III. По выжженной равнине, за метром метр, идут по Украине латышские эСэС...
Следующее продолжение рассказа о том, как 80 лет назад латышские полицаи начали «наводить порядок» на Украине.
Часть I. Часть II. Часть III, данная. Часть IV.
Ein Kompanieführer bei seinen Männern im Graben / Rotas komandieris pie saviem vīriem ierakumos // Ротный командир возле своих бойцов в окопах.
Ausbruch aus einem Kessel
Von Korp. A. Vilcāns.
Wir haben den 25. Februar. Es ist Abend und ich mache gerade die Runde im Graben, da kommt ein Melder gelaufen - ich soll mich auf dem Gefechtsstand einfinden. Da erhalte ich den Befehl, daß die Kompanie die bisherige Stellung zu verlassen hat, d. h. sie muß aus der beinahe geschlossenen Umzingelung heraus; mit meiner Gruppe habe ich diese Absetzbewegung zu decken. Um 24 Uhr geht die Kompanie zurück, ich aber gehe mit meiner Gruppe in Stellung.
Der Russe uns gegenüber ist ahnungslos und darum herrscht nur das gewöhnliche gegenseitige Störfeuer. Die Zeit verstreicht langsam.
Doch endlich um 24 Uhr steigen mehrere rote und grüne Leuchtkugeln auf. Ich schieße auch einige ab, zum Zeichen dafür, daß auch wir uns zurückziehen. Der Iwan kann nicht verstehen, was los ist, er vermutet einen Angriff unsererseits und erleuchtet das Vorfeld. Wir aber gehen ganz lautlos zurück. Zum Abschied werfe ich noch einen Blick in meinen Bunker. Drinnen ist alles still und durcheinandergeworfen. Es wird mir beinahe schwer, von der Unterkunft Abschied zu nehmen, wo wir so lange gewohnt haben. Gerne hätte ich den Bunker gesprengt, doch es durfte ja kein Lärm verursacht werden. - Eine Gruppe nach der andern rückt in der Dunkelheit ungestört ab. Leer und verlassen bleiben die Bunker und Wälder zurück. Hinter uns fliegen die Brücken in die Luft. Um drei Uhr erreichen wir den alten Gefechtsstand unseres Polizeiregiments. Unsere Verbände sind noch nicht weitgenug zurückgegangen, so daß eine Stockung eintritt und wir wieder die Sicherung übernehmen müssen. Inzwischen ist der Tag gekommen; wir liegen im Schnee und frieren. Um 11 Uhr kommt plötzlich ein Vorposten gelaufen und meldet: „Wanjkas greifen an!“ Eine dunkle Masse wälzt sich über den Weg heran. Straße und Wald werden unter Feuer genommen. Viele der Sowjets fallen, doch die Übermacht ist viel zu groß. Um nicht abgeschnitten zu werden, gehen wir sichernd langsam weiter zurück. Die Straße muß unter allen Umständen gehalten werden, bis die Nachbareinheit links von uns ihre Stellung zurückverlegt hat. Ein heißer Kampf beginnt, bei dem es auch zum Nahkampf mit Handgranaten kommt, doch der Weg bleibt, in unserer Hand. Endlich ist die Nachbareinheit zurückgezogen und wir können uns auch weiter absetzen. Der Kampf tobt solange, bis die Sowjets einsehen, daß jeder Meter nur mit viel Blut zu erringen ist.
Um ein weiteres Nachstoßen des Feindes zu verhindern, werden von Kameraden Minen ausgelegt.
Über S. erreichen wir die neuen fertigen Linien. Alles ist geborgen, nichts ist zurückgeblieben, nur die weißen Kreuze aus Birkenholz auf den Gräbern der gefallenen Kameraden künden von den Kämpfen, die seit November in diesem Raum tobten. Sie allein bleiben.
