Характеристика религиозно-нравственной жизни мусульман, преимущественно Средней Азии (4)
Н. П. Остроумов. Характеристика религиозно-нравственной жизни мусульман, преимущественно Средней Азии // Православное обозрение, 1880, том II, июнь-июль.
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5.
Самарканд. Кладбище и ансамбль Шахи-Зинде. Фото Поля Надара, 1890
Было бы весьма любопытно знать при настоящем вопросе статистику преступлений у мусульман, но, к сожалению, статистические данные подобного рода не собраны, и мы имеем в своем распоряжении только немного таких материалов. По сведениям, собранным г. Риттихом в Казани, оказывается, что в 1861 году преступления татар составляли преобладающую цифру в общей сумме преступлений [Казан. губерн. ведомости, 1861 г., № 37, стр. 533.], а в 1889 и 1868 годах преступления татар не только превышали своим числом преступления русских, но и постепенно увеличивались, тогда как и у русских они уменьшились в числе. Так, в 1897 году преступления у русских относились ко всему населению как 1 к 370, а у татар как 1 к 219. В 1868 году преступления у русских уменьшились и относились ко всему населению как 1 к 446, а у татар увеличились и относились ко всему населению как 1 к 154. Это дало повод г. Риттиху высказать, что татары в продолжение своего З00-летнего подданства России усвоили очень мало такого, что приблизило бы их к современным потребностям века, а пример отдельных личностей из татар остался без подражания, Ложно понятая мысль о веротерпимости утвердила и распространила мусульманство больше, чем это было во время Казанского царства [Риттих. Материалы для этнографии России. Казанская губерния. Казань, 1870.]. В настоящее время, по собираемым статистическим данным о грамотности татар, становится очевидным, что Казань составляет до сих пор центр умственного и религиозного развития татар внутренней России. Вместе с этим татары, продолжает Риттих, отреклись от всякого умственного движения и сделались гораздо менее производительны, чем в давно былое время; не желая признавать превосходства русских над собою, татары не могут сочувствовать тем нововведениям, которые клонятся к общему спокойствию и благосостоянию. В доказательство этой мысли Риттиха можно указать на тот, между прочим, факт, что муллы Казанского и Оренбургского края весьма неохотно соглашаются на введение в своих школах преподавания русского языка, открывающего дверь к русской письменности и к нравственному сближению с русским народом, потому что русские неверные (кяфир) и наука русская преследует земные цели, тогда как мусульманская наука занимается вопросами небесной жизни [«Наука у русских для здешней лишь жизни; наука муслимов для будущей жизни». Саблуков. Сличение мохаммед. учения о именах Божиих с христианским о них учением. Казань, 1872 г., стр. 14.]. О туземцах-мусульманах Ходжентского уезда Сырдарьинской области Туркестанского края известно, что в 1869 году у них было предъявлено суду 21 преступление; в 1870 году число предъявленных суду преступлений более чем утроилось, возросло до 71; в следующем за тем 1871 году до июля месяца преступлений было обнаружено у них 31; следовательно, к концу года могло быть 62 [Туркестан. ведом., 1874 г., № 7, стр. 27.]. Нет сомнения, что в действительности число преступлений по Ходжентскому уезду, заселенному 1.382 юртовладельцами и 13.996 домовладельцами, при 75.819 д. обоего пола, считая приблизительно в каждой юрте и в каждом доме по пяти человек [Ежегодник «Материалы для статистики Туркестан. края». Издан. под редакций Н. Маева, Вып. 1. Спб., 1874. Стр. 120 и 6.], слишком мало отвечает действительности, что во всяком случае надо объяснять боязнью туземцев заявлять свои претензии русскому суду и желанием укрываться от преследований его. Но важно уже то, что за указанный трехлетний период (1869-1871) число преступлений ходжентцев возросло вдвое-втрое… О туземцах Кураминского уезда, населенного приблизительно 286.034 д. обоего пола, или 40.862 дворов и кибиток [Там же, стр. 120 и 24.], известно, что в 1870 году всех дел, по уезду решенных казыями и биями, было 1213. В числе этих дел было 478 по долговым обязательствам, 229 дел по расторжению браков, 185 дел по кражам, 10 дел по тяжбам и наследстве, 84 дела по нарушению договоров о сватовстве, 55 дел по поземельным спорам; 45 дел по личным оскорблениям, 22 дела по потраве хлеба и 5 дел по убийствам [Вестник Европы, 1875 г., кн. XI, стр. 144, ст. Терентьева «Туркестан и туркестанцы».]. По этим данным можно отчасти судить о числе и характере преступлений у татар и мусульман Средней Азии, хотя было бы в высшей степени интересно исследовать этот вопрос обстоятельно, для чего, к сожалению, данных не опубликовано. На основании общих отзывов заслуживающих полного доверия лиц о туземцах-мусульманах Средней Азии и на основании собственных наших наблюдений над жизнию и характером разных инородческих племен мусульманского населения Средней Азии, можно безошибочно утверждать только одно, что таджики и сарты представляют собою самых испорченных нравственно жителей Туркестана, хотя они несравненно более, чем узбеки и киргизы, окрепли в политических и религиозных правилах ислама и могут считаться истинными представителями среднеазиатской мусульманской культуры. Нужно сказать даже более: таджики и сарты, как более развитые умственно и политически, но испорченные нравственно, пагубно влияют на своих менее развитых, более простодушных единоверцев, так что в Кульджинском районе Семиреченской области, вдали от оседлого центрального таджикского и сартского населения, мусульмане - таранчи и дунгане несравненно нравственнее, чем даже сырдарьинские узбеки и киргизы, если судить о нравственности первых по числу их преступлений. За 1874-1879 годы среди таранчей было всего 21 убийство, 15 краж, 10 грабежей, 2 нарушения прав семейных, 12 случаев неповиновения властям, подкопов тюрем и побегов, 2 самоубийства и 2 поджога… За те же шесть лет между дунганами было 12 убийств, 1 кража, 5 разбоев и грабежей и 2 случая неповиновения властям, подкопов тюрем и побегов из тюрем. При этом очень любопытно то обстоятельство, что среди местных киргиз, менее таранчей и дунган пропитанных исламом, за то же время было всего 6 убийств, 4 разбоя и грабежей и 1 кража [Туркест. ведом., 1880 г., № 14, стр. 54, ст. «Из Кульджи».]