Откуда есть пошли Пишпек и Алматы. 6. Открытие переговоров. Наши предложения по линии границы
И. Ф. Бабков. Воспоминания о моей службе в Западной Сибири. 1859-1875 г. Разграничение с Западным Китаем 1869 г. - СПб., 1912.
Начало: 1. Занятие Заилийского края и Зачуйская экспедиция
Предыдущая часть: 5. «Неправильный взгляд на дело»
Следующая часть: 7. «Владение Зайсаном составляет для нас насущную потребность»
Ворота Чугучака. 1909
Местом свидания моего с генеральным консулом в Кульдже И. И. Захаровым, как упомянуто выше, было избрано Коксуйское казачье поселение. Здесь, на этой далекой окраине России, у самого преддверья китайской границы, я в первый раз встретился с И. И. Захаровым, который в то время уже пользовался вполне заслуженною известностью нашего ученого-синолога. Предо мной был человек среднего роста, плотного, коренастого сложения, бывший, по-видимому, в полном расцвете сил и здоровья. Его загорелое лицо, с умными и проницательными глазами, внушало доверие, хотя, присмотревшись к этим глазам, нельзя было не заметить в них тонкого, так сказать, дипломатического оттенка. Двадцатилетнее пребывание в Китае, по-видимому, сильно повлияло на И. И. Захарова и наложило на него какой-то особый отпечаток. Его осанка, манера держать себя, приемы и походка - все изобличало чистокровного китайца, одетого в европейский костюм.
И. И. Захаров превосходно знал китайский, а в особенности маньчжурский язык, и владел ими в совершенстве. Знание языка, составляющее, как известно, могущественное средство для изучения страны и ее обитателей, доставило И. И. Захарову возможность вполне ознакомиться с Китаем, а в особенности с западными провинциями Срединного государства. Занимая трудную и ответственную должность генерального консула в Кульдже, И. И. Захаров, во все время своей службы там, с достоинством поддерживал русское знамя.
При переговорах же с китайцами в 1858-м году, по поводу сожжения ими нашей Чугучакской фактории, И. И. Захаров выказал себя сведущим и способным дипломатом по китайским делам. По заключенному им договору с китайцами, они обязались уплатить нам за сожжение нашей фактории 300 т. рублей. Сумма эта была уплачена чаем, который был доставлен полностью в нашу Чугучакскую факторию, вновь отстроенную при консуле К. А. Скачкове.
С первого дня моего знакомства с И. И. Захаровым между нами установились дружеские отношения, которые не прерывались почти до самой его кончины в 1885-м году. По окончании чугучакских переговоров, когда И. И. Захаров уехал в Петербург, мы часто переписывались. Во все время пребывания моего в Коксуйском поселении, я ежедневно совещался с И. И. Захаровым по делу предстоящего разграничения с Западным Китаем. Этот обмен мнений и продолжительный беседы наши о Китае и китайцах были для меня в высшей степени полезны и поучительны. В этом отношении, я встретил со стороны И. И. Захарова такое же участье и внимание, какое было оказано мне в прошлом году К. А. Скачковым. Разница была только та, что указания Захарова были более практичны, нежели Скачкова, имевшие, так сказать, теоретический оттенок. Как дипломата я ставлю Захарова выше К. А. Скачкова. Захаров был активный дипломат, который шел прямо и решительно к намеченной цели. Дипломатия Скачкова была более пассивная. Он действовал осторожно и осмотрительно, взвешивая и обдумывая каждый шаг и стараясь достигнуть целей путем миролюбивых соглашений.
Выбор, сделанный Министерством иностранных дел, этих способных лиц, вполне знакомых с китайцами и их языком, на столь трудные и ответственные должности консулов в Китае, должно признать в высшей степени удачным. Оба они были достойными представителями России в Западном Китае, честно оберегали ее интересы и пользовались общим уважением местных китайских властей. Пассивная и миролюбивая дипломатия К. А. Скачкова в особенности ярко выказалась в его переписке со мною по делу разграничения с Западным Китаем. Еще в бытность мою в Петербурге, я сообщил К. А. Скачкову мои соображения по этому делу, а также план, которого я предполагал держаться при предстоящих переговорах с китайцами в Чугучаке. План этот состоял в том, чтобы настаивать в принятии китайцами нашего предложения, как следует вести границу. На это письмо я получил от К. А. Скачкова ответ, в котором он между прочим сообщал мне, что высказанная мною прямая программа предстоящих действий, по-видимому, не может представить особых затруднений.
«При таком красноречивом пособии, каким является Пекинский трактат, наши настояния будут, - писал К. А. Скачков, - не вымогательством, а только доказательством наших законных прав. Но я опять вспоминаю прежнее: маньчжуры, глядя на нашу карту, будут хлопать своими ушами и глазами, а если даже, и по доверию к нашей карте, услышат от нас на сей раз уже вымогательство, что мы настаиваем прирезать к себе такие местности, которые за чертой против того, как высказано и пересчитано в Пекинском трактате, то потребуется много ловкости для красноречивого к тому убеждения китайцев. Глядя на современное положение пекинского правительства, сомнительно, чтобы оно приняло пограничную черту, несогласную с Пекинским трактатом, но я убежден, что оно не даст своим комиссарам простора изменить эту черту в нашу пользу. Не даст уже по одному самолюбию к себе, чтобы в своем правом деле не выказаться уступчивым после многочисленных уступок в 1860-1861 годах, которыми и без того оно видит себя стесненным, как промотавшийся юноша своими непрошенными опекунами. Можно бы еще вспомнить и о других могущих быть препятствиях при переговорах об определении пограничной черты и прочая, но их оставим без внимания, надеясь, что более и более усиливающееся в Пекине влияние англичан нам в Чугучаке нисколько не помешает, подобно тому, как они не вмешивались в дело разграничения в Амурской области. Вы полагаете, что китайские комиссары будут стараться из всех сил скорее окончить дело, чтобы не получить нагоняя из Пекина, где неудачу в переговорах могут отнести к их неспособности. Но я полагаю, что будет иначе. Я полагаю, что китайские комиссары будут стараться только окончить дело так, чтобы не погрешить против своих инструкций, зная, что в противном случае они обнаружат свои неспособности, за которые и получат пекинскую нахлобучку. Я не вижу, из-за какой необходимости им будет нужно торопиться окончанием дела разграничения? Я полагаю, что при первой же запятой, которую они увидят с нашей стороны в переговорах, т. е. при первом их недоумении, которое не объяснит им их инструкция, они пошлют донесения в Пекин и, ожидая оттуда ответа, который может притти в Чугучак не ранее 50-ти дней, китайские комиссары или объявят нам, что они ждут новых инструкций, или же, быть может, найдут полезным умолчать о том, и так поведут дело откладываньем бараньих часов [Для счета часов китайцы употребляют особые знаки. Так, 12-1 пополудни означают лошадью, 2-3 бараном, 4-5 обезьяной, 6-7 курицей, 8-9 собакой, 10-11 свиньей. Наши конференции с китайцами назначались в 2 ч., т. е. в бараний час.] для конференции или сказавшись кто-нибудь из них больным, что все усилия наши будут напрасны добиться свидания ранее, как то им будет необходимо. Мы за это можем претендовать. Так мы запретендуем, но это ограничится только напрасной перепиской с ними или свиданиями с их чиновниками. Да и как, в самом деле, заставить их поторопиться: ведь мы им не указчики! Представьте только себе, что если бы мы сами были поставлены в их положение, тогда и мы стали бы давать ответы или от генерала Дюгамеля, или от Азиатского департамента, и, конечно, ранее получения ожидаемого нас не склонило бы никакое китайское красноречие согласиться с китайскими комиссарами в том, в чем мы не уполномочены соглашаться. Мей-ю-хуа (нет более речей), да и баста! Я понимаю, что на эти строки Вы ответите мне: а войско-то наше с двумя орудиями! Так, Иван Федорович, Бахтинский лагерь будет иметь свою важность, но не более как только важность. Бахтинский лагерь будет отлично свидетельствовать, что мы сановники, доверенные лица Государя, не более. Согласитесь, возможно ли будет заикнуться нам перед китайскими комиссарами о нашем лагере в смысле угрожающем? Это было очень кстати в то время, когда здесь вел переговоры консул Захаров по такому делу, по которому китайцы были кругом виноваты. Пожалуй, допустим и то, что какие-либо непредвидимые обстоятельства побудят русских уполномоченных напомнить китайским комиссарам об угрожающем свойстве Бахтинского лагеря и, положим даже, что такая угроза заставит их засучить свои рукава да и подписать приготовленный нами протокол. Что же из этого выйдет? Выйдет, что мирно составленный Пекинский трактат они доканчивают своими подписями при запахе русского пороха! Будь мы действительными опекунами Китая, то такое дело еще сошло бы с рук, но вспомните, что у китайцев есть теперь очень сильные опекуны - англичане, которые очень зорки на все, что делают русские в Средней Азии, а мы в Пекине едва ли главные опекуны! Вот при таких-то обстоятельствах нынешних, далеко не похожих на времена 1858-го года, когда вел здесь переговоры консул Захаров, я полагаю, было бы всего лучше повести все дело дружелюбно, сидя на конференциях за чашками чая!»
