Туркменский поэт-босяк Кöр-Молла и его песня о русских
[А. Н. Самойлович]. Туркменский поэт-босяк Кöр-Молла и его песня о русских. (Этнографический набросок) // Живая старина: периодическое издание отделения этнографии Императорского Русского географического общества. Кн. 64. 1907.
I
«Кöр-Молла», «Шагыр», «Кари» [Шагыр = арабскому ша’ыр, «поэт», а кари по-арабски значит «чтец».] - под этими прозвищами известен в Мервском оазисе и даже за пределами его текинец отдела утомыш подотдела бахшы рода топаз аула Хырланды, настоящее имя («чин-ады») которого Субхан-верди. Он неграмотен, и в 1906 году ему было 30 лет.
Отец Кöр-Моллы Эвез-берди был поэтом, и прозвище его было Молла-Сакар. Молла-Сакар знал грамоту и написал в прозе и стихах историю текинцев, «Теке-намэ». Книга эта попала в руки одного кавказца, Тарлан-бега, который уже умер, - и где она теперь, никому пока не известно. Что «Теке-намэ» действительно была написана, об этом нам приходилось слышать неоднократно, но ни одного отрывка этого крайне интересного сочинения в наши руки не попало.
Брат Кöр-Моллы, как и отец, грамотен.
До 25-летнего возраста Субхан-верди жил в своем ауле и занимался хлебопашеством. В 25 лет он стал народным певцом, «бахшы» [По-туркменски бахшы - только «народный певец», а по-казак-киргизски баксы (= бакшы) - «знахарь». О других значениях этого санскритского слова см. в словаре Будагова.], а ныне уже известен под именем «шагыра», поэта, импровизатора. До 25 лет Кöр-Молла, по его признанию, стихов вовсе не сочинял. Вступить в профессию «бахшы» Субхан-верди побудили, вероятно, его склонность к праздной жизни, сиротство (отец его в то время уже умер), заманчивость профессии, члены которой всегда могут иметь даровой лакомый кусок и довольно часто новый, хотя и неважный, халат и другие подарки, - но, главным образом, пожалуй, то обстоятельство, что Субхан-верди стал слепнуть и терять способность управлять сохой. А материалов, потребных для «бахшы», т. е. прежде всего популярных песен разных туркменских поэтов, начиная с Махтум-Кули [Об нем см.: Chodzko, Specimens of the popular poetry of Persia, 1842 г., стр. 389-394; Березин, Турецкая хрестоматия, 1857 г., т. II, вып. 1; Бакулин, Песни у туркмен и поэт их Махдум-Кули (Изв. Кавказск. отд. Р. И. Географич. общ., т. 1,1872-3 гг.); Vambéry, Die Sprache der Turkomanen und der Diwan Machtumkuli's (Zeitschrift der Deutschen Morgenländischen Gesellschaft, т. 33).], и песенных отрывков из распространенных по всему мусульманскому Востоку романтических поэм вроде «Иосифа и Зулейхи», «Зехра и Тагыра», затем сказок, анекдотов, пословиц, прибауток и загадок [О туркменских пословицах и поговорках см.: Атабеков, Учебник тюркменского наречия с приложением сборника пословиц и поговорок тюркмен Закаспийской области, Асхабад, 1904; об их загадках см.: Текинские загадки (Туркестанские ведомости, 1906 г., № 141). - Последняя заметка написана нами.] - в богатой памятью голове Субхан-верди к 25 летам накопилось достаточно, несмотря на то, что он неграмотен: до чего бывает развита память у неграмотных сказителей всех народов, хорошо известно. Сыну грамотного поэта и брату грамотного муллы запастись всем нужным для «бахши» было еще удобнее.
Что касается творческого дара Кöр-Моллы, то он у него весьма и весьма скромен, и, не будь Субхан-верди «терьяк-кешем», не кури он опиума, так раздражающего фантазию человека, - возможно, что он вовсе не был бы и «шагыром». Не говоря уже о том, что все произведения Кöр-Моллы - у нас их записано 17, но это не все - исключительно подражательные, - такова вообще туркменская поэзия, как часть джагатайской, - и подражатель-то Кöр-Молла далеко не выдающийся. Этим, однако, он тоже интересен, как один из большинства, из средней массы туркменских певцов-импровизаторов.
Кöр-Молла, собственно, не поет свои произведения, а декламирует нараспев.
Он умен, остроумен, язвителен. Большой циник. Весьма неряшлив во всех отношениях. Он среднего роста; выразительное лицо изрыто оспой и покрыто желтизной; левый глаз едва видит, а правый почти совсем уже ослеп, - отсюда и прозвище «Кöр-Молла», «Слепой Мулла» [Если имя Молла указывает на духовный сан, то ставится в начале полного имени лица, например, Молла-Сабир, а если это имя является только прозвищем, данным не духовному лицу, то оно ставится в конце полного имени лица, напр., Кöр-Молла. Надо еще заметить, что у туркменов, собственная школа которых (мектеб, медресе) - чисто духовного направления, всякий грамотный является уже и моллой, а отсюда и двойное значение слова молла: «духовное лицо» и «грамотный человек».]. Субхан-верди заболел глазами лет 10 тому назад, и ни туркмеенские знахари («табиб», он же часто и кузнец, «уста»), ни русские врачи ему, по его словам, не помогли, вернее же, по-нашему, что он, как терьяк-кеш, плохо лечился.
Глазные болезни, как известно, страшно распространены среди туркменов, но и удачно излечиваются нашими врачами, если больные серьезно и терпеливо относятся к лечению. Среди всех закаспийских туркменов от Амударьи до Астрабада пользуется известностью и доверием мервский глазной доктор Г. В. Епинатьев, которого туркмены зовут просто «гöз-дохтóр».
