Из запискок дипломата (С. В. Чиркин). 4. В Бухаре
С. В. Чиркин. Двадцать лет службы на Востоке: Записки царского дипломата. - М., 2006.
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5.
Новая Бухара. Групповой портрет с бухарскими сановниками. 1917
Государственный переворот в России не мог немедленно же не отозваться на Бухаре, прочно связанной с Россией железнодорожным путем. Эмир обменялся с Временным правительством приветственными телеграммами, но был, видимо, сильно встревожен. Человек от природы мягкого характера, считавшийся главой всего туркестанского мусульманского мира как владетель ханства, бывшего рассадником мусульманского просвещения в Туркестане, и пользовавшийся, кроме того, расположением Государя, он жил спокойной жизнью, управляя своей страной по заветам старины, не чувствуя русского вмешательства во внутреннее управление своей страны. Правда, в 90 верстах от его резиденции в Старой Бухаре, на территории, отведенной еще его отцом для русского поселения, развившегося в чахлый городок Новую Бухару, пребывал русский политический агент. Но он был, главным образом, дипломатическим представителем русского правительства, посредником между эмиром и Петроградом и туркестанским генерал-губернатором по делам ханства и русских поселений в Бухаре, а также представителем и защитником интересов России и русских подданных.
Революция сразу внесла крупные изменения во взаимоотношения Бухары и Туркестана. В ханстве находилось несколько русских поселений, из них наиболее важные - Чарджуй, Новая Бухара, Керки и Термез. Первые два примыкали к станциям Кеган и Чарджуй Среднеазиатской железной дороги, а вторые были расположены при станциях тех же наименований Бухарской железной дороги по эту сторону Амударьи, служащей границей между Бухарой и Афганистаном. Поселения эти по своему административному устройству являлись как бы отдельными ячейками одной области, в отношении коих политический агент пользовался правами губернатора, подчиненного туркестанскому генерал-губернатору. Во всех этих пунктах были размещены русские гарнизоны, довольно многочисленные в Керки и Термезе как в пограничных с Афганистаном пунктах.
На станции Каган (Леон Бло, 1905)
Гражданское население этих мест составляли служащие некоторых наших правительственных учреждений и частных предприятий, главным образом - хлопкоочистительных, и персонал банков, а также железнодорожные служащие, торговцы, ремесленники. Среди последних двух категорий было много евреев. Таким образом, поселения эти, в сущности, являлись чем-то вроде русских уездных городов с вполне достаточным элементом для приобщения к революционному движению, охватившему Россию. Прежде всего, во всех поселениях в первые же дни революции были созданы исполнительные комитеты и совдепы, немедленно ставшие в оппозицию политическому агенту как ставленнику царского правительства.
Наш политический агент А. Я. Миллер - человек очень умный и тактичный, с большим опытом работы в Средней Азии и, в частности, в Бухаре - сумел скоро найти общий язык и наладить отношения с революционными исполнительными комитетами. Это было даже не особенно трудно, так как состояли они в основном из представителей местной буржуазии со значительным еврейским элементом. Основным требованием бухарской революционной демократии была передача агентом своих административных функций исполнительному комитету, на что А. Я. Миллер пошел с охотой, оставив за собой лишь дипломатическую часть. В это же время политическое агентство МИД было переименовано в резидентство, так как старая терминология в представлении революционной демократии связывалась с функцией политической агентуры, то есть «охранки», разведки и т. д.
Затем возник вопрос о необходимости приобщения ханства к «благам революции». Его выдвинула небольшая группа бухарцев, прошедших русскую школу и часто бывавших не только в Туркестане, но и в центральной России по своим торговым делам и по поручениям разных фирм. Они сорганизовались в так называемую «младобухарскую партию» и имели свой комитет. Организация эта не была многочисленной и вряд ли насчитывала больше 200 человек, в среде коих было немало сомнительного элемента - людей без определенных занятий, искавших легких способов существования под покровом политической работы. Партия эта немедленно вошла в контакт с соответствующими русскими политическими организациями в Бухаре и указывала на необходимость самых широких демократических реформ в ханстве, погрязшем в невежестве и изнемогавшем под бременем административного произвола.
Положение это в значительной степени соответствовало действительности, и А. Я. Миллер сознавал, что происходящие в России и нашедшие немедленный отголосок в русских поселениях ханства события не могут не сказаться болезненно на последнем, если бы правительство эмира, игнорируя русскую революционную действительность, продолжало держаться рутины в деле управления. Указывая министру иностранных дел на то, что формальное выражение эмиром лояльности Временному правительству и подтверждение им прежних обязательств Бухары перед Россией никоим образом при новой политической обстановке не могут гарантировать спокойной жизни ханства, А. Я. Миллер настаивал на необходимости проведения в Бухаре постепенных реформ во всех сферах жизни страны, то есть не только административных, но и в области народного хозяйства и просвещения на современных культурных основах. По его мнению, на первое время можно было бы ограничиться объявлением эмиром либерального манифеста с обещанием провести в жизнь реформы на благо страны и народа в соответствии с предписаниями мусульманской веры и законоучения. Текст манифеста, как полагал А. Я. Миллер, мог бы внести успокоение в настроение умов как русской революционной демократии в Бухаре, так и младобухарцев.
Введение преобразований в ханстве, по плану А. Я. Миллера, должно было бы происходить постепенно при посредстве опытных русских специалистов под руководством резидентства. После одобрения этого предложения МИДом, Миллер имел несколько совещаний с эмиром и убедил его в необходимости издания манифеста. Манифест этот был выработан, видимо, самим Александром Яковлевичем. Я не помню в точности его содержания. Он был составлен в выражениях, соответствовавших происходящим в России событиям, подтверждал необходимость вывода ханства из вековой отсталости и обещал введение преобразований в стране с целью приобщения ее к благам современной культуры на началах провозглашенных революцией свобод, но в строгом единении с предписаниями ислама.
Однако страна хотя и жила под русской опекой в течение 50 лет царского строя, ее уклад русскими никак не был нарушен. Руководимая во всех проявлениях своего существования влиятельным фанатичным духовенством, она была совершенно неспособна к молниеносному восприятию долженствующих ее облагодетельствовать представлений. Если бы еще духовенство было призвано к сотрудничеству при выработке манифеста и поддержало последний в нужную минуту своими воззваниями, можно было бы, пожалуй, рассчитывать на то, что хотя бы лишь одно издание этого акта пройдет безболезненно. Но обойденное духовенство молчало, а под сурдинку вело даже агитацию против манифеста, и обнародование манифеста почти немедленно вызвало волнения в столице ханства, Старой Бухаре, как протест против грядущих противных исламу новшеств.
Не имея никаких документов и записок и восстанавливая события исключительно по памяти, я охотно допускаю, что в моем настоящем труде могут быть некоторые неточности, особенно в той части его, которая касается событий в Бухаре до моего туда приезда, тем не менее я думаю, что не слишком отступлю от истины, очертив положение вслед за изданием манифеста в следующем виде: подстрекаемая духовенством толпа старобухарцев напала на лавки так называемых «джедидов» - младобухарцев, к которым относились русские подданные мусульмане-ремесленники и небольшая группа бухарских подданных; лавки были разбиты и разграблены, а владельцы избиты. Небезынтересно все же оговорить, что человеческая жертва была всего одна - один из наиболее ярых «джедидов», бухарец, имени которого не помню. Несмотря, однако, на то, что протест оказался почти бескровным, страсти разгорались, и встревоженный эмир сообщал через своих посланцев резиденту о крайне опасном положении, готовом каждый момент вылиться в эксцессы даже против русского населения.
Тут А. Я. Миллер, кажется, впервые растерялся и сделал шаг, который, по мнению близко стоявших к нему людей, привел, прежде всего, к падению его самого и его ближайшего помощника первого секретаря резидентства Н. А. Шульги. Преувеличив опасность, которую, по мнению местных старожилов, можно было бы устранить путем сближения с духовенством и успокоения при его посредстве раздраженных старобухарцев, он немедленно снесся по телеграфу с самаркандским областным комиссаром, требуя безотлагательной присылки войск. Опасность казалась А. Я. Миллеру настолько серьезной, что он счел необходимым прибегнуть к вооруженной демонстрации, не находя для этого достаточными силы у расположенного в Новой Бухаре гарнизона - роты ополченцев.
