет уже никакого минёра. Точно так же должно быть и с судьей: если ошибся - значит, уже не судья.
А когда внутриведомственная отчетность в силовых структурах оказывается важнее прав и свобод личности, когда признательные показания выбивают из невиновного силой, а затем передают в суд - это уже не ошибка. Это называется совсем по-другому. Кто-нибудь посмеет утверждать, что такое совсем не встречается и сегодня?!
К сожалению, в нынешнем состоянии юриспруденции в нашем Отечестве до сих пор еще очень многое имеет советские (а совсем не русские) корни. И это весьма тяжелое наследство. Чему удивляться, если социальная близость уголовщины советской власти самой этой властью была декларирована! Преступники подразделялись на «социально чуждых» и «социально близких». «Те, кто против советского строя, - социально чуждые; а воры, насильники и убийцы - это социально близкие», - так всерьез говорилось, это всерьез утверждалось в советских официальных кругах - и даже в документах.
Если вы идете по улице с женой или дочерью, и преступник вырывает у кого-то из них сумочку и бросается наутек (и как же это я посмел назвать его преступником - без суда!), и вы его догнали, подцепили ботинком за ногу, и он упал и раскроил себе череп о край тротуара, то вас вполне могут осудить за убийство.
Если на вас или ваших детей напал бандит, а у вас (неважно, каким образом, но - к счастью!) оказался пистолет (на который нет разрешения), и вы своих детей защитили, спасая их и свою жизнь, то судить вас будут отнюдь не за хранение оружия без разрешения! Хотя даже пятилетнему Вовочке понятно, что это единственное обвинение, которое могло бы в данном случае быть предъявлено.
Но даже если разрешение есть... Тех же щей, да пожиже налей.
Даже оперативный сотрудник «при исполнении», применив табельное оружие при задержании, столкнется потом с целой кучей проблем и проклянет всё на свете. Какое же требуется небывалое напряжение мозгов, чтобы додуматься до удивительно простой, даже примитивной мысли: коль скоро подозреваемый после предложения остановиться делает хотя бы один шаг - это уже его выбор, и если в результате он получает пулю, то виноват в этом только он сам. К оперативнику уже не может быть никаких претензий - он предупредил, после чего «автором» происходящего становится уже не он, а тот, другой.
Разумеется, если такую (по идее - единственно верную!) практику узаконить в наших условиях, то сегодня же первый попавшийся милиционер пойдет стрелять в своего соседа по коммуналке, чью комнату хочет занять. Или еще что-нибудь в этом роде. И так будет до тех пор, пока у нас милиция (причем всё еще советская - у них ведь и сейчас во всех отделениях портреты Дзержинского висят). До тех пор, пока у нас не будет полиции. Но если опять, как происходит нынче на каждом шагу со всем подряд, только лишь переименовать милицию в «полицию», не изменится абсолютно ничего! Путь может быть только один: ликвидировать милицию и создать полицию заново. Ценз при отборе полицейских должен быть очень высоким.
Помню, как один доцент с воодушевлением рассказывал о примере, который ему приводили и на котором его учили, когда он постигал юридическую премудрость в студенческие годы.
«Один человек сел в поезд и положил на верхнюю полку тяжелый чемодан. На нижней уже спал другой пассажир. Поезд тронулся, чемодан упал и углом пробил лежащему череп. Владелец чемодана, обнаружив, что попутчик мертв, сильно испугался и ночью выбросил труп из поезда на ходу. Тело обнаружил путевой обходчик, было возбуждено уголовное дело, и пассажира с чемоданом легко разыскали. Но судебно-медицинская экспертиза показала, что смерть наступила от остановки сердца еще до падения чемодана, и чемодан упал уже на труп»...
Даже сомневался, как здесь лучше поступить - сразу завершить эту историю и сказать, чем кончился суд, или вставить маленькое intermezzo. Казалось бы, всё ясно - проще пареной репы. Отвратительный и подлый трус, пытавшийся скрыть происшедшее, избежать ответственности; конечно же, несомненно, преступник, хоть убийства и не случилось (невозможно убить труп), плюс ко всему - издевательство над трупом; словом, первостатейный негодяй и ничтожество. И ведь большой вопрос, чтó страшнее: если бы это действительно было убийство по неосторожности (ну, растяпа, оставил на краю как попало лежать чемодан, в результате погиб человек, придется отвечать) - или вся эта отвратительная гнусность, которая произошла на самом деле, - то, что совершил этот мерзавец. Конечно, maximum ему!
Однако, увы, именно лишь казалось бы. Ни о чём подобном доцент не говорил - и даже не подумал (как и тот профессор, от которого он об этом случае узнал, будучи студентом). Ни о чём подобном не говорилось и в суде. Преступление было квалифицировано как убийство по неосторожности. Именно по этой статье, а не по какой-либо другой, был приговорен подсудимый.