Растительность на лице Кöр-Моллы весьма слабая. Волосы на голове, вопреки мусульманскому закону, запущены; в них уже проглядывает преждевременная седина. Как мы заметили, Кöр-Молла не носит, в отличие от своих единоверцев, тюбетейки («такъя»), а прямо мохнатую рыжую барашковую туркменскую папаху («тельпек») [Тельпеки бывают разных цветов: черные, белые, рыжие. Есть разница в форме тельпеков мервского и ахальского: последний выше. Нам объясняли, что мода носить высокие папахи перенята ахальцами у милиционеров туркменского дивизиона, а последние подражают нашим казакам.]. Здесь проглядывает небрежение, может быть, демонстративное, обрядовой стороной своей религии. Поверх грязной белой рубахи и таких же штанов («кöйнек» и «балак») надет грязный рваный ватный халат («пахта-дон»), подвязанный вместо кушака скрученным грязным ситцевым платком («яглык»). На босых в болячках ногах - стоптанные туфли («коуш»). В руке кривая палка… Таким мы видели его в первый раз, 3 сентября 1906 года, в агыр-башском (колено рода бег отдела тохтамыш) ауле, что в местности Перренг-чага, под самым Мервом.
Более чем скромный вид - у всех бахшы средней руки, но бедность Кöр-Моллы - от его страсти к опиуму. На это зелье идут все его заработки и деньгами, и вещами, - все, что ему перепадает в чай-ханах и вертепах Мерва и на «той’ях», т. е. народных торжествах в аулах. Оттого у него и болезненный, нервный вид. Он не сидит спокойно: если он не в терьяк-ханэ, то во рту у него все же шарики опиума и зеленый жевательный табак («нас»); лицо подергивает, руки постоянно в движении, - то он чешется, то что-нибудь крутит между пальцами. Душа его часто вступает в беседу с Богом, ибо он всегда более чем сыт. Он без устали плюется зеленой от жевательного табаку слюной и тем делает свое присутствие в кибитке («öй») или сакле («там») крайне стеснительным для их хозяев…
Несчастный вид поэта и умное выражение его лица (ведь не одни глаза могут придавать лицу то или другое выражение!) побудили нас спросить его, приятна ли, по его мнению, человеческая жизнь, на что он ответил стереотипной мусульманской фразой: «Бу дÿньö бивепа! Бакы дÿньö - о!», т. е. «Эта жизнь ненадежна! Вечна жизнь - та!». И при этом он показал рукой на небо. Мы дальше спросили, доволен ли он все-таки своей жизнью, а он ответил: «Если я и недоволен буду, то что смогу поделать?! Я не могу не быть довольным Божьим предопределением, текдир’ом!..»
До нас никто не записывал произведений Кöр-Моллы. Не только для того, чтобы побольше от него «выудить», но и искренне под первым впечатлением желая прочной памяти его не столь уж, в сущности, ценным для широкой публики песням, - мы сказали Кöр-Молле, что ему следовало бы давать их записывать, а то они умрут вместе с его смертью, - но он в ответ промолвил: «А ну их к черту!» - «Какой симпатичный философ», - подумали мы тогда, впоследствии же нам пришлось разочароваться: диктуя свои произведения, поэт настойчиво требовал, чтобы перед каждой песней отмечалось: «газаль-и-Кöр-Молла», или «песня Кöр-Моллы». Неприятное впечатление невольно создавалось от разлада между возвышенным, мистическим содержанием некоторых из исполнявшихся им песен и той грубой прозой, которой они прерывались и сопутствовались: жеванье табаку, плеванье, почесыванье, отрыжка, циничная ругань, если забудется стих… «Не хотел ли поэт таким поведением показать неуважение, презрение к этому обманчивому миру?» - приходило нам на мысль, и мы вспоминали при этом, как на старом Афоне, в 1900 году, монахи наивно-искренне рассказывали нам про одного подвижника: «Вот каким унижениям подвергал себя этот святой человек в сей жизни, чтобы быть вознесенным в жизни будущей: он напивался до́пьяна, валялся по земле и ругался скверными словами на глазах у всей братии!..»
Специальность Кöр-Моллы как поэта - песни хвалебные, панегирики и хулительные, сатиры. Он восхваляет народных героев ближайшего прошлого и народных благодетелей современности, в нем сказывается, между прочим, его туркменский патриотизм; он поет хвалу тем, кто делает ему подношения; он прославляет знаменитых коней, столь любимых туркменами, - победителей на скачках; чай - этого неизменного спутника туркменского кейфа; мальчиков-бачей, которыми соблазняют городские притоны наименее стойких из чистых еще душой сынов степей. Хулу свою Кöр-Молла направляет на неверных, или на тех из своих соплеменников, которые жестоко обращаются со своей меньшой братией, или же, наконец, на тех, кто просто не угодил поэту.
Постоянного пристанища Кöр-Молла не имеет. Если он не в аулах, где какое-нибудь торжество, то в городе Мерве, - на базаре, в чайных, в притонах. И для каждого места и случая у него имеется подходящий жанр. Для вертепов - порнографический, в смешанном, восточно-европейском духе, как и должно быть в полувосточных-полуевропейских городах Туркестана. Цинизм Кöр-Моллы, его распущенность, его босячество, пожалуй, главное его отличие. В остальном, как мы заметили, он является довольно типичным туркменским певцом - импровизатором средней руки [Не беремся судить, поскольку на Кöр-Молле сказалось влияние среднеазиатского монашества, « дервишей». Ярким полулегендарным типом такого среднеазиатского «святого отца», память которого весьма чтится населением, является Мешреб. С его оригинальными своей нескромностью подвигами можно познакомиться по статьям Н. С. Лыкошина Диван-и-Машраб (Туркест. ведомости за 1901-1902 гг.) и М. Гартмана Mešreb der weise Narr und fromme Ketzer. Ein Zentralasiatisches Volksbuch (Der islamische Orient, Band I, Berlin, 1905).].