Результаты не замедлили сказаться: старобухарцы при виде русских штыков сразу же успокоились, а вновь прибывшие революционные части сочли своим долгом стать на сторону притесняемых - немедленно поднявших голову джедидов. Как борцу за свободу были устроены торжественные гражданские похороны единственной жертвы - убитого джедида, и к месту похорон на большой проезжей дороге из Хивы в Старую Бухару была организована большая процессия с красными флагами и революционными плакатами. Во главе процессии выступал резидент с чинами резидентства, а за ними тянулись нескончаемые депутации и войска. На могиле многочисленными ораторами были сказаны речи в честь первой жертвы бухарской революции.
И резидентство, и бухарское правительство скоро убедились, что принятые ими меры были поспешны и что угрозой общему спокойствию и порядку были не мирные разогретые духовенством старобухарцы, а нахлынувшая из Самарканда военная часть с группой политических агитаторов. Среди них выделялись некий Чернявский, как говорили, подполковник в отставке, и пользовавшийся незавидной репутацией в Самарканде типичный авантюрист присяжный поверенный Чертов, который выдавал себя за друга Керенского. Эти господа, которых поддерживали кое-кто из молодых прапорщиков пришедших на выручку Новой Бухаре частей, немедленно повели агитацию против личного состава резидентства, обвиняя его в контрреволюционности. Вопрос этот послужил главным предметом обсуждения на ближайших митингах с преобладающим участием рабочих и солдат, вынесших, несмотря на несочувствие стушевавшихся местных властей, решение арестовать резидента Миллера и секретаря Шульгу с возложением исполнения обязанностей резидента на Чертова. Постановление это было приведено в исполнение.
Новобухарский исполнительный комитет, фактически совершенно устраненный от власти приезжими демагогами, немедленно снесся с Туркестанским комитетом Временного правительства, прося его содействия в восстановлении нормального положения и вывода самаркандских войск из Бухары на том основании, что пребывание их в Новой Бухаре совершенно не вызывается обстоятельствами, содержание их ложится бременем на бухарское правительство, а разнузданность может действительно вызвать волнения среди населения. В ответ на это ходатайство Туркестанский комитет немедленно командировал в Бухару одного из наиболее активных своих членов Преображенского, с которым, для более усиленного воздействия на распущенных самаркандских солдат, выехал также представитель туркестанского Совдепа присяжный поверенный солдат-еврей Бройдо, о котором я упоминал выше.
Прибыв в Бухару, Преображенский застал там такую обстановку. Местный исполнительный комитет совершенно устранен от своих прямых административных обязанностей самаркандцами, резидент Миллер и секретарь Шульга - под домашним арестом в ожидании дальнейшего решения их участи, солдаты бесчинствуют, вызывая недовольство не только бухарцев, но и русского населения.
Появление в Бухаре двух авторитетных людей в лице представителей Туркестанского комитета и туркестанского Совдепа сразу оказало сдерживающее влияние на самаркандских демагогов. На первом же митинге Преображенский указал им на их самоуправство и вероятные тяжкие последствия их образа действий как для Бухары, так и для русского населения. Ташкентским делегатам, особенно благодаря решительности Преображенского, скоро удалось восстановить положение.
Первой их мерой было дать возможность без шума выехать из Бухары в Петроград арестованным Миллеру и Шульге. Затем была восстановлена власть местного исполнительного комитета и состоялась отправка в Самарканд части войск, уехавших вместе со своими руководителями Чернявским и резидентом на час Чертовым. Одновременно Преображенский телеграфировал Туркестанскому комитету о необходимости срочного командирования для временного управления резидентством впредь до назначения МИД нового резидента дипломатического чиновника в Ташкенте как старшего и наиболее старого представителя МИД в Туркестане, находившегося в курсе бухарских дел по своей работе. Выдворение из Бухары самаркандских военных частей не удалось, ввиду представленных ими самими доводов о возможности возникновения по их отъезде новых беспорядков. На самом же деле состояние на бухарском кормлении при полном отсутствии дела казалось слишком заманчивым для разнузданных солдат, для того чтобы расстаться с ним, не насладившись вдоволь благами оккупации.
Немедленно по получении телеграммы Преображенского в Ташкенте я был вызван Н. Н. Щепкиным, который предложил мне в кратчайший срок выехать в Бухару и вступить в управление резидентством. На мои возражения, что я чувствую себя неподготовленным для работы в обстановке, создавшейся вмешательством в дела резидентства со стороны местных общественных и военных организаций, Н. Н. Щепкин выразил уверенность, что, осмотревшись на месте, я отлично справлюсь с делом, действуя согласно инструкциям из Ташкента при поддержке Туркестанского комитета. Я указывал также на неудобство оставления мною на продолжительный срок дипломатической части в Ташкенте, приобретшей за время войны значительную важность ввиду постоянных сношений по пограничным вопросам с нашими консулами в Китае и Персии, поручений по тем же вопросам МИД и начавшим приобретать исключительное значение бухарским и хивинским делам. Между прочим, я указывал на возможность передачи управления резидентством прикомандированному к резидентству П. П. Введенскому, имевшему уже значительный опыт по Бухаре и пользовавшемуся расположением местных революционных организаций. Н. Н. Щепкин возразил мне, что весь состав резидентства ввиду минувших событий приходится считать скомпрометированным. Относительно Введенского он заметил, что тот обременен работой по продовольствию. Подтвердив мне, что поездка моя в Бухару носит временный характер и что на время моего отсутствия дипломатическая часть может быть поручена моему единственному помощнику, канцелярскому чиновнику Г. К. Зайко, Н. Н. Щепкин просил меня спешно выехать к месту моей командировки.
Я не помню теперь точных дат описываемых мной событий. Припоминаю, однако, первомайский праздник в Ташкенте с его грандиозными манифестациями, во время которых Н. Н. Щепкин и его спутники были центральными фигурами. Припоминаю, что это время было расцветом популярности Туркестанского комитета, который, как казалось, давал надежду на возобновление нормальной жизни в крае, когда ничего еще не было слышно о трениях между Комитетом и Совдепом, и Бухара, видимо, жила еще спокойной жизнью. Думаю, что события в Бухаре разразились в промежутке между 10 и 15 мая 1917 года, и мой приезд туда состоялся в двадцатых числах этого месяца.
Уезжая из Ташкента, я оставлял его далеко не спокойным: стоявшие в городе военные части находились в сильном брожении, которое не могли погасить усилия ни Туркестанского комитета, ни более умеренных членов Совдепа. Недовольство среди солдат развивалось на продовольственной почве. Один из запасных полков решил взять на учет все проходящие через ташкентскую товарную станцию грузы. Около вокзала я застал группы вооруженных солдат, и ими же были забиты пассажирские залы и коридоры. По перрону ходили патрули, не допускавшие остановок на главной платформе.
Не без хлопот, несмотря на то, что Туркестанский комитет обещал сделать распоряжение о моей поездке, удалось мне получить отдельное купе 1-го класса как едущему по поручению Туркестанского комитета. Лично мне знакомый начальник станции старался, видимо, сделать все возможное для обеспечения мне удобного проезда, но не решался гарантировать его при начавшем уже проявляться своеволии солдат. Так или иначе, мне удалось благополучно отстоять свое купе. В то время движение по туркестанским линиям происходило еще с относительным комфортом, то есть существовали вагоны всех трех классов, продавались плацкарты, и вообще спокойствие проезжающих не нарушалось в такой степени, как на линиях европейской России, что объяснялось отсутствием фронтов в Туркестане.