. Не нужно ли заключить отсюда, что киргизы везде более нравственны, чем их соседи, оседлые и грамотные мусульмане, и что под влиянием просвещенных своих единоверцев они становятся менее нравственны? И это понятно, потому что фарисейски-обрядовое благочестие мусульман притупляет в них непосредственное нравственное чувство, и тем более вредно действует на неиспорченное человеческое сердце, что шариат в точном выполнении всех мелочей безжизненного религиозного мусульманского обряда полагает все благочестие человека, все его спасение и благоугождение Богу. При таком отношении мусульман к делам благочестия и нравственности, внутренние расположения их во время молитвы, поста и пр. почти совершенно остаются в стороне или же имеют значение второстепенное. Благочестивый по шариату мусульманин скорее согласится обидеть человека, особенно иноверца, обмануть его, причинить ему какой-нибудь вред, чем дозволить себе какое-либо запрещенное шариатом действие или подвергнуть себя опасности быть нечистым внешне, с точки зрения обрядового закона. Посмотрите, с каким страхом и старанием отпрыгивает мусульманин в сторону, когда видит, что может обрызгать свой халат или даже сапоги мочою животных во время их испражнений на улице; посмотрите, как тщательно избегает он во время поста возможности даже нюхать запах табаку или как старательно обманывает свой голодный желудок, развлекая себя прогулками по шумным улицам, слушанием возбудительных рассказов и азартными играми, лишь бы дотерпеть до вечерней поры и не соблазниться поесть; с каким ужасом бежит он в сторону и старается не глядеть на свинью; с какою видимою важностию, но совершенно бездушно отсчитывает он разные поясные и земные поклоны во время намаза, с какою мелочною точностию выполняет в Мекке, во время хаджа, все обряды, указанные шариатом, хотя иные из них просто смешны… Словом, в этих обрядах, в точном выполнении всех их подробностей благочестивый мусульманин прежде всего полагает свое спасение и нравственное совершенство и поступает так во всех случаях своей однообразной бездушной религиозно-нравственной жизни, потому что слепо верует во все те многоразличные и невероятные награды, какие обещают ему благочестивые авторы мусульманских нравоучительных сказаний и рассуждений. Даже чтение Корана, этого превосходнейшего, по их верованию, откровения Божия, сопряжено у мусульман главным образом и прежде всего с точным выполнением всех правил чтения этой священной книги. Благочестивый мусульманин, по прочтении Корана, молит Бога о прощении ему не мыслей и чувств, недостойных слова Божия, а ошибок языка, случившихся при чтении, неправильного произнесения слов, удлинения или укорочения слогов, неправильных остановок во время чтения и т. п. Все это изложено в особой, составленной специально для читателей Корана молитве, которая приписывается в конце Корана и читается по прочтении книги. Вследствие такого взгляда мусульманского закона на нравственную сторону благочестивых упражнений мусульман, которая считается менее важною, чем обряд, входящий в самое упражнение, все религиозные обязанности мусульман являются не свободными нравственными подвигами, а повинностями, которые необходимо отбывать точно и неуклонно, в положенное время и строго установленным порядком.
Относясь так своебразно к выполнению религиозных обязанностей, мусульмане часто прикрываются обрядами для удобнейшего достижения своих нерелигиозных целей. И в этом случае с мирянами сходятся их духовные руководители: имамы, казыи, шейхи, ишаны и муфтии. Шейх знаменитой мечети в г. Туркестане, святоша по наружности и большой богач, эксплуатирует громадные доходы мечети в свою пользу, а ремонт здания, видимо рушающегося, предоставляет усердию прихожан. В бытность свою в г. Туркестане в начале июня 1879 года мы не без любопытства узнали, что один беднейший прихожанин копейками и крохами собирает пожертвования на оштукатурку купола мечeти, имеющий вид безобразно жалкий. На скопляющиеся у бедняка рубли он покупает алебастру и замазывает такую часть купола, на какую достает у него материала. Таким образом, когда-то весьма красивый и величественный купол мечети является теперь громадною массою, неискусно покрытою по местам алебастром, как бы заплатами из грязных тряпиц. Такому жалкому наружному виду знаменитого священного здания времен Тамерлана вполне отвечает внутренняя нечистота и даже грязь здания: пол плохо выметен, а во многих комнатах загрязнен разными нечистотами; отделка стен давно лупится и не поддерживается; по обширному двору, окружающему мечеть, валяется в иных местах даже падаль; ограда представляет полное разрушение и запустение. Между тем доходы этой мечeти, составляющиеся из разных пожертвований и денег за право погребения при мечети и т. п. простираются, говорят, до 18000 рублей. Даже немусульманину грустно смотреть на такое жестокое небрежение столь величавым зданием, которое хладнокровно переносит презрение к себе со стороны представителей мусульманского закона и веры и без укоризн указывает каждому путешественнику на алчность богатого шейха. Можно надеяться, что этот гордый колосс, презирающий теперь невнимание к себе, когда-нибудь так же хладнокровно придавит своей массой тех, которые не хотят почитать его старости и святости, а только издеваются над его терпением. В настоящее время любознательному путешественнику остается только своим воображением рисовать всю прелесть и величавость древней постройки, красота и громадность которой были, вероятно, тем изумительнее, что соседние лачужки составляли невообразимый контраст с своим покровителем-великаном. Серьёзному наблюдателю становится еще отвратительнее, когда он в прислужниках и охранителях этой святыни видит только одно желание - получить подачку (10-20 коп.) и казаться благочестивым. Вас провожает целая толпа оборванцев, из которых седобородые нередко глубоко вздыхают, а потом превращаются в совершенных мальчишек, когда придет время делить денежную подачку неверного. Не нужно больше распространяться на эту тему, потому что каждый может представить себе, в чем дело… Но мы позволяем себе здесь заметить, что грубые отношения мусульман к своим святыням неизмеримо превосходит все, что приходится слышать иногда о русских монахах; такой грязи, такого невежества и ханжества мы, по крайней мере, не встречали ни в одном русском монастыре, а о запущении здания и говорить нечего…
