Таук: Из записной книжки разведчика. II, III
Н. Н. Каразин. Таук. (Из записной книжки разведчика).
Глава I. Глава II. Глава III. Глава IV. Глава V. Глава VI. Глава VII. Глава VIII. Глава IX. Глава X. Глава XI.
II. Аркар
Было ясное, морозное утро.
Как бесконечно далеко видно кругом! Невооруженный глаз свободно выслеживает покрытые вечными льдами очертания главного хребта, параллельные кряжи, бесконечную, хитрую путаницу боковых отрогов… Ни одного облачка на зеленовато-голубом фоне неба. Прозрачные тени причудливо борются с серебряным светом, змеями сползают в глубину ущелий, сгущаясь в бездонных провалах. Свободно разносится малейший звук, бесконечно подхватываемый эхом… Расстояния исчезают, обманывая глаз, и чудится, будто вот эта красная, отвесная скала сейчас тут перед вами несколько шагов, - и вы у ее подножия… Нет, между путником и этою скалою - еще не один день пути! Много спусков и подъемов придется преодолеть, прежде чем вы туда доберетесь. Это ведь отрог главного хребта, это там, по ту сторону долин, новый хребет поднимает одну из своих бесчисленных глав… И вот, вы подвигаетесь вперед и видите, как словно из-под земли, словно со дна глубоких ущелий, вырастают один за другим новые отроги, заслоняя собою и эту красноватую скалу, и голубые ступенчатые ледники, огибающие ее подножье зубчатым полукругом… Волшебная картина!..
Дорога наша шла прихотливым карнизом, самою природою, Бог весть по какой причуде, сооруженным по склону хребта… Слева, прямо из-под ног наших коней, поднимались почти отвесные скалы, грозно нависая над головами; справа - чуть не бездонная пропасть… Полоска карниза то расширялась, образуя даже небольшие площадки, то безжалостно суживалась перед путником, суживалась до такой степени, что даже привычные горные кони пугливо поводили ушами, тревожно фыркали заиндевелыми ноздрями и робко, ощупью пытая почву, переступали своими кованными на острые шипы копытами… Не тронь коня, не понуждай его в такую минуту!.. Предоставь ему полную волю… или, уж если не хватает у тебя мужества довериться своему четвероногому спутнику, слезь с него, пусти его вперед, а сам, хоть ползком, пробирайся за ним следом…
А Дауду все равно!.. Он распустил поводья и бесом вертится в седле… Он едет впереди и все оглядывается, все болтает разный вздор… За ним тянется на волосяном аркане наш вьючный чалый, а за чалым я… Хоть Дауду говорить со мною и не так удобно, а поговорить, должно быть, хочется…
- Гей, тюра (начальник), - кричит он, - вон тут года три тому назад, два человека наших пропало…
- Как так?
- Да так… Отогнали мы косяк китайский, да запоздали… В ночь ушли недалеко… В косяке матки с жеребятами попались, а бросать не хотелось… За нами погнались… Мы и ушли по этой самой дороге… Солнце, подлец, подогрело, подгрызло сверху… Оттуда как шарахнут на нас камни… много камней… один такой, что больше комендантского дома у вас в форте будет… Стали после считать, - двух нету… Там они… фюю!..
И Дауд выразительно свистнул и указал на гребень обрыва.
- Нашли? - спросил я.
- Зачем?.. - пожал плечами Дауд.
И правда!.. Зачем искать то, что с грудою камней горного обвала, как ничтожные соринки, унесло в бездонную глубь, завалило сверху и затянуло синим, клубящимся туманом?!.. Да и как искать?!.. Кому?..
Громадный, старый гриф без шума, словно не летя, а плавая, наискось прорезал воздух как раз над нашими головами и скрылся за уступом… За ним другой синею тенью скользнул по ярко освещенному снегу, испуганно и сердито крикнул, словно ржавое железо о железо лязгнуло, и, повторив взмах могучих крыльев, вытянул вперед когтистые лапы, ткнулся ими в гребень выступа, задержался на лету, качнулся раз, два и, сложив крылья, солидно уселся, гордо осматривая нас: что вы, мол, за люди, и за какими такими делами принесло вас сюда, в мое поднебесное царство?..
- Вот эти, может быть, когда-нибудь «отыщут»! - промелькнуло у меня в голове.
- Не к добру! - произнес Дауд. - Ишь, собака, кровь чует!.. И чего это он сидит, не летит?!.. Вот и тогда тоже так было…
- Шагов сто двадцать… Славный выстрел!.. Промаха не дам!.. - думается…
Да стрелять-то нельзя: как раз бедовое место!.. Ноги коней чуть-чуть устанавливаются на ленточке карниза. Косогористо больно!.. Вьюк трется о камни, шуршит зловеще… Дауд, тот даже сполз на круп, прилег вплотную к седлу… и одобрительно бормочет…
- Ого-го-го!.. Гайда… Трогай, душа моя!.. Джирайда… Джирайда [одобрительное - «ходко»]!..
Выручили небесные силы! Кому помог Аллах, кому Никола-угодник. Перебрались…
И оба грифа, - первый тут же присоседился, - недовольны остались, надо полагать: проскрипели злобно, снялись и полетели дальше…
Свистнул им вслед Дауд и захохотал громко.
- Жрать хотелось тоже!.. Гей, тюра! Даудка тоже жрать хочет… Мяса у нас давно уж нету, а от чая да сухарей только живот пучит напрасно!..