Во время этой поездки я впервые познакомился с новым учреждением - военным контролем, созданным для задержания укрывающихся от военной службы и дезертиров. Военный контроль, как я имел случай убедиться за мою поездку по делам службы в Ташкент и обратно, состоял обыкновенно из 4-5 солдат, включая начальника - обыкновенно полуинтеллигента из писарей. Днем и ночью они обходили вагоны, опрашивая проезжающих и проверяя документы. Отношение их к пассажирам, по крайней мере 1-го и 2-го классов, было вполне удовлетворительное, а со стороны начальника контроля - даже корректное. Контроль занимал обычно купе 1-го класса и держал себя очень непринужденно, распевая в свободное время (то есть почти всегда) песни, шумно беседуя, играя в карты, загаживая купе плевками, семечками, остатками пищи и самогонки. Я не имел случая убедиться, в какой степени контроль этот способствовал искоренению дезертирства и уклонения от призыва. Наряду с другими пассажирами, несмотря на поздний час ночи, я подвергся опросу контроля очень формально, после моего заявления о нахождении в командировке по поручению Туркестанского комитета.
С продовольствием пассажиров на Закаспийской линии дело также обстояло довольно благополучно: кажется, ходили даже вагоны-рестораны, на мелких станциях существовали обычные лотки с провизией, в Самарканде же был сносный по времени буфет с супом, котлетами, можно было легко иметь за 3 рубля целого жареного цыпленка.
На следующий день к вечеру я был в Бухаре. На станции Кеган (Новая Бухара) меня встретили чины резидентства П. П. Введенский и И. И. Умняков, сообщившие мне об отъезде накануне в сторону Асхабада А. Я. Миллера и Н. А. Шульги и в Ташкент - Преображенского и Бройдо, с которыми я разъехался. На вокзале же меня приветствовал проживающий в Новой Бухаре представитель бухарского правительства при резидентстве Ата-ходжа, предоставивший в мое распоряжение экипаж бухарского правительства. Перед вокзалом был выстроен взвод казаков-семиреченцев от конвоя резидента, дружно ответивший на мое приветствие и эскортировавший мой экипаж до построек резидентства.
Российское Императорское политическое агентство
Резидентство занимало один из самых больших и лучших участков в лишенной каких бы то ни было красот природы Новой Бухаре. Его главное здание было обнесено выкрашенной в белый цвет красивой высокой железной решеткой с железными же воротами посередине главного фасада, которые гармонировали с оградой. Оно представляло по своей простой, но изящной архитектуре резкий контраст с типичными туркестанскими приземистыми неуклюжими постройками поселения. Одноэтажное, но достаточно вместительное, с двумя подъездами, расположенными симметрично по краям главного фасада, оно состояло из квартир резидента и первого секретаря, но по соглашению с Н. А. Шульгой, занимавшим отдельный флигель, в квартире этой помещалась семья П. П. Введенского. Внутри, несмотря на обилие комнат, оно не представляло по расположению больших удобств. Квартира резидента была скромно меблирована на казенный счет. Лишь одна передняя комната - приемная зала, которую арка делила как бы на две части: главную залу и гостиную, - отличалась богатством обстановки. Раньше в ней помещались писанные масляными красками во весь рост портреты Государя и Государыни, но они были сняты в первые же дни революции. Большая часть участка была занята обширным, но чахлым, как и все новобухарские сады, из-за соленых почв и недостатка орошения, садом, в котором находилась небольшая гранитная часовенка-поминальник на могиле похороненного здесь бывшего политического агента. К правому крылу главного здания почти примыкала небольшая церковь, входившая всей своей постройкой в сад, но с выходом прямо на улицу. К церкви примыкал домик - канцелярия резидентства. За оградой сада стоял отдельный флигель, вмещавший две квартиры драгоманов. Затем, через широкий двор, были расположены постройки для конвоя, низших служащих и прислуги и службы - конюшни и пр.
Новая Бухара. Церковь Николая Чудотворца
Поселение Новая Бухара при станции Кеган Закаспийской железной дороги по внешнему виду ничем не отличалось от захолустных городишек Закаспийской области. Из зданий, кроме резидентства и государственного банка, глазу не на чем было остановиться. Расположенная по соседству с резидентством временная церковь, обслуживавшая все религиозные нужды населения, не блистала красотой архитектуры. Это простое каменное оштукатуренное здание было лишено всякого стиля как, видимо, временная постройка. Напротив одиноко стояла невысокая деревянная колокольня. Раскинулось поселение на большом пространстве. Улицы широкие немощеные, со скверными тротуарами. Имелись торговые ряды, чахлый городской сад, больница, общественное собрание - словом, все, что полагается по штату в городишках такого типа.
Новая Бухара. Отделение Государственного банка
Высшая административная власть как в Новой Бухаре, так и в прочих русских поселениях ханства принадлежала резиденту (политическому агенту), зависевшему в этом отношении непосредственно от туркестанского генерал-губернатора. Исполнительная власть на местах принадлежала начальникам полицейской части, назначаемым с подведомственным им штатом туркестанским генерал-губернатором из чинов краевой администрации. Революция с передачей административных функций исполнительным комитетам смела эти полицейские учреждения во всех русских поселениях ханства. Вместо них были назначены начальники милиции со штатом милиционеров. Незадолго до революции была учреждена должность начальника полиции Старой Бухары, в обязанности которого входило следить за подозрительным русским и иностранным элементом в пределах ханства. Учреждение этой должности было встречено молчаливым несочувствием со стороны бухарского правительства, воспринявшего это как первый этап вмешательства во внутренние дела Бухары.
Первым и последним начальником старобухарской полиции был некий Вельман, мелкий чиновник туркестанской администрации. Это был ловкий и расторопный человек, искавший крамолу там, где ее и не было. Он работал в контакте с туркестанским охранным отделением, которое было занято изысканием нитей панисламистской пропаганды в ханстве. Несмотря на сравнительно скромное содержание, он благоденствовал в Старой Бухаре, пользуясь прекрасной казенной квартирой, которую он вскоре обставил с не соответствующим, казалось бы, его средствам комфортом. В то время как все начальники полиции в русских поселениях были отставлены от своих должностей в первые же дни русской революции без применения лично к ним каких-либо репрессивных мер, Вельману предполагалось предъявить обвинения в ряде злоупотреблений по службе, ввиду чего он заблаговременно скрылся из бухарских пределов в Ташкент, где до поры до времени незаметно проживал в качестве частного обывателя.
Прежде чем перейти к дальнейшему описанию событий в Бухаре в первый период российской революции, позволю себе сказать несколько слов о том, как создалось русское поселение Новой Бухары. Н. В. Чарыков, в позднейшее время товарищ министра иностранных дел, закончивший свою дипломатическую карьеру на посту российского посла в Константинополе, был первым нашим политическим агентом в Бухаре. До этого времени он был дипломатическим чиновником при туркестанском генерал-губернаторе. Эта должность, с уходом его на новый пост в Бухару, была временно упразднена, так как функции дипломатического чиновника в Ташкенте в то время почти исчерпывались делами ханства; для пограничных же сношений по закаспийской границе были созданы должности чиновников МИД для пограничных сношений при начальнике Закаспийской области.
По плану Н. В. Чарыкова, резиденция русского представителя должна была находиться не в Старой Бухаре, а в недалеком соседстве вне ее. Предполагалось, что она станет центром имеющего создаться около него русского поселения. Более или менее развивающиеся русские экономические интересы в ханстве вызывали наплыв в бухарские пределы русского торгового и рабочего элемента, пребывание которого на бухарской территории создавало много неудобств вследствие особенного уклада патриархальной по исламу жизни бухарцев, исключавшей возможность спокойной жизни бок о бок с пришлыми неверными.
Площадь Чарыкова у станции Каган (Леон Бло, 1905)
Эмир, отец низложенного большевиками эмира Сеид-Алима, пошел навстречу желанию русского представителя и предложил отвести в дар русскому правительству участок земли под русское поселение. По выбору Н. В. Чарыкова была отмежевана большая площадь земли, прилегающая к будущей станции Кеган Закаспийской железной дороги. Участок этот представлял собой солончаковую пустыню, на которой постепенно раскинулось главное русское поселение в ханстве - Новая Бухара. Но русская колонизация не могла победить неблагоприятных природных условий местности, и поселение производило впечатление захолустного городишки, полного солончаковой едкой пыли в зной и вязкой грязи в нежаркое время. Другие временные русские поселения создались в Чарджуе, ввиду его выгодного положения на Амударье и наличия здесь бухарского города того же имени, а также в Керки и Термезе на той же реке, ввиду выгодного их стратегического значения как пограничных с Афганистаном пунктов. В сравнительно недавнее время Новая Бухара была связана с Керки и Термезом полотном Бухарской железной дороги, строителем которой был В. В. Остроумов, в последнее время управляющий ВКЖД.