Подобно туркестанской мечeти, и древние постройки Самарканда, не менее знаменитые и священные для мусульман, находятся также в страшном запущении. Никто не заботится об их поддержке и благолепии. Часть этих зданий представляют уже развалины, окруженные грудами мусора. Лучшие части годного материала разбираются туземцами на свои надобности, и не редкость встретить глазированный кирпич мечети не в стене сакли, а хуже - в стене глинобитного забора и даже хлева. Уцелевшие части зданий грозят каждую минуту падением: с замиранием сердца приходится пройти под сводом таких зданий. Более уцелевшие постройки так же жалки и опасны, тем более что угрозы их раздавить любопытствующего не так очевидны. Украшения внутренние и наружные давно до такой степени изветшали и разрушились, что трудно во многих местах даже догадаться об общих чертах рисунка. Слушая рассказ туземца о том, например, что медресе Шир-Дар так названо потому, что на лицевой стороне его изображены львы, преследующие ланей и окруженные солнцем, вы просто недоумеваете, где же эти изображения, и когда вам укажут на места изображений, вы с большим напряжением для своего воображения догадаетесь о присутствии остатков когда-то очень ярких и отчетливых изображений. Дворы, а особенно кровли этих зданий, грязны до невозможности. В марте 1878 года мы были просто поражены и возмущены, когда собственными глазами увидели, что надутые религиозные лицемеры и книжники мусульманские - стыдно сказать - открыто испражняются на кровлях тех самых величественных зданий, которыми подчас они так гордятся… Нам будет понятно отчасти такое странное положение дел, если мы представим себе, что самаркандские шейхи, имамы, муллы и казыи смотрят на каждое священное место как на выгодную статью дохода, которую они стараются эксплуатировать в свою личную пользу самым нерасчетливым образом. Подобно неразумно скупому домохозяину, мусульманские хозяева святынь стараются извлечь поскорее как можно наиболее выгод для себя, а о том, что доходная статья их год от году приходит в упадок и разорение, они не думают… «Лишь бы на мой век хватило, а мой преемник будет промышлять о себе сам», - думают эти мудрые святоши. И они обыкновенно только до тех пор живут у гробниц своих святых предков, пока имя святого имеет обаяние для массы и доставляет доход; уменьшились доходы от гроба святого предка, сократился штат охранителей священного места, а затем они и совсем разбегаются, потому что нечем более им промышлять…
И не только непредвиденные, добровольные доходы от разных посетителей гробниц святых, а и постоянные оклады, назначаемые прямо на исправление и поддержку священных зданий, идут в карманы тех, кто получает эти деньги. А выпрашивать у посетителей деньги все эти благочестивые потомки знаменитых святых ислама умеют очень настойчиво и забавно. Когда нам вздумалось осмотреть систему построек, известных под именем Шах-Зинде, и мы отправились туда в сопровождении небольшого мальчугана туземца, указавшего только дорогу к этой знаменитой постройке, то нам пришлось израсходовать всю серебряную мелочь (рублей около двух), какая была в кармане. На пороге входного крыльца, нас окружили человек шесть охранителей святыни и все разом сочли нужным сопровождать нас. Было и жутко и забавно. Один идет вперед, двое почти рядом, один готов каждую минуту помочь нам поднять свое туловище на ступеньки длиннейшей лестницы, один, наконец, нес наши галоши. Добравшись по ступеням этой лестницы до главного здания, мы заметили еще двух пожилых мусульман, которые сейчас совершили за здоровье посетителя краткую молитву и потребовали платы за свой труд. Сделавши несколько шагов по мечети, мы должны были снова остановиться, чтобы принять новую молитву благожелателей и уплатить за нее. Около михраба, как главного священного места мечети, была новая остановка с платою. Наконец, около двери, отделяющей гробницу святого от мечети, присели на молитву все сопровождавшие нас, и пришлось расплатиться с каждым из молитвенников отдельно. На обратном пути те же остановки и та же расплата. Вздумалось нам взлезть в боковую постройку, ничем не замечательную; нас подсадили туда и ссадили оттуда, - опять расплата. По окончании дорогого своего путешествия, при выходе с наружного крыльца, нам пришлось еще раз расплатиться за прощальные благожелания… Карман наш опустел, и мы жалели, что не были знакомы ранее с приемами и манерами выпрашивания мусульманских святошей, - жалели, что не запаслись вместо 20-копеечников двухкопеечниками. Долго после того мы с удовольствием припоминали все подробности своего путешествия на поклонение к мусульманскому святому, гробницы которого так-таки и не видели, потому что ведущую в склеп мелко резную дверь нам не отворили сразу, а торговаться и не хотелось уже, и казалось неудобным, дорогостоющим.
Не знаем, как судить о том факте, что охранители гробницы Ходжи-Ахрара в Самарканде охотно продали русским древний список Корана, принадлежавший халифу Осману и запятнанный его кровию, за сто рублей. Было ли это следствием невежества, не умеющего ценить такую редкую редкость и святыню; было ли это следствием страха перед новою грозною русскою властию, отказать желанию которой боялись напуганные самаркандцы; или, наконец, это было следствием одной алчности при представлении такой крупной суммы, как сотня русских рублей, как думает г. Гребенкин. Мы думаем, что в описанном случае самаркандскими шейхами руководило и то, и другое, и третье, но едва ли одно последнее побуждение. Во всяком случае, этот факт характерен до мусульманского благочестия, не умевшего и не хотевшего отстоять свой интерес пред иноверною властию, которая, без сомнения, не позволяла себе прибегать к принудительным мерам в делах религиозных в первые дни своего господства над городом, как не позволяет себе вмешиваться в дела веры мусульман даже в настоящее время, спустя десять с лишком лет по завоевании Самарканда. А предполагать, чтобы самаркандцы, уступая свой знаменитый Коран русским вместе с другим, меньшим, но также древним списком его, имели в виду интересы ориентальной науки, совершенно нет оснований, потому что самаркандские муллы, при самых скромных требованиях от них, оказываются большими невеждами. Даже Коран и шариат мало-мало знают только одни муфтии, потому что в этом их профессия, их хлеб. На всех своих кладбищах самаркандцы насчитывают более 6000 святых, но ничто так небрежно не содержится в Самарканде, как наполненные прахом святых кладбища, которые даже и не огорожены. Не лучше содержатся постройки над прахом святых в Ташкенте и в других городах Туркестанского края, напр. в Аулиэ-Ата, в Зенги-Ата и т. д. По отзыву г. Гребенкина, разбогатевшие купцы строят мечети и медресе исключительно из тщеславия, чтобы о строителях подольше говорили потом в народе, чтобы народ относился к строителям с уважением, чтобы духовенство сделалось их друзьями, чтобы их торговые операции сделались устойчивее, а чиновные лица оказывали бы им внимание и снисхождение. Все такие постройки располагают обыкновенно в пользу строителей общественное мнение.