II
Первая песня, которую исполнил для нас Кöр-Молла, была «Песнь о Коушут-хане». В коротеньком прозаическом предисловии к этой песне поэт выразился о себе так: «Чрез несколько лет после смерти (Коушут-хана) объявился некий поэт, очень-то от Бога не кормящийся, народом питаемый, - по имени Кöр-Молла». Песня эта воспевает двух текинских героев второй половины XIX века, Коушут-хана и его сподвижника Аман-Сахат-сердара, прославившихся войнами с персами (особенно 1860 года под Мервом) и хивинцами (особенно 1855 года под Серахсом, где тогда погиб хивинский хан Мухаммед-Эмин) [Данные по новейшей мервской истории см.: Алиханов, «Мервский оазис и дороги, ведущие к нему», Спб., 1883 г.; Алиханов-Аварский (тот же автор), «Закаспийские воспоминания» (Вестник Европы, том V, 1904 г.); O’Donovan, The Merv oasis, т. II, гл. XXXIX; Бартольд, Историко-географический обзор Ирана, Спб., 1903 г. стр. 32.].
Как известно, во всей Закаспийской области, и в частности в Мервском оазисе, вопрос о воде является самом насущным, первостепенным вопросом; как бы хороша ни была земля, а если ее нечем оросить, - она не имеет никакой цены для тех из туркменов, которые существуют земледелием, а таковых в 1900 г. было уже 80% [Ф. А. Михайлов, Туземцы Закаспийской области и их жизнь, Асхабад, 1900 г., стр. 60. С земле-водопользованием туркменов можно познакомится по трудам: Материалы по землеводопользованию в Закаспийской области, собранные и изданные по приказанию Начальника Закаспийской области генерал-лейтенанта Д. И. Суботича, Асхабад, 1903; Материалы по водопользованию у туркмен Закаспийской области, собр. Я. Таировым, Спб., 1904.]. И потому вполне естественно, что вода, равно как и лица, близко стоящие к делу орошения, играют видиую роль и в поэзии Кöр-Моллы. Нами записано две песни, восхваляющих тохтамышского «пенджуара», или надсмотрщика за Коушутбендской плотиной на Мургабе, Гарры-бега, сына еще здравствующего «пенджуара» времен самого Коушут-хана, Рамазан-хана. Одна песня посвящена Гарры-Кызыль-пенджуару, две песни - прорыву и восстановлению Коушут-хан-бенда; в первой из двух последних песен порицается жестокость «старшины и пенджуара» Куль-хана и русского техника (сехник-баяр), беспощадно каравших нерадивых работников.
В остальных из записанных нами песен воспеваются: Юсуп-хан, сын знаменитых супругов Нур-берди-хана и Гуль-Джамаль [Французский профессор Cahun в своем интересном, но малонаучном труде «Introduction à l’histoire de l’Asie», Paris, 1896 г., пустил следующую сплетню про эту выдающуюся туркменскую женщину: «Chez les Turcomans de l’Oxus, restés si fidèles au vieux droit coutumier, on a vu, récemment, la veuve du chef des Turcomans Tekké transmettre régulièrement ses pouvoirs territoriaux et politiques à la Russie, par mariage (курсив наш!) avec le colonel russe Ali-Khanoff, sans qu’aucun de ses sujets ait soulevé motit d'opposition» (стр. 65). Источники не указаны! См. собственные показания одной из жертв этой сплетни в цитованных выше «Закаспийских воспоминаниях».]; Гарры-хан, сын Юсуп-хана; Мел‘ат, скаковый конь ахальца Ашир-Кечэ; неизвестная красавица, которая в следующей песне уже поносится на чем свет стоит, ибо чем-то прогневила поэта; чай и, наконец, мальчики-бача. Две песни являются подражанием мистическим стихотворениям Махтум-Кули.
Песня, которую нам сообщил Кöр-Молла не без колебаний, и которую мы ниже приводим в переводе, называется «Песня о русских». Она сочинена в архитурецкой форме 11-слоговых четверостиший, приспособленных к арабско-персидской форме «муребба» [Несовершенство формы этой песни состоит, между прочим, в том, что не выдержано единства рифмы 4-ого стиха всех 12 четверостиший, как это полагается в «муребба».], числом 12; совершенно лишена поэтических достоинств; построена довольно нескладно, неискусно; не везде легко понимается как потому, что из-за стиха поэт не всегда ясно выражает свою мысль, так и потому, что поэт высказывается больше намеками; но при всем том песнь эта весьма интересна по содержанию.