Таковы были взгляды консула Скачкова на дело разграничения с Китаем и на вооруженное занятие нами границы. Щепетильность его в последнем отношении доходила до того, что перед прибытием моим в Чугучак в 1862-м году он писал мне между прочим: «Вы даже к пикету Бахты хотите привести свою артиллерию. Сделайте одолжение, дайте очень строгий наказ отрядным офицерам, чтобы даже на аршин далее пограничной черты наши солдаты и пушки не переступали. Всякая в этом случае ошибка может повести к дурным последствиям. На этой неделе в городе и у амбаня была суматоха за одно только известие, что русские зашли за пикет Модо-барлук и будто ставят пограничный столб. Сегодня я объяснил приставу, что там были очень мирные наши топографы. Также, пожалуйста, остерегите офицеров, чтобы солдаты и казаки на границе вели себя отлично, ни под каким видом не обижая китайцев».
Быть может, уважаемый К. А. Скачков и был прав с своей точки зрения. Но я тогда находил, что со стороны наших топографов и казаков едва ли был когда либо подан повод к столкновению с китайцами. Напротив, они всегда относились к нам надменно, презрительно и нахально. По моему убеждению, нам следовало положить конец принятой политике уступок и установившимся почему-то с давнего времени предупредительности и заискиванию перед китайцами. Такой образ действий с нашей стороны не приносил нам никакой пользы, а между тем развивал только со стороны китайцев высокомерие и надменность в сношениях с нами.
Не имея возможности одновременно со мною отправиться в Чугучак, для участия в переговорах с китайцами, по неполучению полномочия из Петербурга, И. И. Захаров советовал мне одному открыть переговоры, начав с поверки полномочий. По его словам, у китайцев могли быть двойные полномочия: малые, ни к чему не обязывающие, и большие. В случае успешного хода дела, Захаров находил необходимым держаться прибирательной программы, т. е. требовать как можно больше.
Пребывание мое в Коксуйском поселении не могло быть продолжительно, ввиду приближения срока съезда в Чугучаке комиссаров обоих государств, назначенного 1 июля. А потому из Коксуйского поселения я отправился по прямому тракту на гг. Копал и Сергиополь в станицу Урджарскую, куда и прибыл 20-го июня. Здесь, получил я сведение, что отряд, назначенный для сопровождения комиссаров, уже выступил на реку Хатын-су в составе роты пехоты, полсотни казаков и двух орудий конной казачьей артиллерии. 28-го июня я вместе с остальными членами пограничной комиссии, А. Ф. Голубевым и К. В. Струве, прибыл на реку Хатын-су, находящуюся в 65-ти верстах от Чугучака. Здесь комиссия была встречена некоторыми из султанов, биев и почетных людей киргиз байджигитовского, кызаевского и кара-киреевского родов, кочующих частью за гор. Чугучаком и близ р. Черного Иртыша. Обратясь к представителям киргизского народа, я советовал им жить мирно со своими родовичами, избегая всякой письменной вражды между собою, оказывать содействие купеческим караванам, прибавив, что только при этих условиях может водвориться в степи общее спокойствие. В заключение я сказал, что они, как состоящие под покровительством России, тем самым могут приобрести право на высокое внимание Государя Императора. Все это было принято киргизами, по-видимому, с полным доверием, и они выразили готовность служить верно русскому правительству и повиноваться нашим местным властям. Затем были розданы мною влиятельным лицам подарки и они были приглашены на устроенное для них, по туземному обычаю, угощение. Вечером того же дня, было произведено мною ученье и маневры отряду, на которых присутствовала вся киргизская депутация. На другой день я выступил с отрядом по направлению к Чугучаку и 30 июня остановился в 6-ти верстах за речкою Бахты и в 17-ти верстах от Чугучака, вблизи китайской пикетной линии. Хотя между этой линией и р. Бахты находились китайские фермы, но я признал необходимым перейти за означенные фермы со всеми отрядами и стать как можно ближе к пикетной линии, дабы с первого же шага заявить китайцам, что мы считаем границею их пикетную линию. Выдвинуться же отряду еще далее не было возможности за неотысканием впереди хорошего подножного корма и воды. Но я приказал отрядному начальнику есаулу Баранову высмотреть удобное место для стоянки отряда и немедленно передвинуться к самой пикетной линии. С означенной позиции за р. Бахты было послано мною уведомление тарбагатайскому хэбэй-амбаню о дне прибытия пограничной комиссии в Чугучаке и о числе сопровождающих ее людей. Вследствие сего, на другой день, явились посланные хэбэй-амбанем чиновники с приветствием о благополучном прибытии комиссаров и просили принять от имени амбаня подарки, состоявшие из съестных припасов. Приняв старших из присланных чиновников, я объявил им, что в 10 часов утра 1-го июля комиссары прибудут в Чугучак, и просил уверить хэбэй-амбаня в дружественном к нему расположении благодарил его за внимание. Отпустив китайских чиновников, я с членами комиссии, в сопровождении секретаря консульства М. Ф. Вардугина и конвоя из 30 казаков, отправились в Чугучак, куда и въехали церемониально верхами утром 1-го июля. При въезде в город, мы были встречены нашим консулом К. А. Скачковым и затем благополучно вступили в нашу факторию.
Вскоре после приезда нашего в Чугучак, прибыл туда и первый китайский комиссар цзян-цзюнь Мин-И. К сожалению, болезнь Мина воспрепятствовала немедленно открыть переговоры, вследствие чего первая конференция могла состояться лишь 17-го июля. На этом заседании, которое происходило в зале официальных собраний (гун-фан), мы предъявили китайским комиссарам наши полномочия, а они - указ пекинского Государственного совета, за его печатью, о назначении улясутайского цзянь-цзюня и тарбагатайского хэбэй-амбаня комиссарами по разграничению между Россией и Западным Китаем. Тогда же было условлено вести дальнейшие переговоры также в гун-фане. После этого, китайцы изъявили желание посетить нас 19 июля. Но ненастная погода заставила их отложить это посещение до 21-го числа. Свидание 21-го июля имело исключительно характер визита, и только под конец его, по обоюдному согласию, было решено съехаться на другой же день для открытия действительных переговоров о проведении границы.
Предварительно описания хода чугучакских переговоров, считаю необходимым изложить сущность тех соображений, которым наши комиссары полагали следовать как при составлении проекта государственной границы с Западным Китаем, так и при обсуждении с китайскими уполномоченными вопроса о проведении границы. Руководящими указаниями для наших комиссаров при составлении проекта государственной границы с Западным Китаем служили Пекинский трактат и инструкция, выданная из Министерства иностранных дел за подписью Государственного канцлера князя А. М. Горчакова. В этой инструкции было между прочим сказано, что ввиду важности предварительных переговоров в Чугучаке, от успеха которых зависит благоприятный исход всего дела, комиссарам необходимо прежде всего заявить китайским уполномоченным, что правительство наше в решении пограничного вопроса желает единственно буквального исполнения Пекинского трактата. При этом китайские комиссары должны притти к убеждению, что где бы сношения наши по сему вопросу ни производились, в самой ли столице Китая или в пограничных местах, основанием сих сношений будут служить единственно трактаты.
Затем должно быть приступлено к истолкованию 2 статьи Пекинского трактата в том смысле, чтобы новая граница шла по линии ныне существующих постоянных китайских караулов, составляющих по сие время не положительно определенную, но как бы условную границу между обоими государствами. Далее в инструкции указывалось, что независимо от линии постоянных караулов китайцы, как известно, неоднократно выдвигали впереди ее временные пикеты. По большей части мы не обращали на это особого внимания, во избежание неприятных объяснений между пограничными властями нашими и китайскими, тем более что в действительности мы видели, что эти распоряжения делались только местными китайскими властями, без ведома высшего пекинского правительства. Если окажется возможным убедить китайских комиссаров принять в основание при проведении новой границы линию постоянных караулов, то чрез это главное препятствие к благоприятному исходу всего пограничного вопроса, без сомнения, будет устранено. А потому Министерство иностранных дел поручало это обстоятельство особому вниманию и настойчивости наших комиссаров.