Представители ислама, распределяющие между собою праздничные денежные сборы (во время Курбан-байрама и Руза-аит), напоминая друг другу свою генеалогию, заботятся не о долге, справедливости, не о чести, не о помощи нуждающимся, а о своих личных интересах, из-за которых они готовы сбросить с себя напускное благочестие и превратиться из шейха в полицейского чиновника, из казыя в сборщика податей, из раиса в палача. Знатный шейх охотно вызовется быть шпионом, предателем своих же сородичей, если ему пообещают оставить за них главенство в дележе доходов мечети, славной именем святого, похороненного в ее стенах. Ученый казый, постоянно жалующийся на незначительность доходов от своей религиозно-административной практики, просияет до отвратительного унижения целования руки, когда предложат ему исполнение обязанностей сборщика податей, хотя это будет противно шариату. Благочестивый суфи, мулла, имам, ишан охотно согласятся быть рассыльными за некоторое вознаграждение. Мусульманский юриспрудент-муфтий, когда его попросят, да еще пообещают вознаграждение, без труда подыщет такое толкование закона, которое будет нужно его просителям [Ср. «Вестник Европы» 1875 г., кн. XI, ст. Терентьева «Туркестан и туркестанцы».], торговец постарается приписать своему кредитору лишнее и будет потом упрашивать его надбавить ему что-нибудь для будущего знакомства. Ваш знакомый, прихвальнувшийся при случае своим богатством, не постыдится придти к вам с каким-нибудь… подарком, в надежде получить отдарок, во всяком случае превышающий стоимость его непрошенного дара. Бедняк, совершенно вам незнакомый, поразит вас, заявившись к вам с предложением принять от него пяток яблок, или десяток груш, или фунт винограда, или же, наконец, десяток-полтора тоненьких деревянных спичек для ковыряния в зубах. Во всех этих случаях расчет у мусульманина верный - получить отдарок, несравненно превышающий его дар, или же расположить к себе нужного человека на всякий случай. Процентщик, открывая свою деятельность, запрещенную Кораном, наперед уже предвкушает удовольствие выжимать безбожные проценты у людей, застигнутых нуждой. Достаточный земледелец держит своего работника в постоянной и тяжелой кабале, платит ему незначительное жалованье, а при расплате постарается укорить его в нерадении и с презрением выбросит причитающиеся ему деньги. Отец без стыда и опасения за свою честь продает своего красивого сына-малолетка богатому развратнику в бачи; отцы, матери и братья не стесняются жить в домах терпимости около своих дочерей, промышляющих своей девичьей честью, будучи часто запроданы родными содержателю такого дома; мужья не только не преследуют своих жен за распутство, а нередко сами указывают им на безнравственные средства к жизни, сами сдают их в дома терпимости на время или совершенно отчуждая от себя, и все это делается формально чрез казыя. Наконец, имамы торгуют своим благочестием, своею мнимою преданностию законам веры и своим прямым или косвенным родством с основателем ислама, а ишаны, распространяя ислам среди мало просвещенных в религиозном отношении киргиз, хлопочат только о том, чтобы утучнить свое тело и разбогатеть. Разъезжая по обширным киргизским степям, они часто возвращаются домой с целыми караванами всякого добра и совершенно счастливыми от блестящих успехов своей миссионерской деятельности. Невольно становится грустно за этих добрых детей природы, так нагло эксплуатируемых мусульманскими святошами, обираемых и отупляемых разными проходимцами - сартами и татарами [Туркестан. ведомости, 1880 г. № 3, ст. Арандаренко «Между туземцами степного уезда».]. Положение киргиз, находящихся в настоящее время в переходном бытовом и религиозно-нравственном состоянии, тем более жалко, что силою обстоятельств они затягиваются в сети ислама все сильнее и сильнее, и что пауками, расставляющими для киргиз эти сети, являются такие дурные искалеченные мусульмане, каковы сарты и таджики, которым дружно помогают в своих интересах разные российские выходцы, вторые жиды, - татары. Вот что говорит на эту тему человек несколько пристрастный к умственному и нравственному превосходству сартов над киргизами. Сарты передают киргизам не только чисто экономические бытовые знания, но и грамотность и религиозность, которые представляют собою два фактора огромной важности. И такое влияние на киргиз сродственного племени, соседа и учителя во всех отношениях есть, по словам приводимого нами автора, одно из самых глубоких, коренных и неотразимых. «Вряд ли с этой силой сможет бороться русское влияние, если оно пожелало бы непосредственно действовать на нетронутую и чистую натуру киргиза. Первая сила в деле влияния цивилизующего - это, без сомнения. экономическая жизнь, уменье пользоваться силами местной природы. Русская жизнь и русская культура здесь [т. е. в Туркестанском крае] совершенно посторонняя, так сказать. Мы здесь или служим, получая за это деньги, или торгуем. Ремесла наши ничтожные приспособлены к потребностям этой же дорогой жизни служащих или к военным целям. Собственно русской сельской колонизации здесь нет или же она чересчур слаба со своими приемами и знаниями. Таким путем мы являемся здесь только потребителями покуда. Сарт же, этот коренной сельский хозяин, умеющий с таким упорным трудом и веками приобретенным знанием приспособляться к местным климатическим и почвенным условиям, - он представляет сильную массу; в его распоряжении язык и экономическая производительность страны, чего у русских нет. И с этими-то могучими орудиями проникает он первым туда, где в несколько лет единственному русскому доведется проехать с какими либо частными, специальными целями… Очевидно, что за этим сартом должна остаться и победа. Можно долго спорить, - продолжает автор, - о том, хорошо или нет это для будущности края, но во всяком случае факты говорят за то, что если русской цивилизации суждено проникнуть к киргизам, то это произойдет только чрез сартовское население. В непосредственное же влияние плохо верится» [Туркест. ведом., 1880 г., № 13, ст. Иванова «Поездка в Алатау в 1879 году».]. Не место рассуждать нам здесь на тему цитируемого автора, которого мы не намерены ни защищать, ни опровергать. Для нас достаточно сказать, что, ввиду изложенного нравственного и религиозного характера сартов, очень грустно представлять себе многочисленный и не испорченный еще киргизский народ долженствующим пройти школу религиозно-нравственного влияния сартов и кончить тем же, до чего дошли в течение веков сарты, потому что раз киргизы укоренятся в исламе в сартской его форме, - возврата для них уже не будет: они нравственно загниют и сгниют подобно сартам… Очень жаль и грустно, сознавая бессилие русских помочь делу.
