Характеристика религиозно-нравственной жизни мусульман, преимущественно Средней Азии (2)
Н. П. Остроумов. Характеристика религиозно-нравственной жизни мусульман, преимущественно Средней Азии // Православное обозрение, 1880, том II, июнь-июль.
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5.
Дервиши (г. Коканд). Фото Н. Ордэ, конец 1880-х - начало 1890-х
Приступая теперь к характеристике религиозно-нравственного состояния и благочестия мусульман, этих лучших людей в мире, исповедующих лучшую на земле религию, мы заметим предварительно, что благочестие их в большинстве случаев и главным образом наружное, бессмысленное, а у лиц, сознательно относящихся к правилам веры, религиозность составляет профессию. Ученые, имамы, казыи, ишаны и дервиши смотрят на религиозный обряд как на средство к жизни и даже к обогащению себя и к приобретению почета в народной массе, а потому тщательно выполняют все мелочи и тонкости религиозного обряда, чтобы казаться благочестивыми. Народная масса в самых коренных мусульманских странах, без сомнения, с давних пор равнодушно относилась к требованиям религиозного закона и вызвала учреждение особых должностей (раис и кур-баши) для наблюдения за точным, хотя опять-таки наружным, выполнением постановлений ислама. Эти две должности известны с давних пор во всех среднеазиатских городах и упразднены в настоящее время только в городах, покоренных русскими. В Бухаре раис ежедневно объезжал город два раза верхом на лошади. Состоявшие в его распоряжении чиновники должны были находиться около него и обыкновенно пешком бежали попарно за его лошадью. Во время разъездов по городу раис заставлял встречавшихся ему по дороге мусульман читать краткое изложение главных религиозных обязанностей мусульман, так называемый фарз-гeин, и во время чтения этого символа обязан был слезать с лошади из почтения к словам символа. Незнающих символа раис имел право наказывать палками от 1 до 39 ударов. Он выезжал в караван-сараи, заходил в мелочные лавочки, к содержателям чайных и т. п. лавочек и наблюдал, чтобы никто не оставался дома во время молитвы. Как только раздавался голос, призывающий к молитве, помощники раиса с неистовством колотили палками ленивых, чтобы возбудить в них расположение к молитве. Ближайший надзор за нравственностию жителей раис возлагал на приходских имамов и аксакалов, которые доносили ему обо всем. Курящего кальян часто били палками. Имамы наблюдали также, чтобы мусульмане не придерживались немусульманских обычаев, вроде лечения огнем, празднования Чар-шамби-сури и т. д. Раис не только вмешивался в семейные дела мусульман, но и выведывал, где есть красивые женщины, на которых потом и указывал эмиру как на средство к безнаказанному удовлетворению дикого произвола его необузданного сладострастия. Раис имел право входить в училища и наблюдать, чтобы преподаватели (мюдаррисы) не примешивали к исламу чуждых ему идей. Ученых, обвиненных в расколоучительстве, наказывали смертию. Даже городские мясники, обязанные убивать скотину с соблюдением известных обрядов, не иначе получали разрешение на свое ремесло, как удовлетворительно выдержав пред раисом испытание. С закатом солнца власть раиса как бы прекращалась, но тогда вступал почти во все его права другой блюститель нравственности, хуфтян-мири-шаб. Он главным образом предупреждал разбои, грабежи и кражи. В то же время он наблюдал за общим спокойствием города, чтобы безмятежный сон мусульман не нарушался шумными сборищами. Он арестовал всякого, кто попадался ему на улице после вечернего намаза, и на утро представлял виновных к эмиру, который каждое утро производил на своем дворе, сидя под кровлей, суд и расправу.
Хуфтян-мири-шаб имел право насильственно войти в тот дом, откуда раздавались звуки песен и музыки, и мог заключать в тюрьму пирующих ночью. Команда его состояла из караульных, расставленных на всех перекрестках и вооруженных ножами, а чаще палками. Они должны были подавать друг другу весть, ударяя в бубны, и соединяться при звуках тревоги. Каждую ночь мири-шаб дважды лично удостоверялся в бдительности своих подчиненных. Он ездил в сопровождении 10 или 15 слуг, и когда ударял в литавры, все караульщики отвечали ему ударами в бубны. Ему были подчинены тюрьмы, и он был обязан каждую пятницу докладывать эмиру о состоянии заключенных [Заимствовано почти буквально из ст. Н. В. Ханыкова «Управление в Средней Азии», помещенной в «Журнале [Министерства] внутренних дел», 1844 г., кн. 6, «Смесь», стр. 345-348.].
В Ташкенте, во время коканского правления, для надзора за нравственностию мусульман, существовали два раиса [по рассказам современников, один раис специально ведал ташкентских сартов, а другой - приезжающих в город киргиз] и один кур-баши. Назначаемые из людей, отличающихся нравственными качествами и знанием шариата, раисы соединяли в своем лице власть религиозно-полицейскую.
Узнавая от приходских имамов о нерадивых в отношении к религиозным обязанностям мусульманах, раисы взыскивали с них за упущения. Они должны были ходить по училищам, наставлять учащихся и убеждать родителей воспитывать своих детей в строгих правилах ислама. При каждом раисе в полном его распоряжении находились десять гирсанда, т. е. сыщиков, которых он нанимал на собственный свой счет. Старший из них назывался хальфа, т. е. наместник, и занимал, в отсутствии раиса, его место. Все десять человек гирсанда обязаны были постоянно находиться при раисе и сопровождать его во время его разъездов по городу. Когда раис ехал по городу верхом на лошади, гирсанда должны были попарно бежать за его лошадью, держа в руках так называемую дару, т. е. широкий [около трех пальцев] и толстый ремень с короткою рукояткою, сделанный на основании точных указаний шариата, определяющего не только размер ремня, но и состав его. По шариату дара должна состоять из трех ремней из шкуры одного животного, сшитых вместе [ремень этот был очень упруг, и ручка слишком коротка, так что со стороны дору можно было принять за палку, как и г. Ханыков, без сомнения, счел дору за палку, когда говорит, что раис наказывал палкою].
Способ ударов дорой шариат определяет тем, что наказывающий не имеет права отделять во время удара локоть от груди. Провинившегося обнажали от шеи до поясницы и клали на землю; тогда один человек садился к нему на шею, и начиналось наказание. Провинившимся женщинам натягивали на спине платье, на ноги надевали мешок (кап), клали также на землю и отсчитывали назначенное раисом число ударов. Своим правом раисы пользовались в широких размерах, тем более что по шариату все ненаказанные ими грехи должны были в будущей жизни пасть на голову раисов.
В базарные дни раис ездил верхом на лошади по базару, сопровождаемый 10-ю гирсанда и смотрел за сохранением благочиния и порядка. Так же, как и в Бухаре, он заставлял читать встречающихся ему мусульман фарз-геин и наказывал не знавших этого символа. Он разбирал жалобы жителей на обмер и обвес торговцев, наблюдал за весами, запрещал употребление охмеляющих напитков и наказывал пьяных. Хлебников, делающих очень маленькие лепешки, он наказывал на месте. Не оставлял он без наказания и всех тех, кто ходил по улице или по базару без чалмы [особенно доставалось от раиса киргизам, которые из страха наказания навертывали на свою голову или платок, или кушак, чтобы иметь на голове некоторое подобие чалмы]. Точно так же он требовал, чтобы женщины на улицах закрывали свое лицо и волосы особой волосяной черной сеткой (чадра) и руки прятали под халат, накинутый на голову посверх чадры. Только нищие женщины могли безнаказанно не закрывать своего лица, если никто не подавал им узаконенной шариатом чадры. Мужья и жены имели право, по шариату, обращаться к раису по делам совершенно конфиденциального свойства. Если кто-нибудь из мужей не исполнял своих супружеских обязанностей оттого, что у него много жен, то раис требовал, чтобы муж по крайней мере разделял ложе с жалующеюся женою в назначенный ей по шариату день. Если же это происходило от истощения сил мужа, то раис предлагал развести супружескую чету, в его присутствии. Жена также могла жаловаться раису на мужа, если он дурно ее содержал, и [раис], справившись с шариатом, определял, как жена должна быть содержима. Развратной женщине, говоря словами одного ташкентского раиса, «не дают пить, есть, одеваться, бьют ее, и губят таким образом раньше определенной ей Богом смертной казни». Кур-баши, которого можно назвать ночным раисом, состоял в полном подчинении у бека, и потому назначался последним из числа самых надежных людей. В Ташкенте полагался один кур-баши. В его ведении состояло 44 мершаба обходных. Из того числа, 4 человека назывались юз-баши (сотник), и каждый из них командовал одним десятком мершабов. Кур-баши со своими подчиненными после вечернего намаза, т. е. после 8 часов вечера, обходил с мершабами улицы и забирал бродяг. В такое время, по мнению азиат, «все хорошие люди сидят по домам, и по улицам бродят только те, у которых в голове вечно что-нибудь дурное». Если кур-баши захватывал в ночное время мужчину с женщиною или пьяного, то обязан был, несмотря на позднее время, донести об этом беку. Если же случалась в городе покража ночью, кур-баши, после донесения беку, производил разыскание. (Если же кража, произведена днем, розыск производился раисом и аксакалом). Кур-баши обязан был также наблюдать, чтобы никто не играл в игры, запрещенные шариатом, например в орлянку, весьма распространенную в г. Ташкенте, и т. д. [Кроме того, кур-баши считал своею обязанностию брать всех арестуемых и опускать их в глубокую бутылкообразную яму, предавать палачу осужденных на смерть и присутствовать при исполнении казни. См. ст. «Управление Ташкентом при коканском владычестве», приложен. к проекту положения о военно-народном управлении в Туркестанском генерал-губернаторстве, гл. III и IV. Дополнено автором на основании рассказов туземцев.].