Из приведенных указаний инструкции видно, что вопрос о постоянных пикетах служит центром тяжести всего дела по разграничению. Словом сказать, этот вопрос был непременным условием conditio sine qua non, без которого не только оказывалось невозможным войти в соглашение с китайцами, но даже не могли состояться и самые переговоры.
Относительно озера Зайсана в инструкции указывалось, что вопрос этот имеет для нас особенную важность, потому что было бы желательно удержать за собою исключительное обладание этим озером. Если даже китайские комиссары согласятся принять за общее правило при проведении пограничной черты: руководствоваться линиею постоянных караулов, то нет сомнения, что при проведении границы около озера Зайсана они будут стараться уклониться от этого правила. В этом случае Министерство представляло нашим комиссарам провести границу по р. Бухтарме и Нарыму, a затем по этой последней реке до впадения ее в р. Иртыш. Далее же по р. Иртышу так, чтобы правый берег этой реки до выхода ее из озера Зайсана оставался во владении Китая, a левый во владении России. Отсюда, направляясь вдоль северного берега озера и огибая его с восточной стороны до устья р. Черного Иртыша, граница вышла бы потом на линию постоянных китайских караулов к пикету Одон-гола. Если китайцы отвергнут это предложение, то необходимо оговорить по крайней мере, что озеро Зайсан остается в общем владении обоих государств, с предоставлением русским права пользования рыболовством и судоходством по озеру.
По вопросу о наиболее выгодном для нас проведении границы на юго-востоке Заилийского края, в стране верховьев рек Кегена и Текеса, в инструкции было сказано, что, по имеющимся в Министерстве иностранных дел сведениям, в этой местности когда-то существовали временные китайские пикеты, но в тридцатых годах XIX ст. китайцы, теснимые дикокаменными киргизами, отнесли назад свою границу, так что ныне нет и следов упомянутых пикетов.
Китайцы удержали в своей власти только «ледяной проход» (Музарт) чрез снежный Тянь-Шаньский хребет, или Небесные горы, к которому ведет их пикетная линия вдоль меридиана г. Кульджи. Два же ближайшие горные проходы, лежащие к западу от Музарта, оставались незанятыми. Они представляют вместе с системою р. Чарына самое удобное сообщение между гор. Верным и цветущими городами Малой Бухарии: Кашгаром, Хотаном и другими. А потому необходимо, чтобы вся эта местность была признана принадлежащею России и чтобы проходы и плато, находящиеся между двумя параллельными хребтами, осталися в наших руках.
Генерал-губернатор Западной Сибири А. О. Дюгамель, основываясь на сведениях, представленных ему генеральным консулом в Кульдже Захаровым, находил, что проведение границы на юго-востоке Заилийского края в означенном выше направлении может встретить немаловажные затруднения в том отношении, что подвластные России дикокаменные киргизы рода богу, вследствие настояния китайских властей, еще с 1861 г. оставили занимаемые ими с давних времен кочевья в стране верховьев рек Кегена и Текеса. А потому, при предстоящих переговорах наши комиссары не будут иметь достаточных оснований оспаривать у китайцев означенный участок границы, как незанятый в то время подвластными России киргизами. Но кроме этого обстоятельства, должно было неминуемо ожидать упорного сопротивления со стороны китайцев дать свое согласие на проектированную нами упомянутую выше граничную черту по следующим соображениям:
1) эти земли еще с половины XVIII ст. были завоеваны китайцами у чжунгаров и на них поселен элютский калмыцкий полк;
2) на южной стороне гор Чокар находится свинцовый рудник, хорошо известный кульджинскому начальству;
3) гора Кара-тау, к югу от р. Кеген, имеет историческое значение для маньчжуров по воспоминанию победы, одержанной ими в этих местах над чжунгарским ханом Даваци;
4) проектированная пограничная черта будет отстоять от г. Кульджи на полтора дня конного пути, что во всяком случае возбудит сильное сомнение в китайцах насчет наших видов и на Илийский край. На этом основании генерал Дюгамель полагал: в случае решительной невозможности склонить китайцев к сговорчивости, разрешить нашим комиссарам установить граничную линию по р. Чарыну и затем вверх по р. Каркаре к горе Хан-Тенгри, а отсюда далее по южным отрогам Тянь-Шаньского хребта до существовавших в то время кокандских владений.
По сделанному по этому вопросу представлению, Министерство иностранных дел сообщило генералу Дюгамелю, что при назначении граничной линии, указанной в инструкции нашим комиссарам, оно, главным образом, руководствовалось тою мыслью, чтобы важный в коммерческом, а в особенности в военном отношении проход Санташ остался в нашем владении. При проведении границы по р. Чарыну и Каркаре, хотя проход Санташ и отойдет в наши пределы, но в таком случае дорога к нему должна будет пролегать по левому берегу р. Чарына и проходить глубокими ущельями трех рек Мерке, которые представляют почти непреодолимые трудности для перевозки тяжестей, в особенности же артиллерии. А потому Министерство иностранных дел полагало: в случае совершенной невозможности убедить китайцев провести границу по первоначальному предположению, следует неукоснительно настаивать на том, чтобы граница шла сначала по р. Темерлику - притоку р. Чарына, потом направлялась бы к р. Текес и далее к горе Хан-Тенгри. Тогда свинцовый рудник и горная группа Кара-тау останутся в китайских владениях. С своей стороны, наши комиссары, по всестороннем обсуждении этого важного вопроса, находили, что наши существенные государственные интересы неотступно требовали присоединения всей страны верховьев рек Кегена и Текеса к нашим владениям, по многим соображениям, и главным образом потому, чтобы удержать в нашей власти все доступы в Восточный Туркестан, ведущие из наших пределов через перевалы в горной системе Тянь-Шаня, лежащие к западу от Музарта и по которым проходят кратчайшие пути в города Малой Бухарии: Аксу, Кашгар и друг. А потому и предположено было: на предстоящих переговорах неотступно требовать у китайцев, чтобы граница на юго-восток Заилийского края была направлена от р. Или прямо на юг, не по р. Чарыну, а к востоку от нее, на китайский пикет Чун-чжи и далее по водоразделу, охватывающему собою с востока всю речную область р. Чарына, которая и должна полностью отойти к владениям России. Спустившись с гор, замыкающих с юга долину р. Кегена, граница, по составленному проекту, направлялась к р. Текес и, пересекая ее при устье Нарын-гола, следовала далее вверх по этой реке и упиралась в снежные вершины Тянь-Шаня, вблизи того места, где высится исполинская горная группа Хан-Тенгри (24 т. фут. над уровнем моря). При этом вся долина верховьев Текеса, изобилующая превосходными пастбищами, отходила также к владениям России. От Хан-Тенгри граница направлялась, согласно Пекинскому трактату, по южному отрогу Тянь-Шаня до существовавших в то время кокандских владений.
На этом последнем участке границы - от горной группы Хан-Тенгри по направлению к западу до перевала Суёк, где граница круто поворачивает на юг, находится до 14 горных проходов через Тянь-Шаньский хребет, по которым открываются доступы из этой окраины наших владений в пределы Восточного Туркестана, или Малой Бухарии. Из числа этих 14 горных проходов для обоюдных торговых сношений подданных обоих государств впоследствии, на основании Петербургского трактата 1881 г., было установлено пользоваться следующими проходами: Бедель, Теректы, Туругарт и Суёк. Дорога к перевалам Теректы и Туругарт идет из г. Токмака через Нарынское укрепление, причем она на всем своем протяжении до этого укрепления - колесная.
Отсюда при дальнейшем следовании в Кашгар идут два пути через перевалы Теректы и Туругарт, причем последний путь почти на всем протяжении - колесный [Костенко. Туркестанский край. I, 46.].