ОКОНЧАНИЕТого же автора:
• Китайские эмигранты в Семиреченской области Туркестанского края и распространение среди них православного христианства.
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5.
Самарканд. Кладбище и ансамбль Шахи-Зинде. Фото Поля Надара, 1890
Было бы весьма любопытно знать при настоящем вопросе статистику преступлений у мусульман, но, к сожалению, статистические данные подобного рода не собраны, и мы имеем в своем распоряжении только немного таких материалов. По сведениям, собранным г. Риттихом в Казани, оказывается, что в 1861 году преступления татар составляли преобладающую цифру в общей сумме преступлений [Казан. губерн. ведомости, 1861 г., № 37, стр. 533.], а в 1889 и 1868 годах преступления татар не только превышали своим числом преступления русских, но и постепенно увеличивались, тогда как и у русских они уменьшились в числе. Так, в 1897 году преступления у русских относились ко всему населению как 1 к 370, а у татар как 1 к 219. В 1868 году преступления у русских уменьшились и относились ко всему населению как 1 к 446, а у татар увеличились и относились ко всему населению как 1 к 154. Это дало повод г. Риттиху высказать, что татары в продолжение своего З00-летнего подданства России усвоили очень мало такого, что приблизило бы их к современным потребностям века, а пример отдельных личностей из татар остался без подражания, Ложно понятая мысль о веротерпимости утвердила и распространила мусульманство больше, чем это было во время Казанского царства [Риттих. Материалы для этнографии России. Казанская губерния. Казань, 1870.]. В настоящее время, по собираемым статистическим данным о грамотности татар, становится очевидным, что Казань составляет до сих пор центр умственного и религиозного развития татар внутренней России. Вместе с этим татары, продолжает Риттих, отреклись от всякого умственного движения и сделались гораздо менее производительны, чем в давно былое время; не желая признавать превосходства русских над собою, татары не могут сочувствовать тем нововведениям, которые клонятся к общему спокойствию и благосостоянию. В доказательство этой мысли Риттиха можно указать на тот, между прочим, факт, что муллы Казанского и Оренбургского края весьма неохотно соглашаются на введение в своих школах преподавания русского языка, открывающего дверь к русской письменности и к нравственному сближению с русским народом, потому что русские неверные (кяфир) и наука русская преследует земные цели, тогда как мусульманская наука занимается вопросами небесной жизни [«Наука у русских для здешней лишь жизни; наука муслимов для будущей жизни». Саблуков. Сличение мохаммед. учения о именах Божиих с христианским о них учением. Казань, 1872 г., стр. 14.]. О туземцах-мусульманах Ходжентского уезда Сырдарьинской области Туркестанского края известно, что в 1869 году у них было предъявлено суду 21 преступление; в 1870 году число предъявленных суду преступлений более чем утроилось, возросло до 71; в следующем за тем 1871 году до июля месяца преступлений было обнаружено у них 31; следовательно, к концу года могло быть 62 [Туркестан. ведом., 1874 г., № 7, стр. 27.]. Нет сомнения, что в действительности число преступлений по Ходжентскому уезду, заселенному 1.382 юртовладельцами и 13.996 домовладельцами, при 75.819 д. обоего пола, считая приблизительно в каждой юрте и в каждом доме по пяти человек [Ежегодник «Материалы для статистики Туркестан. края». Издан. под редакций Н. Маева, Вып. 1. Спб., 1874. Стр. 120 и 6.], слишком мало отвечает действительности, что во всяком случае надо объяснять боязнью туземцев заявлять свои претензии русскому суду и желанием укрываться от преследований его. Но важно уже то, что за указанный трехлетний период (1869-1871) число преступлений ходжентцев возросло вдвое-втрое… О туземцах Кураминского уезда, населенного приблизительно 286.034 д. обоего пола, или 40.862 дворов и кибиток [Там же, стр. 120 и 24.], известно, что в 1870 году всех дел, по уезду решенных казыями и биями, было 1213. В числе этих дел было 478 по долговым обязательствам, 229 дел по расторжению браков, 185 дел по кражам, 10 дел по тяжбам и наследстве, 84 дела по нарушению договоров о сватовстве, 55 дел по поземельным спорам; 45 дел по личным оскорблениям, 22 дела по потраве хлеба и 5 дел по убийствам [Вестник Европы, 1875 г., кн. XI, стр. 144, ст. Терентьева «Туркестан и туркестанцы».]. По этим данным можно отчасти судить о числе и характере преступлений у татар и мусульман Средней Азии, хотя было бы в высшей степени интересно исследовать этот вопрос обстоятельно, для чего, к сожалению, данных не опубликовано. На основании общих отзывов заслуживающих полного доверия лиц о туземцах-мусульманах Средней Азии и на основании собственных наших наблюдений над жизнию и характером разных инородческих племен мусульманского населения Средней Азии, можно безошибочно утверждать только одно, что таджики и сарты представляют собою самых испорченных нравственно жителей Туркестана, хотя они несравненно более, чем узбеки и киргизы, окрепли в политических и религиозных правилах ислама и могут считаться истинными представителями среднеазиатской мусульманской культуры. Нужно сказать даже более: таджики и сарты, как более развитые умственно и политически, но испорченные нравственно, пагубно влияют на своих менее развитых, более простодушных единоверцев, так что в Кульджинском районе Семиреченской области, вдали от оседлого центрального таджикского и сартского населения, мусульмане - таранчи и дунгане несравненно нравственнее, чем даже сырдарьинские узбеки и киргизы, если судить о нравственности первых по числу их преступлений. За 1874-1879 годы среди таранчей было всего 21 убийство, 15 краж, 10 грабежей, 2 нарушения прав семейных, 12 случаев неповиновения властям, подкопов тюрем и побегов, 2 самоубийства и 2 поджога… За те же шесть лет между дунганами было 12 убийств, 1 кража, 5 разбоев и грабежей и 2 случая неповиновения властям, подкопов тюрем и побегов из тюрем. При этом очень любопытно то обстоятельство, что среди местных киргиз, менее таранчей и дунган пропитанных исламом, за то же время было всего 6 убийств, 4 разбоя и грабежей и 1 кража [Туркест. ведом., 1880 г., № 14, стр. 54, ст. «Из Кульджи».]