Wir haben schon die zweite Linie erreicht und schlüpfen durch eine noch offene Lücke im Stacheldrahtverhau. Dann schließt sich auch diese. Wieder werden die Sowjets vergeblich gegen diese Linien anrennen müssen. Noch wenige Kilometer und die vorläufige Unterkunft des Bataillons in einem Walde unter freiem Himmel oder in Nadelhütten ist erreicht.
Ein frohes Wiedersehen mit den Kameraden, ein kleiner Schnaps zur Auffrischung der Lebensgeister und der Tag voller Kämpfe scheint weit hinter uns zu liegen. In der Ferne ist der Donner der Artillerie und das Hämmern der MGs zu hören, Es dunkelt. Jeder von uns sucht sich einen Platz, wo wir die ziemlich kalte Februarnacht geschützt verbringen können.
Mēs izejam no maisa
Kapr. A. Vilcāns
Ir 25. februāŗa vakars. Stāvu pašlaik ierakumos, kad atskrien ziņnesis, lai es ejot mājās. Sajemu rīkojumu: rotai šovakar jāatraujas no līdzšinējam pozicijām, t. i. jāizraujas no gandrīz pilnīga aplenkuma; man ar grupu jāpaliek par sedzējiem. Pīkst. 20 rota atiet, bet es ar grupu aizeju uz ierakumiem.
Vaņka tur otrā pusē nekā nezina, un tāpēc notiek tikai parastā apšaudīšanās. Bezgalīgi velkas laiks, līdz pīkst. 24 pa kreisi gaisā uzlido vairākas sarkanas un zaļas raķetes. Arī es izšauju dažas raķetes, un mēs atraujamies. Vaņka ir nesaprašanā, kas notiek, domā, ka mēs uzbruksim, tāpēc klāj baltu uguni pa priekšlauku. Bet mēs mierīgā garā ejam atpakaļ. Šķiroties ieeju vel savā bunkurā. Viss kluss un izvandīts. Tīri žēl šķirties no mītnes, kur ilgi bijām dzīvojuši. Labprāt to uzspridzinātu, bet nedrīkst taisīt troksni. - Grupa aiz grupas tumsā netraucēti virzāmies pa ceļu, kur tik daudz staigāts. Tukši un atstāti paliek bunkuri un meži. Aiz mums gaisā uzlido tilti un tiltiņi.
Plkst. 3 sasniedzam veco mūsu policijas pulka komandpunktu. Mūsu vienības vēl nav diezgan tālu aizgājušas, un tāpēc vēlreiz mums jāapstājas, lai tās segtu. Guļam sniegā un salstam. Pikst. 11 pēkšņi atskrien priekšpostenis un ziņo: „Vaņkas uzbrūk, nāk pa ceļu kā melna debess!“ Puiši ir modri vietās un asu skatu urbjas mežā savā priekšā. Vaņkas uzbrūk un ļimst mūsu ugunīs. Bet pārspēks ir par daudz liels, un, lai netiktu ielenkti, mēs viens otru segdami pēdu pa pēdai atejam. Sasniedzot ceļu, skan pavēle: „Noturēt ceļu par katru cenu, kamēr kāda mūsu vienība no mums pa kreisi būs atrāvusies!“ Sākas karsta cīņa. Dažreiz iet darbā pat rokas granātas, bet ceļš paliek mūsu rokās. Beidzot kaimiņu vienība atrāvusies, un mēs atejam. Protams, tikai ar cīņu, līdz beidzot vaņkas nākuši pie atziņas, ka nav vērts sekot vīriem, kas par katru pēdu zemes liek samaksāt ar asinīm. Nu mēs varam kustēties netraucēti. Tikko esam gaŗām, puiši mūsu atiešanas ceļā izliek mīnas, lai vaņkām te sagādātu mazu laika kavēkli.
Cauri Z. dodamies aiz pirmajām gatavajām līnijām. Viss aizvākts, nekas nav palicis pāri, tikai kritušo varoņu kapi ar balto bērzu krustiem, liekas, noskatās, kā mēs izejam no ķīļa, kas noturēts kopš novembra mēneša. Tie paliek, jo nespēj mums sekot...