Перевал Бедель ведет из г. Каракола в г. Уч-Турфан, Аксу, Хотан и Кашгар. По словам нашего знаменитого путешественника по Центральной Азии H. M. Пржевальского, движение через перевал Бедель довольно бойкое и производится на лошадях и верблюдах круглый год из г. Каракола, Токмака и Кульджи. Дорога из Каракола до русской деревни Сливкиной (Кызыл-Су) идет по совершенно ровной местности, удобной для колесной езды. Далее путь пролегает по ущельям р. Зауки и Кашка-су [Пржевальский. Пут. в Центр. Азию. 84-88, 491.].
Из вышеизложенного видно, что пограничная черта, проектированная нашими комиссарами на юге-востоке Заилийского края и подробно описанная выше, следуя на большей части своего протяжения по горному разлому или водоразделу, имела все свойства прочной и устойчивой государственной границы. При этом отходили к владениям России вся речные область р. Чарына, верховья р. Текеса и все наиболее удобные доступы из наших пределов в Восточный Туркестан, через горный перевалы в магистральном Тянь-Шаньском хребте, лежащие к западу от прохода Музарт. Во власти же китайцев, для сообщения Кульджинской провинции с Кашгаром, остался только один горный проход Музарт, называемый «Ледяным» и принадлежащий, как показывает и самое его название, к числу неудобнейших горных перевалов в Тянь-Шане. Он ведет из Илийской долины через ледяное море, находящееся на южной стороне перевала. Длина этого ледяного моря 12 верст, а ширина около 8-ми. Море оканчивается уступом, в котором вырублены ступеньки. Лошади и вьюки спускаются с этого уступа на веревках. Ввиду же трудностей поднятия животных этим способом, караваны из Илийской долины ходят только в один прямой путь, а обратный избирают через перевал Бедель [Костенко. Туркестанский край. Т. I, ст. 47.], северный выход из которого находится в русских пределах и, следовательно, в нашей власти.
Описанное выше очертание границы представляет для нас весьма важную выгоду и в том отношении, что эта граница, замыкая собою с южной стороны все кочевья дикокаменных киргиз рода богу и сарыбашшей, задерживает их, за самыми ничтожными исключениями, почти полностью в русских владениях. Вследствие сего, эти кочевые племена, большая часть которых, а особенно сарыбашшей, отличавшихся в то время хищническими наклонностями, окончательно разобщились с китайцами и навсегда выходили из сферы их влияния, что, в свою очередь, значительно облегчало нам наблюдение за ними.
Относительно системы действий с нашей стороны, которой должно было держаться при обсуждении с китайцами во время переговоров вопроса о проведении границы, предположено было, согласно указаний упомянутой выше инструкции, заявить китайским уполномоченным, что переговоры могут состояться только при условии определения границы на точном основании Пекинского трактата, и затем настаивать на проведении границы по линии постоянных китайских пикетов. Если же китайцы, по обычным приемам своей политики, будут затягивать переговоры, то, составив проект граничной черты на точном основании Пекинского трактата и упомянутой инструкции Министерства иностранных дел, предъявить его китайским комиссарам и просить категорического ответа, согласны ли они принять предъявляемый нами проект границы.
Такая постановка вопроса представляла для нас весьма важную выгоду в том отношении, что не давала возможности китайцам уклониться от прямого, категорического ответа на наши требования и от бесполезного затягивания переговоров, причем и самая ответственность, в случае прекращения их, падала полностью на одних китайцев. С другой стороны, если бы китайцы согласились продолжать переговоры, то они могли состояться не иначе, как только при согласии их принять предъявленный им наш проект границы. Составленный нашими комиссарами проект граничной черты представлял собою подробное развитие того направления границы, которое было намечено в Пекинском трактате лишь в общих чертах. Понятно, что в таком важном государственном акте, как Пекинский трактат, невозможно было обозначить границу во всей подробности с точным поименованием всех местных урочищ, по которым она должна быть направлена. Эта обязанность подробного обозначения границы на карте и затем постановка ее на самой местности по общепринятому правилу, установившемуся с давних времен, всегда возлагалась на комиссаров обоих государств, как лиц вполне знакомых с местными условиями и особенностями топографического характера пограничного края. Так было и в настоящем случае, и наши комиссары, после самого подробного и всестороннего рассмотрения и внимательного обсуждения всех обстоятельств, относящихся до определения граничной линии с Западным Китаем, избрали такое направление границы, которое, согласуясь вполне с указаниями Пекинского трактата, в то же время, по их глубокому убеждению, содействовало бы развитию и упрочению государственных интересов России на этой окраине Империи.
При разработке упомянутого выше проекта границы, нашим комиссарам предлежало прежде всего разъяснить вопрос: что должно разуметь под линиею ныне существующих китайских пикетов, о которой упоминается в трактате. Если бы эти пикеты образовали собою только одну сплошную линию, замыкающую китайские владения на западе, то вопрос, как обозначить границу в тех местностях, где она должна проходить по линии китайских караулов, разрешался бы, так сказать, сам собою. Но, к сожалению, в действительности оказалось, что китайские караулы на западе, как уже было подробно изложено в предыдущей главе, расположены не в одну, а в несколько линий. А потому естественно возникал новый вопрос: какая же из этих линий должна быть принята за границу?
По всестороннем обсуждении комиссарами этого важного вопроса и соображении его со сведениями, имеющимися о пограничных караулах по китайским источникам, оказалось, что за пикетную линию, о которой упоминается в трактате, правильнее следовало бы принять ту линию караулов, которые постоянно заняты китайскими войсками (чан-чжу-ка́рунь). Расположенные же к западу от этой линии так называемые передовые или внешние пикеты (цзянь-цзэ), как выставляемые не по распоряжению пекинского правительства, а местных властей, и притом на известное время, и нередко переносимые с места на место, очевидно, ни в каком случае не могли обозначать собою границу. Сохраняя свойственный им подвижной характер и не имея поэтому никакой твердости и устойчивости, они и не могли служить опорными пунктами для установления по ним прочной государственной границы. Отсюда видно, что только линия постоянных караулов (чан-чжу-ка́рунь), как находящихся с давнего времени на одном и том же месте, должна, в сущности, служить настоящею государственною границею, тем более что, предприняв устройство линии постоянных караулов еще во времена императора правления Цзянь-Лунь (1736-1796), само китайское правительство как бы заранее обозначило этими караулами черту государственной границы на западных пределах Срединной Империи. Но самым неоспоримым доказательством, что западная китайская граница должна быть неукоснительно проведена по линии постоянных китайских караулов, служил китайский текст Пекинского трактата. По заявлению консула И. И. Захарова, сличавшего русский и китайский текст этого трактата, в них оказалось некоторое несходство в изложении, что должно отнести к недосмотру при сличении обоих текстов трактата при самом его составлении.
В этом отношении для дипломатической переписки, по словам И. И. Захарова, наиболее подходящим оказывается не китайский, a маньчжурский, язык, который и употреблялся нашими комиссарами при всех наших сношениях с китайцами во время Чугучакских переговоров. По переводу И. И. Захарова с китайского подлинника, текст 2-й ст. Пекинского трактата был следующий: «Западная линия доселе еще не определена. После сего она должна быть проведена по хребтам гор, большим рекам и линии существующих уже Срединного государства постоянных караулов (чан-чжу-ка́рунь), т. е. караулов, на которых постоянно живут. Начинаться же она должна от последнего пограничного знака, поставленного на Шабин-Дабага в 1728 г., или правления Юнь-Чжень в 6-м году, и итти на запад прямо к озеру Зайсан-нор. Отселе же на юго-запад, следуя по Тянь-Шаньскому хребту, который на юге от озера Тэмурту-нор (Иссык-Куль), и доведя до кокандских пределов, образовать границу».
Сопоставляя этот текст со 2-й ст. русского текста, оказывается, что в последнем не было слова «постоянных», которое следовало бы включить после слова «существующих». Но для нас это обстоятельство при предстоящих переговорах, по совершенному незнанию китайскими комиссарами русского языка, не представляло особенных неудобств. Сославшись на китайский текст 2-й ст. Пекинского трактата, где сказано, что граница должна быть проведена по линии постоянных пикетов, мы всегда имели полную возможность настаивать именно на этом направлении граничной черты перед китайскими комиссарами. Словом сказать, приведенное в китайском тексте 2-й ст. трактата выражение «постоянных пикетов» (чан-чжу-ка́рунь), не возбуждая никаких недоразумений, - совершенно развязывало нам руки при предстоящих переговорах. На основании приведенных выше соображений, нами решено было на предстоящих конференциях всячески настаивать на проведении границы по линии постоянных китайских пикетов, поставив на вид китайским комиссарам, что собственно под этим названием должно разуметь линию пикетов, о которой упоминается во 2-й ст. Пекинского трактата.