Под идолами II четверостишия разумеются иконы. Ушастые собаки того же четверостишия - диковинка для туркменов, имеющих обыкновение, подобно нашим крестьянам, обрубать уши у своих собак. Хотя и у туркменов, плохих мусульман, положение женщины не так низко, как у других их единоверцев [См. цитованную выше брошюру Михайлова, стр. 61.], но все-таки русские, на их взгляд, слишком уж много дают воли своему слабому полу, на что намекает 3-й стих все того же II четверостишия. Насчет «водки-вина» IV четверостишия справедливость требует заметить, что и до прихода «неверных» «правоверные» туркмены не все были трезвенниками [O’Donovan, The Merv oasis, т. II, стр. 130: «Opium smoking and arrack drinking are the common and wide-spread vices. In fact, the Mervli are Mussulmans in very little more than name». Шинкарями в свободном Мерве были евреи. Посудой при Доноване служили бутылки из-под содовой воды с русскими ярлыками. Бутылки попадали в Мерв из Хивы и Бухары, а водка делалась на месте евреем по имени Matthi (стр. 285). Прошлое - на ответственности отважного англичанина, ныне же пьянство среди туркменов мы наблюдали только в самых скромных размерах, только как исключение. Как всюду в Средней Азии, и у туркменов с приходом русских мусульманство сделало, по-видимому, заметные успехи. Это хорошо, поскольку от этого становится лучше народ, и это плохо, поскольку с успехами правоверия растет темное влияние своекорыстного духовенства.]. Стихи 1-3 четверостишия V заимствованы у Махтум-Кули. Данные о неоконченной крепости Коушут-хана (VI четверостишие) собраны покойными О’Донованом и Алихановым-Аварским [The Merv oasis, т. II, 143; Мервский оазис, гл. IV, стр. 51.]. В пояснение 2-3 стихов того же четверостишия и 1-ого стиха X четверостишия следует указать, что, по убеждению текинцев, Коушут-хан был отравлен авганско-английским шпионом («эмиссаром»), известным под именем «Сиях-поша»; взявшись лечить болячку на ноге хана, шпион впустил, будто бы, в тело хана яд на острие хирургического инструмента [О «Сиях-поше» см. в «Закаспийских воспоминаниях», стр. 89, 104, 445, 446, 451, 453, 454, 455, 456, особенно две последних страницы. Пенджуар, т. е. надсмотрщик за плотиной времен Коушут-хана, Рамазан-хан (80 лет; ныне живет на покое у места своей былой службы, на Коушут-бенде), делясь с нами своими воспоминаниями, упомянул, что Коушут-хан и его современник Абдулла-Ишан (медресе его имени находится в ауле Гöкча) умерли от лекарств какого-то англичанина. Если это был действительно Сиях-пош, то является вопрос, точно ли он появился в Мервском оазисе только в 1882 году, как показывает Алиханов (стр. 455)? Ведь Коушут-хан умер в 1878 году! Мы постараемся выяснить это в одной из следующих наших работ о Мерве.]. Упоминание, начиная с VI четверостишия, Коушут-хана, приведшего текинцев в 60-ых годах XIX века из Серахса в Мерв и бывшего последним выдающимся правителем мервских текинцев, а также Нур-берди-хана (X четверостишие), последнего славного правителя ахальских текинцев, - оба они умерли до прихода русских в Ахал и Мерв - [Коушут-хан умер в 1878 г. (По Алиханову, Воспоминания, стр. 87; по О’Доновану, Merv oasis, II, стр. 122). Его характеристику и его заслуги см. в «Закаспийских воспоминаниях», стр. 87. Нур-берди-хан умер в 1880 г. (по Алиханову, там же, стр. 88; по Гродекову, Война в Туркмении, т. 1, стр. 71). Его биографию с некоторыми хронологическими опечатками см. в названном сочинении Н. И. Гродекова, стр. 67-71.] звучит как бы сожалением, что ханы эти не дожили до появления новых завоевателей: только они, «опоры мусульманства», и могли бы отстоять родину! Стих 3-ий VII четверостишия передает поговорку, известную и казак-киргизам; ее произносят, когда хотят сказать, что времена изменились к худшему [См. Готовицкий и Пфенниг, Две статьи о киргизских и сартских народных песнях (Этнографич. обозрение, III, 73). Из песни по умершем муже: «Время изменяется; ишак стал перегонять быстрого бегуна». - Ишак у туркменов принадлежит к числу «неблагородных» животных, и слово ишак является бранным, наряду с именами других животных: собаки (ит), свиньи (донгуз), верблюда (дýö), сюда же относятся: собачий сын (ит-оглы), свинячий сын (донгуз-оглы). В ходу у туркменов ругань: эшек-эрмени (осел-армяшка), которую отметил и О’Донован (цитованное сочинение, т. II, стр. 406).]. Та же мысль, по-видимому, выражена и во 2-ом стихе IX четверостишия. В противоположность умершим героям поэт невысокого мнения о своих современниках; противоположение это ярко резюмировано в 1-2 стихах VIII четверостишия (см. также четверостишия III и IV). Красноголовыми (VIII четверостишие) не одни только туркмены называют персов, имеющих обыкновение, как известно, красить себе волосы; своих южных соседей туркмены зовут еще «пюрсиан», «веляет» и просто «куль»; второй термин из трех последних мы должны понимать как «люди, подчиненные власти» в противоположность «туркменчлик» - «туркменству» (равно нашему «казачеству»), т. е. людям ни от кого не зависимым, каковыми были некогда сами туркмены. Третье название значит «раб»; оно обязано своим происхождением тому обстоятельству, что персы являлись для туркменов до прихода русских прежде всего «живым товаром», объектом работорговли [Ср.: «Histoire générale du IV siècle à nos jours» par Lavisse et Rambaud, т. I, стр. 705: так как к IX веку западные славяне были порабощены германцами, то «dès 828, le mot de Slave (sclavus) est employé comme synonyme de serf». Здесь имя народа стало нарицательным, а у туркменов нарицательное имя стало именем народа.]. Стих 1-ый XI четверостишия, надо полагать, заключает в себе намек на победу Коушут-хана над персами в 1860 г., когда действительно сильно упала цена на персидских рабов, - так много попало их тогда в текинский плен [Закаспийские воспоминания, стр. 88: «Цена на рабов спала с 300 р. на 5».].
1) Вот как некогда, по словам генерала Гродекова, представляли себе туркмены русских: «Брака у русских нет, так же, как нет и семьи. Солдат разводят табунами женщин, в которые пускается несколько рослых, сильных и храбрых мужчин. Остальные же мужчины, входя к какой-нибудь женщине, должны перед входом втыкать палку и вешать на нее шапку, чем и дают знать другим, что место уже занято». (Война в Туркмении, т. I, стр. 86).
__________________
Для предупреждения разных кривотолков мы считаем своим долгом подчеркнуть в заключение широко и твердо господствующий среди туркменов взгляд на новую стадию их истории, положившую начало коренным изменениям в их быту. Разумно перешагивая чрез немалочисленные недочеты закаспийской современности, туркмены искренне заявляют: «Одним отживающим свой век старикам, бредящим еще былой бездеятельной свободой и былыми быстро обогащавшими разбоями - аламанами (да лицемерным ханжам, прибавим мы от себя) невмоготу помириться с новой жизнью, которая требует постоянного, мирного труда и которая только за такой труд вознаграждает».
Туркмены, несомненно, приспособились к новой жизни, имеют светлое будущее и, можно надеяться, не дадут сбыться мрачным пророчествам, некогда про них пущенным в обращение [Война в Туркмении, т. I, стр. 87. Иначе: Михайлов, Туземцы Закаспийской области, стр. 78-79.]
