В низовьях Аму: Путевые очерки. 13. Нукус. Чалпык. Ханский дворец. 14. Шейх-Абас-Али. Шурахан
Н. Н. Каразин. В низовьях Аму. Путевые очерки // Вестник Европы. 1875. № 2, 3.
Глава I. Глава II. Глава III. Главы IV, V, VI. Главы VII, VIII, IX, X. Главы XI, XII. Главы XIII, XIV.
Н. Каразин. Хивинская арба
XIII
В зарослях. - Кишлак Нукус. - Мост. - Объезд по случаю разлива вод. - Отдых на Арык-балыке. - Пески и арбы. - Ночлег. - Гора Чалпык с развалинами. - Медрессе Ходжи-Ниаза и его угрюмые обитатели. - Озеро Шейх-Джейли. - Привал. - Шейх-Джейлинские горы. - Бий-Базар и ханский дворец. - Дмитрий-ходжа и его сын. - Нечто о русских пленных по этому поводу.
Накануне отъезда я послал своего джигита на тот берег, в хивинский городок Ходжейли, купить двух лошадей под верх. Часов через шесть слуга мой возвратился с покупкою. Это были две очень порядочные лошадки, из которых одна даже довольно породистая; обе они стоили всего семьдесят рублей, с попонами и головными уборами… недорого!
Н. Каразин. Базар в Ходжейли
Мы выехали перед вечером, часов в шесть. Кавалькада состояла человек из двадцати казаков, одного офицера, и меня с своим джигитом. Иванов обещал догнать нас на втором переходе.
Багаж наш шел на двуколесных, тюркменских арбах, в одну лошадь; большею частью некоторые из них были и запряженные быками, тоже по одному в арбе… Эти приземистые, коренастые быки шли ходко, мало уступая лошадям в скорости, зато значительно превосходя в силе.
Узенькая дорога, вся изрытая колеями, выбитая, покрытая толстым слоем солонцеватой пыли, извивалась в густых чащах, кишивших комарами и мошками. Лошади фыркали и бесились, проходя этими чащами; всадники, завернувшись в кисейные шарфы, связавши рукава, чтобы в их обшлага не проползали эти несносные насекомые, ехали молча, угрюмо… Мы гнали лошадей, чтобы скорей пройти заросли и выбраться на более открытое место, где комаров сравнительно меньше, есть, по крайней мере, возможность легко дышать, освободившись от удушливых вуалей.
Влево желтеют какие-то высокие стены; я свернул туда, пробрался между двумя арыками и попал на обработанное поле, засеянное хлопком и джугарою… С большими усилиями, прыгая через канавы и продираясь сквозь колючую чащу естественных заборов, я добрался до этого здания. Это и был кишлак Нукус, верстах в десяти от нашего укрепления… Это был положительно довольно сильный, укрепленный форт, в котором маленькому гарнизону очень удобно защищаться от нападения вдесятеро сильнейшего неприятеля…
В тесном четырехугольном пространстве, окруженном стенами, было скучено до двадцати кибиток, вплотную одна к другой. Только пеший мог пробраться между этими кибитками. Все они были пусты - в одной только мелькнула белая рубаха испуганной моим появлением старухи. Все население кишлака было на работе в поле, и когда я выбрался оттуда, то сквозь зелень фруктовых деревьев и кустарников можно было заметить там и сям копошащиеся полуголые фигуры… Кто работал у чигирей, кто у шлюзов; женщины копались в земле, дети сновали точно зайцы, прячась в кусты и выглядывая оттуда любопытными глазёнками. Была самая жгучая рабочая пора, и потому все, что только способно было работать, дома не сидело.
Н. Каразин. Ученая экспедиция на Амударью. Кишлак Нукус. 1874
Вблизи русского лагеря каракалпаки не боялись появления тюркмен и работали спокойно, надеясь, что у них не отнимут уже плодов их тяжких усилий, не вытопчут конями полей, за которыми столько возни, столько колоссального труда, в продолжение не одного года, а целых десятилетий затраченного.
Поля хлопчатника сменялись рисовыми, те в свою очередь сменялись табачными плантациями; там и сям желтели поспевающие уже дыни на бакшах, и словно лес волновалась индийская конопля и джугари, - это красивое, полезнейшее растение центральной Азии.
Ни одного плуга, никакого приспособления; все одна и та же копотливая ручная работа - киркою и китменем, - работа на крохотных квадратных участках, тщательно размеренных, разобранных чуть ли не по вершкам, наблюдаемых так, как разве может огородник наблюдать за своими парниками.
Что же делать: борьба с природою - борьба тяжелая; то, что раз завоевано, бережется крепко, потому что, раз потеряв, земледелец не может уверенно рассчитывать, останется ли за ним второй раз победа.
Я догнал отряд и обоз в ту минуту, когда арбы переправлялись через довольно широкий арык по оригинальному мосту. Этот мост имел вид довольно крутой крыши на два ската: по одному скату поднимаются, по другому спускаются; гребень острый, - от спуска к подъёму перехода никакого, - разом. Все это держится на тонких, но часто вбитых сваях; все сооружение дрожит и трещит, и вот-вот готово обрушиться в арык, со всем, что ему доверилось.
Казаки не решались ехать через этот мост и предпочитали илистый и топкий брод, - где лошади вязли по брюхо, но арбы не могли бы пройти бродом и должны были рисковать.
Арбы перетаскивались по одной; все арбакеши хлопотали около очередной арбы, и, переправив ее, принимались за следующую.
На наше счастье - переправа обошлась совершенно благополучно, хотя заняла и немало времени.
- Нет, вот с орудиями мы недавно побились тут, - ну и было же работы! - сообщил мне казачий офицер при сем удобном случае.
Перейдя полосу обработанных полей, мы опять очутились в дикой чаще, опять окунулись в этот туман жужжащий и жалящий… Дорога пошла под гору; мы спускались к Арык-балыку, протоку, разлившемуся в сторону песков длинным заливом. Теперь время разлива воды, и нам пришлось объезжать этот залив, а в другое время его переходят вброд, на селение Назар-хан. Опять кончились заросли, пошли сыпучие песчаные барканы. Арбы подвигались с трудом, медленно; часто приходилось к ним припрягать казачьих лошадей… Мы подвигались вперед не более двух верст в час, и к полуночи, совершенно выбившись из сил, стали на отдых, - добравшись-таки до крайней точки объезда.