Это точно, что у нас мяса с неделю уже не было… В эту пору в горах охота трудна… да и зверь тоже зябнет, книзу больше держится… Аулов тоже давно не попадалось… Страна была мертвая, совсем безлюдная… Привычные кони совсем подвели животы… Не разъешься на тощих былинках, что кое-где, примерзшие накрепко, торчат из-под льда, кроются под толстым слоем плотно спаянного морозом снега…
- Гляди!
Гляжу пристально…
Понизил голос Дауд, прошептал чуть слышно это «гляди», и сердце у меня словно биться перестало, замерло, остановилось…
На той стороне, близко, шагов за триста, немного больше, словно изваяние, стройное, неподвижное, стоит красавец аркар, вытянув по ветру свою голову, украшенную чудными колоссальными, загнутыми назад и в стороны, могучими рогами. Не руками, нет… Бог весть как… сама собою вылетела из чехла винтовка… Пыхнул синеватый дымок… И не выстрел сам, а одно эхо выстрела, то дробью рассыпчатое, то далекое, металлически гулкое, замирающее, коснулось уха…
Аркар исчез…
- Промах! - показалось мне в первую минуту.
- Свалился! - весело захохотал Дауд, рассеяв мое сомнение.
Ему виднее было… Не он стрелял, а я…
Где же теперь искать убитого? Куда он свалился?.. Глаза как ни напрягаются, нигде не видят и признаков трупа…
- Жив не буду, не найду если! - решил тут Даудка и даже слюну подхватил языком на лету.
Он уже мысленно освежевал аркарью тушу, уже он и хребтовину вырезал, и стяги отделил, и на угольях поджаривал вкусное, сочное мясо, пережевывая сырьем обрезки жира, пока, на досуге…
- Найду!.. Нам, тюра, спешить некуда… Солнце еще высоко, до ночи вернусь… Я знаю, как его найти… Я пойду…
И в голосе моего спутника послышалась просительная, заискивающая нота.
- Иди! Ищи!.. - согласился я.
Дауд захлопотал… Он приладил коней, сбив их головами вместе на зазубренном железном приколе, распустил подпруги… Снял с себя лишнюю одежду, остался в одном суконном бешмете, потуже подтянул ременный пояс; а сам, пока собирался, сообщил мне скороговоркою план предстоящих многотрудных поисков… Он, вишь ты, хотел вернуться назад версты три, не больше: там заметил он боковую трещину, - след летнего размыва, - эта трещина пересекала наш карниз и спускалась извилисто на дно лощины… Там, - говорит Дауд, - можно, а дальше - видно будет…
- Уж найду же я его! - проговорил он еще раз и неуклюже зашагал по тропинке.
- Что же… Нам, действительно, спешить некуда! - решил я и приготовился к продолжительному ожиданию…
Однако за полдень стало морозить не на шутку… Хорошо еще, что небо чистое, ниоткуда не предвещает ветра… А поднимись этот ветер, разгуляйся он по ущельям, под ними, взбудоражь эти, пока, до времени, покойно лежащие снега… Гм!
- И черт возьми этого, некстати подвернувшегося аркара! Черт возьми эту нелепую охотничью горячку!.. Ведь надо же было не промахнуться!
Завернулся я в бурку поплотнее, раскурил трубочку, прилег, прикрыл ноги Даудовой шубою… «Что же, подождем!..»
Чалый, вытянув лысую, горбоносую голову, снег нюхает; буланый глаза прищурил, дрожит слегка, значит - дремлет… Мой пегаш один только глядит бодро и ухом резаным пошевеливает…
Тихо так стало… Словно замерло…
Час прошел, другой… Солнце много уже прошло своего пути… Где прежде, словно алмазы, сверкали освещенные льды, там теперь синею дымкою затянуло… По верхам закраснелось… Согрелся под шубою; давным-давно докурена трубка… Самому дремлется…
Встревожился пегий и заржал вполголоса: чалый тоже насторожился, даже соня-буланый и тот встряхнулся… Ясно слышен стук копыт конских за утесом… Навстречу нам, по одной дороге, едут люди, да и порядочно их… Не видать пока, а слышно, что не одна, не две лошади, много больше будет.
Поднялся я на ноги, спустил с плеча бурку, обошел коней с той стороны, гляжу пристально… выжидаю: кого это Господь посылает, - друга или недруга?..
Нет Даудки моего! Наказал ему голос подавать, когда возвращаться будет… Пока ничего в той стороне похожего не слышится.
Из-за утеса показалась конская голова, за нею высокий бараний малахай передового всадника. Чумазая, скуластая рожа испуганно откинулась и затянула повод… Конь встал, как вкопанный.
- Геть! - послышался тревожный оклик.
- Что там такое? - послышались и другие невидимые голоса.
- Человек на дороге! - объяснил первый, осадил еще коня своего и совсем спрятался.
Я стою, прижавшись к отвесу, молчу, выжидаю, что дальше будет…
Говорят за откосом так тихонько, шепотом, а больше не показываются… Положил я около себя и Даудову винтовку, револьвер из кобуры вынул, изготовился… Чувствую, что позиция моя хорошая… Сколько бы их ни было, больше как вдвоем не сунутся… У них тесно, у меня просторнее… Чу, переговоры начинают!
- Эй! Что за человек там, на дороге, сидит?..
- Божий! - отвечаю я.
- Мы все Божьи… - слышу в ответ. - Откуда и куда?