Кроме таких полицейских мер, направленных к искоренению пороков в мусульманах и к утверждению в них благочестия, среднеазиатские мусульмане постоянно находились под нравственным влиянием своих приходских имамов и пользуются до настоящего времени возбуждениями нравственного свойства. Разумеем многочисленных проповедников, которые постоянно ходят по городу, особенно по базару, и рассказывают народу разные душеспасительные истории о святых мужах ислама, начиная с Мухаммеда и Алия и кончая туркестанским святым Ходжой Ахмедом Яссави, и о чудесах, совершенных ими во время своей жизни и по смерти. В числе таких проповедников можно встретить старых и молодых, жирных и тощих, апатичных и энергичных. Иные из них обладают замечательным красноречием и собирают около себя большие массы слушателей. Обыкновенно слушатели образуют кружок, посредине которого расхаживает проповедник, рассказывая речитативом или нараспев чудесные истории. В патетических местах проповедник размахивает руками и ударяет себя в грудь по голому телу. Пот градом льет с проповедника, пришедшего в экстаз, голос его охрип, глаза налились кровью, а он, освеживши себя несколькими глотками теплого чаю, какой подают ему слушатели из соседней лавки, снова продолжает свое иступленное распевание, сопровождаемое иногда плачем. Толпа внимательно и с чувством благочестия слушает проповедника, постоянно выражая ему свое удивление: но как только он приблизится к аминю и пригласит слушателей воскликнуть «Аллаху акбар!» (Боже - великий!), то слушатели отступают в сторону, потому что за этим благочестивым концом следует обыкновенное выпрашивание денег. Простодушные киргизы гораздо выгоднее для такого проповедника, который сумеет иногда, в продолжение одного рассказа, собрать с своих слушателей чеки (медная мелкая монета) несколько раз.
Кроме таких проповедников в Средней Азии множество дервишей разного рода, которые также назидают народную массу своим благочестием и выбирают у нее последние небольшие деньги. Распевая разные священные гимны, сопровождая свое пение побрякиванием в железные кольца, прикрепленные к палочке, которою размахивают в такт, дервиши нередко доходят до исступления во время пения. Простодушный человек не может не подать им медную монету. Не только мусульмане, даже русские извозчики, ничего не понимающие в их гимнах, иногда слушают дервишей и платят за такую диковинку 2-3 копейки. Сами дервиши отлично понимают это, и лишь заметят в числе своих слушателей русского человека, особенно непростолюдина, сумеют выманить у него так называемый «силяу», т. е. подачку. Действительно, человеку, ни разу ни видавшему дервишей, любопытно посмотреть на них и послушать их пение, даже ничего не понимая в нем; дервиши же, с своей стороны, как ловкие торговцы своею религиозностию, видят насквозь каждого слушателя и наблюдателя и не преминут воспользоваться удобным случаем заработать 10-20 коп. Они обратят на вас свои хитрые подобострастные взоры и будут повторять несколько раз те звуки, которые вам наиболее понравятся. Если же слушатель обнаружит некоторое знакомство с туземным языком, то дервиш постарается расположить его в свою пользу и в пользу своего нищенского кармана.
Однако, несмотря на такую строгую нравственную опеку и чисто полицейский надзор за выполнением предписаний религиозного закона, мусульмане не отличаются в массе тем благочестием, какое думают встречать у них их защитники. Турки, татары, персы, таджики, узбеки, сарты [киргизы пока еще неофиты в исламе, почему мы и не говорим о них], воспитанные на мертвящих религиозное живое чувство предписаниях Корана и шариата, далеко не всегда безукоризненны в ревности к главным своим религиозным обязанностям, каковы: молитва, милостыня, пост и путешествие в Мекку и Медину, что мы сейчас и покажем.
Обыкновенно пристрастные к мусульманскому благочестию люди удивляются строгому и неуклонному выполнению мусульманами ежедневных пятикратных молитв (намаз, салят). Повсюду, говорят такие люди, в определенные часы мусульмане всех возрастов обращаются в сторону Каабы и благоговейно совершают положенный молитвенный обряд. В самых малых деревушках пять раз в день слышится голос муэззина, призывающего своих единоверцев к молитве, и на всем пространстве, оглашаемом криками его, мусульмане оставляют свои обычные занятия и отправляются в мечеть.
Нельзя не сознаться, что подобное зрелище может привести каждого наблюдателя в умиление; но всегда ли и везде ли в мусульманских местностях можно встретить такую умилительную картину? А главное - насколько искренни такое видимое благочестие мусульманина и его готовность к пятикратной молитве, насколько участвует он сердцем в совершаемых в мечети поклонениях и читаемых молитвах? Судя по внешнему виду молящихся мусульман, их можно всех счесть самыми строгими исполнителями своего религиозного закона, но на самом деле они далеко не всегда таковы. Вы видите например, что среднеазиатский мусульманин, едущий по дороге верхом на лошади, вдруг останавливается на людном месте и начинает молиться. Или: к вам приходит гость - мусульманин. Сидит он, разговаривая о самых обыкновенных делах, даже более - о каких угодно делах, и также вдруг расстилает на полу свой халат и начинает молиться, как бы не обращая на вас внимания… Г. М. рассказывает нам такой случай: сидит он около своей квартиры на площади с знакомыми… Вдруг подходит к ним мелкими шагами мусульманин, постилает свой халат на землю и начинает молиться, хотя М. продолжает разговаривать с своими знакомыми… Каждый проезжающий по Волге на пароходе не раз, конечно, видел, как в известный час татары-пассажиры взлезают на трап и совершают свой намаз тем долее, чем более глаз смотрят на них. О таджиках г. Гребенкин прямо заявляет, что чистое поклонение идеям Магомета не существует в массе, что муллы, казии, богачи и монахи смотрят на религиозность как на средство к обогащению, приобретению почета, а потому исполняют требования своей веры исключительно наружно, напоказ другим, - перед толпой. Истинный мусульманин всегда сумеет выбрать место для молитвы и исполнения религиозных обрядов посреди народа. Чем люднее место, тем он долее будет совершать намаз. Мусульмане такое поведение молящихся объясняют подаванием примера другим. Такое объяснение, при всей несостоятельности самого принципа, могло бы быть верно, если бы усердный богомолец, стоящий пред толпой, не получал за свою набожность материального вознаграждения, если бы он заранее не знал, что его ханжество доставит ему почет, место, вес его мнениям и тому подобные выгоды, и если бы он так же усердно молился и без свидетелей. А он все это знает и вне толпы забывает о молитве; если же и совершает ее, то - как скучную обязанность, спеша сократить трату на нее времени…
Вы видите, что мусульмане дружно идут толпами в мечеть на рядовую молитву, особенно публичную (намазы и джума), и думаете, что благочестие процветает среди них, что они так любят молиться, но можете ошибиться… У мусульман в Средней Азии в подобных случаях побуждением часто служила не сердечная потребность в молитве и не сознание своего религиозного долга, а простая свойственная всем смертным боязнь подвергнуться наказанию недуховного свойства. Известный арабский путешественник, посол великого могола в Пeкине Ибн-Батута, родившийся в 1302 г., с особенным, свойственным мусульманину удовольствием рассказывает, что в Хине (Китае) в каждой мечети был кнут (вероятно, известная уже нам дора) для духовной пользы тех, кто не был на своем месте во время молитвы, и что наказанием распоряжался обыкновенно первенствующий имам [очевидно, известный уже нам раис]. Мак-Гахан, сопутствовавший русским войскам в походе в Хиву в 1873 году, подтверждает также, что в Хиве есть особое духовное лицо, обязанное наблюдать, чтобы мусульмане не просыпали установленных молитв, и что провинившихся помощники названного лица наказывали на месте преступления. Чтобы быть готовым к совершению наказания, они постоянно сопровождают своего начальника во время его ежедневных разъездов по базару [Очевидно, речь идет о раисе и его помощниках. См. «Военные действия на Оксусе и падение Хивы», сочин. Мак-Гахана. Перев. с английского в приложении к «Русскому вестнику». Москва, 1875. Стр. 225.]. Борнс в бытность его в Бухаре видел, как четырех, найденных спящими во время молитвы, вели по улицам, привязавши друг к другу, и как полицейский офицер, следовавший позади их, наказывал их толстою палкою и громко кричал: «Последователи ислама! Смотрите, как наказываются нарушители закона!» По словам Борнса, всякого найденного на улице во время молитвы и уличенного в небрежении к молитве подвергают немедленному штрафу и тюремному заключению [Путешествие в Бухару и пр., ч. 2, стр. 405 и след.]. И такие меры были действительны в данном случае. Г. Гребенкину сами мусульмане признавались, что в прежнее время, когда действовали раисы, в мечеть ходили из 30 человек 15-20, а по уничтожении их власти русским правительством - в мечеть ходят 5, много 10 человек из 30-ти. В России приходские имамы следят за исправным хождением прихожан в мечеть и виновных наказывают, особенно шакирдов, учеников медресе.