Jau sasniegtas otrās līnijas, izejam caur vēl vaļējo spraugu, vārtiem dzeloņdrāšu žogā. Drīz tie aizvērsies, un vaņkas atkal velti varēs triekties pret dzelžaino līniju un mīnu laukiem. Vēl daži kilometri, un sasniegta bataljona pagaidu mītne mežā zem klajas debess vai zaru būdās. Priecīga atkalredzēšanās ar puišiem, mazs šnabītis, un kaujās pavadītā diena liekas esam tālu aiz muguras. Tikai artilērijas dārdi un ložmetēju kārtas atskan no priekšienes. Tumst, un katrs meklējam aizvēju, kur pavadīt diezgan aukstu februāra nakti.
Eine Stellung im Winter / Pozicijas ziemā // Позиции зимой.
Мы выходим из мешка
Капрал А. Вилцанс
Вечер 25 февраля. Сейчас стою в окопах, когда прибежал связной, чтобы я шёл домой. Получаю приказ: роте сегодня вечером надо покинуть нынешние позиции, то есть, надо вырваться из почти полного окружения; мне с группой надо остаться для прикрытия. В 20 часов рота отходит, но я с группой ухожу в окопы.
Ванька там, на другой стороне, ничего не знает, и поэтому происходит только обычный обстрел. Бесконечно тянется время, пока в 24 часа слева в воздух не летит несколько красных и зелёных ракет. Я тоже выстреливаю несколько ракет, и мы отступаем. Ванька в недоумении, что происходит, думает, что мы будем атаковать, поэтому открывает белый огонь по предполью. А мы спокойно идём назад. На прощание захожу ещё в свой бункер. Всё тихо и обшарпанно. Весьма жаль покидать жилище, где мы долго жили. Лучше бы его взорвать, но нельзя шуметь. - Группа за группой в темноте беспрепятственно движемся по дороге, по которой так много ходили. Пустыми и брошенными остаются бункеры и леса. За нами в воздух взлетают мосты и мосточки.
В 3 часа достигаем старый командный пункт нашего полицейского полка. Наши поздразделения ещё не очень далеко ушли, и поэтому ещё раз мы должны остановиться, чтобы их прикрыть. Спим в снегу и мёрзнем. В 11 часов внезапно прибегает часовой и сообщает: «Ванки атакуют, идут по дороге, как чёрное небо!» Парни бдительны на местах и острым взглядом сверлят лес перед собой. Ваньки атакуют и подкашиваются под нашим огнём. Но перевес сил очень велик, и, чтобы не оказаться окружёнными, мы, прикрывая друг друга, шаг за шагом отходим. Когда достигаем дорогу, звучит приказ: «Держать дорогу любой ценой, пока одно из наших подразделений слева от нас не прорвётся!» Начинается жаркий бой. Иногда в дело идут даже ручные гранаты, но дорога остается в наших руках. Наконец соседнее подразделение прорывается, и мы отходим. Конечно, только после борьбы, в конце концов, до ванек доходит, что не стоит преследовать бойцов, которые за каждую пядь земли заставляют платить кровью. Вот мы можем двигаться беспрепятственно. Как только проходим, парни на пути нашего отхода ставят мины, чтобы ванькам здесь создать короткую задержку.
Через З. добираемся до новых готовых линий. Всё убрано, ничего не осталось, только могилы павших героев с белыми берёзовыми крестами, кажется, наблюдают за тем, как мы выходим из клина, который удерживался с ноября месяца. Они остаются, потому что не могут следовать за нами...
Уже достигли вторые линии, выходим через пока открытую брешь, ворота в ограждении из колючей проволоки. Скоро они закроются, и ваньки опять напрасно смогут стучаться о железную линию и минные поля. Ещё несколько километров, и достигнуто временное батальонное жилище в лесу под открытым небом или в шалашах из веток.