Такое ощущение, будто находишься в сумасшедшем доме. То, что у меня в intermezzo, вообще никому не приходило в голову. Все - и доцент, и профессор, и суд - единодушны в квалификации преступления. Этот пример специально приводился как образец «судебной гибкости» и «высшей справедливости», ибо такое преступление не должно оставаться безнаказанным, даже если «труп умер чуть раньше, чем положено».
Такая юриспруденция - больна. Диагноз совершенно очевиден: импотенция и слабоумие.
От такой юриспруденции - отрекаюсь!
(25 ноября 2006 г.)
http://sergedid.livejournal.com/214680.html
http://sergedid.livejournal.com/311906.html
https://sergedid.livejournal.com/414241.html
Как же так? Ведь поговорка эта изобличает, что никакой гарантии, что ты не окажешься в тюрьме, не существует - и даже просто не может быть. Она свидетельствует о том, что от тебя это может и не зависеть. Даже если будешь абсолютно законопослушным. Всё может случиться. И потому - не зарекайся...
Да что там говорить! Насколько яркий, потрясающий, пронзительный, отчаянный пример приводит Ф. М. Достоевский в «Братьях Карамазовых»! И только ли...
Если бы поговорка эта возникла во время коммунистического режима, нечему было бы удивляться, не было бы тут ничего неясного, и не о чем было бы говорить. Но примечательно, что появилась она гораздо раньше - ведь она не советская, а русская.
И при всей бесконечной (впитанной с молоком матери) любви к России, ко всему русскому, становится за Россию стыдно. Да и можно ли чувствовать себя спокойным, если родная мать - больна?
Суд следует уважать. Суд дóлжно уважать!
Но уважать следует суд, а не тетю Мотю, оказавшуюся в кресле судьи.
Правосудие прежде всего должно быть безупречным само.
Честный человек должен иметь возможность отречься от тюрьмы.
Для того и существует правосудие, чтобы эту возможность гарантировать.
Есть вещи обратимые - и есть необратимые. Если преступником совершено убийство, то как бы идеально ни осуществилось правосудие, убитого уже ничто не воскресит.
В точности так же, если невинный человек хотя бы на секунду оказался в тюрьме, то даже если невиновность будет выяснена в кратчайший срок, даже если будет выплачена компенсация, даже если будут принесены извинения (последнее наименее вероятно из всего перечисленного, что чрезвычайно показательно), - здесь тоже присутствует нечто необратимое, тоже кое-чего уже не воскресить.
Что это за «нечто», чего тут «не воскресить» - похоже, для наших юристов великая тайна, что-то потустороннее.
Чем, скажите на милость, арест и заключение невиновного отличается от любого другого похищения и насильственного содержания человека в неволе?! Прежде всего, это не что иное, как преступление (пусть даже и непреднамеренное; убийство, например, тоже ведь бывает непреднамеренным), совершённое правоохранительными или судебными органами. И на правосудии появляется несмываемое пятно. Простить может невиновный потерпевший; простить может Господь Бог; но суд или правоохранительные органы простить сами себя в этой ситуации уже не могут! Теперь уже ими должны заняться правоохранительные органы и суд! Вот именно такого положения не хватает нашей юриспруденции. Как не хватает и людям, подвизающимся в судебной или правоохранительной практике, верной оценки - отношения к подобным случаям как к преступлению - и соответствующего внутреннего ощущения. Дефицит здесь - катастрофический. Такие случаи низвергают правосудие в бездну, в самый низ. «Но раз я судья, то я всё равно выше, чем этот пострадавший, может быть, я и сожалею, но я главнее», - вот вам исчерпывающий психологический портрет.
Среди наших юристов, сотрудников правоохранительных органов, особенно в последнее время (спохватились, наверное, после советского тоталитарного безпредела), стало модным часто вспоминать о презумпции невиновности, много о ней говорить. О том, что человек не может быть признан виновным, назван преступником, иначе как по решению суда. Никто не подвергает сомнению нравственную ценность praesumptio innocentiae, этого завоевания цивилизации. Но насколько лучше всей этой словесной мишуры было бы, если бы на деле всё это подтверждалось хотя бы малейшими усилиями!