Не много благочестия проявляют мусульмане и во время своих омовений. В случае нежелания подвергаться этому неприятному, особенно в зимнее время, обряду, мусульмане заменяют его другим, более удобоисполнимым обрядом (тейамум), состоящим в отирании стопы ног, кистей рук и головы пальцами и ладонями, приложенными предварительно к пыльному месту, разумеется, чистому. Впрочем, об этом обряде нельзя говорить много, потому что он совершается неоткрыто по требованию шариата и приличия.
Дела милосердия совершаются мусульманами так же бездушно и так же односторонне формально, как и молитва. В особенности такое отношение к делу благотворительности замечается у мусульман всех стран во время платежа зякята, т. е. % с настоящего имущества в пользу разных общественных благотворительных учреждений ислама, каковы караван-сараи и т. п. Каждый богач старается при этом скрыть действительную стоимость своего имущества, чтобы поменьше заплатить на общую пользу. Богачи везде и всегда, вероятно, были одинаковы и походили на евангельского богача, и мы указываем здесь только на то, что ислам не размягчил сердце богатых людей более других религий, а скорее сообщил им чисто формальный взгляд на дело. Вот один очень любопытный случай, характеризующий мусульманина в отношении к делам милосердия. Богатый купец-мусульманин, не владеющий ногой, дал обет Богу облегчать ежедневно пешеходов своею лошадью. Однажды он, тотчас по выезде из дома, догнал по дороге пешего русского чиновника и счел своим долгом подвезти его по пути (свертывать с дороги в интересах пешехода купцу-мусульманину, давшему такой обет, казалось неудобным и излишним)… Чрез несколько дней тот же богач догнал другого чиновника, шедшего на службу, и также подвез его до того пункта, с которого дороги чиновника и богача расходились в разные стороны. Пешеход откланялся и пошел своей дорогой, а богач тотчас настиг того самого чиновника, которого он вез несколько дней тому назад по обету, - раскланялся с ним как с знакомым, но уже не пригласил его сесть в свободные свои сaни на том формальном основании, что данный им обет был на этот день уже исполнен… Так большинство мусульман поступает в отношении и к другим видам милосердия и благотворительности: дал Богу обет питать нищего пищею, - нищий и питается как случится, лишь бы со внешней стороны обет был исполнен…
И пост, которым так гордятся мусульмане пред христианами, не всеми современными исповедниками Корана соблюдается строго. Не говоря уже о классе рабочих, которые по необходимости разрешают себе нарушение поста, даже муллы и шакирды, - эти будущие столпы ислама, бывают нарушителями поста, не всегда заботятся о том, чтобы им соблюдать святость поста своего. Шино [Современник, 1845 г. Волжские татары.] рассказывает, что среди татар много таких мулл, которые на улице высматривают святошами, а у себя дома, взаперти преспокойно отступают от того, что сами же проповедуют в мечетях. Они едят днем во время поста и показываются народу постниками. Имевший возможность в продолжение многих лет близко наблюдать за внутреннею жизнию казанских татар, доктор Фукс говорит, что во время рамазана татары днем не являются в трактире, но в сумерки идут туда толпами. Многие молодые люди посещали бы во время рамазана трактиры и днем, если бы не боялись, по их самолюбию, подвергнуться насмешкам от своей братии. У них есть старинный обычай, во время рамазана, в случае невоздержности какого-либо татарина днем в пище или питье, тотчас схватить его и представить мулле. Мулла в ту же минуту марает ему лицо сажею и в таком виде выгоняет на улицу, где другие татары, по религиозному побуждению, бьют его палками или брыжжут в него грязью до тех пор, пока он куда-нибудь от них не скроется. В его время [книжка Фукса издана в 1844 году] случилось, что один татарин во время поста днем вышел из кабака; татары бросились на него, чтобы схватить его, но ему удалось убежать в другой кабак, где он нашел себе убежище до вечера. Существовавший во время Фукса у казанских татар обычай марать сажею лицо нарушившего пост мусульманина сохранился до настоящего времени [См. «Мухаммеданский пост в месяц Рамазан» (Казань, 1877 г.), стр. 136 и подробно гл. III и V этого сочинения.]. Кавказские мусульмане мало обращают также внимания на предписания своего религиозного закона о посте и нередко нарушают пост. Туркестанские мусульмане также не строго держат пост, особенно когда постящийся уверен, что его не видит другой мусульманин. О турках Вамбери замечает, что они нарушают пост во время дня, скрываясь в гареме, чтобы не показываться прислуге неверующим [Очерки жизни и нравов Востока (Спб., 1876 г.), стр. 8.]. Зато каждого нарушившего пост публично они считают умалишенным и заключают в дом умалишенных на месяц или на два [Северная звезда, 1877 г., № 40, страница 670-671.].