Счастливое воссоединение с парнями, немного шнапса, и проведённый в сражении день кажется оставшимся далеко позади. Только грохот артиллерии и пулемётные очереди звучат с передовой. Темнеет, и каждый ищет подветренное место, где провести довольно холодную февральскую ночь.
Abschießen von Gewehrgranaten / Mūsu vīri šauj šauteņu granātas // Наши бойцы стреляют гранатами из винтовок.
Im Feuer der Artillerie
Von Hauptwm. Kravalis
Der Morgen des 22. Februar stieg sehr klar und hell herauf. Im Abschnitt unseres Zuges war es ganz still, kein Schuß fiel - Stille vor dem Sturm. Ich bekam deshalb vom Kompanieführer den Befehl die Beobachtung zu verstärken, da sich der Jahrestag der bolschewistischen Armee - am 23. Februar - näherte. Von der Beobachtungsstelle konnte man die bolschewistische Hauptkampflinie gut übersehen. Nichts Verdächtiges zeigte sich am Vormittag, außer, daß die bolschewistischen Kommandeure laut ihre „Schlächter“ begrüßten und ihnen mit einem donnernden „Sdrawstwuj“ geantwortet wurde. Gegen 12 Uhr erhob sich ein sowjetischer Beobachtungsballon in einer Entfernung von 4 Kilometern, der aber bald darauf wieder eingeholt wurde, ehe wir ein Artilleriefeuer auf ihn eröffnen konnten.
Um 15 Uhr meldete der Beobachter, daß die Sowjets sich ungefähr in Stärke von 2 Kompanien links und rechts gegenüber unserem Abschnitt entfalteten, als ob sie eine Bereitstellung zum Angriff beziehen wollten. Im Nu wurde die ganze Kompanie alarmiert und wir verlangten ein Artilleriesperrfeuer auf die entfalteten Ketten der Sowjets. Nachdem das Feuer 15 Minuten auf die Sowjets niedergeprasselt war, trat drüben eine vollkommene Stille ein.
Nach etwa einer Stunde meldete der Beobachter wieder, daß ein bolschewistischer Ballon in der Luft schwebe. Ich ging hinaus, mich zu überzeugen, und wirklich, da war er. Aber als ich eben ins Freie trat, da begann es in der Luft zu brausen und ein Feuerhagel aus allen schweren Waffen der Sowjets folgte. 15 Minuten tobte der Artilleriewirbel auf unsere Kampf- und Wohnbunker und unsere Gräben. Danach verlegten sie das Feuer weiter rückwärts und die Sowjets versuchten in unsere Linien einzubrechen. Zum Glück legte die deutsche Artillerie, die uns zugeteilt war, Sperrfeuer auf unser Vorfeld, daß die Sowjets nicht durchkommen konnten. Auch unsere schweren Waffen, außer einem MG, das schwer beschädigt war feuerten, was die Rohre hergaben.
Von der Mannschaft des schwer beschädigten MG's sind alle verwundet bis auf einen, der gelaufen kommt, um Hilfe für seine Kameraden zu holen, damit sie einem Verbandsplatz zugeführt werden können. Sämtliche Fernsprechleitungen sind durch den Artilleriebeschuß zerstört, daß keine Möglichkeit mehr besteht, Fahrzeuge zum Abtransport der Verwundeten anzufordern. Unerwartet trifft der Waffenwärt mit einem Panjefahrzeug voll Munition ein. Er hat sich mit dem Fuhrwerk unbeschadet durch das Artilleriefeuer zu unseren vorderen Linien durchgearbeitet. Mit Eintritt der Dunkelheit läßt das Feuer der schweren Waffen des Gegners nach und. verstummt schließlich ganz. Jetzt können auch die Schwerverwundeten auf dem Fahrzeuge zurückgeschafft werden.
Die Sowjets hatten mit ihren schweren Waffen ungefähr dreitausend Schuß abgefeuert, doch das Gewollte nicht erreicht, denn ihre Angriffsketten waren im Feuer unserer Artillerie und unserer schweren Waffen vor unseren Stellungen zusammeng ebrochen.