Возвращаюсь к плану реформ в Бухарском ханстве, предложенному бывшим резидентом А. Я. Миллером. Он не содержал в себе ничего оригинального ввиду крайней сомнительности вопроса при растущем младобухарском движении в ханстве. А. Я. Миллер в основу реформ взял систему управления Тунисом, введенную французами и изложенную в книге финансово-таможенного деятеля Губаревича-Радобыльского, экземпляр коей оказался у него под рукой. Пожалуй, на первое время большего и не требовалось. Необходимо было как можно скорее показать, что ханство параллельно со своей покровительницей Россией идет по пути либеральных реформ. Детали были не так существенны, и время указало бы необходимые добавления и исключения. План А. Я. Миллера получил одобрение в Петрограде, и была назначена комиссия под руководством резидента, состоящая из ряда специалистов по предложению резидента. Состава этой комиссии я в точности не знал. Помню лишь, что одним из ее семи членов по административной части был известный мне по Ташкенту помощник управляющего канцелярией туркестанского генерал-губернатора А. А. Семенов, впоследствии - помощник военного губернатора Самаркандской области, уволенный от должности в начале революции и прибывший в Бухару в распоряжение резидентства незадолго до большевистского переворота.
Мое шестимесячное управление резидентством в Бухаре было тяжелым периодом моей в общем простой и интересной службы по МИД. Приходилось показываться везде, бороться с нажимом местных общественных и политических организаций, лавировать между теми и другими, так как каждый опрометчивый шаг грозил арестом на месте, что, не говоря уже о личной неприятности, создало бы новые затруднения Туркестанскому комитету, переживавшему тоже нелегкое время из-за постоянных трений с Совдепом. Вдобавок неблагополучно было и в резидентстве, где заведующий продовольственной частью Бухары со стороны резидентства драгоман В. открыто вел сношения с эмиром, прикрываясь продовольственным вопросом, а на самом деле давал эмиру советы и указания как в отношении резидента, так и общественных организаций. Человек очень способный и деловой, но совершенно без предрассудков и корыстный, В. мог быть очень опасным как самостоятельный деятель, парализуя работу резидента или направляя ее в соответствии со своими планами. Я скоро раскусил его и старался обуздать, но это было нелегкой задачей ввиду покровительства ему местных политических организаций.
О спокойной работе нечего было и думать. Приходилось то присутствовать на заседаниях местных политических организаций, давая объяснения по тем или другим вопросам и излагая позицию МИД, или объясняться с образовавшимися в резидентстве общественными представителями. Одновременно надо было следить за хотя и рутинной, но большой работой канцелярии резидентства, и особенно ее запутанной судебной части. В то же время я бывал по меньшей мере раз в неделю у эмира для беседы в связи с происходящими реформами и текущими делами. Эмир не казался слишком смущенным, веря в устойчивость Временного правительства. Верили в нее и мы, плохо осведомленные за нашим отдалением от центра (которому пока было не до Бухары). Эмир, со свойственной ему мягкостью, просил только не торопиться с публикацией разных нововведений. Походы мои к эмиру тоже возбуждали толки и требовали подробных объяснений.
Я сообщал в МИД об усиливавшихся трудностях в работе, с которыми официальному представителю МИД, как чиновнику царского режима, в дальнейшем невозможно было бы справиться. Как показало время, был момент, когда и моя участь висела на волоске. Это было во время корниловского выступления в Петрограде. Утром меня посетила группа наиболее активных членов местного Совдепа. Она состояла из рабочих Полторацкого и Козлитина, солдата Преображенского и военного врача еврея Городецкого. Осведомив меня о контрреволюционных действиях Корнилова, они потребовали от меня передачи им всех шифров резидентства. «Почему?» - спрашиваю я. «Вы можете получать от Корнилова секретные телеграммы и причинить вред трудящимся». Отвечаю, что это невозможно, так как не имеет никакого смысла и Бухара в настоящее переживаемое государством критическое время вряд ли кого-либо интересует, а, кроме того, шифров МИД никто не имеет, кроме учреждений этого министерства.
Тем не менее, мои посетители настаивали на выдаче им шифров. Я сказал, что добровольно выдать им шифры не могу и что они могут овладеть ими силою путем моего ареста и отобрания ключей от несгораемого шкафа, что вряд ли встретит одобрение Временного правительства. Одновременно я пробую последнюю карту на авось и предлагаю депутатам, оставив шифры у меня, приносить ко мне все шифрованные телеграммы для расшифровывания мною в их присутствии, зная, что МИД давно уже перестал сноситься со мною шифром, о чем я просил частным письмом моего друга, заведующего 3-м политическим отделением министерства В. И. Некрасова. Клюнуло! На мою сторону встал Козлитин, сумевший убедить товарищей, что этот путь совершенно приемлем, не вызывая резких мер.
И действительно, за все последнее время моего управления резидентством была лишь одна шифрованная телеграмма, которую та же группа «товарищей» принесла мне для расшифровки, с жаром ожидая сенсационных сообщений и разоблачений. Каково же было их разочарование, когда выяснилось, что министерство назначает драгомана резидентства в Бухаре Введенского вице-консулом в Коломбо. Министерство было уже осведомлено о двойной роли Введенского в Бухаре, его самостоятельных сношениях с эмиром, попытке контролировать всю деятельность резидентства и сочло нужным пресечь его связь с резидентством. Разумеется, никто не думал, что Введенский, человек с большим самомнением, амбициями и без предрассудков в сфере создания своего материального благополучия, удовлетворится скромным постом на Цейлоне и передаст в другие руки продовольственное дело в русских поселениях в Бухаре. В этом же и разочаровались «товарищи», которым Введенский объяснил свое новое назначение интригой резидентства, побуждающей его подать в отставку.
Как трудно было работать в обстановке вмешательства и угроз, видно хотя бы из следующего факта. В связи с младобухарским движением и связанными с ним волнениями в ханстве один предприниматель-ювелир «джедид» предъявил эмиру претензии на возмещение ему убытков ввиду разграбления его лавки. По выяснении ему было отказано в удовлетворении его ни на чем не основанных требований, и тогда он передал дело в руки самаркандского адвоката сомнительной репутации, резидента на час Чертова. Последний явился ко мне и с апломбом выразил уверенность, что, конечно, резидентство не оставит без авторитетной поддержки справедливых претензий его клиента к косному бухарскому правительству. Я пояснил Чертову, что дело «джедида» было всесторонне рассмотрено бухарскими властями, при которых резидентство и находится, и лучше всего может быть охарактеризовано как «ловля рыбы в мутной воде». Чертов пришел в негодование, намекнул на контрреволюционные тенденции резидентства и обещал доложить Совдепу. Я выразил удивление такому необычному ходу обычного судебного дела и предупредил его, что бухарское правительство будет оспаривать претензии, так как у меня уже была беседа с эмиром по этому вопросу и мы пришли к убеждению, что наилучшим выходом из затруднения будет передача интересов эмира по претензии жулика-«джедида» лучшему ташкентскому адвокату Рейсеру, приезда которого по делам вскоре ожидали в Бухаре. Через некоторое время Рейсер посетил меня и с удовольствием взялся за дело. Он не сомневался в успехе, зная темную репутацию Чертова, известного приемами запугивания и угроз со ссылкой на поддержку Совдепа.
Были и другие дела. Помню, например, как один статский советник, Попов, пытался при помощи Чертова путем угроз добиться получения горной концессии, которая была уже закреплена за другой, даже неизвестной резидентству, группой, едва-едва, впрочем, не пропустившей срок заявки.