Продолжение: «Владение Зайсаном составляет для нас насущную потребность»
Начало: 1. Занятие Заилийского края и Зачуйская экспедиция
Предыдущая часть: 5. «Неправильный взгляд на дело»
Следующая часть: 7. «Владение Зайсаном составляет для нас насущную потребность»
Ворота Чугучака. 1909
Местом свидания моего с генеральным консулом в Кульдже И. И. Захаровым, как упомянуто выше, было избрано Коксуйское казачье поселение. Здесь, на этой далекой окраине России, у самого преддверья китайской границы, я в первый раз встретился с И. И. Захаровым, который в то время уже пользовался вполне заслуженною известностью нашего ученого-синолога. Предо мной был человек среднего роста, плотного, коренастого сложения, бывший, по-видимому, в полном расцвете сил и здоровья. Его загорелое лицо, с умными и проницательными глазами, внушало доверие, хотя, присмотревшись к этим глазам, нельзя было не заметить в них тонкого, так сказать, дипломатического оттенка. Двадцатилетнее пребывание в Китае, по-видимому, сильно повлияло на И. И. Захарова и наложило на него какой-то особый отпечаток. Его осанка, манера держать себя, приемы и походка - все изобличало чистокровного китайца, одетого в европейский костюм.
И. И. Захаров превосходно знал китайский, а в особенности маньчжурский язык, и владел ими в совершенстве. Знание языка, составляющее, как известно, могущественное средство для изучения страны и ее обитателей, доставило И. И. Захарову возможность вполне ознакомиться с Китаем, а в особенности с западными провинциями Срединного государства. Занимая трудную и ответственную должность генерального консула в Кульдже, И. И. Захаров, во все время своей службы там, с достоинством поддерживал русское знамя.
При переговорах же с китайцами в 1858-м году, по поводу сожжения ими нашей Чугучакской фактории, И. И. Захаров выказал себя сведущим и способным дипломатом по китайским делам. По заключенному им договору с китайцами, они обязались уплатить нам за сожжение нашей фактории 300 т. рублей. Сумма эта была уплачена чаем, который был доставлен полностью в нашу Чугучакскую факторию, вновь отстроенную при консуле К. А. Скачкове.
С первого дня моего знакомства с И. И. Захаровым между нами установились дружеские отношения, которые не прерывались почти до самой его кончины в 1885-м году. По окончании чугучакских переговоров, когда И. И. Захаров уехал в Петербург, мы часто переписывались. Во все время пребывания моего в Коксуйском поселении, я ежедневно совещался с И. И. Захаровым по делу предстоящего разграничения с Западным Китаем. Этот обмен мнений и продолжительный беседы наши о Китае и китайцах были для меня в высшей степени полезны и поучительны. В этом отношении, я встретил со стороны И. И. Захарова такое же участье и внимание, какое было оказано мне в прошлом году К. А. Скачковым. Разница была только та, что указания Захарова были более практичны, нежели Скачкова, имевшие, так сказать, теоретический оттенок. Как дипломата я ставлю Захарова выше К. А. Скачкова. Захаров был активный дипломат, который шел прямо и решительно к намеченной цели. Дипломатия Скачкова была более пассивная. Он действовал осторожно и осмотрительно, взвешивая и обдумывая каждый шаг и стараясь достигнуть целей путем миролюбивых соглашений.
Выбор, сделанный Министерством иностранных дел, этих способных лиц, вполне знакомых с китайцами и их языком, на столь трудные и ответственные должности консулов в Китае, должно признать в высшей степени удачным. Оба они были достойными представителями России в Западном Китае, честно оберегали ее интересы и пользовались общим уважением местных китайских властей. Пассивная и миролюбивая дипломатия К. А. Скачкова в особенности ярко выказалась в его переписке со мною по делу разграничения с Западным Китаем. Еще в бытность мою в Петербурге, я сообщил К. А. Скачкову мои соображения по этому делу, а также план, которого я предполагал держаться при предстоящих переговорах с китайцами в Чугучаке. План этот состоял в том, чтобы настаивать в принятии китайцами нашего предложения, как следует вести границу. На это письмо я получил от К. А. Скачкова ответ, в котором он между прочим сообщал мне, что высказанная мною прямая программа предстоящих действий, по-видимому, не может представить особых затруднений.
«При таком красноречивом пособии, каким является Пекинский трактат, наши настояния будут, - писал К. А. Скачков, - не вымогательством, а только доказательством наших законных прав. Но я опять вспоминаю прежнее: маньчжуры, глядя на нашу карту, будут хлопать своими ушами и глазами, а если даже, и по доверию к нашей карте, услышат от нас на сей раз уже вымогательство, что мы настаиваем прирезать к себе такие местности, которые за чертой против того, как высказано и пересчитано в Пекинском трактате, то потребуется много ловкости для красноречивого к тому убеждения китайцев. Глядя на современное положение пекинского правительства, сомнительно, чтобы оно приняло пограничную черту, несогласную с Пекинским трактатом, но я убежден, что оно не даст своим комиссарам простора изменить эту черту в нашу пользу. Не даст уже по одному самолюбию к себе, чтобы в своем правом деле не выказаться уступчивым после многочисленных уступок в 1860-1861 годах, которыми и без того оно видит себя стесненным, как промотавшийся юноша своими непрошенными опекунами. Можно бы еще вспомнить и о других могущих быть препятствиях при переговорах об определении пограничной черты и прочая, но их оставим без внимания, надеясь, что более и более усиливающееся в Пекине влияние англичан нам в Чугучаке нисколько не помешает, подобно тому, как они не вмешивались в дело разграничения в Амурской области. Вы полагаете, что китайские комиссары будут стараться из всех сил скорее окончить дело, чтобы не получить нагоняя из Пекина, где неудачу в переговорах могут отнести к их неспособности. Но я полагаю, что будет иначе. Я полагаю, что китайские комиссары будут стараться только окончить дело так, чтобы не погрешить против своих инструкций, зная, что в противном случае они обнаружат свои неспособности, за которые и получат пекинскую нахлобучку. Я не вижу, из-за какой необходимости им будет нужно торопиться окончанием дела разграничения? Я полагаю, что при первой же запятой, которую они увидят с нашей стороны в переговорах, т. е. при первом их недоумении, которое не объяснит им их инструкция, они пошлют донесения в Пекин и, ожидая оттуда ответа, который может притти в Чугучак не ранее 50-ти дней, китайские комиссары или объявят нам, что они ждут новых инструкций, или же, быть может, найдут полезным умолчать о том, и так поведут дело откладываньем бараньих часов [Для счета часов китайцы употребляют особые знаки. Так, 12-1 пополудни означают лошадью, 2-3 бараном, 4-5 обезьяной, 6-7 курицей, 8-9 собакой, 10-11 свиньей. Наши конференции с китайцами назначались в 2 ч., т. е. в бараний час.] для конференции или сказавшись кто-нибудь из них больным, что все усилия наши будут напрасны добиться свидания ранее, как то им будет необходимо. Мы за это можем претендовать. Так мы запретендуем, но это ограничится только напрасной перепиской с ними или свиданиями с их чиновниками. Да и как, в самом деле, заставить их поторопиться: ведь мы им не указчики! Представьте только себе, что если бы мы сами были поставлены в их положение, тогда и мы стали бы давать ответы или от генерала Дюгамеля, или от Азиатского департамента, и, конечно, ранее получения ожидаемого нас не склонило бы никакое китайское красноречие согласиться с китайскими комиссарами в том, в чем мы не уполномочены соглашаться. Мей-ю-хуа (нет более речей), да и баста! Я понимаю, что на эти строки Вы ответите мне: а войско-то наше с двумя орудиями! Так, Иван Федорович, Бахтинский лагерь будет иметь свою важность, но не более как только важность. Бахтинский лагерь будет отлично свидетельствовать, что мы сановники, доверенные лица Государя, не более. Согласитесь, возможно ли будет заикнуться нам перед китайскими комиссарами о нашем лагере в смысле угрожающем? Это было очень кстати в то время, когда здесь вел переговоры консул Захаров по такому делу, по которому китайцы были кругом виноваты. Пожалуй, допустим и то, что какие-либо непредвидимые обстоятельства побудят русских уполномоченных напомнить китайским комиссарам об угрожающем свойстве Бахтинского лагеря и, положим даже, что такая угроза заставит их засучить свои рукава да и подписать приготовленный нами протокол. Что же из этого выйдет? Выйдет, что мирно составленный Пекинский трактат они доканчивают своими подписями при запахе русского пороха! Будь мы действительными опекунами Китая, то такое дело еще сошло бы с рук, но вспомните, что у китайцев есть теперь очень сильные опекуны - англичане, которые очень зорки на все, что делают русские в Средней Азии, а мы в Пекине едва ли главные опекуны! Вот при таких-то обстоятельствах нынешних, далеко не похожих на времена 1858-го года, когда вел здесь переговоры консул Захаров, я полагаю, было бы всего лучше повести все дело дружелюбно, сидя на конференциях за чашками чая!»