Trotz des zusammengefaßten Feuers des Feindes hatten wir nur den Ausfall, von einem Toten, zwei Schwer- und einem Leichtverletzten.
So endete der bolschewistische Angriff am Vorabend des „Jahrestages der roten Armee“.
Artilērijas uguns viesulī
Virsserž. Kravalis.
22. februāra rīts ausa ļoti skaidrs un gaišs. Saulīte staigāja pa zemi, kā saka. Mūsu vada iecirknī bija pilnīgi kluss, no ienaidnieka nenāca neviens šāviens, - klusums pirms vētras. Sakarā ar to sajēmu no rotas komandieŗa rīkojumu pastiprināt novērošanu, jo tuvojās arī boļševiku sarkanarmijas gada diena, 23. februāris. No novērošanas punkta varēja skaidri pārredzēt boļševiku galveno kaujas līniju. Nekā aizdomīga priekšpusdienā nevarēja manīt, izņemot to, ka boļševiku komandieŗi skaļi sasveicinājās ar saviem „kaujiniekiem“, kas atbildēja viņiem ar dimdošu „Zdravstvuj“. Ap pīkst. 12 apm. 4 km attālumā no mums pacēlās boļševiku novērošanas balons, kas arī momentā pazuda, tā ka nepaspējam pat atklāt uz to artilērijas uguni.
Pīkst. 15 novērotājs ziņoja, ka boļševiki apm. divu rotu stiprumā izvēršas pret mūsu iecirkni pa kreisi un pa labi, it kā iejemtu izejas stāvokli uzbrukumam. Momentā izziņojām trauksmi visas rotas rajonā un pieprasījām artilērijas sprostuguni pa boļševiku izvērstajām ķēdēm. Pēc 15 minūšu artilērijas apšaudes boļševiku pusē iestājās pilnīgs klusums.
Pēc stundas novērotājs atkal ziņoja, ka pacēlies boļševiku novērošanas balons. Izgāju ārā pārliecināties un tiešām to ieraudzīju. Bet tikko biju izgājis, te iekaucās gaiss, kam sekoja nepārtraukta boļševiku uguns krusa no visiem smagajiem ieročiem; boļševiki bija palaiduši savām klavierēm visus reģistrus vaļā. 15 minūtes pār mūsu šaujamajiem un dzīvojamiem bunkuriem un arī grāvjiem trakoja artilērijas viesulis. Pēc tam viesuļuguns tika pārnesta uz aizmuguri, un priekšā parādījās boļševiku ķēdes, kas devās uzbrukumā. Par laimi vācu artilērija, kas mūs pabalstīja, deva tik smagu un iespaidīgu uguni pa boļševiku ķēdēm, ka tie nekur netika. Arī mūsu smagie ieroči, izņemot vienu ložmetēju, kas bija izsists no ierindas, strādāja uz nebēdu.
Pie manis ierodas ziņnesis kar. D., kas mīklainā kārtā palicis dzīvs no pirmās ložmetēja apkalpes, un lūdz palīdzību, jo pārējie visi ir ievainoti. Ko lai daru? Pateikt ziņnesim, ka sakaru nav (telefona vadus tiešām sašāvusi artilērija), nozīmē nosist puiša garastāvokli, sadzīt dūšu papēžos, jo stāvoklis tiešām bēdīgs. Ziņnesi sūtīt caur artilērijas uguni arī nav iespējams. Nekā daudz nedomājot, pieskrienu pie aparāta un atdarinu sarunu ar priekšnieku, lūgdams pajūgu ievainoto aizvešanai un cilvēkus palīgam. Pats zinu, ka tā ir saucēja balss tuksnesī. Bet tomēr karavīram ir sava laime: sāk krēslot, un artilērijas uguns mitējas. Arī no melošanas tieku izglābts: šai momentā piebrauc ieroču pārzinis ar municiju, tā ka ir arī zirgs, ar ko aizvest ievainotos un kritušos.