- Еду с того места, где был, а туда - где буду… - отвечаю.
Опять загалдели меж собою, ничего не разберешь…
- Один ты, или с тобою еще есть люди? - опять начинают…
- Нет, не один!.. - соврал я, на всякий случай.
- Нас тоже много… Нас больше тысячи! - слышу, хвастают за утесом.
- У Бога еще больше!.. - соглашаюсь я.
Снова продолжительная пауза, - переговоры промеж своих.
- Ну, думаю, держись теперь крепко!.. Путного человека сюда не принесет нелегкая… Известно, какого сорта народ шляется в горах в эту пору…
И самому смешно стало… Ведь вот меня-то с Даудкою носит нелегкая!..
- А ведь, дорога, брат, не твоя только… - начинаются разговоры… - Дорога-то для всех Аллахом предназначена…
- Это верно! - соглашаюсь я.
- Так мы пойдем…
- Идите!
- А ты стрелять будешь?
- Буду!
- Мы тоже стрелять станем… У нас ружья хорошие!.. Наши ружья далеко и метко стреляют, Мирза! Проедем - я говорю?..
- Проедем! - отвечает невидимый Мирза… - У нас и пушка есть с собою! - добавляет он и кричит кому-то сзади: - Эй, тащите сюда скорее пушку, что на колесах… Самую большую!..
Экие черти, брехуны! Даже смех разбирает… А все-таки жутко на душе… Вот принесла же их чертова сила!..
Стихли опять разговоры. Теперь надолго… Косматый малахай нет-нет да и высунется из-за утеса… Высматривает…
- Урус, должно быть! - слышу я ясно… - Этот начнет палить, так и не перестанет… У них ружья сами стреляют… без счету!
Догадался, значит… Ну, ничего! Это мне же на руку… Не так охотно вперед сунутся… А Даудки вce нет как нет!..
Впрочем, теперь, в компании, не так скучно… Подождем, чем все это кончится!..
Темнеть стало… На нашей высоте еще сумерки, внизу совсем ночь залегла, а наверху, на самом дальнем, высоком хребте еще ярко играют лучи заходящего солнца… Скоро и они потухнут: вот уже все багровее и багровее становятся… И малахай за утесом не так уже заметен… Уже он в полуфигуре высовывается… Темнота подбодряет…
- Э-ге-ге-ге!.. Ау! - чуть-чуть доносится, а откуда?! - путем не разберешь… Словно Даудкин голос…
- Эгей! - откликнулся и я.
За утесом завозились.
Прошло еще с полчаса.
По тропинке тяжелый шорох слышен, - и дыхание усталое. Это, очевидно, Дауд аркара нашел-таки и тащит… Молодчина!
- Дауд, ты?
- А то кто же? Вот я и приволок!.. Ух… да и тяжелый же!..
Еле говорит джигит мой от изнеможения… Шагов десяти не доволок аркарьей туши, повалился и говорит:
- Постой, дай отдышаться!
Дал я ему отдышаться, а сам говорю:
- Дауд, а у нас тут неладно… Чужие люди завелись, а кто, - не знаю!
- Где люди?
-Там, за утесом! Я уже часа три с ними разговариваю. Теперь вот примолкли…
- Много?
- А кто их знает!
- Погоди, отдохну… Я их проведаю… Больше некому быть, как чиргалинским…
Стерегу я утес, а сам одним глазом на аркара убитого любуюсь. Что за чудесный зверь! И как его доволок Даудка? - В одних рогах, думаю, до двух пудов будет… страсть какие!
- Что же? Мы так и ночевать будем? - донеслось из-за утеса…
- А ведь это Джюра-подлец! - встрепенулся мой джигит, забыв усталость…
- Даудка, ты? - послышалось с вражеской стороны…
- Может, и Дауд… А с тобою кто?..
- Со мною наши… Шарип и Мирза-бай… Массол-бека нет, не бойся!
- Да мне чего бояться!.. Я ничего не боюсь… Я и самого хана не испугаюсь… Что мне твой Массол, - все равно что блоха на кошке… А где он?
- А его еще в прошлом году старшина нарынский на кол посадил. Он на вороной кобыле попался…
Не без любопытства прислушивался я к этим дружеским разговорам старых приятелей…
- Ты посиди здесь, постереги!.. - произнес Дауд. - Я подойду поближе, потолкую… Это свои, не тронут!..
Пошел Дауд. «Ну, ничего, - думаю, - „своих“ встретили…»
Вернулся джигит мой скоро. С ним и малахай косматый, и руку мне протянул приветствия ради…
- Это ничего… Это… они, видишь ты, девять лошадей скрали - и гонят, а ты им помешал… Боятся, как бы время не ушло даром, - нагнать могут… Эти ничего, - это хорошие люди… Так Массола, - ты говоришь верно, - на кол посадили? Это тоже хорошо! Он брат будет Аблаю, и поклялся меня, рано или поздно, зарезать… Вот и зарезал!.. Сам на кол уселся! Ха-ха!..
Отношения теперь для меня выяснились. Аблай и был тот вожак конокрадов, слишком уже известный близ наших пределов, вероломно преданный моим честолюбивым Даудом, - а эти встречные господа - остатки его разрозненных шаек.