Несмотря на полога, несмотря на разложенные огни, - это был тяжелый, печальный ночлег, о котором даже вспоминать нет охоты.
С распухшими лицами, с руками, покрытыми пузырями, мы с рассветом тронулись далее, выбираясь на открытое место, где палящий зной и раскаленная, каменистая почва показались нам сравнительно раем.
Стали биваком, сварили чай, напились и отправились далее.
Н. Каразин. Гора Чалпык [с зороастрийской «башней молчания»] и медресе. 1874
Громадным голубоватым конусом рисовалась перед нами гора Чалпык. По мере приближения, ее очертания становились резче, - она желтела на освещенных сторонах, и на ее вершине обозначались контуры полуразрушенных, размытых дождем, обветрившихся стен старой крепости, происхождение которой древнее даже народных легенд здешнего края.
- Калмыки строили, - вот все, что мы могли узнать от ученейших туземцев.
- А когда и зачем, - добавляли они, - в наших книгах не сказано.
У подножья Чалпыка приютилось медрессе Ходжи-Ниаза; это было строение из жженого кирпича, с фронтоном в буддийском стиле и куполами в виде полушарий. Оно было удалено от всякого другого жилья, и здесь, на краю мертвой пустыни, расстилавшейся влево от дороги, оно было удобным приютом уединения и созерцания. Построенное, еще в конце прошедшего столетия, одним муллою Ходжи-Ниазом, здание это уцелело в тяжелые годы набегов и беспорядков. Тюркмены ограничивались только тем, что обирали святых отцов и их учеников, - не трогая их самих лично. Это медрессе, по своему уставу и назначению, соответствует нашим монастырям… Удалившиеся от света ходжи учат здесь Корану приходящих и принимают неофитов, желающих посвятить себя одинокой жизни…
Впрочем, поблизости, рядом с могилою самого Ходжи-Ниаза, стояла войлочная кибитка, где слышались женские голоса, стихнувшие при моем приближении.
Когда я подъехал к воротам медрессе, там, на каменных ступенях, сидели два совершенно седые старика, - они даже не взглянули на меня, не оборотили голов на топот моей лошади и на брязг оружия.
Я пожелал им благополучия и попросил воды; мне говорили, что во дворе медрессе есть родник с превосходною холодною водою, а пить хотелось страшно…
На мою просьбу последовало гробовое молчание - я повторил… то же молчание, та же неподвижность, словно это были не люди, а изваяния.
- Да что вы с ними толкуете, уж это народ такой - с ними нешто можно честью, подъехал ко мне казак… Погодите, я сейчас распоряжусь; у нас живо!
Он слез с лошади, закинул на луку седла поводья и хотел было войти во двор. Эта решительность вывела стариков из их оцепенения…
- Куда… постой! не ходи - я принесу сам, - поднялся один из них…
Я начал говорить мулле, что гостеприимство первая добродетель, что накормить голодного, а тем более напоить жаждущего путешественника прямая обязанность всякого хорошего человека, что и у них в Коране об этом сказано, а они плохо следуют ему, если молчанием отвечали на мою просьбу…
- Ты неверный, - ты враг наш - иди своею дорогою… - угрюмо отвечал старик. - Наш закон говорит: не прикасайся к гяуру…
- Ишь ты врет как, - заметил казак, - а деньги брать можно… Надысь господин полковник двадцать рублей им дал, небось взяли, даром что от неверного. Это по-вашему можно?..
- На, пей! - подошел с чашкою другой.
Это было сказано с такою ненавистью, сопровождалось таким злым взглядом из-под седых нависших ресниц, что я невольно подозрительно посмотрел на дно сосуда. Нет, вода чистая как стекло, все узоры, все трещины расписной чашки сквозят отчетливо… отхлебнул: - холодная, свежая такая, вкусная… Выпил чуть не всю чашку, бросил на ее дно немного серебряной мелочи - и поехал прочь от этого угрюмого, мрачного гнезда фанатизма и ненависти.
Вот они, враги, с которыми нам будет много возни, много борьбы, несравненно более тяжелой, чем борьба со всеми тюркменскими родами этого берега. Это враг внутренний, против которого наши скорострельные пушки и берданки недействительны - тут нужны иные силы, иное оружие.
Вдали синеет скалистый кряж Шейх-Джейлинских гор, влево - песчаные холмы, за ними пустыня, правее зеленая полоса аму-дарьинских берегов, светлая водная лента и, чуть-чуть заметная, волнистая линия противуположного берега. Оазис Нукуса и Назар-хана кончается, - мертвая местность подходит вплотную к берегам Аму; ее надо переехать, чтобы попасть в следующий оазис - Бий-базар, Шабас-Вали и Шурахан. Словно зеркало, обрамленное зеленою рамой, виднеется впереди озеро Шейх-Джейли, последняя вода этого оазиса, место нашего отдыха.
В час времени мы добрались до него и расположились веселым бивуаком. Прекрасная, отстоявшаяся вода, - купанье в ней, - ароматический чай, отсутствие комаров, словно боящихся этого близкого соседства с пустынею… Даже животные ободрились и весело ржали. Лошадей расседлали и пустили на траву, стреножив предварительно, быков тоже выпрягли…
- А к ночи опять налетят проклятые! - заметил со вздохом казачий офицер, и отравил этим замечанием все приятное расположение духа.
На этом привале нас догнал начальник Аму-Дарьинского отдела, сделавший верхом в один переход около семидесяти верст.
Лошади его конвоя были измучены; решено было здесь ночевать, а завтра, к вечеру, поспеть в Бий-базар. Туда был командирован джигит, чтобы нам выслали навстречу сменные арбы и заготовили в городе помещение.
__________
К полудню следующего дня наш отряд переходил горное плато́: - черная, словно покрытая углем почва была лишена всякой жизни, всякой растительности; только громадные ящерицы, в аршин длиною, изредка выглядывали из-за камней и неуклюже убирались прочь, заползая в зияющие трещины… кованые копыта лошадей звенели, словно шли по чему-то металлическому, арбы катились легко и мало отставали от всадников…
Над нами раскинулось небо - серое, мглистое, раскаленный воздух мутил его голубую бесконечность, оно словно спустилось ниже, словно надавило на эти угрюмые, угловатые очертания скалистых выступов…
Мы оставили арбы и пошли почти рысью, хотелось поскорее пройти эту неприветливую местность, производившую на нас впечатление могилы.