Путешествие в Мекку на поклонение Каaбе и в Медину на поклонение гробу Мухаммеда, известное в исламе под именем хаджа, не всеми мусульманами совершается искренно и не всегда имеет доброе на них влияние. По закону только достаточные в материальных средствах мусульмане обязаны выполнять этот священный долг раз в жизни; несмотря на это, путешествующих на богомолье в Мекку и Медину бывает очень много. Так, например, в 1807 году, когда совершал хадж известный путешественник Али-Бей, всех богомольцев в Мекке было 83000. В 1814 году число богомольцев, по свидетельству Бурхгардта, простиралось до 70000 человек, которые говорили более чем на сорока языках. В 1854 году Бертон нашел в Мекке до 50000 богомольцев. Из опубликованной Ж. Дювалем таблицы видно, что в 1855 году было 80.000 человек; в 1856 году - 120.000 человек; в 1857 году - 140.000 человек; в 1857 году - 160.000 человек. В 1865 году, по показанию д’Авриля, число богомольцев простиралось до 90.000 человек [L’Arabie contemporaine, par А. d’Avril. Paris, 1866, pag. 188.]. Самая большая часть этих многочисленных богомольцев состоит обыкновенно из людей бедных, которые подвергают себя за деньги богачей всем трудностям пути. Во время дороги они часто занимаются прибыльным торгом, так что важное религиозное путешествие превращается в большую подвижную ярмарку. Вамбери очень характерно говорит, что для персов и среднеазиатцев вообще хадж составляет не только священный долг, но и дело моды. «Путешествие считается, - говорит он, - на всем Востоке приятным и полезным для здоровья препровождением времени; у некоторых народов любовь к путешествиям переходит даже в настоящую страсть, проявляющуюся очень различно, главным же образом в далеких и частых богомольях. Когда у перса или среднеазиата все в доме обстоит благополучно и он желает доставить самому себе или своей супруге особенное удовольствие, то он отправляется на богомолье, точно так же, как мы предпринимаем путешествие в Италию, Швейцарию или на те или другие воды или купанья. Задолго пред тем он начинает копить для этой цели деньги, приготовляет платье и вещи, нужные в дороге, и уже наперед предается тому удовольствию, которое доставит ему путешествие по чужим странам и городам и пребывание в стольких знаменитых, освященных пророком городах, посещение которых сверх того и в будущей жизни считается богоугодным делом… Когда я вспоминаю из многочисленных моих знакомых в различных странах ислама тех личностей, которые приготовлялись в хадж, то до сих пор не могу удержаться от удивления. Люди эти уже за целые недели или даже месяцы перед принятием решения совершенно, так сказать, преобразовывались, и по мере того, как приближалось время отъезда, их волнение и лихорадочность все увеличивались. Бедные и малоизвестные люди удаляются обыкновенно без шуму, так сказать, незаметно, из кружка своих домашних; обыкновенно они путешествуют на чужой счет, и человек, снарядивший на богомолье другого, считает себя вправе рассчитывать на известную часть Божьей милости. Один из моих знакомых уже восемь раз в своей жизни совершил в лице другого таваф (путешествие вокруг Каабы) и столько же раз, следовательно, сделался он хаджи, тогда как посланные его не имели права на этот титул. Эти последние могут рассчитывать на награду только в будущей жизни; здесь же им предоставляется только право быть похороненными в ираме (род рубашки, которую пилигримы надевают, приближаясь к Мекке). У богатых, отправление на богомолье сопровождается известною торжественностью. Сам путешественник и все его спутники и слуги одеваются с ног до головы во все новое; он берет с собою в дорогу лучших своих лошадей, лучшие седла и сбрую; перед отъездом делает обыкновенно свою духовную, и эта предосторожность совершенно не лишняя. Он прощается совсем своим семейством, с друзьями и родственниками нежно и торжественно, так как ему предстоит путь в сотни или тысячи миль, борьба с климатическими условиями, неблагоприятными стихиями и с людским коварством, прежде чем ему удастся достигнуть цели своих желаний, Каaбы» [Очерк жизни и нравов Востока. Стр. 171-174.].
Многие совершают хадж по тщеславию; им хочется величаться именем хаджи и чрез это имя приобрести себе значение в обществе: самый отъявленный негодяй, совершивши хадж, слывет уже у своих соотечественников исправившимся человеком; около него многие считают за честь посидеть рядом, чтобы взглянуть на него или коснуться его одежды. Титул «хаджи» вырезывается на его печати и присоединяется навсегда к его имени, идет с ним в могилу и окружает его имя и лицо почтением. В России хадж совершается также иногда с целию избежать рекрутской повинности. Подходит какому-нибудь мухаммеданину очередь идти в рекруты, - он уходит в Мекку; оканчивается набор - набожный мухаммеданин возвращается. Часто побуждениями чисто житейскими и поддерживается пресловутый мухаммеданский обряд, учрежденный, по словам Корана, самим Авраамом [Гл. 2, ст. 118-119.]. Не желающие совершить трудного путешествия мусульмане обыкновенно прибегают к казуистике, доказывая, что хадж обязателен только для тех, кто имеет совершенно свободных денег до 10000 рублей, что имеет основание в самых правилах закона о хадже. По действующему у мухаммедан законоведению, хадж может совершаться только людьми состоятельными, могущими обеспечить как себя во все время путешествия, так и свое семейство, остающееся дома в продолжение иногда двух лет…
Похвалятся ли мусульмане своим благочестием во время хаджа? Конечно, но не все они в действительности таковы. Вамбери замечает на эту тему: «Жизнь в Мекке отличается грубым, отвратительным развратом. Жаркие молитвы сменяются всевозможными излишествами, и в непосредственной близости от божьего дома происходят оргии, превосходящие всякое описание. Впрочем, это относится не к одной Мекке; я имел случай в некоторых известных местах поклонения лично убедиться в этом. Крайности, говорят, всегда соприкасаются, и это оправдывается и в данном случае, так как редко можно встретить более безобразные притоны всякого разврата, чем Мешхед и Кум в Персии [Очерки жизни и нравы Востока, стр. 183.]. Никогда не забуду я вида всех этих пилигримов, толпящихся вокруг серебряной решетки той или другой гробницы, их плач, вопли, рыдания и то жадное внимание, с которым неграмотные из них следили за словами, выходящими из уст муллы. Я сам видел, как обильные слезы текли по щекам детей, также как и по черным и седым бородам. Я был даже свидетелем, как женщины ударяли себя в грудь и присоединялись к общему покаянному pater peccavi. Я нисколько не сомневаюсь, что все это умиление действительно основывалось на искренней набожности, но также я не могу умолчать, что встречал в этих магометанских священных местах также немало лицемерия и притворства. Однажды в мечети один неграмотный пилигрим - скряга, которому не хочется платить гонорарий официальному стражу гробницы за прочтение молитв, обратился ко мне с просьбою оказать ему эту услугу. Он стал немножко позади меня и я очень добросовестно начал прочитывать ему вслух суры Корана и арабские молитвы. Вначале он шепотом повторял за мною слова, но вскоре я услышал за моею спиною следующий разговор. А. „Уж более 5 дукатов, конечно, не стоит твоя кляча“. Б. „Клянусь святым Аббасом! я сам заплатил за нее 12“ и т. д. С негодованием обернулся я назад и увидел, что мой будущий мешхеди [персы, как шииты, кроме Мекки и Медины путешествуют еще в Кербелу, Неджед, Мешхед, Кум и др.] вступил в торг с одним знакомым, очень своеобразное занятие для пилигрима у гроба святого Имама Риза» [Очерки жизни и нравов Востока стр. 188-189.]. Какое же влияние на нравственно-религиозное чувство мусульман оказывает хадж? По словам д’Авриля, некоторые богомольцы разочаровываются в священном своем подвиге; грабежи во время дороги и во время пребывания у священных мест делают их менее добродетельными людьми по возвращении домой. Арабская пословица так характеризует это влияние хаджа: «Не будь доверчив к своему соседу, если он однажды совершил хадж; когда же он дважды побывает в Мекке, спеши переменить жилище». Другие, которых большинство, возвращаются домой с религиозною твердостию в сердце, сопровождающеюся презрением и ненавистию к иноверцам; хадж портит благочестие богомольцев, делая из них фарисеев. Другое влияние, оказываемое хаджем на путешественников, состоит в том, что все десятки тысяч мусульман разных национальностей и стран соединяются духовно в религиозном своем центре и пропитываются духом, враждебным всему немусульманскому, а почет и уважение, какими посетившие Мекку пользуются по возвращении домой, поддерживают в них неприязненное, враждебное всему прогрессивному чувство. Религиозно-политические волнения мусульман, подвластных христианским правительствам, часто если не созревают, то крепнут и получают дух и направление в Мекке во время хаджа. Все более крупные волнения мусульман (алжирское, сенегальское, египетское и индийское) получили свое начало и подогреты были в Мекке во время хаджа [De la propagande musulmane en Afrique et dans les Indes… D’Avril, pag. 205-222.]. Таким образом, узаконения ислама, в отношении главных религиозных обязанностей мусульман, не производят особенно благодетельного влияния на религиозно-нравственную их жизнь; мусульмане, как видно, тяготятся бездушными предписаниями своего закона и не становятся от исполнения их нравственнее. Да и могут ли религиозно-обрядовые предписания шариата, обставленные многочисленными и мелкими формальностями, трогать человеческое сердце? В Бухаре, по словам Борнса, несмотря на строгие наказания, постигающие виновных в нарушении религиозных законов, замечается множество противоречий в применении законов к делу. Вы можете открыто покупать табак и все принадлежности курения; но если вас увидят курящим на улице, то немедленно отведут к казию и накажут плетью, или с вычерненным лицом посадят на осла и повезут по улицам в предостережение жителей. Если кто вздумает гонять голубей в пятницу и будет на этом пойман, то его возят на верблюде, привязав на шею мертвого голубя… Несмотря, однако же, на это, целые толпы закоренелых негодяев бродят по вечерам на улицах с целями столько же противными Корану, сколько и природе [Путешествие в Бухару, ч. 2, стр. 405.]. Если мы и знаем благочестивых и добрых мусульман, - то они сделались такими не столько от влияния религии, сколько по своей натуре. Ислам скорее способен иссушить религиозное чувство человека, вложенное в него природою, чем разогреть его.