. Не нужно ли заключить отсюда, что киргизы везде более нравственны, чем их соседи, оседлые и грамотные мусульмане, и что под влиянием просвещенных своих единоверцев они становятся менее нравственны? И это понятно, потому что фарисейски-обрядовое благочестие мусульман притупляет в них непосредственное нравственное чувство, и тем более вредно действует на неиспорченное человеческое сердце, что шариат в точном выполнении всех мелочей безжизненного религиозного мусульманского обряда полагает все благочестие человека, все его спасение и благоугождение Богу. При таком отношении мусульман к делам благочестия и нравственности, внутренние расположения их во время молитвы, поста и пр. почти совершенно остаются в стороне или же имеют значение второстепенное. Благочестивый по шариату мусульманин скорее согласится обидеть человека, особенно иноверца, обмануть его, причинить ему какой-нибудь вред, чем дозволить себе какое-либо запрещенное шариатом действие или подвергнуть себя опасности быть нечистым внешне, с точки зрения обрядового закона. Посмотрите, с каким страхом и старанием отпрыгивает мусульманин в сторону, когда видит, что может обрызгать свой халат или даже сапоги мочою животных во время их испражнений на улице; посмотрите, как тщательно избегает он во время поста возможности даже нюхать запах табаку или как старательно обманывает свой голодный желудок, развлекая себя прогулками по шумным улицам, слушанием возбудительных рассказов и азартными играми, лишь бы дотерпеть до вечерней поры и не соблазниться поесть; с каким ужасом бежит он в сторону и старается не глядеть на свинью; с какою видимою важностию, но совершенно бездушно отсчитывает он разные поясные и земные поклоны во время намаза, с какою мелочною точностию выполняет в Мекке, во время хаджа, все обряды, указанные шариатом, хотя иные из них просто смешны… Словом, в этих обрядах, в точном выполнении всех их подробностей благочестивый мусульманин прежде всего полагает свое спасение и нравственное совершенство и поступает так во всех случаях своей однообразной бездушной религиозно-нравственной жизни, потому что слепо верует во все те многоразличные и невероятные награды, какие обещают ему благочестивые авторы мусульманских нравоучительных сказаний и рассуждений. Даже чтение Корана, этого превосходнейшего, по их верованию, откровения Божия, сопряжено у мусульман главным образом и прежде всего с точным выполнением всех правил чтения этой священной книги. Благочестивый мусульманин, по прочтении Корана, молит Бога о прощении ему не мыслей и чувств, недостойных слова Божия, а ошибок языка, случившихся при чтении, неправильного произнесения слов, удлинения или укорочения слогов, неправильных остановок во время чтения и т. п. Все это изложено в особой, составленной специально для читателей Корана молитве, которая приписывается в конце Корана и читается по прочтении книги. Вследствие такого взгляда мусульманского закона на нравственную сторону благочестивых упражнений мусульман, которая считается менее важною, чем обряд, входящий в самое упражнение, все религиозные обязанности мусульман являются не свободными нравственными подвигами, а повинностями, которые необходимо отбывать точно и неуклонно, в положенное время и строго установленным порядком.
Относясь так своебразно к выполнению религиозных обязанностей, мусульмане часто прикрываются обрядами для удобнейшего достижения своих нерелигиозных целей. И в этом случае с мирянами сходятся их духовные руководители: имамы, казыи, шейхи, ишаны и муфтии. Шейх знаменитой мечети в г. Туркестане, святоша по наружности и большой богач, эксплуатирует громадные доходы мечети в свою пользу, а ремонт здания, видимо рушающегося, предоставляет усердию прихожан. В бытность свою в г. Туркестане в начале июня 1879 года мы не без любопытства узнали, что один беднейший прихожанин копейками и крохами собирает пожертвования на оштукатурку купола мечeти, имеющий вид безобразно жалкий. На скопляющиеся у бедняка рубли он покупает алебастру и замазывает такую часть купола, на какую достает у него материала. Таким образом, когда-то весьма красивый и величественный купол мечети является теперь громадною массою, неискусно покрытою по местам алебастром, как бы заплатами из грязных тряпиц. Такому жалкому наружному виду знаменитого священного здания времен Тамерлана вполне отвечает внутренняя нечистота и даже грязь здания: пол плохо выметен, а во многих комнатах загрязнен разными нечистотами; отделка стен давно лупится и не поддерживается; по обширному двору, окружающему мечеть, валяется в иных местах даже падаль; ограда представляет полное разрушение и запустение. Между тем доходы этой мечeти, составляющиеся из разных пожертвований и денег за право погребения при мечети и т. п. простираются, говорят, до 18000 рублей. Даже немусульманину грустно смотреть на такое жестокое небрежение столь величавым зданием, которое хладнокровно переносит презрение к себе со стороны представителей мусульманского закона и веры и без укоризн указывает каждому путешественнику на алчность богатого шейха. Можно надеяться, что этот гордый колосс, презирающий теперь невнимание к себе, когда-нибудь так же хладнокровно придавит своей массой тех, которые не хотят почитать его старости и святости, а только издеваются над его терпением. В настоящее время любознательному путешественнику остается только своим воображением рисовать всю прелесть и величавость древней постройки, красота и громадность которой были, вероятно, тем изумительнее, что соседние лачужки составляли невообразимый контраст с своим покровителем-великаном. Серьёзному наблюдателю становится еще отвратительнее, когда он в прислужниках и охранителях этой святыни видит только одно желание - получить подачку (10-20 коп.) и казаться благочестивым. Вас провожает целая толпа оборванцев, из которых седобородые нередко глубоко вздыхают, а потом превращаются в совершенных мальчишек, когда придет время делить денежную подачку неверного. Не нужно больше распространяться на эту тему, потому что каждый может представить себе, в чем дело… Но мы позволяем себе здесь заметить, что грубые отношения мусульман к своим святыням неизмеримо превосходит все, что приходится слышать иногда о русских монахах; такой грязи, такого невежества и ханжества мы, по крайней мере, не встречали ни в одном русском монастыре, а о запущении здания и говорить нечего…