Вон, впереди, дорога оборвалась разом; ее продолжения не видно вовсе, там начинается спуск, - и снова перед нашими глазами зазеленел бесконечный горизонт, снова над головами раскинулось голубое небо.
У подножья гор мы нашли арбы, дожидавшиеся нас еще с утра, и старшину бий-базарского, выехавшего объявить, что помещение в бывшем ханском дворце готово.
Местность стала очень похожа на ту, что была в окрестностях Чимбая. Опять стал появляться народ, опять к нашему кортежу прибавлялись все новые и новые конные группы, и перед закатом солнца мы въехали в Бий-базар, в сопровождении самого многочисленного общества.
Кибитки для нас были расположены в саду бывшего ханского дворца, под тенью развесистого карагача, на берегу четырехугольного прудика, «хауза»; перед кибитками разостланы красивые хивинские ковры, и на них стояло множество блюд с вареным рисом, пловом, лепешками, дынями, недозрелым виноградом и опять с теми же неизбежными кувшинами с кислым айраном.
Бий-базар уже имеет совершенно другой характер, чем города-зимовки каракалпаков; здесь преобладающее население узбеки, и они придали своему городу физиономию вообще городов Средней Азии, с полным отсутствием кочевого элемента. Тесно скученные сакли, с замкнутыми дворами, обнесены стеною с зубцами, башнями и рвом, наполненным падалью и всевозможными нечистотами. Узкие, кривые улицы, без плана и всякого расчета, прорезывают город; в центре базар, по обыкновению крытый - вот вам и все описание города. И это описание безразлично годится почти для всякого азиатского города, с самыми незначительными только изменениями.
Зато бывший ханский дворец невольно останавливал на себе внимание. Его высокий фронтон с угловыми башенками, вырезными гребнями и узкими прорезами, выглядывал из-за деревьев окружающего его сада. Правда, что все это было сбито из одноцветной глины, все одинакового желтовато-серого цвета, но это не мешало общему впечатлению… Темная арка вела во внутренние дворы, где были помещения для жен, для прислуги, интимные сакли для самого владельца, но туда бы лучше не заглядывать. Все пусто, везде груды конского навоза, везде закопченные черные пятна от разложенных огней… Бывший дворец обратился в караван-сарай, куда заезжают с лошадьми и арбами.
Понятное дело, что мы очень были довольны помещением своим на чистом воздухе, под роскошными, ветвистыми деревьями, а не в этом дворце - караван-сарае.
Странная личность явилась к нам, раскланялась с Ивановым, как с старым знакомым, поздоровалась по-русски и, не дожидаясь приглашения, села на ковер и запустила в блюдо с виноградом свои руки.
Это был старик, с клинообразною седою бородкою, с слегка горбатым носом, в парчовой тюбетейке на гладко обритой голове и в шелковом зеленом халате. По типу, по манерам, это был кровный узбек, но по-русски он говорил довольно хорошо, и видимо щеголял этим знанием…
Это был Дмитрий-ходжа, о котором я еще прежде слышал довольно много интересного, теперь мне его пришлось увидать лично.
Лет сорок пять тому назад он был пойман туркменами в то время, когда рыбачил с своими товарищами у южного берега Каспийского моря. Всех рыбаков, связанных вместе цепью, привели в Хиву и распродали здесь поштучно.
Дмитрий тогда еще был совсем молодым парнем, понравился одному из приближенных хана и был куплен им за двадцать тиль, - около пятидесяти рублей. Через год он уже был фаворитом своего господина, а потом перешел и к самому хану, отцу ныне царствующего Сеид-Рахима. Ловкий плут сумел поддержать милость ханскую до тех пор, пока у него не отросла борода, затем роль его несколько изменилась; его уволили от должности, дав свободу, для чего он принял мусульманство и стал хивинским гражданином. Зная до тонкости все мышиные норки ханского дворца, все придворные интриги, все слабости хана и сильных мира сего, - он сделался ходатаем по делам и приобрел себе такую практику, что скоро стал богатым человеком. При вступлении на престол нынешнего хана, Дмитрий-ходжа поспешил представить ему сына своего, очень красивого мальчика, лет четырнадцати, который и занял место, подобное тому, что занимал когда-то его отец. Этим он еще более закрепил свои отношения во двору, - но тут разыгрались последние события, и Дмитрий-ходжа рассчитал, что около хана теперь менее выгодно жить, чем около русских. Он перебрался на нашу сторону и явился к генералу Кауфману в числе освобожденных пленных.
На предложение ехать обратно на родину, в один из поволжских городов, он наотрез отказался, и понятно - что ему делать в России, давно им забытой, когда тут у него и семья, и состояние, и связи?
Вообще, большинство русских, проживших в плену более пятнадцати лет, не желали возвращаться на родину… Может быть, здесь говорили новые привязанности, новые привычки, а может быть, и боязнь прежнего русского крепостного быта.
Сначала Иванов очень обласкал старика, но потом, убедившись, какой это плут и пройдоха, держал его в стороне, ни в чем ему не верил, хотя при встрече здоровался по-приятельски.
Дмитрий-ходжа, однако, понял, что здесь ему уже не играть той роли, что прежде, при хане; он сильно приуныл и повесил голову… Он даже и здесь пустил вперед своего сына, но, потерпев фиаско, ограничился только тем, что всегда возил его с собою и одевал в яркие красные халаты.
Старик сидел у нас целый вечер, читал нам наизусть множество старообрядских молитв, сохранившихся еще в его памяти, рассказывал эпизоды из священного писания, - все с тою целью, чтоб разуверить нас в том, что он «будто бы, как говорят злые люди, принял мусульманство»; наконец его прогнали и он ушел, обещав завтра непременно явиться вновь и привести с собою своего красавца-сына.
Уже было довольно поздно; свечи в бумажных фонарях оплывали и тухли. Мы разбили, больше по привычке, свои полога и полезли в них спать до следующего утра, - до подъема снова в дорогу.