Таковы были взгляды консула Скачкова на дело разграничения с Китаем и на вооруженное занятие нами границы. Щепетильность его в последнем отношении доходила до того, что перед прибытием моим в Чугучак в 1862-м году он писал мне между прочим: «Вы даже к пикету Бахты хотите привести свою артиллерию. Сделайте одолжение, дайте очень строгий наказ отрядным офицерам, чтобы даже на аршин далее пограничной черты наши солдаты и пушки не переступали. Всякая в этом случае ошибка может повести к дурным последствиям. На этой неделе в городе и у амбаня была суматоха за одно только известие, что русские зашли за пикет Модо-барлук и будто ставят пограничный столб. Сегодня я объяснил приставу, что там были очень мирные наши топографы. Также, пожалуйста, остерегите офицеров, чтобы солдаты и казаки на границе вели себя отлично, ни под каким видом не обижая китайцев».
Быть может, уважаемый К. А. Скачков и был прав с своей точки зрения. Но я тогда находил, что со стороны наших топографов и казаков едва ли был когда либо подан повод к столкновению с китайцами. Напротив, они всегда относились к нам надменно, презрительно и нахально. По моему убеждению, нам следовало положить конец принятой политике уступок и установившимся почему-то с давнего времени предупредительности и заискиванию перед китайцами. Такой образ действий с нашей стороны не приносил нам никакой пользы, а между тем развивал только со стороны китайцев высокомерие и надменность в сношениях с нами.
Не имея возможности одновременно со мною отправиться в Чугучак, для участия в переговорах с китайцами, по неполучению полномочия из Петербурга, И. И. Захаров советовал мне одному открыть переговоры, начав с поверки полномочий. По его словам, у китайцев могли быть двойные полномочия: малые, ни к чему не обязывающие, и большие. В случае успешного хода дела, Захаров находил необходимым держаться прибирательной программы, т. е. требовать как можно больше.
Пребывание мое в Коксуйском поселении не могло быть продолжительно, ввиду приближения срока съезда в Чугучаке комиссаров обоих государств, назначенного 1 июля. А потому из Коксуйского поселения я отправился по прямому тракту на гг. Копал и Сергиополь в станицу Урджарскую, куда и прибыл 20-го июня. Здесь, получил я сведение, что отряд, назначенный для сопровождения комиссаров, уже выступил на реку Хатын-су в составе роты пехоты, полсотни казаков и двух орудий конной казачьей артиллерии. 28-го июня я вместе с остальными членами пограничной комиссии, А. Ф. Голубевым и К. В. Струве, прибыл на реку Хатын-су, находящуюся в 65-ти верстах от Чугучака. Здесь комиссия была встречена некоторыми из султанов, биев и почетных людей киргиз байджигитовского, кызаевского и кара-киреевского родов, кочующих частью за гор. Чугучаком и близ р. Черного Иртыша. Обратясь к представителям киргизского народа, я советовал им жить мирно со своими родовичами, избегая всякой письменной вражды между собою, оказывать содействие купеческим караванам, прибавив, что только при этих условиях может водвориться в степи общее спокойствие. В заключение я сказал, что они, как состоящие под покровительством России, тем самым могут приобрести право на высокое внимание Государя Императора. Все это было принято киргизами, по-видимому, с полным доверием, и они выразили готовность служить верно русскому правительству и повиноваться нашим местным властям. Затем были розданы мною влиятельным лицам подарки и они были приглашены на устроенное для них, по туземному обычаю, угощение. Вечером того же дня, было произведено мною ученье и маневры отряду, на которых присутствовала вся киргизская депутация. На другой день я выступил с отрядом по направлению к Чугучаку и 30 июня остановился в 6-ти верстах за речкою Бахты и в 17-ти верстах от Чугучака, вблизи китайской пикетной линии. Хотя между этой линией и р. Бахты находились китайские фермы, но я признал необходимым перейти за означенные фермы со всеми отрядами и стать как можно ближе к пикетной линии, дабы с первого же шага заявить китайцам, что мы считаем границею их пикетную линию. Выдвинуться же отряду еще далее не было возможности за неотысканием впереди хорошего подножного корма и воды. Но я приказал отрядному начальнику есаулу Баранову высмотреть удобное место для стоянки отряда и немедленно передвинуться к самой пикетной линии. С означенной позиции за р. Бахты было послано мною уведомление тарбагатайскому хэбэй-амбаню о дне прибытия пограничной комиссии в Чугучаке и о числе сопровождающих ее людей. Вследствие сего, на другой день, явились посланные хэбэй-амбанем чиновники с приветствием о благополучном прибытии комиссаров и просили принять от имени амбаня подарки, состоявшие из съестных припасов. Приняв старших из присланных чиновников, я объявил им, что в 10 часов утра 1-го июля комиссары прибудут в Чугучак, и просил уверить хэбэй-амбаня в дружественном к нему расположении благодарил его за внимание. Отпустив китайских чиновников, я с членами комиссии, в сопровождении секретаря консульства М. Ф. Вардугина и конвоя из 30 казаков, отправились в Чугучак, куда и въехали церемониально верхами утром 1-го июля. При въезде в город, мы были встречены нашим консулом К. А. Скачковым и затем благополучно вступили в нашу факторию.
Вскоре после приезда нашего в Чугучак, прибыл туда и первый китайский комиссар цзян-цзюнь Мин-И. К сожалению, болезнь Мина воспрепятствовала немедленно открыть переговоры, вследствие чего первая конференция могла состояться лишь 17-го июля. На этом заседании, которое происходило в зале официальных собраний (гун-фан), мы предъявили китайским комиссарам наши полномочия, а они - указ пекинского Государственного совета, за его печатью, о назначении улясутайского цзянь-цзюня и тарбагатайского хэбэй-амбаня комиссарами по разграничению между Россией и Западным Китаем. Тогда же было условлено вести дальнейшие переговоры также в гун-фане. После этого, китайцы изъявили желание посетить нас 19 июля. Но ненастная погода заставила их отложить это посещение до 21-го числа. Свидание 21-го июля имело исключительно характер визита, и только под конец его, по обоюдному согласию, было решено съехаться на другой же день для открытия действительных переговоров о проведении границы.
Предварительно описания хода чугучакских переговоров, считаю необходимым изложить сущность тех соображений, которым наши комиссары полагали следовать как при составлении проекта государственной границы с Западным Китаем, так и при обсуждении с китайскими уполномоченными вопроса о проведении границы. Руководящими указаниями для наших комиссаров при составлении проекта государственной границы с Западным Китаем служили Пекинский трактат и инструкция, выданная из Министерства иностранных дел за подписью Государственного канцлера князя А. М. Горчакова. В этой инструкции было между прочим сказано, что ввиду важности предварительных переговоров в Чугучаке, от успеха которых зависит благоприятный исход всего дела, комиссарам необходимо прежде всего заявить китайским уполномоченным, что правительство наше в решении пограничного вопроса желает единственно буквального исполнения Пекинского трактата. При этом китайские комиссары должны притти к убеждению, что где бы сношения наши по сему вопросу ни производились, в самой ли столице Китая или в пограничных местах, основанием сих сношений будут служить единственно трактаты.
Затем должно быть приступлено к истолкованию 2 статьи Пекинского трактата в том смысле, чтобы новая граница шла по линии ныне существующих постоянных китайских караулов, составляющих по сие время не положительно определенную, но как бы условную границу между обоими государствами. Далее в инструкции указывалось, что независимо от линии постоянных караулов китайцы, как известно, неоднократно выдвигали впереди ее временные пикеты. По большей части мы не обращали на это особого внимания, во избежание неприятных объяснений между пограничными властями нашими и китайскими, тем более что в действительности мы видели, что эти распоряжения делались только местными китайскими властями, без ведома высшего пекинского правительства. Если окажется возможным убедить китайских комиссаров принять в основание при проведении новой границы линию постоянных караулов, то чрез это главное препятствие к благоприятному исходу всего пограничного вопроса, без сомнения, будет устранено. А потому Министерство иностранных дел поручало это обстоятельство особому вниманию и настойчивости наших комиссаров.