Подобно туркестанской мечeти, и древние постройки Самарканда, не менее знаменитые и священные для мусульман, находятся также в страшном запущении. Никто не заботится об их поддержке и благолепии. Часть этих зданий представляют уже развалины, окруженные грудами мусора. Лучшие части годного материала разбираются туземцами на свои надобности, и не редкость встретить глазированный кирпич мечети не в стене сакли, а хуже - в стене глинобитного забора и даже хлева. Уцелевшие части зданий грозят каждую минуту падением: с замиранием сердца приходится пройти под сводом таких зданий. Более уцелевшие постройки так же жалки и опасны, тем более что угрозы их раздавить любопытствующего не так очевидны. Украшения внутренние и наружные давно до такой степени изветшали и разрушились, что трудно во многих местах даже догадаться об общих чертах рисунка. Слушая рассказ туземца о том, например, что медресе Шир-Дар так названо потому, что на лицевой стороне его изображены львы, преследующие ланей и окруженные солнцем, вы просто недоумеваете, где же эти изображения, и когда вам укажут на места изображений, вы с большим напряжением для своего воображения догадаетесь о присутствии остатков когда-то очень ярких и отчетливых изображений. Дворы, а особенно кровли этих зданий, грязны до невозможности. В марте 1878 года мы были просто поражены и возмущены, когда собственными глазами увидели, что надутые религиозные лицемеры и книжники мусульманские - стыдно сказать - открыто испражняются на кровлях тех самых величественных зданий, которыми подчас они так гордятся… Нам будет понятно отчасти такое странное положение дел, если мы представим себе, что самаркандские шейхи, имамы, муллы и казыи смотрят на каждое священное место как на выгодную статью дохода, которую они стараются эксплуатировать в свою личную пользу самым нерасчетливым образом. Подобно неразумно скупому домохозяину, мусульманские хозяева святынь стараются извлечь поскорее как можно наиболее выгод для себя, а о том, что доходная статья их год от году приходит в упадок и разорение, они не думают… «Лишь бы на мой век хватило, а мой преемник будет промышлять о себе сам», - думают эти мудрые святоши. И они обыкновенно только до тех пор живут у гробниц своих святых предков, пока имя святого имеет обаяние для массы и доставляет доход; уменьшились доходы от гроба святого предка, сократился штат охранителей священного места, а затем они и совсем разбегаются, потому что нечем более им промышлять…
И не только непредвиденные, добровольные доходы от разных посетителей гробниц святых, а и постоянные оклады, назначаемые прямо на исправление и поддержку священных зданий, идут в карманы тех, кто получает эти деньги. А выпрашивать у посетителей деньги все эти благочестивые потомки знаменитых святых ислама умеют очень настойчиво и забавно. Когда нам вздумалось осмотреть систему построек, известных под именем Шах-Зинде, и мы отправились туда в сопровождении небольшого мальчугана туземца, указавшего только дорогу к этой знаменитой постройке, то нам пришлось израсходовать всю серебряную мелочь (рублей около двух), какая была в кармане. На пороге входного крыльца, нас окружили человек шесть охранителей святыни и все разом сочли нужным сопровождать нас. Было и жутко и забавно. Один идет вперед, двое почти рядом, один готов каждую минуту помочь нам поднять свое туловище на ступеньки длиннейшей лестницы, один, наконец, нес наши галоши. Добравшись по ступеням этой лестницы до главного здания, мы заметили еще двух пожилых мусульман, которые сейчас совершили за здоровье посетителя краткую молитву и потребовали платы за свой труд. Сделавши несколько шагов по мечети, мы должны были снова остановиться, чтобы принять новую молитву благожелателей и уплатить за нее. Около михраба, как главного священного места мечети, была новая остановка с платою. Наконец, около двери, отделяющей гробницу святого от мечети, присели на молитву все сопровождавшие нас, и пришлось расплатиться с каждым из молитвенников отдельно. На обратном пути те же остановки и та же расплата. Вздумалось нам взлезть в боковую постройку, ничем не замечательную; нас подсадили туда и ссадили оттуда, - опять расплата. По окончании дорогого своего путешествия, при выходе с наружного крыльца, нам пришлось еще раз расплатиться за прощальные благожелания… Карман наш опустел, и мы жалели, что не были знакомы ранее с приемами и манерами выпрашивания мусульманских святошей, - жалели, что не запаслись вместо 20-копеечников двухкопеечниками. Долго после того мы с удовольствием припоминали все подробности своего путешествия на поклонение к мусульманскому святому, гробницы которого так-таки и не видели, потому что ведущую в склеп мелко резную дверь нам не отворили сразу, а торговаться и не хотелось уже, и казалось неудобным, дорогостоющим.
Не знаем, как судить о том факте, что охранители гробницы Ходжи-Ахрара в Самарканде охотно продали русским древний список Корана, принадлежавший халифу Осману и запятнанный его кровию, за сто рублей. Было ли это следствием невежества, не умеющего ценить такую редкую редкость и святыню; было ли это следствием страха перед новою грозною русскою властию, отказать желанию которой боялись напуганные самаркандцы; или, наконец, это было следствием одной алчности при представлении такой крупной суммы, как сотня русских рублей, как думает г. Гребенкин. Мы думаем, что в описанном случае самаркандскими шейхами руководило и то, и другое, и третье, но едва ли одно последнее побуждение. Во всяком случае, этот факт характерен до мусульманского благочестия, не умевшего и не хотевшего отстоять свой интерес пред иноверною властию, которая, без сомнения, не позволяла себе прибегать к принудительным мерам в делах религиозных в первые дни своего господства над городом, как не позволяет себе вмешиваться в дела веры мусульман даже в настоящее время, спустя десять с лишком лет по завоевании Самарканда. А предполагать, чтобы самаркандцы, уступая свой знаменитый Коран русским вместе с другим, меньшим, но также древним списком его, имели в виду интересы ориентальной науки, совершенно нет оснований, потому что самаркандские муллы, при самых скромных требованиях от них, оказываются большими невеждами. Даже Коран и шариат мало-мало знают только одни муфтии, потому что в этом их профессия, их хлеб. На всех своих кладбищах самаркандцы насчитывают более 6000 святых, но ничто так небрежно не содержится в Самарканде, как наполненные прахом святых кладбища, которые даже и не огорожены. Не лучше содержатся постройки над прахом святых в Ташкенте и в других городах Туркестанского края, напр. в Аулиэ-Ата, в Зенги-Ата и т. д. По отзыву г. Гребенкина, разбогатевшие купцы строят мечети и медресе исключительно из тщеславия, чтобы о строителях подольше говорили потом в народе, чтобы народ относился к строителям с уважением, чтобы духовенство сделалось их друзьями, чтобы их торговые операции сделались устойчивее, а чиновные лица оказывали бы им внимание и снисхождение. Все такие постройки располагают обыкновенно в пользу строителей общественное мнение.