XIV
Шабас-Вали. - Развалины старой крепости. - Минарет. - Отдых в ханских садах. - Встреча на границе Шураханского района. - Слободка Петрово-Александровская. - Укрепление.
Оставив арбы идти самим собою, с той скоростью, которая для них возможна, мы выехали налегке, рассчитывая к полудню, к самой жаре, дойти до Шабас-Вали, отдохнуть там, и с вечернею прохладою тронуться в путь, а к ночи прибыть на место, в Шурахан.
Скучная, однообразная дорога тянулась перед нами. Издали виднелись, с правой стороны больше, длинные ряды тополей и темные группы карагачей. Обработанные пространства встречались редко, местами дорогу пересекали песчаные наносы; полуразрушенные сакли и засыпанные, безводные арыки свидетельствовали о том, что было время, когда все это пространство цвело и зеленело, когда кипучая жизнь царствовала здесь, на этих пустырях, от вида которых в настоящую минуту даже сердце тоскливо сжимается и пропадает веселое состояние духа.
Словно тонкая, светлая черточка, виднелось на горизонте какое-то строение.
- Это Шабас-Вали, минарет тамошний, - указал нагайкою Иванов, - до него верст двадцать, а виден как на ладони…
Часа через три скорой езды - мы подъезжали уже в стенам города. То, что казалось нам городом издали, оказалось громадными грудами развалившихся стен. Эти развалины заметно охватывали обширное четырехугольное пространство, в исходящем угле которого возвышалась высокая башня в виде длинного, усеченного конуса; снизу эта башня подмыта дождевою водою; одна сторона совсем обрушилась, до такой степени, что страшно даже глядеть на нее: так и кажется, что вот-вот рухнет этот колосс и засыплет дорогу своими обломками.
Н. Каразин. Городище Шейх-Аббас-Вели. Минарет. 1874
Узкие черные окна, превратившиеся в настоящее время в длинные трещины, зияли на гладкой поверхности стен, вершина, должно быть, была нарезана зубцами, но теперь осыпалась и торчит вверх остроконечным обломком…
Не дорожат туземцы нисколько этими развалинами, свидетелями седой древности. Азиаты вообще без внимания относятся к памятникам старины, хотя бы с этими памятниками соединены были религиозные воспоминания. Ярким примером этого небрежения служат Тимуровы постройки в Самарканде, оставленные без всякого присмотра и ремонта… Ходят смутные предания, что крепость Шабас-Вали была построена еще аборигенами страны, до прихода мусульманских завоевателей, значит, до Тамерлана; насколько эти предания верны, предоставляю судить и проверять археологам и историкам; я же, как скромный художник, только любовался этими оригинальными, угловатыми линиями желтых развалин, так отчетливо рисующимися на темной синеве южного неба.
Город нынешний лежит влево от дороги, и совершенно теряется в массах садов, его окружающих. Этот город совершенное повторение Бий-базара. Дорога не шла через него, и я из любопытства, простительного туристу, свернул с дороги и въехал в темную арку его приземистых ворот.
Помесив вонючую грязь ногами моей лошади, заглянув в ту и другую лавочку базара, купив кое-что из местных произведений, я выбрался на свежий воздух и приехал к месту привала, когда уже все лежали врастяжку на коврах, а лошадей наших проваживали местные джигиты.
Бивуак был расположен в саду Мат-Ниаза, одного из полководцев хана в прошедшую войну. Сам хозяин сохранил на него право собственности, и наведывается иногда сюда летом, хотя бо́льшую часть года живет на левом берегу, в своем хивинском доме.
Этот сад был превосходно обработан и тщательно поддерживался; на всем была видна заботливая, хозяйская рука, и эта масса яркой, разнокалиберной зелени, эти дорожки, тщательно укатанные и посыпанные песком, эти арыки, расчищенные, с проточною водою, - пруд посредине - все производило на глаз такое приятное впечатление, что отдых здесь был одним из комфортабельнейших отдыхов.
Выбрались мы отсюда, как и предполагали, вечером - нам оставалось всего часа четыре пути и мы рассчитывали прибыть в Шурахан еще засветло; так бы оно и вышло, если бы нас не задержала на пути официальная встреча, подготовленная начальником Шураханского района, на его границе.
Пока тянулась вся эта церемония, а потом питье чая с европейскою уже обстановкою, времени прошло довольно-таки, - и уже было совершенно темно, когда мы переваливались через последнюю песчаную косу, подходящую почти под самые стены русского укрепления…
- Посмотрите, - сказал кто-то рядом со мною, - вон там, видите, это наше кладбище!…
Влево, на вершине одного из песчаных бугров, чернели знакомые силуэты крестов - их было-таки достаточно; за один год даже слишком…
- Рыть легко, песок мягкий, - глубоко рыть можно, - говорил мне сосед. - Оно точно, что носить далеко, пожалуй, с версту будет…
Впереди вспыхивало зарево, мелькали огни… виднелась улица, по которой сновал народ… Окна сакель выходили на улицу и светились издали правильными четырехугольниками, а на них чернели крестообразные перекладины рам… Русская речь преобладала над азиатским гомоном - слышались даже женские голоса, и тоже русские - какой-то детский голос орал на всю улицу: «Ма-а-мка!..»
Вот и первое русское поселение на Аму-Дарье, зародыш, быть может, наших будущих городов и сел.
Несколько семейств женатых солдат поместились здесь, под защитой крепостных валов и русских пушек; к этим саклям пристроились маркитанты и кое-кто из туземцев, и основалась, таким образом, новая слободка, - названная Петрово-Александровскою.
За нею виднелись темные стены самого укрепления, из-за стены выглядывали длинные ряды тополей, коньки барачных крыш, над воротами торчал силуэт часового.
- Кто едет? стой, что́ отзыв? - несся оттуда обычный оклик.
Мы сошли с лошадей и вошли в ворота уже пешком… В воротах толпились офицеры, командиры отдельных частей, с рапортами…
Наше путешествие по Аму окончилось; теперь предстоят новые работы, новые исследования. А там, обратный путь, напрямик, безводными степями Кызыл-Кум.