Что же, не беда! Человеку в таком положении и при таком деле, как я, надо быть не слишком щепетильным в выборе общества… Переночуем в приятной компании…
Заглянул и я за утес… При моем приближении двое оборванцев благоразумно попятились… Видно мне, что гуськом по карнизу вытянулась вереница отощалых, сильно загнанных коней, все вольно, т. е. без седел и уздечек, прямо косячные… Скорючило их, бедняг, от холода и начинающего уже пронизывать ночного ветра, щелевой тяги; здесь, у нас, за откосом, тепло и тихо, а там пробирает… Сзади всех, чуть видны две оседланных лошади и около них тоже двое людей, значит, с двумя передними четверо… А вон еще пятый, не то ребенок, не то карлик, горбатый, головaстый, жмется меж коней и откосом, и сюда потихоньку пробирается… Ружей за плечами ни у кого не торчит… Гм… - «Пропустить разве их всех, поодиночке?.. Что их, в самом деле, задерживать… Еще беду наживут из-за нас…»
Дауд переговоры ведет.
- Мы, - говорит, - вот как сделаем: вы все проходите и за нами по ту сторону станете, а мы тут ночевать будем, перед вами… Куда вам теперь идти?! Все обезножили… Там, на Лысом камне, - погибель, пожалуй, найдете… Теперь темно… Мы вот, и засветло, и на свежие силы, - еле переползли… Вы теперь ночуйте… Если к утру кто нагонять станет, мы подзадержим, поразговоримся, пока что… А вы ноги уносите… Мы ведь долго разговаривать будем… Так лучше!.. Проползай поодиночке!..
Вернулся я к нашим лошадям, попятил их к горе поближе, сам впереди стал, револьвер под полою держу…
- Ну, трогайся!
Посуетились немного, погалдели… Стали перебираться… Чуть-чуть бредут измученные лошади, скользят, спотыкаются… Одна белая матка на трех ногах дыбает, правую заднюю приподняла, и из опухшей бабки кровь капает: засеклась больно!
Карлик, как добрался до аркарьей туши, думает, что я не вижу… Отколопнул комок замерзшей крови, вместе с шерстью в рот засовал и сосет с наслаждением.
- Эй, ты! - обратился к нему Дауд… - Гайда наверх, за дровами!..
Вздрогнул урод, откатился от аркара и стоит истуканом, - словно не понимает, что ему такое приказано…
Дауд и Джюра принялись объяснять, оба разом, вперебой:
- Там, повыше, с полверсты назад, горный кустарник порос, с гребня заиндевелым кружевом свешивается, так вот туда иди, наруби, сколько под силу станет, и сюда тащи…
Поручение нелегкое, особливо для этого истощенного урода… А идти надо… Кто-то сжалился над карликом, помогать вызвался… Пошли вдвоем и исчезли в густом мраке вполне уже воцарившейся ночи…
А пока что, - вся вереница лошадей продефилировала перед моими глазами, злобно закладывая уши при приближении к нашим, тоже несколько взволнованным коням… Один из шайки ушел вперед, заслонить дальнейший ход «вязке» - не ушли бы сами собою… Джюра с другим остался, двое ушли, да двое нас - как раз семеро, самое счастливое число у воров…
Дауд уже с аркаром возится… Замерз зверь, - тяжело поддается промерзшая, хрустящая шкура… Мне больше всего рогов жалко… Редкие рога! Хоть в любой музей! Да тащить не под силу… Разве порознь разнять, расколов темя надвое?.. Нет, придется, надо полагать, бросить!..
Кряхтит Дауд, ругается непечатно вполголоса, стал нож о камень натачивать; Джюра тоже хлопочет, за задние ноги держит аркара, сам верхом на него уселся…
А ночь стала совсем горная, только небо вверху яркими алмазами вызвездило… И нет от этих звезд свету, словно на сукно нашитые, - дрожат они, искрятся, переливаются…
Вернулись через час посланные, - притащили две громадные охапки мерзлого хворосту… Карлик принялся костер устраивать… Трудное дело разложить яркий костер с таким поганым материалом! Однако привычные руки справились, и скоро багровый свет озарил часть нашей площадки, косматую фигуру Джюры, присевшую у огня на корточки, - широкие плечи Дауда, с засученными рукавами, управлявшегося с мясом, карлика, уже дремлющего и подползшего к самому огню, морды наших коней… Все остальное исчезало и тонуло, расплываясь в густом мраке… Снежинка, другая - замелькала, закрутилась под нами… Погода ли сдавать начала, огнем ли разогрело, - только как будто потеплело…
Гуууу!.. Загудело далеко в горах… Обвал, должно быть…
- Где захватили?
- А в камышах, на речке, от аулов полташа, не больше… Нельзя было всех… Мало нас… Захватили больше, да дорогою отбились… Тут есть один жеребец, хороший… Я его знаю: карий с лысиною… Я уже давно до такого добирался…
- Никто не видал?
- Один видал, должно быть, - теперь уже он ничего не видит!
- Зарезали?
- Зачем так?! - Задушили… Он спал…
- Гм!.. Ты куда это сдвигаешь, дьявол?.. Не тронь!..
- А тебе мало, что ли?.. Что, вы вдвоем его - что ли - сожрете?
- Отдали тебе передки, - и довольно… Нам еще далеко ехать… Не тронь!
- Ну, не трону…
- Эй, Таук [Курица]! - донеслось издали.
Карлик встрепенулся и заморгал глазами.