ОКОНЧАНИЕ
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5.
Новая Бухара. Групповой портрет с бухарскими сановниками. 1917
Государственный переворот в России не мог немедленно же не отозваться на Бухаре, прочно связанной с Россией железнодорожным путем. Эмир обменялся с Временным правительством приветственными телеграммами, но был, видимо, сильно встревожен. Человек от природы мягкого характера, считавшийся главой всего туркестанского мусульманского мира как владетель ханства, бывшего рассадником мусульманского просвещения в Туркестане, и пользовавшийся, кроме того, расположением Государя, он жил спокойной жизнью, управляя своей страной по заветам старины, не чувствуя русского вмешательства во внутреннее управление своей страны. Правда, в 90 верстах от его резиденции в Старой Бухаре, на территории, отведенной еще его отцом для русского поселения, развившегося в чахлый городок Новую Бухару, пребывал русский политический агент. Но он был, главным образом, дипломатическим представителем русского правительства, посредником между эмиром и Петроградом и туркестанским генерал-губернатором по делам ханства и русских поселений в Бухаре, а также представителем и защитником интересов России и русских подданных.
Революция сразу внесла крупные изменения во взаимоотношения Бухары и Туркестана. В ханстве находилось несколько русских поселений, из них наиболее важные - Чарджуй, Новая Бухара, Керки и Термез. Первые два примыкали к станциям Кеган и Чарджуй Среднеазиатской железной дороги, а вторые были расположены при станциях тех же наименований Бухарской железной дороги по эту сторону Амударьи, служащей границей между Бухарой и Афганистаном. Поселения эти по своему административному устройству являлись как бы отдельными ячейками одной области, в отношении коих политический агент пользовался правами губернатора, подчиненного туркестанскому генерал-губернатору. Во всех этих пунктах были размещены русские гарнизоны, довольно многочисленные в Керки и Термезе как в пограничных с Афганистаном пунктах.
На станции Каган (Леон Бло, 1905)
Гражданское население этих мест составляли служащие некоторых наших правительственных учреждений и частных предприятий, главным образом - хлопкоочистительных, и персонал банков, а также железнодорожные служащие, торговцы, ремесленники. Среди последних двух категорий было много евреев. Таким образом, поселения эти, в сущности, являлись чем-то вроде русских уездных городов с вполне достаточным элементом для приобщения к революционному движению, охватившему Россию. Прежде всего, во всех поселениях в первые же дни революции были созданы исполнительные комитеты и совдепы, немедленно ставшие в оппозицию политическому агенту как ставленнику царского правительства.
Наш политический агент А. Я. Миллер - человек очень умный и тактичный, с большим опытом работы в Средней Азии и, в частности, в Бухаре - сумел скоро найти общий язык и наладить отношения с революционными исполнительными комитетами. Это было даже не особенно трудно, так как состояли они в основном из представителей местной буржуазии со значительным еврейским элементом. Основным требованием бухарской революционной демократии была передача агентом своих административных функций исполнительному комитету, на что А. Я. Миллер пошел с охотой, оставив за собой лишь дипломатическую часть. В это же время политическое агентство МИД было переименовано в резидентство, так как старая терминология в представлении революционной демократии связывалась с функцией политической агентуры, то есть «охранки», разведки и т. д.
Затем возник вопрос о необходимости приобщения ханства к «благам революции». Его выдвинула небольшая группа бухарцев, прошедших русскую школу и часто бывавших не только в Туркестане, но и в центральной России по своим торговым делам и по поручениям разных фирм. Они сорганизовались в так называемую «младобухарскую партию» и имели свой комитет. Организация эта не была многочисленной и вряд ли насчитывала больше 200 человек, в среде коих было немало сомнительного элемента - людей без определенных занятий, искавших легких способов существования под покровом политической работы. Партия эта немедленно вошла в контакт с соответствующими русскими политическими организациями в Бухаре и указывала на необходимость самых широких демократических реформ в ханстве, погрязшем в невежестве и изнемогавшем под бременем административного произвола.
Положение это в значительной степени соответствовало действительности, и А. Я. Миллер сознавал, что происходящие в России и нашедшие немедленный отголосок в русских поселениях ханства события не могут не сказаться болезненно на последнем, если бы правительство эмира, игнорируя русскую революционную действительность, продолжало держаться рутины в деле управления. Указывая министру иностранных дел на то, что формальное выражение эмиром лояльности Временному правительству и подтверждение им прежних обязательств Бухары перед Россией никоим образом при новой политической обстановке не могут гарантировать спокойной жизни ханства, А. Я. Миллер настаивал на необходимости проведения в Бухаре постепенных реформ во всех сферах жизни страны, то есть не только административных, но и в области народного хозяйства и просвещения на современных культурных основах. По его мнению, на первое время можно было бы ограничиться объявлением эмиром либерального манифеста с обещанием провести в жизнь реформы на благо страны и народа в соответствии с предписаниями мусульманской веры и законоучения. Текст манифеста, как полагал А. Я. Миллер, мог бы внести успокоение в настроение умов как русской революционной демократии в Бухаре, так и младобухарцев.
Введение преобразований в ханстве, по плану А. Я. Миллера, должно было бы происходить постепенно при посредстве опытных русских специалистов под руководством резидентства. После одобрения этого предложения МИДом, Миллер имел несколько совещаний с эмиром и убедил его в необходимости издания манифеста. Манифест этот был выработан, видимо, самим Александром Яковлевичем. Я не помню в точности его содержания. Он был составлен в выражениях, соответствовавших происходящим в России событиям, подтверждал необходимость вывода ханства из вековой отсталости и обещал введение преобразований в стране с целью приобщения ее к благам современной культуры на началах провозглашенных революцией свобод, но в строгом единении с предписаниями ислама.
Однако страна хотя и жила под русской опекой в течение 50 лет царского строя, ее уклад русскими никак не был нарушен. Руководимая во всех проявлениях своего существования влиятельным фанатичным духовенством, она была совершенно неспособна к молниеносному восприятию долженствующих ее облагодетельствовать представлений. Если бы еще духовенство было призвано к сотрудничеству при выработке манифеста и поддержало последний в нужную минуту своими воззваниями, можно было бы, пожалуй, рассчитывать на то, что хотя бы лишь одно издание этого акта пройдет безболезненно. Но обойденное духовенство молчало, а под сурдинку вело даже агитацию против манифеста, и обнародование манифеста почти немедленно вызвало волнения в столице ханства, Старой Бухаре, как протест против грядущих противных исламу новшеств.
Не имея никаких документов и записок и восстанавливая события исключительно по памяти, я охотно допускаю, что в моем настоящем труде могут быть некоторые неточности, особенно в той части его, которая касается событий в Бухаре до моего туда приезда, тем не менее я думаю, что не слишком отступлю от истины, очертив положение вслед за изданием манифеста в следующем виде: подстрекаемая духовенством толпа старобухарцев напала на лавки так называемых «джедидов» - младобухарцев, к которым относились русские подданные мусульмане-ремесленники и небольшая группа бухарских подданных; лавки были разбиты и разграблены, а владельцы избиты. Небезынтересно все же оговорить, что человеческая жертва была всего одна - один из наиболее ярых «джедидов», бухарец, имени которого не помню. Несмотря, однако, на то, что протест оказался почти бескровным, страсти разгорались, и встревоженный эмир сообщал через своих посланцев резиденту о крайне опасном положении, готовом каждый момент вылиться в эксцессы даже против русского населения.
Тут А. Я. Миллер, кажется, впервые растерялся и сделал шаг, который, по мнению близко стоявших к нему людей, привел, прежде всего, к падению его самого и его ближайшего помощника первого секретаря резидентства Н. А. Шульги. Преувеличив опасность, которую, по мнению местных старожилов, можно было бы устранить путем сближения с духовенством и успокоения при его посредстве раздраженных старобухарцев, он немедленно снесся по телеграфу с самаркандским областным комиссаром, требуя безотлагательной присылки войск. Опасность казалась А. Я. Миллеру настолько серьезной, что он счел необходимым прибегнуть к вооруженной демонстрации, не находя для этого достаточными силы у расположенного в Новой Бухаре гарнизона - роты ополченцев.