ПРОДОЛЖЕНИЕТого же автора:
• Китайские эмигранты в Семиреченской области Туркестанского края и распространение среди них православного христианства.
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5.
Дервиши (г. Коканд). Фото Н. Ордэ, конец 1880-х - начало 1890-х
Приступая теперь к характеристике религиозно-нравственного состояния и благочестия мусульман, этих лучших людей в мире, исповедующих лучшую на земле религию, мы заметим предварительно, что благочестие их в большинстве случаев и главным образом наружное, бессмысленное, а у лиц, сознательно относящихся к правилам веры, религиозность составляет профессию. Ученые, имамы, казыи, ишаны и дервиши смотрят на религиозный обряд как на средство к жизни и даже к обогащению себя и к приобретению почета в народной массе, а потому тщательно выполняют все мелочи и тонкости религиозного обряда, чтобы казаться благочестивыми. Народная масса в самых коренных мусульманских странах, без сомнения, с давних пор равнодушно относилась к требованиям религиозного закона и вызвала учреждение особых должностей (раис и кур-баши) для наблюдения за точным, хотя опять-таки наружным, выполнением постановлений ислама. Эти две должности известны с давних пор во всех среднеазиатских городах и упразднены в настоящее время только в городах, покоренных русскими. В Бухаре раис ежедневно объезжал город два раза верхом на лошади. Состоявшие в его распоряжении чиновники должны были находиться около него и обыкновенно пешком бежали попарно за его лошадью. Во время разъездов по городу раис заставлял встречавшихся ему по дороге мусульман читать краткое изложение главных религиозных обязанностей мусульман, так называемый фарз-гeин, и во время чтения этого символа обязан был слезать с лошади из почтения к словам символа. Незнающих символа раис имел право наказывать палками от 1 до 39 ударов. Он выезжал в караван-сараи, заходил в мелочные лавочки, к содержателям чайных и т. п. лавочек и наблюдал, чтобы никто не оставался дома во время молитвы. Как только раздавался голос, призывающий к молитве, помощники раиса с неистовством колотили палками ленивых, чтобы возбудить в них расположение к молитве. Ближайший надзор за нравственностию жителей раис возлагал на приходских имамов и аксакалов, которые доносили ему обо всем. Курящего кальян часто били палками. Имамы наблюдали также, чтобы мусульмане не придерживались немусульманских обычаев, вроде лечения огнем, празднования Чар-шамби-сури и т. д. Раис не только вмешивался в семейные дела мусульман, но и выведывал, где есть красивые женщины, на которых потом и указывал эмиру как на средство к безнаказанному удовлетворению дикого произвола его необузданного сладострастия. Раис имел право входить в училища и наблюдать, чтобы преподаватели (мюдаррисы) не примешивали к исламу чуждых ему идей. Ученых, обвиненных в расколоучительстве, наказывали смертию. Даже городские мясники, обязанные убивать скотину с соблюдением известных обрядов, не иначе получали разрешение на свое ремесло, как удовлетворительно выдержав пред раисом испытание. С закатом солнца власть раиса как бы прекращалась, но тогда вступал почти во все его права другой блюститель нравственности, хуфтян-мири-шаб. Он главным образом предупреждал разбои, грабежи и кражи. В то же время он наблюдал за общим спокойствием города, чтобы безмятежный сон мусульман не нарушался шумными сборищами. Он арестовал всякого, кто попадался ему на улице после вечернего намаза, и на утро представлял виновных к эмиру, который каждое утро производил на своем дворе, сидя под кровлей, суд и расправу.
Хуфтян-мири-шаб имел право насильственно войти в тот дом, откуда раздавались звуки песен и музыки, и мог заключать в тюрьму пирующих ночью. Команда его состояла из караульных, расставленных на всех перекрестках и вооруженных ножами, а чаще палками. Они должны были подавать друг другу весть, ударяя в бубны, и соединяться при звуках тревоги. Каждую ночь мири-шаб дважды лично удостоверялся в бдительности своих подчиненных. Он ездил в сопровождении 10 или 15 слуг, и когда ударял в литавры, все караульщики отвечали ему ударами в бубны. Ему были подчинены тюрьмы, и он был обязан каждую пятницу докладывать эмиру о состоянии заключенных [Заимствовано почти буквально из ст. Н. В. Ханыкова «Управление в Средней Азии», помещенной в «Журнале [Министерства] внутренних дел», 1844 г., кн. 6, «Смесь», стр. 345-348.].
В Ташкенте, во время коканского правления, для надзора за нравственностию мусульман, существовали два раиса [по рассказам современников, один раис специально ведал ташкентских сартов, а другой - приезжающих в город киргиз] и один кур-баши. Назначаемые из людей, отличающихся нравственными качествами и знанием шариата, раисы соединяли в своем лице власть религиозно-полицейскую.
Узнавая от приходских имамов о нерадивых в отношении к религиозным обязанностям мусульманах, раисы взыскивали с них за упущения. Они должны были ходить по училищам, наставлять учащихся и убеждать родителей воспитывать своих детей в строгих правилах ислама. При каждом раисе в полном его распоряжении находились десять гирсанда, т. е. сыщиков, которых он нанимал на собственный свой счет. Старший из них назывался хальфа, т. е. наместник, и занимал, в отсутствии раиса, его место. Все десять человек гирсанда обязаны были постоянно находиться при раисе и сопровождать его во время его разъездов по городу. Когда раис ехал по городу верхом на лошади, гирсанда должны были попарно бежать за его лошадью, держа в руках так называемую дару, т. е. широкий [около трех пальцев] и толстый ремень с короткою рукояткою, сделанный на основании точных указаний шариата, определяющего не только размер ремня, но и состав его. По шариату дара должна состоять из трех ремней из шкуры одного животного, сшитых вместе [ремень этот был очень упруг, и ручка слишком коротка, так что со стороны дору можно было принять за палку, как и г. Ханыков, без сомнения, счел дору за палку, когда говорит, что раис наказывал палкою].
Способ ударов дорой шариат определяет тем, что наказывающий не имеет права отделять во время удара локоть от груди. Провинившегося обнажали от шеи до поясницы и клали на землю; тогда один человек садился к нему на шею, и начиналось наказание. Провинившимся женщинам натягивали на спине платье, на ноги надевали мешок (кап), клали также на землю и отсчитывали назначенное раисом число ударов. Своим правом раисы пользовались в широких размерах, тем более что по шариату все ненаказанные ими грехи должны были в будущей жизни пасть на голову раисов.
В базарные дни раис ездил верхом на лошади по базару, сопровождаемый 10-ю гирсанда и смотрел за сохранением благочиния и порядка. Так же, как и в Бухаре, он заставлял читать встречающихся ему мусульман фарз-геин и наказывал не знавших этого символа. Он разбирал жалобы жителей на обмер и обвес торговцев, наблюдал за весами, запрещал употребление охмеляющих напитков и наказывал пьяных. Хлебников, делающих очень маленькие лепешки, он наказывал на месте. Не оставлял он без наказания и всех тех, кто ходил по улице или по базару без чалмы [особенно доставалось от раиса киргизам, которые из страха наказания навертывали на свою голову или платок, или кушак, чтобы иметь на голове некоторое подобие чалмы]. Точно так же он требовал, чтобы женщины на улицах закрывали свое лицо и волосы особой волосяной черной сеткой (чадра) и руки прятали под халат, накинутый на голову посверх чадры. Только нищие женщины могли безнаказанно не закрывать своего лица, если никто не подавал им узаконенной шариатом чадры. Мужья и жены имели право, по шариату, обращаться к раису по делам совершенно конфиденциального свойства. Если кто-нибудь из мужей не исполнял своих супружеских обязанностей оттого, что у него много жен, то раис требовал, чтобы муж по крайней мере разделял ложе с жалующеюся женою в назначенный ей по шариату день. Если же это происходило от истощения сил мужа, то раис предлагал развести супружескую чету, в его присутствии. Жена также могла жаловаться раису на мужа, если он дурно ее содержал, и [раис], справившись с шариатом, определял, как жена должна быть содержима. Развратной женщине, говоря словами одного ташкентского раиса, «не дают пить, есть, одеваться, бьют ее, и губят таким образом раньше определенной ей Богом смертной казни». Кур-баши, которого можно назвать ночным раисом, состоял в полном подчинении у бека, и потому назначался последним из числа самых надежных людей. В Ташкенте полагался один кур-баши. В его ведении состояло 44 мершаба обходных. Из того числа, 4 человека назывались юз-баши (сотник), и каждый из них командовал одним десятком мершабов. Кур-баши со своими подчиненными после вечернего намаза, т. е. после 8 часов вечера, обходил с мершабами улицы и забирал бродяг. В такое время, по мнению азиат, «все хорошие люди сидят по домам, и по улицам бродят только те, у которых в голове вечно что-нибудь дурное». Если кур-баши захватывал в ночное время мужчину с женщиною или пьяного, то обязан был, несмотря на позднее время, донести об этом беку. Если же случалась в городе покража ночью, кур-баши, после донесения беку, производил разыскание. (Если же кража, произведена днем, розыск производился раисом и аксакалом). Кур-баши обязан был также наблюдать, чтобы никто не играл в игры, запрещенные шариатом, например в орлянку, весьма распространенную в г. Ташкенте, и т. д. [Кроме того, кур-баши считал своею обязанностию брать всех арестуемых и опускать их в глубокую бутылкообразную яму, предавать палачу осужденных на смерть и присутствовать при исполнении казни. См. ст. «Управление Ташкентом при коканском владычестве», приложен. к проекту положения о военно-народном управлении в Туркестанском генерал-губернаторстве, гл. III и IV. Дополнено автором на основании рассказов туземцев.].