См. также: А. М. Никольский. В стране глины и песку.
Ссылки на другие произведения Н. Н. Каразина: https://rus-turk.livejournal.com/537572.html
Глава I. Глава II. Глава III. Главы IV, V, VI. Главы VII, VIII, IX, X. Главы XI, XII. Главы XIII, XIV.
Н. Каразин. Хивинская арба
XIII
В зарослях. - Кишлак Нукус. - Мост. - Объезд по случаю разлива вод. - Отдых на Арык-балыке. - Пески и арбы. - Ночлег. - Гора Чалпык с развалинами. - Медрессе Ходжи-Ниаза и его угрюмые обитатели. - Озеро Шейх-Джейли. - Привал. - Шейх-Джейлинские горы. - Бий-Базар и ханский дворец. - Дмитрий-ходжа и его сын. - Нечто о русских пленных по этому поводу.
Накануне отъезда я послал своего джигита на тот берег, в хивинский городок Ходжейли, купить двух лошадей под верх. Часов через шесть слуга мой возвратился с покупкою. Это были две очень порядочные лошадки, из которых одна даже довольно породистая; обе они стоили всего семьдесят рублей, с попонами и головными уборами… недорого!
Н. Каразин. Базар в Ходжейли
Мы выехали перед вечером, часов в шесть. Кавалькада состояла человек из двадцати казаков, одного офицера, и меня с своим джигитом. Иванов обещал догнать нас на втором переходе.
Багаж наш шел на двуколесных, тюркменских арбах, в одну лошадь; большею частью некоторые из них были и запряженные быками, тоже по одному в арбе… Эти приземистые, коренастые быки шли ходко, мало уступая лошадям в скорости, зато значительно превосходя в силе.
Узенькая дорога, вся изрытая колеями, выбитая, покрытая толстым слоем солонцеватой пыли, извивалась в густых чащах, кишивших комарами и мошками. Лошади фыркали и бесились, проходя этими чащами; всадники, завернувшись в кисейные шарфы, связавши рукава, чтобы в их обшлага не проползали эти несносные насекомые, ехали молча, угрюмо… Мы гнали лошадей, чтобы скорей пройти заросли и выбраться на более открытое место, где комаров сравнительно меньше, есть, по крайней мере, возможность легко дышать, освободившись от удушливых вуалей.
Влево желтеют какие-то высокие стены; я свернул туда, пробрался между двумя арыками и попал на обработанное поле, засеянное хлопком и джугарою… С большими усилиями, прыгая через канавы и продираясь сквозь колючую чащу естественных заборов, я добрался до этого здания. Это и был кишлак Нукус, верстах в десяти от нашего укрепления… Это был положительно довольно сильный, укрепленный форт, в котором маленькому гарнизону очень удобно защищаться от нападения вдесятеро сильнейшего неприятеля…
В тесном четырехугольном пространстве, окруженном стенами, было скучено до двадцати кибиток, вплотную одна к другой. Только пеший мог пробраться между этими кибитками. Все они были пусты - в одной только мелькнула белая рубаха испуганной моим появлением старухи. Все население кишлака было на работе в поле, и когда я выбрался оттуда, то сквозь зелень фруктовых деревьев и кустарников можно было заметить там и сям копошащиеся полуголые фигуры… Кто работал у чигирей, кто у шлюзов; женщины копались в земле, дети сновали точно зайцы, прячась в кусты и выглядывая оттуда любопытными глазёнками. Была самая жгучая рабочая пора, и потому все, что только способно было работать, дома не сидело.
Н. Каразин. Ученая экспедиция на Амударью. Кишлак Нукус. 1874
Вблизи русского лагеря каракалпаки не боялись появления тюркмен и работали спокойно, надеясь, что у них не отнимут уже плодов их тяжких усилий, не вытопчут конями полей, за которыми столько возни, столько колоссального труда, в продолжение не одного года, а целых десятилетий затраченного.
Поля хлопчатника сменялись рисовыми, те в свою очередь сменялись табачными плантациями; там и сям желтели поспевающие уже дыни на бакшах, и словно лес волновалась индийская конопля и джугари, - это красивое, полезнейшее растение центральной Азии.
Ни одного плуга, никакого приспособления; все одна и та же копотливая ручная работа - киркою и китменем, - работа на крохотных квадратных участках, тщательно размеренных, разобранных чуть ли не по вершкам, наблюдаемых так, как разве может огородник наблюдать за своими парниками.
Что же делать: борьба с природою - борьба тяжелая; то, что раз завоевано, бережется крепко, потому что, раз потеряв, земледелец не может уверенно рассчитывать, останется ли за ним второй раз победа.
Я догнал отряд и обоз в ту минуту, когда арбы переправлялись через довольно широкий арык по оригинальному мосту. Этот мост имел вид довольно крутой крыши на два ската: по одному скату поднимаются, по другому спускаются; гребень острый, - от спуска к подъёму перехода никакого, - разом. Все это держится на тонких, но часто вбитых сваях; все сооружение дрожит и трещит, и вот-вот готово обрушиться в арык, со всем, что ему доверилось.
Казаки не решались ехать через этот мост и предпочитали илистый и топкий брод, - где лошади вязли по брюхо, но арбы не могли бы пройти бродом и должны были рисковать.
Арбы перетаскивались по одной; все арбакеши хлопотали около очередной арбы, и, переправив ее, принимались за следующую.
На наше счастье - переправа обошлась совершенно благополучно, хотя заняла и немало времени.
- Нет, вот с орудиями мы недавно побились тут, - ну и было же работы! - сообщил мне казачий офицер при сем удобном случае.
Перейдя полосу обработанных полей, мы опять очутились в дикой чаще, опять окунулись в этот туман жужжащий и жалящий… Дорога пошла под гору; мы спускались к Арык-балыку, протоку, разлившемуся в сторону песков длинным заливом. Теперь время разлива воды, и нам пришлось объезжать этот залив, а в другое время его переходят вброд, на селение Назар-хан. Опять кончились заросли, пошли сыпучие песчаные барканы. Арбы подвигались с трудом, медленно; часто приходилось к ним припрягать казачьих лошадей… Мы подвигались вперед не более двух верст в час, и к полуночи, совершенно выбившись из сил, стали на отдых, - добравшись-таки до крайней точки объезда.