Результаты не замедлили сказаться: старобухарцы при виде русских штыков сразу же успокоились, а вновь прибывшие революционные части сочли своим долгом стать на сторону притесняемых - немедленно поднявших голову джедидов. Как борцу за свободу были устроены торжественные гражданские похороны единственной жертвы - убитого джедида, и к месту похорон на большой проезжей дороге из Хивы в Старую Бухару была организована большая процессия с красными флагами и революционными плакатами. Во главе процессии выступал резидент с чинами резидентства, а за ними тянулись нескончаемые депутации и войска. На могиле многочисленными ораторами были сказаны речи в честь первой жертвы бухарской революции.
И резидентство, и бухарское правительство скоро убедились, что принятые ими меры были поспешны и что угрозой общему спокойствию и порядку были не мирные разогретые духовенством старобухарцы, а нахлынувшая из Самарканда военная часть с группой политических агитаторов. Среди них выделялись некий Чернявский, как говорили, подполковник в отставке, и пользовавшийся незавидной репутацией в Самарканде типичный авантюрист присяжный поверенный Чертов, который выдавал себя за друга Керенского. Эти господа, которых поддерживали кое-кто из молодых прапорщиков пришедших на выручку Новой Бухаре частей, немедленно повели агитацию против личного состава резидентства, обвиняя его в контрреволюционности. Вопрос этот послужил главным предметом обсуждения на ближайших митингах с преобладающим участием рабочих и солдат, вынесших, несмотря на несочувствие стушевавшихся местных властей, решение арестовать резидента Миллера и секретаря Шульгу с возложением исполнения обязанностей резидента на Чертова. Постановление это было приведено в исполнение.
Новобухарский исполнительный комитет, фактически совершенно устраненный от власти приезжими демагогами, немедленно снесся с Туркестанским комитетом Временного правительства, прося его содействия в восстановлении нормального положения и вывода самаркандских войск из Бухары на том основании, что пребывание их в Новой Бухаре совершенно не вызывается обстоятельствами, содержание их ложится бременем на бухарское правительство, а разнузданность может действительно вызвать волнения среди населения. В ответ на это ходатайство Туркестанский комитет немедленно командировал в Бухару одного из наиболее активных своих членов Преображенского, с которым, для более усиленного воздействия на распущенных самаркандских солдат, выехал также представитель туркестанского Совдепа присяжный поверенный солдат-еврей Бройдо, о котором я упоминал выше.
Прибыв в Бухару, Преображенский застал там такую обстановку. Местный исполнительный комитет совершенно устранен от своих прямых административных обязанностей самаркандцами, резидент Миллер и секретарь Шульга - под домашним арестом в ожидании дальнейшего решения их участи, солдаты бесчинствуют, вызывая недовольство не только бухарцев, но и русского населения.
Появление в Бухаре двух авторитетных людей в лице представителей Туркестанского комитета и туркестанского Совдепа сразу оказало сдерживающее влияние на самаркандских демагогов. На первом же митинге Преображенский указал им на их самоуправство и вероятные тяжкие последствия их образа действий как для Бухары, так и для русского населения. Ташкентским делегатам, особенно благодаря решительности Преображенского, скоро удалось восстановить положение.
Первой их мерой было дать возможность без шума выехать из Бухары в Петроград арестованным Миллеру и Шульге. Затем была восстановлена власть местного исполнительного комитета и состоялась отправка в Самарканд части войск, уехавших вместе со своими руководителями Чернявским и резидентом на час Чертовым. Одновременно Преображенский телеграфировал Туркестанскому комитету о необходимости срочного командирования для временного управления резидентством впредь до назначения МИД нового резидента дипломатического чиновника в Ташкенте как старшего и наиболее старого представителя МИД в Туркестане, находившегося в курсе бухарских дел по своей работе. Выдворение из Бухары самаркандских военных частей не удалось, ввиду представленных ими самими доводов о возможности возникновения по их отъезде новых беспорядков. На самом же деле состояние на бухарском кормлении при полном отсутствии дела казалось слишком заманчивым для разнузданных солдат, для того чтобы расстаться с ним, не насладившись вдоволь благами оккупации.
Немедленно по получении телеграммы Преображенского в Ташкенте я был вызван Н. Н. Щепкиным, который предложил мне в кратчайший срок выехать в Бухару и вступить в управление резидентством. На мои возражения, что я чувствую себя неподготовленным для работы в обстановке, создавшейся вмешательством в дела резидентства со стороны местных общественных и военных организаций, Н. Н. Щепкин выразил уверенность, что, осмотревшись на месте, я отлично справлюсь с делом, действуя согласно инструкциям из Ташкента при поддержке Туркестанского комитета. Я указывал также на неудобство оставления мною на продолжительный срок дипломатической части в Ташкенте, приобретшей за время войны значительную важность ввиду постоянных сношений по пограничным вопросам с нашими консулами в Китае и Персии, поручений по тем же вопросам МИД и начавшим приобретать исключительное значение бухарским и хивинским делам. Между прочим, я указывал на возможность передачи управления резидентством прикомандированному к резидентству П. П. Введенскому, имевшему уже значительный опыт по Бухаре и пользовавшемуся расположением местных революционных организаций. Н. Н. Щепкин возразил мне, что весь состав резидентства ввиду минувших событий приходится считать скомпрометированным. Относительно Введенского он заметил, что тот обременен работой по продовольствию. Подтвердив мне, что поездка моя в Бухару носит временный характер и что на время моего отсутствия дипломатическая часть может быть поручена моему единственному помощнику, канцелярскому чиновнику Г. К. Зайко, Н. Н. Щепкин просил меня спешно выехать к месту моей командировки.
Я не помню теперь точных дат описываемых мной событий. Припоминаю, однако, первомайский праздник в Ташкенте с его грандиозными манифестациями, во время которых Н. Н. Щепкин и его спутники были центральными фигурами. Припоминаю, что это время было расцветом популярности Туркестанского комитета, который, как казалось, давал надежду на возобновление нормальной жизни в крае, когда ничего еще не было слышно о трениях между Комитетом и Совдепом, и Бухара, видимо, жила еще спокойной жизнью. Думаю, что события в Бухаре разразились в промежутке между 10 и 15 мая 1917 года, и мой приезд туда состоялся в двадцатых числах этого месяца.
Уезжая из Ташкента, я оставлял его далеко не спокойным: стоявшие в городе военные части находились в сильном брожении, которое не могли погасить усилия ни Туркестанского комитета, ни более умеренных членов Совдепа. Недовольство среди солдат развивалось на продовольственной почве. Один из запасных полков решил взять на учет все проходящие через ташкентскую товарную станцию грузы. Около вокзала я застал группы вооруженных солдат, и ими же были забиты пассажирские залы и коридоры. По перрону ходили патрули, не допускавшие остановок на главной платформе.
Не без хлопот, несмотря на то, что Туркестанский комитет обещал сделать распоряжение о моей поездке, удалось мне получить отдельное купе 1-го класса как едущему по поручению Туркестанского комитета. Лично мне знакомый начальник станции старался, видимо, сделать все возможное для обеспечения мне удобного проезда, но не решался гарантировать его при начавшем уже проявляться своеволии солдат. Так или иначе, мне удалось благополучно отстоять свое купе. В то время движение по туркестанским линиям происходило еще с относительным комфортом, то есть существовали вагоны всех трех классов, продавались плацкарты, и вообще спокойствие проезжающих не нарушалось в такой степени, как на линиях европейской России, что объяснялось отсутствием фронтов в Туркестане.