Кроме таких полицейских мер, направленных к искоренению пороков в мусульманах и к утверждению в них благочестия, среднеазиатские мусульмане постоянно находились под нравственным влиянием своих приходских имамов и пользуются до настоящего времени возбуждениями нравственного свойства. Разумеем многочисленных проповедников, которые постоянно ходят по городу, особенно по базару, и рассказывают народу разные душеспасительные истории о святых мужах ислама, начиная с Мухаммеда и Алия и кончая туркестанским святым Ходжой Ахмедом Яссави, и о чудесах, совершенных ими во время своей жизни и по смерти. В числе таких проповедников можно встретить старых и молодых, жирных и тощих, апатичных и энергичных. Иные из них обладают замечательным красноречием и собирают около себя большие массы слушателей. Обыкновенно слушатели образуют кружок, посредине которого расхаживает проповедник, рассказывая речитативом или нараспев чудесные истории. В патетических местах проповедник размахивает руками и ударяет себя в грудь по голому телу. Пот градом льет с проповедника, пришедшего в экстаз, голос его охрип, глаза налились кровью, а он, освеживши себя несколькими глотками теплого чаю, какой подают ему слушатели из соседней лавки, снова продолжает свое иступленное распевание, сопровождаемое иногда плачем. Толпа внимательно и с чувством благочестия слушает проповедника, постоянно выражая ему свое удивление: но как только он приблизится к аминю и пригласит слушателей воскликнуть «Аллаху акбар!» (Боже - великий!), то слушатели отступают в сторону, потому что за этим благочестивым концом следует обыкновенное выпрашивание денег. Простодушные киргизы гораздо выгоднее для такого проповедника, который сумеет иногда, в продолжение одного рассказа, собрать с своих слушателей чеки (медная мелкая монета) несколько раз.
Кроме таких проповедников в Средней Азии множество дервишей разного рода, которые также назидают народную массу своим благочестием и выбирают у нее последние небольшие деньги. Распевая разные священные гимны, сопровождая свое пение побрякиванием в железные кольца, прикрепленные к палочке, которою размахивают в такт, дервиши нередко доходят до исступления во время пения. Простодушный человек не может не подать им медную монету. Не только мусульмане, даже русские извозчики, ничего не понимающие в их гимнах, иногда слушают дервишей и платят за такую диковинку 2-3 копейки. Сами дервиши отлично понимают это, и лишь заметят в числе своих слушателей русского человека, особенно непростолюдина, сумеют выманить у него так называемый «силяу», т. е. подачку. Действительно, человеку, ни разу ни видавшему дервишей, любопытно посмотреть на них и послушать их пение, даже ничего не понимая в нем; дервиши же, с своей стороны, как ловкие торговцы своею религиозностию, видят насквозь каждого слушателя и наблюдателя и не преминут воспользоваться удобным случаем заработать 10-20 коп. Они обратят на вас свои хитрые подобострастные взоры и будут повторять несколько раз те звуки, которые вам наиболее понравятся. Если же слушатель обнаружит некоторое знакомство с туземным языком, то дервиш постарается расположить его в свою пользу и в пользу своего нищенского кармана.
Однако, несмотря на такую строгую нравственную опеку и чисто полицейский надзор за выполнением предписаний религиозного закона, мусульмане не отличаются в массе тем благочестием, какое думают встречать у них их защитники. Турки, татары, персы, таджики, узбеки, сарты [киргизы пока еще неофиты в исламе, почему мы и не говорим о них], воспитанные на мертвящих религиозное живое чувство предписаниях Корана и шариата, далеко не всегда безукоризненны в ревности к главным своим религиозным обязанностям, каковы: молитва, милостыня, пост и путешествие в Мекку и Медину, что мы сейчас и покажем.
Обыкновенно пристрастные к мусульманскому благочестию люди удивляются строгому и неуклонному выполнению мусульманами ежедневных пятикратных молитв (намаз, салят). Повсюду, говорят такие люди, в определенные часы мусульмане всех возрастов обращаются в сторону Каабы и благоговейно совершают положенный молитвенный обряд. В самых малых деревушках пять раз в день слышится голос муэззина, призывающего своих единоверцев к молитве, и на всем пространстве, оглашаемом криками его, мусульмане оставляют свои обычные занятия и отправляются в мечеть.
Нельзя не сознаться, что подобное зрелище может привести каждого наблюдателя в умиление; но всегда ли и везде ли в мусульманских местностях можно встретить такую умилительную картину? А главное - насколько искренни такое видимое благочестие мусульманина и его готовность к пятикратной молитве, насколько участвует он сердцем в совершаемых в мечети поклонениях и читаемых молитвах? Судя по внешнему виду молящихся мусульман, их можно всех счесть самыми строгими исполнителями своего религиозного закона, но на самом деле они далеко не всегда таковы. Вы видите например, что среднеазиатский мусульманин, едущий по дороге верхом на лошади, вдруг останавливается на людном месте и начинает молиться. Или: к вам приходит гость - мусульманин. Сидит он, разговаривая о самых обыкновенных делах, даже более - о каких угодно делах, и также вдруг расстилает на полу свой халат и начинает молиться, как бы не обращая на вас внимания… Г. М. рассказывает нам такой случай: сидит он около своей квартиры на площади с знакомыми… Вдруг подходит к ним мелкими шагами мусульманин, постилает свой халат на землю и начинает молиться, хотя М. продолжает разговаривать с своими знакомыми… Каждый проезжающий по Волге на пароходе не раз, конечно, видел, как в известный час татары-пассажиры взлезают на трап и совершают свой намаз тем долее, чем более глаз смотрят на них. О таджиках г. Гребенкин прямо заявляет, что чистое поклонение идеям Магомета не существует в массе, что муллы, казии, богачи и монахи смотрят на религиозность как на средство к обогащению, приобретению почета, а потому исполняют требования своей веры исключительно наружно, напоказ другим, - перед толпой. Истинный мусульманин всегда сумеет выбрать место для молитвы и исполнения религиозных обрядов посреди народа. Чем люднее место, тем он долее будет совершать намаз. Мусульмане такое поведение молящихся объясняют подаванием примера другим. Такое объяснение, при всей несостоятельности самого принципа, могло бы быть верно, если бы усердный богомолец, стоящий пред толпой, не получал за свою набожность материального вознаграждения, если бы он заранее не знал, что его ханжество доставит ему почет, место, вес его мнениям и тому подобные выгоды, и если бы он так же усердно молился и без свидетелей. А он все это знает и вне толпы забывает о молитве; если же и совершает ее, то - как скучную обязанность, спеша сократить трату на нее времени…
Вы видите, что мусульмане дружно идут толпами в мечеть на рядовую молитву, особенно публичную (намазы и джума), и думаете, что благочестие процветает среди них, что они так любят молиться, но можете ошибиться… У мусульман в Средней Азии в подобных случаях побуждением часто служила не сердечная потребность в молитве и не сознание своего религиозного долга, а простая свойственная всем смертным боязнь подвергнуться наказанию недуховного свойства. Известный арабский путешественник, посол великого могола в Пeкине Ибн-Батута, родившийся в 1302 г., с особенным, свойственным мусульманину удовольствием рассказывает, что в Хине (Китае) в каждой мечети был кнут (вероятно, известная уже нам дора) для духовной пользы тех, кто не был на своем месте во время молитвы, и что наказанием распоряжался обыкновенно первенствующий имам [очевидно, известный уже нам раис]. Мак-Гахан, сопутствовавший русским войскам в походе в Хиву в 1873 году, подтверждает также, что в Хиве есть особое духовное лицо, обязанное наблюдать, чтобы мусульмане не просыпали установленных молитв, и что провинившихся помощники названного лица наказывали на месте преступления. Чтобы быть готовым к совершению наказания, они постоянно сопровождают своего начальника во время его ежедневных разъездов по базару [Очевидно, речь идет о раисе и его помощниках. См. «Военные действия на Оксусе и падение Хивы», сочин. Мак-Гахана. Перев. с английского в приложении к «Русскому вестнику». Москва, 1875. Стр. 225.]. Борнс в бытность его в Бухаре видел, как четырех, найденных спящими во время молитвы, вели по улицам, привязавши друг к другу, и как полицейский офицер, следовавший позади их, наказывал их толстою палкою и громко кричал: «Последователи ислама! Смотрите, как наказываются нарушители закона!» По словам Борнса, всякого найденного на улице во время молитвы и уличенного в небрежении к молитве подвергают немедленному штрафу и тюремному заключению [Путешествие в Бухару и пр., ч. 2, стр. 405 и след.]. И такие меры были действительны в данном случае. Г. Гребенкину сами мусульмане признавались, что в прежнее время, когда действовали раисы, в мечеть ходили из 30 человек 15-20, а по уничтожении их власти русским правительством - в мечеть ходят 5, много 10 человек из 30-ти. В России приходские имамы следят за исправным хождением прихожан в мечеть и виновных наказывают, особенно шакирдов, учеников медресе.