Теперь только, при свете огня, я разглядел эту странную, обезображенную судьбою и природою личность: старческое, скуластое лицо, без признаков бороды и усов, с косо разбегающимися вверх и в стороны бровями, с широким расплющенным носом, с беззубым ртом до ушей, с кончиком жесткой косы, комично торчащей из-под рваного, словно собаками изгрызанного, малахая… Крохотная, не более аршина с четвертью фигура, руки длинные, как у обезьяны, такие же косматые… Только глаза, - хитрые-прехитрые, - так огоньками и бегают… И не злые совсем, - а больше испуганные, забитые… Щенки иногда так смотрят, которые попадаются из понятливых.
- Ты принеси и мне, хоть кусочек! - доносится издали.
Это тот, что голову табуна стережет, голос подал… Почуял его голодный нос запах жареного.
Часу не прошло, и ужин был готов. Жареное на угольях аркарье мясо - блюдо вкусное, особенно с голоду, а Дауд кунганы медные поставил, снегом набил и чай заварил - пиршество полное! Поделились с новыми приятелями, - жрут как волки!.. Дауд бросил карлику кусок, тот не взял, не заметил, должно быть. Пододвинул я этот самый кусок, - схватил моментально, всосался в него просто, и глаза его заискрились весело-весело. Те - попрошайки страшные, все им мало! Одного не доели, за другим куском тянутся, мычат с полными ртами, пальцами куски поправляют, а Таук молчит, рук не протягивает, только глазами просит, и все у меня… Посмотрит, - и нельзя отказать… от своего куска отрезал бы…
Поели, - стало тепло, даже жарко как будто… Ко сну клонит. Таук сам вызвался сторожить с одной стороны. Шарипа послали сменить переднего товарища. Джюра свернулся клубком, как собака, и захрапел.
- Ты, тюра, первый спать будешь, я после! - решил Дауд и стал поправлять огонь.
- Да, уж обоим нам спать тут с этими не приходится!..
Завернулся я в бурку поплотнее, к камню прижался спиной, ноги к огню поближе. И опять начинает томить меня одна и та же неотвязная мысль. На душе опять черт знает что стало несообразное делаться.
Тихо все кругом. Косится Дауд в мою сторону, храпит Джюра с товарищем. И мне самому через силу дремлется…
Вздрогнул я чего-то и открыл глаза. Много ли, мало ли спал, - не знаю. Еще темно, и на востоке признака света не показывается. Только вершина одна ледяная, дальняя, словно фосфорическим, золотистым светом подернулась.
Дауд мой спит во всю мочь. Хорош сторож! Джюры нет на месте… Гляжу: к моим лошадям подбирается ползком и из моего вьюка что-то тащит… Чуть краснеются полупотухшие уголья костра, в темноте не видно…
- Ты это что, собака паршивая?! - крикнул я.
- А ты разве не спишь?
- Нет!
- Ну, хорошо! Если не спишь, - я и трогать не стану. Я думал, ты заснул: Дауд заснул, и ты заснул… А коли не спишь, я у тебя ничего не трону; я лучше опять спать буду. До утра далеко!..
Сказал это, мошенник, и, как ни в чем не бывало, свернулся опять в три узла, пытаясь поплотнее завернуться в свои рваные охлопья.
Чу! Не то котенок мяучит, не то ворчит кто-то за камнем. Прислушался: это карлик Таук. Тот стережет и, от скуки, должно быть, мурлычет какую-то песню.
III. Таук
С полным рассветом расстались мы, наконец, с своими случайными товарищами по ночлегу. Те пошли своею дорогою, мы - своею.
Одному карлику, кажется, очень не хотелось продолжать путь с шайкою Джюры, - он так просительно смотрел мне в глаза, да я, признаться, не понял тогда его истинного желания; - я думал, что это он больше насчет съестного… Мне и в голову не могло придти, что этот обиженный судьбою, странный человек будет мне впоследствии очень полезен, даже более, чем только полезен.
Конокрады услали его передовиком. Джюра при этом наградил его подзатыльником, мой Дауд тоже поусердствовал, толкнув карлика под зад носком сапога. Таук безропотно снес обиду от первого, но зато на моего оруженосца посмотрел так, что даже мне стало холодно. В жизнь свою я не видал такого злобного, полного ненависти взгляда. Дауд даже со смеха прыснул.
Посадились на коней, - разъехались.
Дауд думает, даже уверяет меня, что еще дня два надо будет подниматься, прежде чем мы достигнем высшей точки перевала; я же думаю, что это должно случиться несколько скорее. Я даже уверен, что, если бы мы сегодня не запоздали, а вышли до свету, то, пожалуй, сегодня же и были бы на этой высшей точке. Подождем, увидим! Дорога стала несколько разнообразнее, она поворачивает вправо, почти под углом двадцати пяти градусов. Даудка едет впереди и занят чем-то у себя в бороде. Я справляюсь с буссолью и отмечаю. Становится теплее, даже заметно. Показываются кое-где жидкие заросли арчи и еще какой-то кустарной растительности; дальше, впереди синеют уже сплошные чащи, а за этими лиловато-синими пятнами горных пролесков ярко белеет усеянный круглыми валунами, серпообразный ледник. Об этом леднике мне давно уже говорили, только тот ли это самый, пока не особенно уверен.
Справляюсь с моими таблицами, мысленно восстановляю маршрут, соображаюсь с расстоянием. Должно быть - тут!
Еще час пути, - и вправо открылся пологий скат, чуть прикрытый снегом, сквозь который всюду пробиваются стебли прошлогодней травы. Обильное пастбище, - брезговать нельзя. Наши лошади долго не видали такой роскоши. Было бы бесчеловечно и нерасчетливо отказать им в этой законной потребности. Порешили сделать двухчасовой привал.