Boļševiki izšāva no smagajiem ieročiem apm. trīs tūkstoši šāviņu, tomēr nepanāca, jo viņu ķēdes saļima mūsu poziciju priekšā artilērijas un mūsu smago ieroču ugunīs. Sāpīgākais trieciens mums bija tas, ka mēs pēc tam konstatējām, ka mums ir viens kritis, divi smagi un viens viegli ievainots.
Tā beidzās boļševiku ievadītais priekšsvētku uzbrukums.
MG. in vordester Grabenstellung / Ložmetējs priekšējā ierakumā // Пулемёт в ближнем окопе.
В вихре артиллерийского огня
Старший сержант [гауптвахмистр] Кравалис.
Утро 22 февраля выдалось очень ясным и светлым. Солнышко прохаживалось по земле, как говорят [латыши]. На участке нашего взвода была полная тишина, со стороны противника не было ни одного выстрела - затишье перед бурей. В связи с этим получил приказ ротного командира усилить наблюдение, так как приближался день большевистской Красной Армии, 23 февраля. С наблюдательного пункта можно было ясно рассмотреть главную боевую линию большевиков. Ничего подозрительного в предобеденное время не было замечено, за исключением того, что командиры большевиков громко приветствовали своих «бойцов», которые отвечали им гулким „Zdravstvuj“. Где-то в часов 12 на расстоянии 4 км от нас взлетел наблюдательный аэростат большевиков, который также моментально исчез, так что не успели даже открыть по нему артиллерийский огонь.
В 15 часов наблюдатель сообщил, что большевики силом примерно двух рот разворачиваются слева и справа от нашего участка, как бы занимая исходное положение для атаки. Моментально объявили тревогу в районе всей роты и запросили заградительный артиллерийский огонь по развернутым цепям большевиков. После 15 минут артиллерийского обстрела на стороне большевиков наступила полная тишина.
Через час наблюдатель снова сообщил, что взлетел большевистский наблюдательный аэростат. Вышел удостовериться и действительно его увидел. Но как только вышел, тут же взревел воздух, за чем последовал непрерывный большевистский огонь из всего тяжёлого оружия; большевики прошлись по всем нотам на своих роялях. 15 минут над нашими дотами и жилыми бункерами, а также рвами неистовствовал артиллерийский вихрь. После этого ураганный огонь был перенесён в тыл, и спереди показались большевистские цепи, направившиеся в атаку. К счастью, немецкая артиллерия, которая поддерживала нас, дала такой тяжёлый и внушительный огонь по цепям большевиков, что они никуда не прошли. Также наше тяжёлое оружие, кроме одного пулемёта, выбитого из строя, работало на всю мощь.
Ко мне прибыл вестовой рядовой Д., который чудесным образом остался жив из обслуги первого пулемёта, и просит о помощи, потому что все остальные ранены. Что же делать? Сказать вестовому, что связи нет (телефонные провода действительно перебиты артиллерией), значит сломить дух парня, загнать душу в пятки, потому что положение действительно печальное. Вестового послать через артиллерийский огонь также невозможно. Ничего другого не придумав, подбегаю к аппарату и изображаю разговор с начальником, прося повозку для вывоза раненых и людей на помощь. Сам знаю, что это глас вопиющего в пустыне. Но всё же у солдата есть своё счастье: начинает смеркаться, и артиллерийский огонь прекращается. Также спасён от лжи: в этот момент подъезжает оружейник с боеприпасами, так что есть и лошадь, на которой можно увезти раненых и погибших.
Большевики произвели из тяжёлого оружия примерно три тысячи выстрелов, но они не добились того, что намеревались, потому что их цепи залегли перед нашими позициями под огнём артиллерии и нашего тяжёлого оружия. Самым болезненным ударом для нас было то, что мы после обнаружили, что у нас один погибший, два тяжело и один легко ранены.
Так закончилась предпраздничная атака большевиков.