Из приведенных указаний инструкции видно, что вопрос о постоянных пикетах служит центром тяжести всего дела по разграничению. Словом сказать, этот вопрос был непременным условием conditio sine qua non, без которого не только оказывалось невозможным войти в соглашение с китайцами, но даже не могли состояться и самые переговоры.
Относительно озера Зайсана в инструкции указывалось, что вопрос этот имеет для нас особенную важность, потому что было бы желательно удержать за собою исключительное обладание этим озером. Если даже китайские комиссары согласятся принять за общее правило при проведении пограничной черты: руководствоваться линиею постоянных караулов, то нет сомнения, что при проведении границы около озера Зайсана они будут стараться уклониться от этого правила. В этом случае Министерство представляло нашим комиссарам провести границу по р. Бухтарме и Нарыму, a затем по этой последней реке до впадения ее в р. Иртыш. Далее же по р. Иртышу так, чтобы правый берег этой реки до выхода ее из озера Зайсана оставался во владении Китая, a левый во владении России. Отсюда, направляясь вдоль северного берега озера и огибая его с восточной стороны до устья р. Черного Иртыша, граница вышла бы потом на линию постоянных китайских караулов к пикету Одон-гола. Если китайцы отвергнут это предложение, то необходимо оговорить по крайней мере, что озеро Зайсан остается в общем владении обоих государств, с предоставлением русским права пользования рыболовством и судоходством по озеру.
По вопросу о наиболее выгодном для нас проведении границы на юго-востоке Заилийского края, в стране верховьев рек Кегена и Текеса, в инструкции было сказано, что, по имеющимся в Министерстве иностранных дел сведениям, в этой местности когда-то существовали временные китайские пикеты, но в тридцатых годах XIX ст. китайцы, теснимые дикокаменными киргизами, отнесли назад свою границу, так что ныне нет и следов упомянутых пикетов.
Китайцы удержали в своей власти только «ледяной проход» (Музарт) чрез снежный Тянь-Шаньский хребет, или Небесные горы, к которому ведет их пикетная линия вдоль меридиана г. Кульджи. Два же ближайшие горные проходы, лежащие к западу от Музарта, оставались незанятыми. Они представляют вместе с системою р. Чарына самое удобное сообщение между гор. Верным и цветущими городами Малой Бухарии: Кашгаром, Хотаном и другими. А потому необходимо, чтобы вся эта местность была признана принадлежащею России и чтобы проходы и плато, находящиеся между двумя параллельными хребтами, осталися в наших руках.
Генерал-губернатор Западной Сибири А. О. Дюгамель, основываясь на сведениях, представленных ему генеральным консулом в Кульдже Захаровым, находил, что проведение границы на юго-востоке Заилийского края в означенном выше направлении может встретить немаловажные затруднения в том отношении, что подвластные России дикокаменные киргизы рода богу, вследствие настояния китайских властей, еще с 1861 г. оставили занимаемые ими с давних времен кочевья в стране верховьев рек Кегена и Текеса. А потому, при предстоящих переговорах наши комиссары не будут иметь достаточных оснований оспаривать у китайцев означенный участок границы, как незанятый в то время подвластными России киргизами. Но кроме этого обстоятельства, должно было неминуемо ожидать упорного сопротивления со стороны китайцев дать свое согласие на проектированную нами упомянутую выше граничную черту по следующим соображениям:
1) эти земли еще с половины XVIII ст. были завоеваны китайцами у чжунгаров и на них поселен элютский калмыцкий полк;
2) на южной стороне гор Чокар находится свинцовый рудник, хорошо известный кульджинскому начальству;
3) гора Кара-тау, к югу от р. Кеген, имеет историческое значение для маньчжуров по воспоминанию победы, одержанной ими в этих местах над чжунгарским ханом Даваци;
4) проектированная пограничная черта будет отстоять от г. Кульджи на полтора дня конного пути, что во всяком случае возбудит сильное сомнение в китайцах насчет наших видов и на Илийский край. На этом основании генерал Дюгамель полагал: в случае решительной невозможности склонить китайцев к сговорчивости, разрешить нашим комиссарам установить граничную линию по р. Чарыну и затем вверх по р. Каркаре к горе Хан-Тенгри, а отсюда далее по южным отрогам Тянь-Шаньского хребта до существовавших в то время кокандских владений.
По сделанному по этому вопросу представлению, Министерство иностранных дел сообщило генералу Дюгамелю, что при назначении граничной линии, указанной в инструкции нашим комиссарам, оно, главным образом, руководствовалось тою мыслью, чтобы важный в коммерческом, а в особенности в военном отношении проход Санташ остался в нашем владении. При проведении границы по р. Чарыну и Каркаре, хотя проход Санташ и отойдет в наши пределы, но в таком случае дорога к нему должна будет пролегать по левому берегу р. Чарына и проходить глубокими ущельями трех рек Мерке, которые представляют почти непреодолимые трудности для перевозки тяжестей, в особенности же артиллерии. А потому Министерство иностранных дел полагало: в случае совершенной невозможности убедить китайцев провести границу по первоначальному предположению, следует неукоснительно настаивать на том, чтобы граница шла сначала по р. Темерлику - притоку р. Чарына, потом направлялась бы к р. Текес и далее к горе Хан-Тенгри. Тогда свинцовый рудник и горная группа Кара-тау останутся в китайских владениях. С своей стороны, наши комиссары, по всестороннем обсуждении этого важного вопроса, находили, что наши существенные государственные интересы неотступно требовали присоединения всей страны верховьев рек Кегена и Текеса к нашим владениям, по многим соображениям, и главным образом потому, чтобы удержать в нашей власти все доступы в Восточный Туркестан, ведущие из наших пределов через перевалы в горной системе Тянь-Шаня, лежащие к западу от Музарта и по которым проходят кратчайшие пути в города Малой Бухарии: Аксу, Кашгар и друг. А потому и предположено было: на предстоящих переговорах неотступно требовать у китайцев, чтобы граница на юго-восток Заилийского края была направлена от р. Или прямо на юг, не по р. Чарыну, а к востоку от нее, на китайский пикет Чун-чжи и далее по водоразделу, охватывающему собою с востока всю речную область р. Чарына, которая и должна полностью отойти к владениям России. Спустившись с гор, замыкающих с юга долину р. Кегена, граница, по составленному проекту, направлялась к р. Текес и, пересекая ее при устье Нарын-гола, следовала далее вверх по этой реке и упиралась в снежные вершины Тянь-Шаня, вблизи того места, где высится исполинская горная группа Хан-Тенгри (24 т. фут. над уровнем моря). При этом вся долина верховьев Текеса, изобилующая превосходными пастбищами, отходила также к владениям России. От Хан-Тенгри граница направлялась, согласно Пекинскому трактату, по южному отрогу Тянь-Шаня до существовавших в то время кокандских владений.
На этом последнем участке границы - от горной группы Хан-Тенгри по направлению к западу до перевала Суёк, где граница круто поворачивает на юг, находится до 14 горных проходов через Тянь-Шаньский хребет, по которым открываются доступы из этой окраины наших владений в пределы Восточного Туркестана, или Малой Бухарии. Из числа этих 14 горных проходов для обоюдных торговых сношений подданных обоих государств впоследствии, на основании Петербургского трактата 1881 г., было установлено пользоваться следующими проходами: Бедель, Теректы, Туругарт и Суёк. Дорога к перевалам Теректы и Туругарт идет из г. Токмака через Нарынское укрепление, причем она на всем своем протяжении до этого укрепления - колесная.
Отсюда при дальнейшем следовании в Кашгар идут два пути через перевалы Теректы и Туругарт, причем последний путь почти на всем протяжении - колесный [Костенко. Туркестанский край. I, 46.].
Перевал Бедель ведет из г. Каракола в г. Уч-Турфан, Аксу, Хотан и Кашгар. По словам нашего знаменитого путешественника по Центральной Азии H. M. Пржевальского, движение через перевал Бедель довольно бойкое и производится на лошадях и верблюдах круглый год из г. Каракола, Токмака и Кульджи. Дорога из Каракола до русской деревни Сливкиной (Кызыл-Су) идет по совершенно ровной местности, удобной для колесной езды. Далее путь пролегает по ущельям р. Зауки и Кашка-су [Пржевальский. Пут. в Центр. Азию. 84-88, 491.].