Ведь единственное, что делается, - человека не называют преступником до суда, только и всего. Но при этом вполне могут содержать как преступника в следственном изоляторе независимо от того, назовут его преступником после суда или не назовут. Если назовут - ничего страшного, время, проведенное в камере, из срока, определенного судом, вычтут. А если не назовут? Вот тут-то и вырисовывается во всей красе это чудовищное «тоже ничего страшного». Покажите мне хоть одно задействованное в подобной ситуации должностное лицо, которое было бы сколько-нибудь серьезно этим озабочено, в том числе то, от которого непосредственно зависит, сколько еще времени проведет в каталажке человек, возможно, невиновный! Кончился рабочий день - и лицо уходит домой, и ест, и спит спокойно при абсолютно любом положении дел. Каждая секунда (буквально!) - как удар кинжалом. Но могут проходить и месяцы, и годы. Причем «кинжальные удары» для этого самого лица должны были бы быть еще больнее, чем для заключенного, - вот это и была бы, действительно, та настоящая, подлинная высота, на которой должен находиться совершающий правосудие (вспомните это «я всё равно выше»!).
Зато в отношении всяких нелюдей, на счету которых зверские кровавые убийства выражаются двузначными числами, наше нынешнее правосудие охотно распускает нюни по поводу применения смертной казни. (Обязательно с привлечением убогих и безграмотных псевдорелигиозных доводов. Поистине, во всём предпочтительна компетентность! В Православии насчет законной и справедливой смертной казни никаких противопоказаний нет и в помине.)
В спорах, дискуссиях - прямо скажем, баталиях - по вопросу о смертной казни одним из самых главных аргументов в пользу ее отмены постоянно называют опять же возможность судебной ошибки. И прежде всего поражает, с какой легкостью говорится об этой возможности - как о чём-то совершенно обыденном, даже рутинном. Ни разу ни один юрист не обмолвился о том, что нелишне было бы эту самую возможность попытаться сделать хоть сколько-нибудь меньшей. К дискуссиям подобного рода привлекаются серьезные должностные лица с высшим юридическим образованием, но всё выглядит как сборище слабоумных. Будто никто из них не понимает, что вопрос о смертной казни должен рассматриваться независимо от вопроса о судебных ошибках, иначе смешиваются разнородные проблемы, и это уже вопрос не о смертной казни, а о чём-то ином; что если бы смертную казнь и следовало отменить, то не по этой причине, а по какой-то другой, - только тогда вопрос получает юридическую чистоту и вообще имеет смысл; что вопрос о смертной казни, само собой разумеется, должен рассматриваться при условии, что судебная ошибка исключена; и применяться смертная казнь должна тоже, само собой разумеется, только при этом обязательном условии.
И вот, наконец, настал черед, чтобы (по моему адресу) прозвучал давно уже известный вопрос: что это за искусственно оторванная от реальности чепуха, что за детский лепет? Ведь совершенно очевидно и известно каждому, что совсем исключить судебные ошибки, к сожалению, просто невозможно!
К сожалению? Дело в том, что очень уж многое зависит именно от степени этого сожаления. Да будь хоть трижды невозможно исключить совсем - это не значит, что к этому не нужно стремиться, и это не повод, чтобы не делать в этом направлении вообще ничего! Было бы желание! Вполне можно постараться, чтобы судебные ошибки стали редким исключением, а не какой-то чуть ли не повседневной практикой.
Например, нужно, чтобы любой, кто в принципе по должности своей может совершить такого рода ошибку, боялся этого как огня. Чтобы он знал, что за такую ошибку обязательно будет сидеть в тюрьме. Чтобы то лицо, о котором говорилось выше, не могло есть и не могло спать, пока не наведет в своей работе порядок в том смысле, о котором говорилось. Чтобы оно даже дышать не могло! Чтобы с судьи, по милости которого казнили невиновного, сорвали мантию и парик, прилюдно на городской площади остригли его наголо и сломали над головой шпагу. Вот, только и всего.
У профессиональных минёров (сапёров, подрывников) есть хорошая поговорка: «Минёр ошибается один раз». Ясное дело! Если минёр ошибся - значит, и нет уже никакого минёра. Точно так же должно быть и с судьей: если ошибся - значит, уже не судья.
А когда внутриведомственная отчетность в силовых структурах оказывается важнее прав и свобод личности, когда признательные показания выбивают из невиновного силой, а затем передают в суд - это уже не ошибка. Это называется совсем по-другому. Кто-нибудь посмеет утверждать, что такое совсем не встречается и сегодня?!
К сожалению, в нынешнем состоянии юриспруденции в нашем Отечестве до сих пор еще очень многое имеет советские (а совсем не русские) корни. И это весьма тяжелое наследство. Чему удивляться, если социальная близость уголовщины советской власти самой этой властью была декларирована! Преступники подразделялись на «социально чуждых» и «социально близких». «Те, кто против советского строя, - социально чуждые; а воры, насильники и убийцы - это социально близкие», - так всерьез говорилось, это всерьез утверждалось в советских официальных кругах - и даже в документах.