Не расседлывая, только облегчив вьюки и ослабив подпруги, мы стреножили коней и пустили их продовольствоваться, а сами стали завтракать. Теперь у нас на этот счет обильно.
Слышу я: гонит кто-то, - и шибко, - с той стороны, откуда мы приехали.
- Это Таук! - присмотрелся из-под руки мой оруженосец.
И впрямь он!
Карий жеребец с лысиною во весь лоб скачет утомленным галопом, сопит ноздрями так, что сюда слышно, спотыкается… На спине у него, без седла треплется жалкая усталая фигурка горбуна - цепко, по-обезьяньи держится… Доскакал, свалился - и прямо ко мне… Присел на корточки и смотрит просительно…
- Что ты?
Молчит… Только подполз вплотную, ухватил обеими руками мой сапог, целует его и к глазам своим воспаленным прикладывает.
- Что тебе надо?
- Я с тобой пойду… Не хочу с теми!.. - пробормотал, наконец, карлик.
- Ну тебя к дьяволу! - гаркнул Дауд.
Таук даже глазом не мигнул в его сторону… Опять пробормотал просительные слова.
- Я, - говорит,- от них ушел. Я сзади ехал, нарочно на этого жеребца сел, - он у них самый лучший, - чтобы не догнали. Отставал, отставал, да и совсем отстал… Им нельзя было гнаться. Где им, собакам, гнаться?! Они боятся назад вернуться, а я не боюсь… Я хоть сейчас под ножик, только чтобы с тобой идти…
Что, мол, за пылкая такая привязанность, думаю. Подозрительно, признаться, стало. В моем положении простительно, даже очень, быть подозрительным… Однако соображаю дальше: с уродом хуже, чем с собакою, обращались, а ведь человек тоже! Жизнь их была тоже хуже собачьей! Голодно, холодно, да и колом грозит судьба ежечасно… А тут все-таки покойнее и сытнее. Вот с ним обошлись хорошо, накормили, не побили, слово сказали ласковое, - он и размяк, расчувствовался. Дело понятное… Тяготы не составит… Лошадь ведь есть запасная, пригодится дорогою… Взять разве?
- У нас не воровской притон! - вмешался мой Дауд. - Увидят тебя с нами, - беды наживешь!
- Меня-то не узнают, - тебя не узнали бы! - ответил карлик, волком глянув в его сторону.
- Я тебя! - Дауд замахнулся нагайкою.
- Не тронь! - остановил я, и остановил энергично, так что мой джигит даже потянулся.
- Будешь со всякою дрянью знаться, - так тебе и поверят, что ты купеческий поверенный!
Засмеялся Дауд сквозь зубы и отошел в сторону.
«К чему это он сказал? Нет… что он хотел сказать этими словами?..»
Сердце мое сжалось болезненно. Я почувствовал, что побледнел как полотно. Слой грязи и копоти на моем, уже месяц не мытом лице, конечно, достаточно скрыл охватившее меня волнение. Но, клянусь Богом, что если бы у меня, в настоящее мгновение, кобур револьвера был расстегнут, если бы мои дрожащие пальцы могли мигом справиться с этою оледенелою, плотно врезавшеюся в ременный прорез пуговицею, - я бы пустил пулю прямо в низкий лоб моего проныры.
- Ты поедешь с нами! Я тебя беру! - обратился я к Тауку.
Тот оскалил зубы, захохотал и снова кинулся к моим сапогам.
У чалого седло поползло набок: вот-вот свалится. Дауд пошел поправлять и что-то очень медленно возился с таким простым делом. Вернулся как ни в чем не бывало…
- Чай варить, что ли?
- Вари!
Таук кинулся подбирать сухой помет по дороге и разные годные для огня былинки.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Таким образом, Таук остался с нами. Карлик-конокрад клялся всеми, и святыми, и черными силами, что его в тех кочевьях, куда мы направляли путь, не знают, но все-таки вороного жеребца взять ему я не позволил: краденую лошадь наверное бы признали, с первого нашего появления, и это навлекло бы на нас подозрение. Я обещал купить ему коня при первом случае, а пока предложил воспользоваться вьючным конем, благо недалеко ехать осталось, и дорога начиналась на спуск, все легче и легче.
Измученный вороной конь, едва передвигавший ноги, попытался было потащиться за нами, но, сделав несколько шагов, печально заржал нам вслед и принялся щипать выбивающиеся из-под снега, должно быть, вкусные на голодные зубы, - стебли.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Другие произведения Николая Каразина: [ На далеких окраинах] (роман), [ В камышах] (отрывок из повести), [ Юнуска-головорез], [ Старый Кашкара], [ Богатый купец бай Мирза-Кудлай], [ Докторша], [ Как чабар Мумын берег вверенную ему казенную почту], [ Байга], [ Джигитская честь], [ Тюркмен Сяркей], [ Атлар], [ Наурусова яма], [ Кочевья по Иссык-Кулю], [ Три дня в мазарке], [ Писанка], [ От Оренбурга до Ташкента], [ Скорбный путь].
Глава I. Глава II. Глава III. Глава IV. Глава V. Глава VI. Глава VII. Глава VIII. Глава IX. Глава X. Глава XI.
II. Аркар
Было ясное, морозное утро.