Во время этой поездки я впервые познакомился с новым учреждением - военным контролем, созданным для задержания укрывающихся от военной службы и дезертиров. Военный контроль, как я имел случай убедиться за мою поездку по делам службы в Ташкент и обратно, состоял обыкновенно из 4-5 солдат, включая начальника - обыкновенно полуинтеллигента из писарей. Днем и ночью они обходили вагоны, опрашивая проезжающих и проверяя документы. Отношение их к пассажирам, по крайней мере 1-го и 2-го классов, было вполне удовлетворительное, а со стороны начальника контроля - даже корректное. Контроль занимал обычно купе 1-го класса и держал себя очень непринужденно, распевая в свободное время (то есть почти всегда) песни, шумно беседуя, играя в карты, загаживая купе плевками, семечками, остатками пищи и самогонки. Я не имел случая убедиться, в какой степени контроль этот способствовал искоренению дезертирства и уклонения от призыва. Наряду с другими пассажирами, несмотря на поздний час ночи, я подвергся опросу контроля очень формально, после моего заявления о нахождении в командировке по поручению Туркестанского комитета.
С продовольствием пассажиров на Закаспийской линии дело также обстояло довольно благополучно: кажется, ходили даже вагоны-рестораны, на мелких станциях существовали обычные лотки с провизией, в Самарканде же был сносный по времени буфет с супом, котлетами, можно было легко иметь за 3 рубля целого жареного цыпленка.
На следующий день к вечеру я был в Бухаре. На станции Кеган (Новая Бухара) меня встретили чины резидентства П. П. Введенский и И. И. Умняков, сообщившие мне об отъезде накануне в сторону Асхабада А. Я. Миллера и Н. А. Шульги и в Ташкент - Преображенского и Бройдо, с которыми я разъехался. На вокзале же меня приветствовал проживающий в Новой Бухаре представитель бухарского правительства при резидентстве Ата-ходжа, предоставивший в мое распоряжение экипаж бухарского правительства. Перед вокзалом был выстроен взвод казаков-семиреченцев от конвоя резидента, дружно ответивший на мое приветствие и эскортировавший мой экипаж до построек резидентства.
Российское Императорское политическое агентство
Резидентство занимало один из самых больших и лучших участков в лишенной каких бы то ни было красот природы Новой Бухаре. Его главное здание было обнесено выкрашенной в белый цвет красивой высокой железной решеткой с железными же воротами посередине главного фасада, которые гармонировали с оградой. Оно представляло по своей простой, но изящной архитектуре резкий контраст с типичными туркестанскими приземистыми неуклюжими постройками поселения. Одноэтажное, но достаточно вместительное, с двумя подъездами, расположенными симметрично по краям главного фасада, оно состояло из квартир резидента и первого секретаря, но по соглашению с Н. А. Шульгой, занимавшим отдельный флигель, в квартире этой помещалась семья П. П. Введенского. Внутри, несмотря на обилие комнат, оно не представляло по расположению больших удобств. Квартира резидента была скромно меблирована на казенный счет. Лишь одна передняя комната - приемная зала, которую арка делила как бы на две части: главную залу и гостиную, - отличалась богатством обстановки. Раньше в ней помещались писанные масляными красками во весь рост портреты Государя и Государыни, но они были сняты в первые же дни революции. Большая часть участка была занята обширным, но чахлым, как и все новобухарские сады, из-за соленых почв и недостатка орошения, садом, в котором находилась небольшая гранитная часовенка-поминальник на могиле похороненного здесь бывшего политического агента. К правому крылу главного здания почти примыкала небольшая церковь, входившая всей своей постройкой в сад, но с выходом прямо на улицу. К церкви примыкал домик - канцелярия резидентства. За оградой сада стоял отдельный флигель, вмещавший две квартиры драгоманов. Затем, через широкий двор, были расположены постройки для конвоя, низших служащих и прислуги и службы - конюшни и пр.
Новая Бухара. Церковь Николая Чудотворца
Поселение Новая Бухара при станции Кеган Закаспийской железной дороги по внешнему виду ничем не отличалось от захолустных городишек Закаспийской области. Из зданий, кроме резидентства и государственного банка, глазу не на чем было остановиться. Расположенная по соседству с резидентством временная церковь, обслуживавшая все религиозные нужды населения, не блистала красотой архитектуры. Это простое каменное оштукатуренное здание было лишено всякого стиля как, видимо, временная постройка. Напротив одиноко стояла невысокая деревянная колокольня. Раскинулось поселение на большом пространстве. Улицы широкие немощеные, со скверными тротуарами. Имелись торговые ряды, чахлый городской сад, больница, общественное собрание - словом, все, что полагается по штату в городишках такого типа.
Новая Бухара. Отделение Государственного банка
Высшая административная власть как в Новой Бухаре, так и в прочих русских поселениях ханства принадлежала резиденту (политическому агенту), зависевшему в этом отношении непосредственно от туркестанского генерал-губернатора. Исполнительная власть на местах принадлежала начальникам полицейской части, назначаемым с подведомственным им штатом туркестанским генерал-губернатором из чинов краевой администрации. Революция с передачей административных функций исполнительным комитетам смела эти полицейские учреждения во всех русских поселениях ханства. Вместо них были назначены начальники милиции со штатом милиционеров. Незадолго до революции была учреждена должность начальника полиции Старой Бухары, в обязанности которого входило следить за подозрительным русским и иностранным элементом в пределах ханства. Учреждение этой должности было встречено молчаливым несочувствием со стороны бухарского правительства, воспринявшего это как первый этап вмешательства во внутренние дела Бухары.
Первым и последним начальником старобухарской полиции был некий Вельман, мелкий чиновник туркестанской администрации. Это был ловкий и расторопный человек, искавший крамолу там, где ее и не было. Он работал в контакте с туркестанским охранным отделением, которое было занято изысканием нитей панисламистской пропаганды в ханстве. Несмотря на сравнительно скромное содержание, он благоденствовал в Старой Бухаре, пользуясь прекрасной казенной квартирой, которую он вскоре обставил с не соответствующим, казалось бы, его средствам комфортом. В то время как все начальники полиции в русских поселениях были отставлены от своих должностей в первые же дни русской революции без применения лично к ним каких-либо репрессивных мер, Вельману предполагалось предъявить обвинения в ряде злоупотреблений по службе, ввиду чего он заблаговременно скрылся из бухарских пределов в Ташкент, где до поры до времени незаметно проживал в качестве частного обывателя.
Прежде чем перейти к дальнейшему описанию событий в Бухаре в первый период российской революции, позволю себе сказать несколько слов о том, как создалось русское поселение Новой Бухары. Н. В. Чарыков, в позднейшее время товарищ министра иностранных дел, закончивший свою дипломатическую карьеру на посту российского посла в Константинополе, был первым нашим политическим агентом в Бухаре. До этого времени он был дипломатическим чиновником при туркестанском генерал-губернаторе. Эта должность, с уходом его на новый пост в Бухару, была временно упразднена, так как функции дипломатического чиновника в Ташкенте в то время почти исчерпывались делами ханства; для пограничных же сношений по закаспийской границе были созданы должности чиновников МИД для пограничных сношений при начальнике Закаспийской области.
По плану Н. В. Чарыкова, резиденция русского представителя должна была находиться не в Старой Бухаре, а в недалеком соседстве вне ее. Предполагалось, что она станет центром имеющего создаться около него русского поселения. Более или менее развивающиеся русские экономические интересы в ханстве вызывали наплыв в бухарские пределы русского торгового и рабочего элемента, пребывание которого на бухарской территории создавало много неудобств вследствие особенного уклада патриархальной по исламу жизни бухарцев, исключавшей возможность спокойной жизни бок о бок с пришлыми неверными.
Площадь Чарыкова у станции Каган (Леон Бло, 1905)
Эмир, отец низложенного большевиками эмира Сеид-Алима, пошел навстречу желанию русского представителя и предложил отвести в дар русскому правительству участок земли под русское поселение. По выбору Н. В. Чарыкова была отмежевана большая площадь земли, прилегающая к будущей станции Кеган Закаспийской железной дороги. Участок этот представлял собой солончаковую пустыню, на которой постепенно раскинулось главное русское поселение в ханстве - Новая Бухара. Но русская колонизация не могла победить неблагоприятных природных условий местности, и поселение производило впечатление захолустного городишки, полного солончаковой едкой пыли в зной и вязкой грязи в нежаркое время. Другие временные русские поселения создались в Чарджуе, ввиду его выгодного положения на Амударье и наличия здесь бухарского города того же имени, а также в Керки и Термезе на той же реке, ввиду выгодного их стратегического значения как пограничных с Афганистаном пунктов. В сравнительно недавнее время Новая Бухара была связана с Керки и Термезом полотном Бухарской железной дороги, строителем которой был В. В. Остроумов, в последнее время управляющий ВКЖД.