А. С-ч
I
«Кöр-Молла», «Шагыр», «Кари» [Шагыр = арабскому ша’ыр, «поэт», а кари по-арабски значит «чтец».] - под этими прозвищами известен в Мервском оазисе и даже за пределами его текинец отдела утомыш подотдела бахшы рода топаз аула Хырланды, настоящее имя («чин-ады») которого Субхан-верди. Он неграмотен, и в 1906 году ему было 30 лет.
Отец Кöр-Моллы Эвез-берди был поэтом, и прозвище его было Молла-Сакар. Молла-Сакар знал грамоту и написал в прозе и стихах историю текинцев, «Теке-намэ». Книга эта попала в руки одного кавказца, Тарлан-бега, который уже умер, - и где она теперь, никому пока не известно. Что «Теке-намэ» действительно была написана, об этом нам приходилось слышать неоднократно, но ни одного отрывка этого крайне интересного сочинения в наши руки не попало.
Брат Кöр-Моллы, как и отец, грамотен.
До 25-летнего возраста Субхан-верди жил в своем ауле и занимался хлебопашеством. В 25 лет он стал народным певцом, «бахшы» [По-туркменски бахшы - только «народный певец», а по-казак-киргизски баксы (= бакшы) - «знахарь». О других значениях этого санскритского слова см. в словаре Будагова.], а ныне уже известен под именем «шагыра», поэта, импровизатора. До 25 лет Кöр-Молла, по его признанию, стихов вовсе не сочинял. Вступить в профессию «бахшы» Субхан-верди побудили, вероятно, его склонность к праздной жизни, сиротство (отец его в то время уже умер), заманчивость профессии, члены которой всегда могут иметь даровой лакомый кусок и довольно часто новый, хотя и неважный, халат и другие подарки, - но, главным образом, пожалуй, то обстоятельство, что Субхан-верди стал слепнуть и терять способность управлять сохой. А материалов, потребных для «бахшы», т. е. прежде всего популярных песен разных туркменских поэтов, начиная с Махтум-Кули [Об нем см.: Chodzko, Specimens of the popular poetry of Persia, 1842 г., стр. 389-394; Березин, Турецкая хрестоматия, 1857 г., т. II, вып. 1; Бакулин, Песни у туркмен и поэт их Махдум-Кули (Изв. Кавказск. отд. Р. И. Географич. общ., т. 1,1872-3 гг.); Vambéry, Die Sprache der Turkomanen und der Diwan Machtumkuli's (Zeitschrift der Deutschen Morgenländischen Gesellschaft, т. 33).], и песенных отрывков из распространенных по всему мусульманскому Востоку романтических поэм вроде «Иосифа и Зулейхи», «Зехра и Тагыра», затем сказок, анекдотов, пословиц, прибауток и загадок [О туркменских пословицах и поговорках см.: Атабеков, Учебник тюркменского наречия с приложением сборника пословиц и поговорок тюркмен Закаспийской области, Асхабад, 1904; об их загадках см.: Текинские загадки (Туркестанские ведомости, 1906 г., № 141). - Последняя заметка написана нами.] - в богатой памятью голове Субхан-верди к 25 летам накопилось достаточно, несмотря на то, что он неграмотен: до чего бывает развита память у неграмотных сказителей всех народов, хорошо известно. Сыну грамотного поэта и брату грамотного муллы запастись всем нужным для «бахши» было еще удобнее.
Что касается творческого дара Кöр-Моллы, то он у него весьма и весьма скромен, и, не будь Субхан-верди «терьяк-кешем», не кури он опиума, так раздражающего фантазию человека, - возможно, что он вовсе не был бы и «шагыром». Не говоря уже о том, что все произведения Кöр-Моллы - у нас их записано 17, но это не все - исключительно подражательные, - такова вообще туркменская поэзия, как часть джагатайской, - и подражатель-то Кöр-Молла далеко не выдающийся. Этим, однако, он тоже интересен, как один из большинства, из средней массы туркменских певцов-импровизаторов.
Кöр-Молла, собственно, не поет свои произведения, а декламирует нараспев.
Он умен, остроумен, язвителен. Большой циник. Весьма неряшлив во всех отношениях. Он среднего роста; выразительное лицо изрыто оспой и покрыто желтизной; левый глаз едва видит, а правый почти совсем уже ослеп, - отсюда и прозвище «Кöр-Молла», «Слепой Мулла» [Если имя Молла указывает на духовный сан, то ставится в начале полного имени лица, например, Молла-Сабир, а если это имя является только прозвищем, данным не духовному лицу, то оно ставится в конце полного имени лица, напр., Кöр-Молла. Надо еще заметить, что у туркменов, собственная школа которых (мектеб, медресе) - чисто духовного направления, всякий грамотный является уже и моллой, а отсюда и двойное значение слова молла: «духовное лицо» и «грамотный человек».]. Субхан-верди заболел глазами лет 10 тому назад, и ни туркмеенские знахари («табиб», он же часто и кузнец, «уста»), ни русские врачи ему, по его словам, не помогли, вернее же, по-нашему, что он, как терьяк-кеш, плохо лечился.
Глазные болезни, как известно, страшно распространены среди туркменов, но и удачно излечиваются нашими врачами, если больные серьезно и терпеливо относятся к лечению. Среди всех закаспийских туркменов от Амударьи до Астрабада пользуется известностью и доверием мервский глазной доктор Г. В. Епинатьев, которого туркмены зовут просто «гöз-дохтóр».