Как бесконечно далеко видно кругом! Невооруженный глаз свободно выслеживает покрытые вечными льдами очертания главного хребта, параллельные кряжи, бесконечную, хитрую путаницу боковых отрогов… Ни одного облачка на зеленовато-голубом фоне неба. Прозрачные тени причудливо борются с серебряным светом, змеями сползают в глубину ущелий, сгущаясь в бездонных провалах. Свободно разносится малейший звук, бесконечно подхватываемый эхом… Расстояния исчезают, обманывая глаз, и чудится, будто вот эта красная, отвесная скала сейчас тут перед вами несколько шагов, - и вы у ее подножия… Нет, между путником и этою скалою - еще не один день пути! Много спусков и подъемов придется преодолеть, прежде чем вы туда доберетесь. Это ведь отрог главного хребта, это там, по ту сторону долин, новый хребет поднимает одну из своих бесчисленных глав… И вот, вы подвигаетесь вперед и видите, как словно из-под земли, словно со дна глубоких ущелий, вырастают один за другим новые отроги, заслоняя собою и эту красноватую скалу, и голубые ступенчатые ледники, огибающие ее подножье зубчатым полукругом… Волшебная картина!..
Дорога наша шла прихотливым карнизом, самою природою, Бог весть по какой причуде, сооруженным по склону хребта… Слева, прямо из-под ног наших коней, поднимались почти отвесные скалы, грозно нависая над головами; справа - чуть не бездонная пропасть… Полоска карниза то расширялась, образуя даже небольшие площадки, то безжалостно суживалась перед путником, суживалась до такой степени, что даже привычные горные кони пугливо поводили ушами, тревожно фыркали заиндевелыми ноздрями и робко, ощупью пытая почву, переступали своими кованными на острые шипы копытами… Не тронь коня, не понуждай его в такую минуту!.. Предоставь ему полную волю… или, уж если не хватает у тебя мужества довериться своему четвероногому спутнику, слезь с него, пусти его вперед, а сам, хоть ползком, пробирайся за ним следом…
А Дауду все равно!.. Он распустил поводья и бесом вертится в седле… Он едет впереди и все оглядывается, все болтает разный вздор… За ним тянется на волосяном аркане наш вьючный чалый, а за чалым я… Хоть Дауду говорить со мною и не так удобно, а поговорить, должно быть, хочется…
- Гей, тюра (начальник), - кричит он, - вон тут года три тому назад, два человека наших пропало…
- Как так?
- Да так… Отогнали мы косяк китайский, да запоздали… В ночь ушли недалеко… В косяке матки с жеребятами попались, а бросать не хотелось… За нами погнались… Мы и ушли по этой самой дороге… Солнце, подлец, подогрело, подгрызло сверху… Оттуда как шарахнут на нас камни… много камней… один такой, что больше комендантского дома у вас в форте будет… Стали после считать, - двух нету… Там они… фюю!..
И Дауд выразительно свистнул и указал на гребень обрыва.
- Нашли? - спросил я.
- Зачем?.. - пожал плечами Дауд.
И правда!.. Зачем искать то, что с грудою камней горного обвала, как ничтожные соринки, унесло в бездонную глубь, завалило сверху и затянуло синим, клубящимся туманом?!.. Да и как искать?!.. Кому?..
Громадный, старый гриф без шума, словно не летя, а плавая, наискось прорезал воздух как раз над нашими головами и скрылся за уступом… За ним другой синею тенью скользнул по ярко освещенному снегу, испуганно и сердито крикнул, словно ржавое железо о железо лязгнуло, и, повторив взмах могучих крыльев, вытянул вперед когтистые лапы, ткнулся ими в гребень выступа, задержался на лету, качнулся раз, два и, сложив крылья, солидно уселся, гордо осматривая нас: что вы, мол, за люди, и за какими такими делами принесло вас сюда, в мое поднебесное царство?..
- Вот эти, может быть, когда-нибудь «отыщут»! - промелькнуло у меня в голове.
- Не к добру! - произнес Дауд. - Ишь, собака, кровь чует!.. И чего это он сидит, не летит?!.. Вот и тогда тоже так было…
- Шагов сто двадцать… Славный выстрел!.. Промаха не дам!.. - думается…
Да стрелять-то нельзя: как раз бедовое место!.. Ноги коней чуть-чуть устанавливаются на ленточке карниза. Косогористо больно!.. Вьюк трется о камни, шуршит зловеще… Дауд, тот даже сполз на круп, прилег вплотную к седлу… и одобрительно бормочет…
- Ого-го-го!.. Гайда… Трогай, душа моя!.. Джирайда… Джирайда [одобрительное - «ходко»]!..
Выручили небесные силы! Кому помог Аллах, кому Никола-угодник. Перебрались…
И оба грифа, - первый тут же присоседился, - недовольны остались, надо полагать: проскрипели злобно, снялись и полетели дальше…
Свистнул им вслед Дауд и захохотал громко.
- Жрать хотелось тоже!.. Гей, тюра! Даудка тоже жрать хочет… Мяса у нас давно уж нету, а от чая да сухарей только живот пучит напрасно!..
Это точно, что у нас мяса с неделю уже не было… В эту пору в горах охота трудна… да и зверь тоже зябнет, книзу больше держится… Аулов тоже давно не попадалось… Страна была мертвая, совсем безлюдная… Привычные кони совсем подвели животы… Не разъешься на тощих былинках, что кое-где, примерзшие накрепко, торчат из-под льда, кроются под толстым слоем плотно спаянного морозом снега…
- Гляди!