Из вышеизложенного видно, что пограничная черта, проектированная нашими комиссарами на юге-востоке Заилийского края и подробно описанная выше, следуя на большей части своего протяжения по горному разлому или водоразделу, имела все свойства прочной и устойчивой государственной границы. При этом отходили к владениям России вся речные область р. Чарына, верховья р. Текеса и все наиболее удобные доступы из наших пределов в Восточный Туркестан, через горный перевалы в магистральном Тянь-Шаньском хребте, лежащие к западу от прохода Музарт. Во власти же китайцев, для сообщения Кульджинской провинции с Кашгаром, остался только один горный проход Музарт, называемый «Ледяным» и принадлежащий, как показывает и самое его название, к числу неудобнейших горных перевалов в Тянь-Шане. Он ведет из Илийской долины через ледяное море, находящееся на южной стороне перевала. Длина этого ледяного моря 12 верст, а ширина около 8-ми. Море оканчивается уступом, в котором вырублены ступеньки. Лошади и вьюки спускаются с этого уступа на веревках. Ввиду же трудностей поднятия животных этим способом, караваны из Илийской долины ходят только в один прямой путь, а обратный избирают через перевал Бедель [Костенко. Туркестанский край. Т. I, ст. 47.], северный выход из которого находится в русских пределах и, следовательно, в нашей власти.
Описанное выше очертание границы представляет для нас весьма важную выгоду и в том отношении, что эта граница, замыкая собою с южной стороны все кочевья дикокаменных киргиз рода богу и сарыбашшей, задерживает их, за самыми ничтожными исключениями, почти полностью в русских владениях. Вследствие сего, эти кочевые племена, большая часть которых, а особенно сарыбашшей, отличавшихся в то время хищническими наклонностями, окончательно разобщились с китайцами и навсегда выходили из сферы их влияния, что, в свою очередь, значительно облегчало нам наблюдение за ними.
Относительно системы действий с нашей стороны, которой должно было держаться при обсуждении с китайцами во время переговоров вопроса о проведении границы, предположено было, согласно указаний упомянутой выше инструкции, заявить китайским уполномоченным, что переговоры могут состояться только при условии определения границы на точном основании Пекинского трактата, и затем настаивать на проведении границы по линии постоянных китайских пикетов. Если же китайцы, по обычным приемам своей политики, будут затягивать переговоры, то, составив проект граничной черты на точном основании Пекинского трактата и упомянутой инструкции Министерства иностранных дел, предъявить его китайским комиссарам и просить категорического ответа, согласны ли они принять предъявляемый нами проект границы.
Такая постановка вопроса представляла для нас весьма важную выгоду в том отношении, что не давала возможности китайцам уклониться от прямого, категорического ответа на наши требования и от бесполезного затягивания переговоров, причем и самая ответственность, в случае прекращения их, падала полностью на одних китайцев. С другой стороны, если бы китайцы согласились продолжать переговоры, то они могли состояться не иначе, как только при согласии их принять предъявленный им наш проект границы. Составленный нашими комиссарами проект граничной черты представлял собою подробное развитие того направления границы, которое было намечено в Пекинском трактате лишь в общих чертах. Понятно, что в таком важном государственном акте, как Пекинский трактат, невозможно было обозначить границу во всей подробности с точным поименованием всех местных урочищ, по которым она должна быть направлена. Эта обязанность подробного обозначения границы на карте и затем постановка ее на самой местности по общепринятому правилу, установившемуся с давних времен, всегда возлагалась на комиссаров обоих государств, как лиц вполне знакомых с местными условиями и особенностями топографического характера пограничного края. Так было и в настоящем случае, и наши комиссары, после самого подробного и всестороннего рассмотрения и внимательного обсуждения всех обстоятельств, относящихся до определения граничной линии с Западным Китаем, избрали такое направление границы, которое, согласуясь вполне с указаниями Пекинского трактата, в то же время, по их глубокому убеждению, содействовало бы развитию и упрочению государственных интересов России на этой окраине Империи.
При разработке упомянутого выше проекта границы, нашим комиссарам предлежало прежде всего разъяснить вопрос: что должно разуметь под линиею ныне существующих китайских пикетов, о которой упоминается в трактате. Если бы эти пикеты образовали собою только одну сплошную линию, замыкающую китайские владения на западе, то вопрос, как обозначить границу в тех местностях, где она должна проходить по линии китайских караулов, разрешался бы, так сказать, сам собою. Но, к сожалению, в действительности оказалось, что китайские караулы на западе, как уже было подробно изложено в предыдущей главе, расположены не в одну, а в несколько линий. А потому естественно возникал новый вопрос: какая же из этих линий должна быть принята за границу?
По всестороннем обсуждении комиссарами этого важного вопроса и соображении его со сведениями, имеющимися о пограничных караулах по китайским источникам, оказалось, что за пикетную линию, о которой упоминается в трактате, правильнее следовало бы принять ту линию караулов, которые постоянно заняты китайскими войсками (чан-чжу-ка́рунь). Расположенные же к западу от этой линии так называемые передовые или внешние пикеты (цзянь-цзэ), как выставляемые не по распоряжению пекинского правительства, а местных властей, и притом на известное время, и нередко переносимые с места на место, очевидно, ни в каком случае не могли обозначать собою границу. Сохраняя свойственный им подвижной характер и не имея поэтому никакой твердости и устойчивости, они и не могли служить опорными пунктами для установления по ним прочной государственной границы. Отсюда видно, что только линия постоянных караулов (чан-чжу-ка́рунь), как находящихся с давнего времени на одном и том же месте, должна, в сущности, служить настоящею государственною границею, тем более что, предприняв устройство линии постоянных караулов еще во времена императора правления Цзянь-Лунь (1736-1796), само китайское правительство как бы заранее обозначило этими караулами черту государственной границы на западных пределах Срединной Империи. Но самым неоспоримым доказательством, что западная китайская граница должна быть неукоснительно проведена по линии постоянных китайских караулов, служил китайский текст Пекинского трактата. По заявлению консула И. И. Захарова, сличавшего русский и китайский текст этого трактата, в них оказалось некоторое несходство в изложении, что должно отнести к недосмотру при сличении обоих текстов трактата при самом его составлении.
В этом отношении для дипломатической переписки, по словам И. И. Захарова, наиболее подходящим оказывается не китайский, a маньчжурский, язык, который и употреблялся нашими комиссарами при всех наших сношениях с китайцами во время Чугучакских переговоров. По переводу И. И. Захарова с китайского подлинника, текст 2-й ст. Пекинского трактата был следующий: «Западная линия доселе еще не определена. После сего она должна быть проведена по хребтам гор, большим рекам и линии существующих уже Срединного государства постоянных караулов (чан-чжу-ка́рунь), т. е. караулов, на которых постоянно живут. Начинаться же она должна от последнего пограничного знака, поставленного на Шабин-Дабага в 1728 г., или правления Юнь-Чжень в 6-м году, и итти на запад прямо к озеру Зайсан-нор. Отселе же на юго-запад, следуя по Тянь-Шаньскому хребту, который на юге от озера Тэмурту-нор (Иссык-Куль), и доведя до кокандских пределов, образовать границу».
Сопоставляя этот текст со 2-й ст. русского текста, оказывается, что в последнем не было слова «постоянных», которое следовало бы включить после слова «существующих». Но для нас это обстоятельство при предстоящих переговорах, по совершенному незнанию китайскими комиссарами русского языка, не представляло особенных неудобств. Сославшись на китайский текст 2-й ст. Пекинского трактата, где сказано, что граница должна быть проведена по линии постоянных пикетов, мы всегда имели полную возможность настаивать именно на этом направлении граничной черты перед китайскими комиссарами. Словом сказать, приведенное в китайском тексте 2-й ст. трактата выражение «постоянных пикетов» (чан-чжу-ка́рунь), не возбуждая никаких недоразумений, - совершенно развязывало нам руки при предстоящих переговорах. На основании приведенных выше соображений, нами решено было на предстоящих конференциях всячески настаивать на проведении границы по линии постоянных китайских пикетов, поставив на вид китайским комиссарам, что собственно под этим названием должно разуметь линию пикетов, о которой упоминается во 2-й ст. Пекинского трактата.
Продолжение: «Владение Зайсаном составляет для нас насущную потребность»