Растительность на лице Кöр-Моллы весьма слабая. Волосы на голове, вопреки мусульманскому закону, запущены; в них уже проглядывает преждевременная седина. Как мы заметили, Кöр-Молла не носит, в отличие от своих единоверцев, тюбетейки («такъя»), а прямо мохнатую рыжую барашковую туркменскую папаху («тельпек») [Тельпеки бывают разных цветов: черные, белые, рыжие. Есть разница в форме тельпеков мервского и ахальского: последний выше. Нам объясняли, что мода носить высокие папахи перенята ахальцами у милиционеров туркменского дивизиона, а последние подражают нашим казакам.]. Здесь проглядывает небрежение, может быть, демонстративное, обрядовой стороной своей религии. Поверх грязной белой рубахи и таких же штанов («кöйнек» и «балак») надет грязный рваный ватный халат («пахта-дон»), подвязанный вместо кушака скрученным грязным ситцевым платком («яглык»). На босых в болячках ногах - стоптанные туфли («коуш»). В руке кривая палка… Таким мы видели его в первый раз, 3 сентября 1906 года, в агыр-башском (колено рода бег отдела тохтамыш) ауле, что в местности Перренг-чага, под самым Мервом.
Более чем скромный вид - у всех бахшы средней руки, но бедность Кöр-Моллы - от его страсти к опиуму. На это зелье идут все его заработки и деньгами, и вещами, - все, что ему перепадает в чай-ханах и вертепах Мерва и на «той’ях», т. е. народных торжествах в аулах. Оттого у него и болезненный, нервный вид. Он не сидит спокойно: если он не в терьяк-ханэ, то во рту у него все же шарики опиума и зеленый жевательный табак («нас»); лицо подергивает, руки постоянно в движении, - то он чешется, то что-нибудь крутит между пальцами. Душа его часто вступает в беседу с Богом, ибо он всегда более чем сыт. Он без устали плюется зеленой от жевательного табаку слюной и тем делает свое присутствие в кибитке («öй») или сакле («там») крайне стеснительным для их хозяев…
Несчастный вид поэта и умное выражение его лица (ведь не одни глаза могут придавать лицу то или другое выражение!) побудили нас спросить его, приятна ли, по его мнению, человеческая жизнь, на что он ответил стереотипной мусульманской фразой: «Бу дÿньö бивепа! Бакы дÿньö - о!», т. е. «Эта жизнь ненадежна! Вечна жизнь - та!». И при этом он показал рукой на небо. Мы дальше спросили, доволен ли он все-таки своей жизнью, а он ответил: «Если я и недоволен буду, то что смогу поделать?! Я не могу не быть довольным Божьим предопределением, текдир’ом!..»
До нас никто не записывал произведений Кöр-Моллы. Не только для того, чтобы побольше от него «выудить», но и искренне под первым впечатлением желая прочной памяти его не столь уж, в сущности, ценным для широкой публики песням, - мы сказали Кöр-Молле, что ему следовало бы давать их записывать, а то они умрут вместе с его смертью, - но он в ответ промолвил: «А ну их к черту!» - «Какой симпатичный философ», - подумали мы тогда, впоследствии же нам пришлось разочароваться: диктуя свои произведения, поэт настойчиво требовал, чтобы перед каждой песней отмечалось: «газаль-и-Кöр-Молла», или «песня Кöр-Моллы». Неприятное впечатление невольно создавалось от разлада между возвышенным, мистическим содержанием некоторых из исполнявшихся им песен и той грубой прозой, которой они прерывались и сопутствовались: жеванье табаку, плеванье, почесыванье, отрыжка, циничная ругань, если забудется стих… «Не хотел ли поэт таким поведением показать неуважение, презрение к этому обманчивому миру?» - приходило нам на мысль, и мы вспоминали при этом, как на старом Афоне, в 1900 году, монахи наивно-искренне рассказывали нам про одного подвижника: «Вот каким унижениям подвергал себя этот святой человек в сей жизни, чтобы быть вознесенным в жизни будущей: он напивался до́пьяна, валялся по земле и ругался скверными словами на глазах у всей братии!..»
Специальность Кöр-Моллы как поэта - песни хвалебные, панегирики и хулительные, сатиры. Он восхваляет народных героев ближайшего прошлого и народных благодетелей современности, в нем сказывается, между прочим, его туркменский патриотизм; он поет хвалу тем, кто делает ему подношения; он прославляет знаменитых коней, столь любимых туркменами, - победителей на скачках; чай - этого неизменного спутника туркменского кейфа; мальчиков-бачей, которыми соблазняют городские притоны наименее стойких из чистых еще душой сынов степей. Хулу свою Кöр-Молла направляет на неверных, или на тех из своих соплеменников, которые жестоко обращаются со своей меньшой братией, или же, наконец, на тех, кто просто не угодил поэту.
Постоянного пристанища Кöр-Молла не имеет. Если он не в аулах, где какое-нибудь торжество, то в городе Мерве, - на базаре, в чайных, в притонах. И для каждого места и случая у него имеется подходящий жанр. Для вертепов - порнографический, в смешанном, восточно-европейском духе, как и должно быть в полувосточных-полуевропейских городах Туркестана. Цинизм Кöр-Моллы, его распущенность, его босячество, пожалуй, главное его отличие. В остальном, как мы заметили, он является довольно типичным туркменским певцом - импровизатором средней руки [Не беремся судить, поскольку на Кöр-Молле сказалось влияние среднеазиатского монашества, « дервишей». Ярким полулегендарным типом такого среднеазиатского «святого отца», память которого весьма чтится населением, является Мешреб. С его оригинальными своей нескромностью подвигами можно познакомиться по статьям Н. С. Лыкошина Диван-и-Машраб (Туркест. ведомости за 1901-1902 гг.) и М. Гартмана Mešreb der weise Narr und fromme Ketzer. Ein Zentralasiatisches Volksbuch (Der islamische Orient, Band I, Berlin, 1905).].