Если вы идете по улице с женой или дочерью, и преступник вырывает у кого-то из них сумочку и бросается наутек (и как же это я посмел назвать его преступником - без суда!), и вы его догнали, подцепили ботинком за ногу, и он упал и раскроил себе череп о край тротуара, то вас вполне могут осудить за убийство.
Если на вас или ваших детей напал бандит, а у вас (неважно, каким образом, но - к счастью!) оказался пистолет (на который нет разрешения), и вы своих детей защитили, спасая их и свою жизнь, то судить вас будут отнюдь не за хранение оружия без разрешения! Хотя даже пятилетнему Вовочке понятно, что это единственное обвинение, которое могло бы в данном случае быть предъявлено.
Но даже если разрешение есть... Тех же щей, да пожиже налей.
Даже оперативный сотрудник «при исполнении», применив табельное оружие при задержании, столкнется потом с целой кучей проблем и проклянет всё на свете. Какое же требуется небывалое напряжение мозгов, чтобы додуматься до удивительно простой, даже примитивной мысли: коль скоро подозреваемый после предложения остановиться делает хотя бы один шаг - это уже его выбор, и если в результате он получает пулю, то виноват в этом только он сам. К оперативнику уже не может быть никаких претензий - он предупредил, после чего «автором» происходящего становится уже не он, а тот, другой.
Разумеется, если такую (по идее - единственно верную!) практику узаконить в наших условиях, то сегодня же первый попавшийся милиционер пойдет стрелять в своего соседа по коммуналке, чью комнату хочет занять. Или еще что-нибудь в этом роде. И так будет до тех пор, пока у нас милиция (причем всё еще советская - у них ведь и сейчас во всех отделениях портреты Дзержинского висят). До тех пор, пока у нас не будет полиции. Но если опять, как происходит нынче на каждом шагу со всем подряд, только лишь переименовать милицию в «полицию», не изменится абсолютно ничего! Путь может быть только один: ликвидировать милицию и создать полицию заново. Ценз при отборе полицейских должен быть очень высоким.
Помню, как один доцент с воодушевлением рассказывал о примере, который ему приводили и на котором его учили, когда он постигал юридическую премудрость в студенческие годы.
«Один человек сел в поезд и положил на верхнюю полку тяжелый чемодан. На нижней уже спал другой пассажир. Поезд тронулся, чемодан упал и углом пробил лежащему череп. Владелец чемодана, обнаружив, что попутчик мертв, сильно испугался и ночью выбросил труп из поезда на ходу. Тело обнаружил путевой обходчик, было возбуждено уголовное дело, и пассажира с чемоданом легко разыскали. Но судебно-медицинская экспертиза показала, что смерть наступила от остановки сердца еще до падения чемодана, и чемодан упал уже на труп»...
Даже сомневался, как здесь лучше поступить - сразу завершить эту историю и сказать, чем кончился суд, или вставить маленькое intermezzo. Казалось бы, всё ясно - проще пареной репы. Отвратительный и подлый трус, пытавшийся скрыть происшедшее, избежать ответственности; конечно же, несомненно, преступник, хоть убийства и не случилось (невозможно убить труп), плюс ко всему - издевательство над трупом; словом, первостатейный негодяй и ничтожество. И ведь большой вопрос, чтó страшнее: если бы это действительно было убийство по неосторожности (ну, растяпа, оставил на краю как попало лежать чемодан, в результате погиб человек, придется отвечать) - или вся эта отвратительная гнусность, которая произошла на самом деле, - то, что совершил этот мерзавец. Конечно, maximum ему!
Однако, увы, именно лишь казалось бы. Ни о чём подобном доцент не говорил - и даже не подумал (как и тот профессор, от которого он об этом случае узнал, будучи студентом). Ни о чём подобном не говорилось и в суде. Преступление было квалифицировано как убийство по неосторожности. Именно по этой статье, а не по какой-либо другой, был приговорен подсудимый.
Такое ощущение, будто находишься в сумасшедшем доме. То, что у меня в intermezzo, вообще никому не приходило в голову. Все - и доцент, и профессор, и суд - единодушны в квалификации преступления. Этот пример специально приводился как образец «судебной гибкости» и «высшей справедливости», ибо такое преступление не должно оставаться безнаказанным, даже если «труп умер чуть раньше, чем положено».
Такая юриспруденция - больна. Диагноз совершенно очевиден: импотенция и слабоумие.
От такой юриспруденции - отрекаюсь!
(25 ноября 2006 г.)
http://sergedid.livejournal.com/214680.html
http://sergedid.livejournal.com/311906.html
https://sergedid.livejournal.com/414241.html