Представители ислама, распределяющие между собою праздничные денежные сборы (во время Курбан-байрама и Руза-аит), напоминая друг другу свою генеалогию, заботятся не о долге, справедливости, не о чести, не о помощи нуждающимся, а о своих личных интересах, из-за которых они готовы сбросить с себя напускное благочестие и превратиться из шейха в полицейского чиновника, из казыя в сборщика податей, из раиса в палача. Знатный шейх охотно вызовется быть шпионом, предателем своих же сородичей, если ему пообещают оставить за них главенство в дележе доходов мечети, славной именем святого, похороненного в ее стенах. Ученый казый, постоянно жалующийся на незначительность доходов от своей религиозно-административной практики, просияет до отвратительного унижения целования руки, когда предложат ему исполнение обязанностей сборщика податей, хотя это будет противно шариату. Благочестивый суфи, мулла, имам, ишан охотно согласятся быть рассыльными за некоторое вознаграждение. Мусульманский юриспрудент-муфтий, когда его попросят, да еще пообещают вознаграждение, без труда подыщет такое толкование закона, которое будет нужно его просителям [Ср. «Вестник Европы» 1875 г., кн. XI, ст. Терентьева «Туркестан и туркестанцы».], торговец постарается приписать своему кредитору лишнее и будет потом упрашивать его надбавить ему что-нибудь для будущего знакомства. Ваш знакомый, прихвальнувшийся при случае своим богатством, не постыдится придти к вам с каким-нибудь… подарком, в надежде получить отдарок, во всяком случае превышающий стоимость его непрошенного дара. Бедняк, совершенно вам незнакомый, поразит вас, заявившись к вам с предложением принять от него пяток яблок, или десяток груш, или фунт винограда, или же, наконец, десяток-полтора тоненьких деревянных спичек для ковыряния в зубах. Во всех этих случаях расчет у мусульманина верный - получить отдарок, несравненно превышающий его дар, или же расположить к себе нужного человека на всякий случай. Процентщик, открывая свою деятельность, запрещенную Кораном, наперед уже предвкушает удовольствие выжимать безбожные проценты у людей, застигнутых нуждой. Достаточный земледелец держит своего работника в постоянной и тяжелой кабале, платит ему незначительное жалованье, а при расплате постарается укорить его в нерадении и с презрением выбросит причитающиеся ему деньги. Отец без стыда и опасения за свою честь продает своего красивого сына-малолетка богатому развратнику в бачи; отцы, матери и братья не стесняются жить в домах терпимости около своих дочерей, промышляющих своей девичьей честью, будучи часто запроданы родными содержателю такого дома; мужья не только не преследуют своих жен за распутство, а нередко сами указывают им на безнравственные средства к жизни, сами сдают их в дома терпимости на время или совершенно отчуждая от себя, и все это делается формально чрез казыя. Наконец, имамы торгуют своим благочестием, своею мнимою преданностию законам веры и своим прямым или косвенным родством с основателем ислама, а ишаны, распространяя ислам среди мало просвещенных в религиозном отношении киргиз, хлопочат только о том, чтобы утучнить свое тело и разбогатеть. Разъезжая по обширным киргизским степям, они часто возвращаются домой с целыми караванами всякого добра и совершенно счастливыми от блестящих успехов своей миссионерской деятельности. Невольно становится грустно за этих добрых детей природы, так нагло эксплуатируемых мусульманскими святошами, обираемых и отупляемых разными проходимцами - сартами и татарами [Туркестан. ведомости, 1880 г. № 3, ст. Арандаренко «Между туземцами степного уезда».]. Положение киргиз, находящихся в настоящее время в переходном бытовом и религиозно-нравственном состоянии, тем более жалко, что силою обстоятельств они затягиваются в сети ислама все сильнее и сильнее, и что пауками, расставляющими для киргиз эти сети, являются такие дурные искалеченные мусульмане, каковы сарты и таджики, которым дружно помогают в своих интересах разные российские выходцы, вторые жиды, - татары. Вот что говорит на эту тему человек несколько пристрастный к умственному и нравственному превосходству сартов над киргизами. Сарты передают киргизам не только чисто экономические бытовые знания, но и грамотность и религиозность, которые представляют собою два фактора огромной важности. И такое влияние на киргиз сродственного племени, соседа и учителя во всех отношениях есть, по словам приводимого нами автора, одно из самых глубоких, коренных и неотразимых. «Вряд ли с этой силой сможет бороться русское влияние, если оно пожелало бы непосредственно действовать на нетронутую и чистую натуру киргиза. Первая сила в деле влияния цивилизующего - это, без сомнения. экономическая жизнь, уменье пользоваться силами местной природы. Русская жизнь и русская культура здесь [т. е. в Туркестанском крае] совершенно посторонняя, так сказать. Мы здесь или служим, получая за это деньги, или торгуем. Ремесла наши ничтожные приспособлены к потребностям этой же дорогой жизни служащих или к военным целям. Собственно русской сельской колонизации здесь нет или же она чересчур слаба со своими приемами и знаниями. Таким путем мы являемся здесь только потребителями покуда. Сарт же, этот коренной сельский хозяин, умеющий с таким упорным трудом и веками приобретенным знанием приспособляться к местным климатическим и почвенным условиям, - он представляет сильную массу; в его распоряжении язык и экономическая производительность страны, чего у русских нет. И с этими-то могучими орудиями проникает он первым туда, где в несколько лет единственному русскому доведется проехать с какими либо частными, специальными целями… Очевидно, что за этим сартом должна остаться и победа. Можно долго спорить, - продолжает автор, - о том, хорошо или нет это для будущности края, но во всяком случае факты говорят за то, что если русской цивилизации суждено проникнуть к киргизам, то это произойдет только чрез сартовское население. В непосредственное же влияние плохо верится» [Туркест. ведом., 1880 г., № 13, ст. Иванова «Поездка в Алатау в 1879 году».]. Не место рассуждать нам здесь на тему цитируемого автора, которого мы не намерены ни защищать, ни опровергать. Для нас достаточно сказать, что, ввиду изложенного нравственного и религиозного характера сартов, очень грустно представлять себе многочисленный и не испорченный еще киргизский народ долженствующим пройти школу религиозно-нравственного влияния сартов и кончить тем же, до чего дошли в течение веков сарты, потому что раз киргизы укоренятся в исламе в сартской его форме, - возврата для них уже не будет: они нравственно загниют и сгниют подобно сартам… Очень жаль и грустно, сознавая бессилие русских помочь делу.
ОКОНЧАНИЕТого же автора:
• Китайские эмигранты в Семиреченской области Туркестанского края и распространение среди них православного христианства.