II
Первая песня, которую исполнил для нас Кöр-Молла, была «Песнь о Коушут-хане». В коротеньком прозаическом предисловии к этой песне поэт выразился о себе так: «Чрез несколько лет после смерти (Коушут-хана) объявился некий поэт, очень-то от Бога не кормящийся, народом питаемый, - по имени Кöр-Молла». Песня эта воспевает двух текинских героев второй половины XIX века, Коушут-хана и его сподвижника Аман-Сахат-сердара, прославившихся войнами с персами (особенно 1860 года под Мервом) и хивинцами (особенно 1855 года под Серахсом, где тогда погиб хивинский хан Мухаммед-Эмин) [Данные по новейшей мервской истории см.: Алиханов, «Мервский оазис и дороги, ведущие к нему», Спб., 1883 г.; Алиханов-Аварский (тот же автор), «Закаспийские воспоминания» (Вестник Европы, том V, 1904 г.); O’Donovan, The Merv oasis, т. II, гл. XXXIX; Бартольд, Историко-географический обзор Ирана, Спб., 1903 г. стр. 32.].
Как известно, во всей Закаспийской области, и в частности в Мервском оазисе, вопрос о воде является самом насущным, первостепенным вопросом; как бы хороша ни была земля, а если ее нечем оросить, - она не имеет никакой цены для тех из туркменов, которые существуют земледелием, а таковых в 1900 г. было уже 80% [Ф. А. Михайлов, Туземцы Закаспийской области и их жизнь, Асхабад, 1900 г., стр. 60. С земле-водопользованием туркменов можно познакомится по трудам: Материалы по землеводопользованию в Закаспийской области, собранные и изданные по приказанию Начальника Закаспийской области генерал-лейтенанта Д. И. Суботича, Асхабад, 1903; Материалы по водопользованию у туркмен Закаспийской области, собр. Я. Таировым, Спб., 1904.]. И потому вполне естественно, что вода, равно как и лица, близко стоящие к делу орошения, играют видиую роль и в поэзии Кöр-Моллы. Нами записано две песни, восхваляющих тохтамышского «пенджуара», или надсмотрщика за Коушутбендской плотиной на Мургабе, Гарры-бега, сына еще здравствующего «пенджуара» времен самого Коушут-хана, Рамазан-хана. Одна песня посвящена Гарры-Кызыль-пенджуару, две песни - прорыву и восстановлению Коушут-хан-бенда; в первой из двух последних песен порицается жестокость «старшины и пенджуара» Куль-хана и русского техника (сехник-баяр), беспощадно каравших нерадивых работников.
В остальных из записанных нами песен воспеваются: Юсуп-хан, сын знаменитых супругов Нур-берди-хана и Гуль-Джамаль [Французский профессор Cahun в своем интересном, но малонаучном труде «Introduction à l’histoire de l’Asie», Paris, 1896 г., пустил следующую сплетню про эту выдающуюся туркменскую женщину: «Chez les Turcomans de l’Oxus, restés si fidèles au vieux droit coutumier, on a vu, récemment, la veuve du chef des Turcomans Tekké transmettre régulièrement ses pouvoirs territoriaux et politiques à la Russie, par mariage (курсив наш!) avec le colonel russe Ali-Khanoff, sans qu’aucun de ses sujets ait soulevé motit d'opposition» (стр. 65). Источники не указаны! См. собственные показания одной из жертв этой сплетни в цитованных выше «Закаспийских воспоминаниях».]; Гарры-хан, сын Юсуп-хана; Мел‘ат, скаковый конь ахальца Ашир-Кечэ; неизвестная красавица, которая в следующей песне уже поносится на чем свет стоит, ибо чем-то прогневила поэта; чай и, наконец, мальчики-бача. Две песни являются подражанием мистическим стихотворениям Махтум-Кули.
Песня, которую нам сообщил Кöр-Молла не без колебаний, и которую мы ниже приводим в переводе, называется «Песня о русских». Она сочинена в архитурецкой форме 11-слоговых четверостиший, приспособленных к арабско-персидской форме «муребба» [Несовершенство формы этой песни состоит, между прочим, в том, что не выдержано единства рифмы 4-ого стиха всех 12 четверостиший, как это полагается в «муребба».], числом 12; совершенно лишена поэтических достоинств; построена довольно нескладно, неискусно; не везде легко понимается как потому, что из-за стиха поэт не всегда ясно выражает свою мысль, так и потому, что поэт высказывается больше намеками; но при всем том песнь эта весьма интересна по содержанию.
Под идолами II четверостишия разумеются иконы. Ушастые собаки того же четверостишия - диковинка для туркменов, имеющих обыкновение, подобно нашим крестьянам, обрубать уши у своих собак. Хотя и у туркменов, плохих мусульман, положение женщины не так низко, как у других их единоверцев [См. цитованную выше брошюру Михайлова, стр. 61.], но все-таки русские, на их взгляд, слишком уж много дают воли своему слабому полу, на что намекает 3-й стих все того же II четверостишия. Насчет «водки-вина» IV четверостишия справедливость требует заметить, что и до прихода «неверных» «правоверные» туркмены не все были трезвенниками [O’Donovan, The Merv oasis, т. II, стр. 130: «Opium smoking and arrack drinking are the common and wide-spread vices. In fact, the Mervli are Mussulmans in very little more than name». Шинкарями в свободном Мерве были евреи. Посудой при Доноване служили бутылки из-под содовой воды с русскими ярлыками. Бутылки попадали в Мерв из Хивы и Бухары, а водка делалась на месте евреем по имени Matthi (стр. 285). Прошлое - на ответственности отважного англичанина, ныне же пьянство среди туркменов мы наблюдали только в самых скромных размерах, только как исключение. Как всюду в Средней Азии, и у туркменов с приходом русских мусульманство сделало, по-видимому, заметные успехи. Это хорошо, поскольку от этого становится лучше народ, и это плохо, поскольку с успехами правоверия растет темное влияние своекорыстного духовенства.]. Стихи 1-3 четверостишия V заимствованы у Махтум-Кули. Данные о неоконченной крепости Коушут-хана (VI четверостишие) собраны покойными О’Донованом и Алихановым-Аварским [The Merv oasis, т. II, 143; Мервский оазис, гл. IV, стр. 51.]