Возвращаюсь к плану реформ в Бухарском ханстве, предложенному бывшим резидентом А. Я. Миллером. Он не содержал в себе ничего оригинального ввиду крайней сомнительности вопроса при растущем младобухарском движении в ханстве. А. Я. Миллер в основу реформ взял систему управления Тунисом, введенную французами и изложенную в книге финансово-таможенного деятеля Губаревича-Радобыльского, экземпляр коей оказался у него под рукой. Пожалуй, на первое время большего и не требовалось. Необходимо было как можно скорее показать, что ханство параллельно со своей покровительницей Россией идет по пути либеральных реформ. Детали были не так существенны, и время указало бы необходимые добавления и исключения. План А. Я. Миллера получил одобрение в Петрограде, и была назначена комиссия под руководством резидента, состоящая из ряда специалистов по предложению резидента. Состава этой комиссии я в точности не знал. Помню лишь, что одним из ее семи членов по административной части был известный мне по Ташкенту помощник управляющего канцелярией туркестанского генерал-губернатора А. А. Семенов, впоследствии - помощник военного губернатора Самаркандской области, уволенный от должности в начале революции и прибывший в Бухару в распоряжение резидентства незадолго до большевистского переворота.
Мое шестимесячное управление резидентством в Бухаре было тяжелым периодом моей в общем простой и интересной службы по МИД. Приходилось показываться везде, бороться с нажимом местных общественных и политических организаций, лавировать между теми и другими, так как каждый опрометчивый шаг грозил арестом на месте, что, не говоря уже о личной неприятности, создало бы новые затруднения Туркестанскому комитету, переживавшему тоже нелегкое время из-за постоянных трений с Совдепом. Вдобавок неблагополучно было и в резидентстве, где заведующий продовольственной частью Бухары со стороны резидентства драгоман В. открыто вел сношения с эмиром, прикрываясь продовольственным вопросом, а на самом деле давал эмиру советы и указания как в отношении резидента, так и общественных организаций. Человек очень способный и деловой, но совершенно без предрассудков и корыстный, В. мог быть очень опасным как самостоятельный деятель, парализуя работу резидента или направляя ее в соответствии со своими планами. Я скоро раскусил его и старался обуздать, но это было нелегкой задачей ввиду покровительства ему местных политических организаций.
О спокойной работе нечего было и думать. Приходилось то присутствовать на заседаниях местных политических организаций, давая объяснения по тем или другим вопросам и излагая позицию МИД, или объясняться с образовавшимися в резидентстве общественными представителями. Одновременно надо было следить за хотя и рутинной, но большой работой канцелярии резидентства, и особенно ее запутанной судебной части. В то же время я бывал по меньшей мере раз в неделю у эмира для беседы в связи с происходящими реформами и текущими делами. Эмир не казался слишком смущенным, веря в устойчивость Временного правительства. Верили в нее и мы, плохо осведомленные за нашим отдалением от центра (которому пока было не до Бухары). Эмир, со свойственной ему мягкостью, просил только не торопиться с публикацией разных нововведений. Походы мои к эмиру тоже возбуждали толки и требовали подробных объяснений.
Я сообщал в МИД об усиливавшихся трудностях в работе, с которыми официальному представителю МИД, как чиновнику царского режима, в дальнейшем невозможно было бы справиться. Как показало время, был момент, когда и моя участь висела на волоске. Это было во время корниловского выступления в Петрограде. Утром меня посетила группа наиболее активных членов местного Совдепа. Она состояла из рабочих Полторацкого и Козлитина, солдата Преображенского и военного врача еврея Городецкого. Осведомив меня о контрреволюционных действиях Корнилова, они потребовали от меня передачи им всех шифров резидентства. «Почему?» - спрашиваю я. «Вы можете получать от Корнилова секретные телеграммы и причинить вред трудящимся». Отвечаю, что это невозможно, так как не имеет никакого смысла и Бухара в настоящее переживаемое государством критическое время вряд ли кого-либо интересует, а, кроме того, шифров МИД никто не имеет, кроме учреждений этого министерства.
Тем не менее, мои посетители настаивали на выдаче им шифров. Я сказал, что добровольно выдать им шифры не могу и что они могут овладеть ими силою путем моего ареста и отобрания ключей от несгораемого шкафа, что вряд ли встретит одобрение Временного правительства. Одновременно я пробую последнюю карту на авось и предлагаю депутатам, оставив шифры у меня, приносить ко мне все шифрованные телеграммы для расшифровывания мною в их присутствии, зная, что МИД давно уже перестал сноситься со мною шифром, о чем я просил частным письмом моего друга, заведующего 3-м политическим отделением министерства В. И. Некрасова. Клюнуло! На мою сторону встал Козлитин, сумевший убедить товарищей, что этот путь совершенно приемлем, не вызывая резких мер.
И действительно, за все последнее время моего управления резидентством была лишь одна шифрованная телеграмма, которую та же группа «товарищей» принесла мне для расшифровки, с жаром ожидая сенсационных сообщений и разоблачений. Каково же было их разочарование, когда выяснилось, что министерство назначает драгомана резидентства в Бухаре Введенского вице-консулом в Коломбо. Министерство было уже осведомлено о двойной роли Введенского в Бухаре, его самостоятельных сношениях с эмиром, попытке контролировать всю деятельность резидентства и сочло нужным пресечь его связь с резидентством. Разумеется, никто не думал, что Введенский, человек с большим самомнением, амбициями и без предрассудков в сфере создания своего материального благополучия, удовлетворится скромным постом на Цейлоне и передаст в другие руки продовольственное дело в русских поселениях в Бухаре. В этом же и разочаровались «товарищи», которым Введенский объяснил свое новое назначение интригой резидентства, побуждающей его подать в отставку.
Как трудно было работать в обстановке вмешательства и угроз, видно хотя бы из следующего факта. В связи с младобухарским движением и связанными с ним волнениями в ханстве один предприниматель-ювелир «джедид» предъявил эмиру претензии на возмещение ему убытков ввиду разграбления его лавки. По выяснении ему было отказано в удовлетворении его ни на чем не основанных требований, и тогда он передал дело в руки самаркандского адвоката сомнительной репутации, резидента на час Чертова. Последний явился ко мне и с апломбом выразил уверенность, что, конечно, резидентство не оставит без авторитетной поддержки справедливых претензий его клиента к косному бухарскому правительству. Я пояснил Чертову, что дело «джедида» было всесторонне рассмотрено бухарскими властями, при которых резидентство и находится, и лучше всего может быть охарактеризовано как «ловля рыбы в мутной воде». Чертов пришел в негодование, намекнул на контрреволюционные тенденции резидентства и обещал доложить Совдепу. Я выразил удивление такому необычному ходу обычного судебного дела и предупредил его, что бухарское правительство будет оспаривать претензии, так как у меня уже была беседа с эмиром по этому вопросу и мы пришли к убеждению, что наилучшим выходом из затруднения будет передача интересов эмира по претензии жулика-«джедида» лучшему ташкентскому адвокату Рейсеру, приезда которого по делам вскоре ожидали в Бухаре. Через некоторое время Рейсер посетил меня и с удовольствием взялся за дело. Он не сомневался в успехе, зная темную репутацию Чертова, известного приемами запугивания и угроз со ссылкой на поддержку Совдепа.
Были и другие дела. Помню, например, как один статский советник, Попов, пытался при помощи Чертова путем угроз добиться получения горной концессии, которая была уже закреплена за другой, даже неизвестной резидентству, группой, едва-едва, впрочем, не пропустившей срок заявки.
ОКОНЧАНИЕ