Несмотря на полога, несмотря на разложенные огни, - это был тяжелый, печальный ночлег, о котором даже вспоминать нет охоты.
С распухшими лицами, с руками, покрытыми пузырями, мы с рассветом тронулись далее, выбираясь на открытое место, где палящий зной и раскаленная, каменистая почва показались нам сравнительно раем.
Стали биваком, сварили чай, напились и отправились далее.
Н. Каразин. Гора Чалпык [с зороастрийской «башней молчания»] и медресе. 1874
Громадным голубоватым конусом рисовалась перед нами гора Чалпык. По мере приближения, ее очертания становились резче, - она желтела на освещенных сторонах, и на ее вершине обозначались контуры полуразрушенных, размытых дождем, обветрившихся стен старой крепости, происхождение которой древнее даже народных легенд здешнего края.
- Калмыки строили, - вот все, что мы могли узнать от ученейших туземцев.
- А когда и зачем, - добавляли они, - в наших книгах не сказано.
У подножья Чалпыка приютилось медрессе Ходжи-Ниаза; это было строение из жженого кирпича, с фронтоном в буддийском стиле и куполами в виде полушарий. Оно было удалено от всякого другого жилья, и здесь, на краю мертвой пустыни, расстилавшейся влево от дороги, оно было удобным приютом уединения и созерцания. Построенное, еще в конце прошедшего столетия, одним муллою Ходжи-Ниазом, здание это уцелело в тяжелые годы набегов и беспорядков. Тюркмены ограничивались только тем, что обирали святых отцов и их учеников, - не трогая их самих лично. Это медрессе, по своему уставу и назначению, соответствует нашим монастырям… Удалившиеся от света ходжи учат здесь Корану приходящих и принимают неофитов, желающих посвятить себя одинокой жизни…
Впрочем, поблизости, рядом с могилою самого Ходжи-Ниаза, стояла войлочная кибитка, где слышались женские голоса, стихнувшие при моем приближении.
Когда я подъехал к воротам медрессе, там, на каменных ступенях, сидели два совершенно седые старика, - они даже не взглянули на меня, не оборотили голов на топот моей лошади и на брязг оружия.
Я пожелал им благополучия и попросил воды; мне говорили, что во дворе медрессе есть родник с превосходною холодною водою, а пить хотелось страшно…
На мою просьбу последовало гробовое молчание - я повторил… то же молчание, та же неподвижность, словно это были не люди, а изваяния.
- Да что вы с ними толкуете, уж это народ такой - с ними нешто можно честью, подъехал ко мне казак… Погодите, я сейчас распоряжусь; у нас живо!
Он слез с лошади, закинул на луку седла поводья и хотел было войти во двор. Эта решительность вывела стариков из их оцепенения…
- Куда… постой! не ходи - я принесу сам, - поднялся один из них…
Я начал говорить мулле, что гостеприимство первая добродетель, что накормить голодного, а тем более напоить жаждущего путешественника прямая обязанность всякого хорошего человека, что и у них в Коране об этом сказано, а они плохо следуют ему, если молчанием отвечали на мою просьбу…
- Ты неверный, - ты враг наш - иди своею дорогою… - угрюмо отвечал старик. - Наш закон говорит: не прикасайся к гяуру…
- Ишь ты врет как, - заметил казак, - а деньги брать можно… Надысь господин полковник двадцать рублей им дал, небось взяли, даром что от неверного. Это по-вашему можно?..
- На, пей! - подошел с чашкою другой.
Это было сказано с такою ненавистью, сопровождалось таким злым взглядом из-под седых нависших ресниц, что я невольно подозрительно посмотрел на дно сосуда. Нет, вода чистая как стекло, все узоры, все трещины расписной чашки сквозят отчетливо… отхлебнул: - холодная, свежая такая, вкусная… Выпил чуть не всю чашку, бросил на ее дно немного серебряной мелочи - и поехал прочь от этого угрюмого, мрачного гнезда фанатизма и ненависти.
Вот они, враги, с которыми нам будет много возни, много борьбы, несравненно более тяжелой, чем борьба со всеми тюркменскими родами этого берега. Это враг внутренний, против которого наши скорострельные пушки и берданки недействительны - тут нужны иные силы, иное оружие.
Вдали синеет скалистый кряж Шейх-Джейлинских гор, влево - песчаные холмы, за ними пустыня, правее зеленая полоса аму-дарьинских берегов, светлая водная лента и, чуть-чуть заметная, волнистая линия противуположного берега. Оазис Нукуса и Назар-хана кончается, - мертвая местность подходит вплотную к берегам Аму; ее надо переехать, чтобы попасть в следующий оазис - Бий-базар, Шабас-Вали и Шурахан. Словно зеркало, обрамленное зеленою рамой, виднеется впереди озеро Шейх-Джейли, последняя вода этого оазиса, место нашего отдыха.
В час времени мы добрались до него и расположились веселым бивуаком. Прекрасная, отстоявшаяся вода, - купанье в ней, - ароматический чай, отсутствие комаров, словно боящихся этого близкого соседства с пустынею… Даже животные ободрились и весело ржали. Лошадей расседлали и пустили на траву, стреножив предварительно, быков тоже выпрягли…
- А к ночи опять налетят проклятые! - заметил со вздохом казачий офицер, и отравил этим замечанием все приятное расположение духа.
На этом привале нас догнал начальник Аму-Дарьинского отдела, сделавший верхом в один переход около семидесяти верст.
Лошади его конвоя были измучены; решено было здесь ночевать, а завтра, к вечеру, поспеть в Бий-базар. Туда был командирован джигит, чтобы нам выслали навстречу сменные арбы и заготовили в городе помещение.
__________
К полудню следующего дня наш отряд переходил горное плато́: - черная, словно покрытая углем почва была лишена всякой жизни, всякой растительности; только громадные ящерицы, в аршин длиною, изредка выглядывали из-за камней и неуклюже убирались прочь, заползая в зияющие трещины… кованые копыта лошадей звенели, словно шли по чему-то металлическому, арбы катились легко и мало отставали от всадников…
Над нами раскинулось небо - серое, мглистое, раскаленный воздух мутил его голубую бесконечность, оно словно спустилось ниже, словно надавило на эти угрюмые, угловатые очертания скалистых выступов…
Мы оставили арбы и пошли почти рысью, хотелось поскорее пройти эту неприветливую местность, производившую на нас впечатление могилы.