. В пояснение 2-3 стихов того же четверостишия и 1-ого стиха X четверостишия следует указать, что, по убеждению текинцев, Коушут-хан был отравлен авганско-английским шпионом («эмиссаром»), известным под именем «Сиях-поша»; взявшись лечить болячку на ноге хана, шпион впустил, будто бы, в тело хана яд на острие хирургического инструмента [О «Сиях-поше» см. в «Закаспийских воспоминаниях», стр. 89, 104, 445, 446, 451, 453, 454, 455, 456, особенно две последних страницы. Пенджуар, т. е. надсмотрщик за плотиной времен Коушут-хана, Рамазан-хан (80 лет; ныне живет на покое у места своей былой службы, на Коушут-бенде), делясь с нами своими воспоминаниями, упомянул, что Коушут-хан и его современник Абдулла-Ишан (медресе его имени находится в ауле Гöкча) умерли от лекарств какого-то англичанина. Если это был действительно Сиях-пош, то является вопрос, точно ли он появился в Мервском оазисе только в 1882 году, как показывает Алиханов (стр. 455)? Ведь Коушут-хан умер в 1878 году! Мы постараемся выяснить это в одной из следующих наших работ о Мерве.]. Упоминание, начиная с VI четверостишия, Коушут-хана, приведшего текинцев в 60-ых годах XIX века из Серахса в Мерв и бывшего последним выдающимся правителем мервских текинцев, а также Нур-берди-хана (X четверостишие), последнего славного правителя ахальских текинцев, - оба они умерли до прихода русских в Ахал и Мерв - [Коушут-хан умер в 1878 г. (По Алиханову, Воспоминания, стр. 87; по О’Доновану, Merv oasis, II, стр. 122). Его характеристику и его заслуги см. в «Закаспийских воспоминаниях», стр. 87. Нур-берди-хан умер в 1880 г. (по Алиханову, там же, стр. 88; по Гродекову, Война в Туркмении, т. 1, стр. 71). Его биографию с некоторыми хронологическими опечатками см. в названном сочинении Н. И. Гродекова, стр. 67-71.] звучит как бы сожалением, что ханы эти не дожили до появления новых завоевателей: только они, «опоры мусульманства», и могли бы отстоять родину! Стих 3-ий VII четверостишия передает поговорку, известную и казак-киргизам; ее произносят, когда хотят сказать, что времена изменились к худшему [См. Готовицкий и Пфенниг, Две статьи о киргизских и сартских народных песнях (Этнографич. обозрение, III, 73). Из песни по умершем муже: «Время изменяется; ишак стал перегонять быстрого бегуна». - Ишак у туркменов принадлежит к числу «неблагородных» животных, и слово ишак является бранным, наряду с именами других животных: собаки (ит), свиньи (донгуз), верблюда (дýö), сюда же относятся: собачий сын (ит-оглы), свинячий сын (донгуз-оглы). В ходу у туркменов ругань: эшек-эрмени (осел-армяшка), которую отметил и О’Донован (цитованное сочинение, т. II, стр. 406).]. Та же мысль, по-видимому, выражена и во 2-ом стихе IX четверостишия. В противоположность умершим героям поэт невысокого мнения о своих современниках; противоположение это ярко резюмировано в 1-2 стихах VIII четверостишия (см. также четверостишия III и IV). Красноголовыми (VIII четверостишие) не одни только туркмены называют персов, имеющих обыкновение, как известно, красить себе волосы; своих южных соседей туркмены зовут еще «пюрсиан», «веляет» и просто «куль»; второй термин из трех последних мы должны понимать как «люди, подчиненные власти» в противоположность «туркменчлик» - «туркменству» (равно нашему «казачеству»), т. е. людям ни от кого не зависимым, каковыми были некогда сами туркмены. Третье название значит «раб»; оно обязано своим происхождением тому обстоятельству, что персы являлись для туркменов до прихода русских прежде всего «живым товаром», объектом работорговли [Ср.: «Histoire générale du IV siècle à nos jours» par Lavisse et Rambaud, т. I, стр. 705: так как к IX веку западные славяне были порабощены германцами, то «dès 828, le mot de Slave (sclavus) est employé comme synonyme de serf». Здесь имя народа стало нарицательным, а у туркменов нарицательное имя стало именем народа.]. Стих 1-ый XI четверостишия, надо полагать, заключает в себе намек на победу Коушут-хана над персами в 1860 г., когда действительно сильно упала цена на персидских рабов, - так много попало их тогда в текинский плен [Закаспийские воспоминания, стр. 88: «Цена на рабов спала с 300 р. на 5».].
1) Вот как некогда, по словам генерала Гродекова, представляли себе туркмены русских: «Брака у русских нет, так же, как нет и семьи. Солдат разводят табунами женщин, в которые пускается несколько рослых, сильных и храбрых мужчин. Остальные же мужчины, входя к какой-нибудь женщине, должны перед входом втыкать палку и вешать на нее шапку, чем и дают знать другим, что место уже занято». (Война в Туркмении, т. I, стр. 86).
__________________
Для предупреждения разных кривотолков мы считаем своим долгом подчеркнуть в заключение широко и твердо господствующий среди туркменов взгляд на новую стадию их истории, положившую начало коренным изменениям в их быту. Разумно перешагивая чрез немалочисленные недочеты закаспийской современности, туркмены искренне заявляют: «Одним отживающим свой век старикам, бредящим еще былой бездеятельной свободой и былыми быстро обогащавшими разбоями - аламанами (да лицемерным ханжам, прибавим мы от себя) невмоготу помириться с новой жизнью, которая требует постоянного, мирного труда и которая только за такой труд вознаграждает».
Туркмены, несомненно, приспособились к новой жизни, имеют светлое будущее и, можно надеяться, не дадут сбыться мрачным пророчествам, некогда про них пущенным в обращение [Война в Туркмении, т. I, стр. 87. Иначе: Михайлов, Туземцы Закаспийской области, стр. 78-79.]
А. С-ч