Не много благочестия проявляют мусульмане и во время своих омовений. В случае нежелания подвергаться этому неприятному, особенно в зимнее время, обряду, мусульмане заменяют его другим, более удобоисполнимым обрядом (тейамум), состоящим в отирании стопы ног, кистей рук и головы пальцами и ладонями, приложенными предварительно к пыльному месту, разумеется, чистому. Впрочем, об этом обряде нельзя говорить много, потому что он совершается неоткрыто по требованию шариата и приличия.
Дела милосердия совершаются мусульманами так же бездушно и так же односторонне формально, как и молитва. В особенности такое отношение к делу благотворительности замечается у мусульман всех стран во время платежа зякята, т. е. % с настоящего имущества в пользу разных общественных благотворительных учреждений ислама, каковы караван-сараи и т. п. Каждый богач старается при этом скрыть действительную стоимость своего имущества, чтобы поменьше заплатить на общую пользу. Богачи везде и всегда, вероятно, были одинаковы и походили на евангельского богача, и мы указываем здесь только на то, что ислам не размягчил сердце богатых людей более других религий, а скорее сообщил им чисто формальный взгляд на дело. Вот один очень любопытный случай, характеризующий мусульманина в отношении к делам милосердия. Богатый купец-мусульманин, не владеющий ногой, дал обет Богу облегчать ежедневно пешеходов своею лошадью. Однажды он, тотчас по выезде из дома, догнал по дороге пешего русского чиновника и счел своим долгом подвезти его по пути (свертывать с дороги в интересах пешехода купцу-мусульманину, давшему такой обет, казалось неудобным и излишним)… Чрез несколько дней тот же богач догнал другого чиновника, шедшего на службу, и также подвез его до того пункта, с которого дороги чиновника и богача расходились в разные стороны. Пешеход откланялся и пошел своей дорогой, а богач тотчас настиг того самого чиновника, которого он вез несколько дней тому назад по обету, - раскланялся с ним как с знакомым, но уже не пригласил его сесть в свободные свои сaни на том формальном основании, что данный им обет был на этот день уже исполнен… Так большинство мусульман поступает в отношении и к другим видам милосердия и благотворительности: дал Богу обет питать нищего пищею, - нищий и питается как случится, лишь бы со внешней стороны обет был исполнен…
И пост, которым так гордятся мусульмане пред христианами, не всеми современными исповедниками Корана соблюдается строго. Не говоря уже о классе рабочих, которые по необходимости разрешают себе нарушение поста, даже муллы и шакирды, - эти будущие столпы ислама, бывают нарушителями поста, не всегда заботятся о том, чтобы им соблюдать святость поста своего. Шино [Современник, 1845 г. Волжские татары.] рассказывает, что среди татар много таких мулл, которые на улице высматривают святошами, а у себя дома, взаперти преспокойно отступают от того, что сами же проповедуют в мечетях. Они едят днем во время поста и показываются народу постниками. Имевший возможность в продолжение многих лет близко наблюдать за внутреннею жизнию казанских татар, доктор Фукс говорит, что во время рамазана татары днем не являются в трактире, но в сумерки идут туда толпами. Многие молодые люди посещали бы во время рамазана трактиры и днем, если бы не боялись, по их самолюбию, подвергнуться насмешкам от своей братии. У них есть старинный обычай, во время рамазана, в случае невоздержности какого-либо татарина днем в пище или питье, тотчас схватить его и представить мулле. Мулла в ту же минуту марает ему лицо сажею и в таком виде выгоняет на улицу, где другие татары, по религиозному побуждению, бьют его палками или брыжжут в него грязью до тех пор, пока он куда-нибудь от них не скроется. В его время [книжка Фукса издана в 1844 году] случилось, что один татарин во время поста днем вышел из кабака; татары бросились на него, чтобы схватить его, но ему удалось убежать в другой кабак, где он нашел себе убежище до вечера. Существовавший во время Фукса у казанских татар обычай марать сажею лицо нарушившего пост мусульманина сохранился до настоящего времени [См. «Мухаммеданский пост в месяц Рамазан» (Казань, 1877 г.), стр. 136 и подробно гл. III и V этого сочинения.]. Кавказские мусульмане мало обращают также внимания на предписания своего религиозного закона о посте и нередко нарушают пост. Туркестанские мусульмане также не строго держат пост, особенно когда постящийся уверен, что его не видит другой мусульманин. О турках Вамбери замечает, что они нарушают пост во время дня, скрываясь в гареме, чтобы не показываться прислуге неверующим [Очерки жизни и нравов Востока (Спб., 1876 г.), стр. 8.]. Зато каждого нарушившего пост публично они считают умалишенным и заключают в дом умалишенных на месяц или на два [Северная звезда, 1877 г., № 40, страница 670-671.].
Путешествие в Мекку на поклонение Каaбе и в Медину на поклонение гробу Мухаммеда, известное в исламе под именем хаджа, не всеми мусульманами совершается искренно и не всегда имеет доброе на них влияние. По закону только достаточные в материальных средствах мусульмане обязаны выполнять этот священный долг раз в жизни; несмотря на это, путешествующих на богомолье в Мекку и Медину бывает очень много. Так, например, в 1807 году, когда совершал хадж известный путешественник Али-Бей, всех богомольцев в Мекке было 83000. В 1814 году число богомольцев, по свидетельству Бурхгардта, простиралось до 70000 человек, которые говорили более чем на сорока языках. В 1854 году Бертон нашел в Мекке до 50000 богомольцев. Из опубликованной Ж. Дювалем таблицы видно, что в 1855 году было 80.000 человек; в 1856 году - 120.000 человек; в 1857 году - 140.000 человек; в 1857 году - 160.000 человек. В 1865 году, по показанию д’Авриля, число богомольцев простиралось до 90.000 человек [L’Arabie contemporaine, par А. d’Avril. Paris, 1866, pag. 188.]. Самая большая часть этих многочисленных богомольцев состоит обыкновенно из людей бедных, которые подвергают себя за деньги богачей всем трудностям пути. Во время дороги они часто занимаются прибыльным торгом, так что важное религиозное путешествие превращается в большую подвижную ярмарку. Вамбери очень характерно говорит, что для персов и среднеазиатцев вообще хадж составляет не только священный долг, но и дело моды. «Путешествие считается, - говорит он, - на всем Востоке приятным и полезным для здоровья препровождением времени; у некоторых народов любовь к путешествиям переходит даже в настоящую страсть, проявляющуюся очень различно, главным же образом в далеких и частых богомольях. Когда у перса или среднеазиата все в доме обстоит благополучно и он желает доставить самому себе или своей супруге особенное удовольствие, то он отправляется на богомолье, точно так же, как мы предпринимаем путешествие в Италию, Швейцарию или на те или другие воды или купанья. Задолго пред тем он начинает копить для этой цели деньги, приготовляет платье и вещи, нужные в дороге, и уже наперед предается тому удовольствию, которое доставит ему путешествие по чужим странам и городам и пребывание в стольких знаменитых, освященных пророком городах, посещение которых сверх того и в будущей жизни считается богоугодным делом… Когда я вспоминаю из многочисленных моих знакомых в различных странах ислама тех личностей, которые приготовлялись в хадж, то до сих пор не могу удержаться от удивления. Люди эти уже за целые недели или даже месяцы перед принятием решения совершенно, так сказать, преобразовывались, и по мере того, как приближалось время отъезда, их волнение и лихорадочность все увеличивались. Бедные и малоизвестные люди удаляются обыкновенно без шуму, так сказать, незаметно, из кружка своих домашних; обыкновенно они путешествуют на чужой счет, и человек, снарядивший на богомолье другого, считает себя вправе рассчитывать на известную часть Божьей милости. Один из моих знакомых уже восемь раз в своей жизни совершил в лице другого таваф (путешествие вокруг Каабы) и столько же раз, следовательно, сделался он хаджи, тогда как посланные его не имели права на этот титул. Эти последние могут рассчитывать на награду только в будущей жизни; здесь же им предоставляется только право быть похороненными в ираме (род рубашки, которую пилигримы надевают, приближаясь к Мекке). У богатых, отправление на богомолье сопровождается известною торжественностью. Сам путешественник и все его спутники и слуги одеваются с ног до головы во все новое; он берет с собою в дорогу лучших своих лошадей, лучшие седла и сбрую; перед отъездом делает обыкновенно свою духовную, и эта предосторожность совершенно не лишняя. Он прощается совсем своим семейством, с друзьями и родственниками нежно и торжественно, так как ему предстоит путь в сотни или тысячи миль, борьба с климатическими условиями, неблагоприятными стихиями и с людским коварством, прежде чем ему удастся достигнуть цели своих желаний, Каaбы» [Очерк жизни и нравов Востока. Стр. 171-174.].