Вон, впереди, дорога оборвалась разом; ее продолжения не видно вовсе, там начинается спуск, - и снова перед нашими глазами зазеленел бесконечный горизонт, снова над головами раскинулось голубое небо.
У подножья гор мы нашли арбы, дожидавшиеся нас еще с утра, и старшину бий-базарского, выехавшего объявить, что помещение в бывшем ханском дворце готово.
Местность стала очень похожа на ту, что была в окрестностях Чимбая. Опять стал появляться народ, опять к нашему кортежу прибавлялись все новые и новые конные группы, и перед закатом солнца мы въехали в Бий-базар, в сопровождении самого многочисленного общества.
Кибитки для нас были расположены в саду бывшего ханского дворца, под тенью развесистого карагача, на берегу четырехугольного прудика, «хауза»; перед кибитками разостланы красивые хивинские ковры, и на них стояло множество блюд с вареным рисом, пловом, лепешками, дынями, недозрелым виноградом и опять с теми же неизбежными кувшинами с кислым айраном.
Бий-базар уже имеет совершенно другой характер, чем города-зимовки каракалпаков; здесь преобладающее население узбеки, и они придали своему городу физиономию вообще городов Средней Азии, с полным отсутствием кочевого элемента. Тесно скученные сакли, с замкнутыми дворами, обнесены стеною с зубцами, башнями и рвом, наполненным падалью и всевозможными нечистотами. Узкие, кривые улицы, без плана и всякого расчета, прорезывают город; в центре базар, по обыкновению крытый - вот вам и все описание города. И это описание безразлично годится почти для всякого азиатского города, с самыми незначительными только изменениями.
Зато бывший ханский дворец невольно останавливал на себе внимание. Его высокий фронтон с угловыми башенками, вырезными гребнями и узкими прорезами, выглядывал из-за деревьев окружающего его сада. Правда, что все это было сбито из одноцветной глины, все одинакового желтовато-серого цвета, но это не мешало общему впечатлению… Темная арка вела во внутренние дворы, где были помещения для жен, для прислуги, интимные сакли для самого владельца, но туда бы лучше не заглядывать. Все пусто, везде груды конского навоза, везде закопченные черные пятна от разложенных огней… Бывший дворец обратился в караван-сарай, куда заезжают с лошадьми и арбами.
Понятное дело, что мы очень были довольны помещением своим на чистом воздухе, под роскошными, ветвистыми деревьями, а не в этом дворце - караван-сарае.
Странная личность явилась к нам, раскланялась с Ивановым, как с старым знакомым, поздоровалась по-русски и, не дожидаясь приглашения, села на ковер и запустила в блюдо с виноградом свои руки.
Это был старик, с клинообразною седою бородкою, с слегка горбатым носом, в парчовой тюбетейке на гладко обритой голове и в шелковом зеленом халате. По типу, по манерам, это был кровный узбек, но по-русски он говорил довольно хорошо, и видимо щеголял этим знанием…
Это был Дмитрий-ходжа, о котором я еще прежде слышал довольно много интересного, теперь мне его пришлось увидать лично.
Лет сорок пять тому назад он был пойман туркменами в то время, когда рыбачил с своими товарищами у южного берега Каспийского моря. Всех рыбаков, связанных вместе цепью, привели в Хиву и распродали здесь поштучно.
Дмитрий тогда еще был совсем молодым парнем, понравился одному из приближенных хана и был куплен им за двадцать тиль, - около пятидесяти рублей. Через год он уже был фаворитом своего господина, а потом перешел и к самому хану, отцу ныне царствующего Сеид-Рахима. Ловкий плут сумел поддержать милость ханскую до тех пор, пока у него не отросла борода, затем роль его несколько изменилась; его уволили от должности, дав свободу, для чего он принял мусульманство и стал хивинским гражданином. Зная до тонкости все мышиные норки ханского дворца, все придворные интриги, все слабости хана и сильных мира сего, - он сделался ходатаем по делам и приобрел себе такую практику, что скоро стал богатым человеком. При вступлении на престол нынешнего хана, Дмитрий-ходжа поспешил представить ему сына своего, очень красивого мальчика, лет четырнадцати, который и занял место, подобное тому, что занимал когда-то его отец. Этим он еще более закрепил свои отношения во двору, - но тут разыгрались последние события, и Дмитрий-ходжа рассчитал, что около хана теперь менее выгодно жить, чем около русских. Он перебрался на нашу сторону и явился к генералу Кауфману в числе освобожденных пленных.
На предложение ехать обратно на родину, в один из поволжских городов, он наотрез отказался, и понятно - что ему делать в России, давно им забытой, когда тут у него и семья, и состояние, и связи?
Вообще, большинство русских, проживших в плену более пятнадцати лет, не желали возвращаться на родину… Может быть, здесь говорили новые привязанности, новые привычки, а может быть, и боязнь прежнего русского крепостного быта.
Сначала Иванов очень обласкал старика, но потом, убедившись, какой это плут и пройдоха, держал его в стороне, ни в чем ему не верил, хотя при встрече здоровался по-приятельски.
Дмитрий-ходжа, однако, понял, что здесь ему уже не играть той роли, что прежде, при хане; он сильно приуныл и повесил голову… Он даже и здесь пустил вперед своего сына, но, потерпев фиаско, ограничился только тем, что всегда возил его с собою и одевал в яркие красные халаты.
Старик сидел у нас целый вечер, читал нам наизусть множество старообрядских молитв, сохранившихся еще в его памяти, рассказывал эпизоды из священного писания, - все с тою целью, чтоб разуверить нас в том, что он «будто бы, как говорят злые люди, принял мусульманство»; наконец его прогнали и он ушел, обещав завтра непременно явиться вновь и привести с собою своего красавца-сына.
Уже было довольно поздно; свечи в бумажных фонарях оплывали и тухли. Мы разбили, больше по привычке, свои полога и полезли в них спать до следующего утра, - до подъема снова в дорогу.
XIV
Шабас-Вали. - Развалины старой крепости. - Минарет. - Отдых в ханских садах. - Встреча на границе Шураханского района. - Слободка Петрово-Александровская. - Укрепление.
Оставив арбы идти самим собою, с той скоростью, которая для них возможна, мы выехали налегке, рассчитывая к полудню, к самой жаре, дойти до Шабас-Вали, отдохнуть там, и с вечернею прохладою тронуться в путь, а к ночи прибыть на место, в Шурахан.
Скучная, однообразная дорога тянулась перед нами. Издали виднелись, с правой стороны больше, длинные ряды тополей и темные группы карагачей. Обработанные пространства встречались редко, местами дорогу пересекали песчаные наносы; полуразрушенные сакли и засыпанные, безводные арыки свидетельствовали о том, что было время, когда все это пространство цвело и зеленело, когда кипучая жизнь царствовала здесь, на этих пустырях, от вида которых в настоящую минуту даже сердце тоскливо сжимается и пропадает веселое состояние духа.
Словно тонкая, светлая черточка, виднелось на горизонте какое-то строение.
- Это Шабас-Вали, минарет тамошний, - указал нагайкою Иванов, - до него верст двадцать, а виден как на ладони…
Часа через три скорой езды - мы подъезжали уже в стенам города. То, что казалось нам городом издали, оказалось громадными грудами развалившихся стен. Эти развалины заметно охватывали обширное четырехугольное пространство, в исходящем угле которого возвышалась высокая башня в виде длинного, усеченного конуса; снизу эта башня подмыта дождевою водою; одна сторона совсем обрушилась, до такой степени, что страшно даже глядеть на нее: так и кажется, что вот-вот рухнет этот колосс и засыплет дорогу своими обломками.
Н. Каразин. Городище Шейх-Аббас-Вели. Минарет. 1874
Узкие черные окна, превратившиеся в настоящее время в длинные трещины, зияли на гладкой поверхности стен, вершина, должно быть, была нарезана зубцами, но теперь осыпалась и торчит вверх остроконечным обломком…
Не дорожат туземцы нисколько этими развалинами, свидетелями седой древности. Азиаты вообще без внимания относятся к памятникам старины, хотя бы с этими памятниками соединены были религиозные воспоминания. Ярким примером этого небрежения служат Тимуровы постройки в Самарканде, оставленные без всякого присмотра и ремонта… Ходят смутные предания, что крепость Шабас-Вали была построена еще аборигенами страны, до прихода мусульманских завоевателей, значит, до Тамерлана; насколько эти предания верны, предоставляю судить и проверять археологам и историкам; я же, как скромный художник, только любовался этими оригинальными, угловатыми линиями желтых развалин, так отчетливо рисующимися на темной синеве южного неба.
Город нынешний лежит влево от дороги, и совершенно теряется в массах садов, его окружающих. Этот город совершенное повторение Бий-базара. Дорога не шла через него, и я из любопытства, простительного туристу, свернул с дороги и въехал в темную арку его приземистых ворот.
Помесив вонючую грязь ногами моей лошади, заглянув в ту и другую лавочку базара, купив кое-что из местных произведений, я выбрался на свежий воздух и приехал к месту привала, когда уже все лежали врастяжку на коврах, а лошадей наших проваживали местные джигиты.
Бивуак был расположен в саду Мат-Ниаза, одного из полководцев хана в прошедшую войну. Сам хозяин сохранил на него право собственности, и наведывается иногда сюда летом, хотя бо́льшую часть года живет на левом берегу, в своем хивинском доме.
Этот сад был превосходно обработан и тщательно поддерживался; на всем была видна заботливая, хозяйская рука, и эта масса яркой, разнокалиберной зелени, эти дорожки, тщательно укатанные и посыпанные песком, эти арыки, расчищенные, с проточною водою, - пруд посредине - все производило на глаз такое приятное впечатление, что отдых здесь был одним из комфортабельнейших отдыхов.
Выбрались мы отсюда, как и предполагали, вечером - нам оставалось всего часа четыре пути и мы рассчитывали прибыть в Шурахан еще засветло; так бы оно и вышло, если бы нас не задержала на пути официальная встреча, подготовленная начальником Шураханского района, на его границе.
Пока тянулась вся эта церемония, а потом питье чая с европейскою уже обстановкою, времени прошло довольно-таки, - и уже было совершенно темно, когда мы переваливались через последнюю песчаную косу, подходящую почти под самые стены русского укрепления…
- Посмотрите, - сказал кто-то рядом со мною, - вон там, видите, это наше кладбище!…
Влево, на вершине одного из песчаных бугров, чернели знакомые силуэты крестов - их было-таки достаточно; за один год даже слишком…
- Рыть легко, песок мягкий, - глубоко рыть можно, - говорил мне сосед. - Оно точно, что носить далеко, пожалуй, с версту будет…
Впереди вспыхивало зарево, мелькали огни… виднелась улица, по которой сновал народ… Окна сакель выходили на улицу и светились издали правильными четырехугольниками, а на них чернели крестообразные перекладины рам… Русская речь преобладала над азиатским гомоном - слышались даже женские голоса, и тоже русские - какой-то детский голос орал на всю улицу: «Ма-а-мка!..»
Вот и первое русское поселение на Аму-Дарье, зародыш, быть может, наших будущих городов и сел.
Несколько семейств женатых солдат поместились здесь, под защитой крепостных валов и русских пушек; к этим саклям пристроились маркитанты и кое-кто из туземцев, и основалась, таким образом, новая слободка, - названная Петрово-Александровскою.
За нею виднелись темные стены самого укрепления, из-за стены выглядывали длинные ряды тополей, коньки барачных крыш, над воротами торчал силуэт часового.
- Кто едет? стой, что́ отзыв? - несся оттуда обычный оклик.
Мы сошли с лошадей и вошли в ворота уже пешком… В воротах толпились офицеры, командиры отдельных частей, с рапортами…
Наше путешествие по Аму окончилось; теперь предстоят новые работы, новые исследования. А там, обратный путь, напрямик, безводными степями Кызыл-Кум.
См. также: А. М. Никольский. В стране глины и песку.
Ссылки на другие произведения Н. Н. Каразина: https://rus-turk.livejournal.com/537572.html