Многие совершают хадж по тщеславию; им хочется величаться именем хаджи и чрез это имя приобрести себе значение в обществе: самый отъявленный негодяй, совершивши хадж, слывет уже у своих соотечественников исправившимся человеком; около него многие считают за честь посидеть рядом, чтобы взглянуть на него или коснуться его одежды. Титул «хаджи» вырезывается на его печати и присоединяется навсегда к его имени, идет с ним в могилу и окружает его имя и лицо почтением. В России хадж совершается также иногда с целию избежать рекрутской повинности. Подходит какому-нибудь мухаммеданину очередь идти в рекруты, - он уходит в Мекку; оканчивается набор - набожный мухаммеданин возвращается. Часто побуждениями чисто житейскими и поддерживается пресловутый мухаммеданский обряд, учрежденный, по словам Корана, самим Авраамом [Гл. 2, ст. 118-119.]. Не желающие совершить трудного путешествия мусульмане обыкновенно прибегают к казуистике, доказывая, что хадж обязателен только для тех, кто имеет совершенно свободных денег до 10000 рублей, что имеет основание в самых правилах закона о хадже. По действующему у мухаммедан законоведению, хадж может совершаться только людьми состоятельными, могущими обеспечить как себя во все время путешествия, так и свое семейство, остающееся дома в продолжение иногда двух лет…
Похвалятся ли мусульмане своим благочестием во время хаджа? Конечно, но не все они в действительности таковы. Вамбери замечает на эту тему: «Жизнь в Мекке отличается грубым, отвратительным развратом. Жаркие молитвы сменяются всевозможными излишествами, и в непосредственной близости от божьего дома происходят оргии, превосходящие всякое описание. Впрочем, это относится не к одной Мекке; я имел случай в некоторых известных местах поклонения лично убедиться в этом. Крайности, говорят, всегда соприкасаются, и это оправдывается и в данном случае, так как редко можно встретить более безобразные притоны всякого разврата, чем Мешхед и Кум в Персии [Очерки жизни и нравы Востока, стр. 183.]. Никогда не забуду я вида всех этих пилигримов, толпящихся вокруг серебряной решетки той или другой гробницы, их плач, вопли, рыдания и то жадное внимание, с которым неграмотные из них следили за словами, выходящими из уст муллы. Я сам видел, как обильные слезы текли по щекам детей, также как и по черным и седым бородам. Я был даже свидетелем, как женщины ударяли себя в грудь и присоединялись к общему покаянному pater peccavi. Я нисколько не сомневаюсь, что все это умиление действительно основывалось на искренней набожности, но также я не могу умолчать, что встречал в этих магометанских священных местах также немало лицемерия и притворства. Однажды в мечети один неграмотный пилигрим - скряга, которому не хочется платить гонорарий официальному стражу гробницы за прочтение молитв, обратился ко мне с просьбою оказать ему эту услугу. Он стал немножко позади меня и я очень добросовестно начал прочитывать ему вслух суры Корана и арабские молитвы. Вначале он шепотом повторял за мною слова, но вскоре я услышал за моею спиною следующий разговор. А. „Уж более 5 дукатов, конечно, не стоит твоя кляча“. Б. „Клянусь святым Аббасом! я сам заплатил за нее 12“ и т. д. С негодованием обернулся я назад и увидел, что мой будущий мешхеди [персы, как шииты, кроме Мекки и Медины путешествуют еще в Кербелу, Неджед, Мешхед, Кум и др.] вступил в торг с одним знакомым, очень своеобразное занятие для пилигрима у гроба святого Имама Риза» [Очерки жизни и нравов Востока стр. 188-189.]. Какое же влияние на нравственно-религиозное чувство мусульман оказывает хадж? По словам д’Авриля, некоторые богомольцы разочаровываются в священном своем подвиге; грабежи во время дороги и во время пребывания у священных мест делают их менее добродетельными людьми по возвращении домой. Арабская пословица так характеризует это влияние хаджа: «Не будь доверчив к своему соседу, если он однажды совершил хадж; когда же он дважды побывает в Мекке, спеши переменить жилище». Другие, которых большинство, возвращаются домой с религиозною твердостию в сердце, сопровождающеюся презрением и ненавистию к иноверцам; хадж портит благочестие богомольцев, делая из них фарисеев. Другое влияние, оказываемое хаджем на путешественников, состоит в том, что все десятки тысяч мусульман разных национальностей и стран соединяются духовно в религиозном своем центре и пропитываются духом, враждебным всему немусульманскому, а почет и уважение, какими посетившие Мекку пользуются по возвращении домой, поддерживают в них неприязненное, враждебное всему прогрессивному чувство. Религиозно-политические волнения мусульман, подвластных христианским правительствам, часто если не созревают, то крепнут и получают дух и направление в Мекке во время хаджа. Все более крупные волнения мусульман (алжирское, сенегальское, египетское и индийское) получили свое начало и подогреты были в Мекке во время хаджа [De la propagande musulmane en Afrique et dans les Indes… D’Avril, pag. 205-222.]. Таким образом, узаконения ислама, в отношении главных религиозных обязанностей мусульман, не производят особенно благодетельного влияния на религиозно-нравственную их жизнь; мусульмане, как видно, тяготятся бездушными предписаниями своего закона и не становятся от исполнения их нравственнее. Да и могут ли религиозно-обрядовые предписания шариата, обставленные многочисленными и мелкими формальностями, трогать человеческое сердце? В Бухаре, по словам Борнса, несмотря на строгие наказания, постигающие виновных в нарушении религиозных законов, замечается множество противоречий в применении законов к делу. Вы можете открыто покупать табак и все принадлежности курения; но если вас увидят курящим на улице, то немедленно отведут к казию и накажут плетью, или с вычерненным лицом посадят на осла и повезут по улицам в предостережение жителей. Если кто вздумает гонять голубей в пятницу и будет на этом пойман, то его возят на верблюде, привязав на шею мертвого голубя… Несмотря, однако же, на это, целые толпы закоренелых негодяев бродят по вечерам на улицах с целями столько же противными Корану, сколько и природе [Путешествие в Бухару, ч. 2, стр. 405.]. Если мы и знаем благочестивых и добрых мусульман, - то они сделались такими не столько от влияния религии, сколько по своей натуре. Ислам скорее способен иссушить религиозное чувство человека, вложенное в него природою, чем разогреть его.
ПРОДОЛЖЕНИЕТого же автора:
• Китайские эмигранты в Семиреченской области Туркестанского края и распространение среди них православного христианства.