Гляжу пристально…
Понизил голос Дауд, прошептал чуть слышно это «гляди», и сердце у меня словно биться перестало, замерло, остановилось…
На той стороне, близко, шагов за триста, немного больше, словно изваяние, стройное, неподвижное, стоит красавец аркар, вытянув по ветру свою голову, украшенную чудными колоссальными, загнутыми назад и в стороны, могучими рогами. Не руками, нет… Бог весть как… сама собою вылетела из чехла винтовка… Пыхнул синеватый дымок… И не выстрел сам, а одно эхо выстрела, то дробью рассыпчатое, то далекое, металлически гулкое, замирающее, коснулось уха…
Аркар исчез…
- Промах! - показалось мне в первую минуту.
- Свалился! - весело захохотал Дауд, рассеяв мое сомнение.
Ему виднее было… Не он стрелял, а я…
Где же теперь искать убитого? Куда он свалился?.. Глаза как ни напрягаются, нигде не видят и признаков трупа…
- Жив не буду, не найду если! - решил тут Даудка и даже слюну подхватил языком на лету.
Он уже мысленно освежевал аркарью тушу, уже он и хребтовину вырезал, и стяги отделил, и на угольях поджаривал вкусное, сочное мясо, пережевывая сырьем обрезки жира, пока, на досуге…
- Найду!.. Нам, тюра, спешить некуда… Солнце еще высоко, до ночи вернусь… Я знаю, как его найти… Я пойду…
И в голосе моего спутника послышалась просительная, заискивающая нота.
- Иди! Ищи!.. - согласился я.
Дауд захлопотал… Он приладил коней, сбив их головами вместе на зазубренном железном приколе, распустил подпруги… Снял с себя лишнюю одежду, остался в одном суконном бешмете, потуже подтянул ременный пояс; а сам, пока собирался, сообщил мне скороговоркою план предстоящих многотрудных поисков… Он, вишь ты, хотел вернуться назад версты три, не больше: там заметил он боковую трещину, - след летнего размыва, - эта трещина пересекала наш карниз и спускалась извилисто на дно лощины… Там, - говорит Дауд, - можно, а дальше - видно будет…
- Уж найду же я его! - проговорил он еще раз и неуклюже зашагал по тропинке.
- Что же… Нам, действительно, спешить некуда! - решил я и приготовился к продолжительному ожиданию…
Однако за полдень стало морозить не на шутку… Хорошо еще, что небо чистое, ниоткуда не предвещает ветра… А поднимись этот ветер, разгуляйся он по ущельям, под ними, взбудоражь эти, пока, до времени, покойно лежащие снега… Гм!
- И черт возьми этого, некстати подвернувшегося аркара! Черт возьми эту нелепую охотничью горячку!.. Ведь надо же было не промахнуться!
Завернулся я в бурку поплотнее, раскурил трубочку, прилег, прикрыл ноги Даудовой шубою… «Что же, подождем!..»
Чалый, вытянув лысую, горбоносую голову, снег нюхает; буланый глаза прищурил, дрожит слегка, значит - дремлет… Мой пегаш один только глядит бодро и ухом резаным пошевеливает…
Тихо так стало… Словно замерло…
Час прошел, другой… Солнце много уже прошло своего пути… Где прежде, словно алмазы, сверкали освещенные льды, там теперь синею дымкою затянуло… По верхам закраснелось… Согрелся под шубою; давным-давно докурена трубка… Самому дремлется…
Встревожился пегий и заржал вполголоса: чалый тоже насторожился, даже соня-буланый и тот встряхнулся… Ясно слышен стук копыт конских за утесом… Навстречу нам, по одной дороге, едут люди, да и порядочно их… Не видать пока, а слышно, что не одна, не две лошади, много больше будет.
Поднялся я на ноги, спустил с плеча бурку, обошел коней с той стороны, гляжу пристально… выжидаю: кого это Господь посылает, - друга или недруга?..
Нет Даудки моего! Наказал ему голос подавать, когда возвращаться будет… Пока ничего в той стороне похожего не слышится.
Из-за утеса показалась конская голова, за нею высокий бараний малахай передового всадника. Чумазая, скуластая рожа испуганно откинулась и затянула повод… Конь встал, как вкопанный.
- Геть! - послышался тревожный оклик.
- Что там такое? - послышались и другие невидимые голоса.
- Человек на дороге! - объяснил первый, осадил еще коня своего и совсем спрятался.
Я стою, прижавшись к отвесу, молчу, выжидаю, что дальше будет…
Говорят за откосом так тихонько, шепотом, а больше не показываются… Положил я около себя и Даудову винтовку, револьвер из кобуры вынул, изготовился… Чувствую, что позиция моя хорошая… Сколько бы их ни было, больше как вдвоем не сунутся… У них тесно, у меня просторнее… Чу, переговоры начинают!
- Эй! Что за человек там, на дороге, сидит?..
- Божий! - отвечаю я.
- Мы все Божьи… - слышу в ответ. - Откуда и куда?
- Еду с того места, где был, а туда - где буду… - отвечаю.
Опять загалдели меж собою, ничего не разберешь…
- Один ты, или с тобою еще есть люди? - опять начинают…
- Нет, не один!.. - соврал я, на всякий случай.
- Нас тоже много… Нас больше тысячи! - слышу, хвастают за утесом.
- У Бога еще больше!.. - соглашаюсь я.
Снова продолжительная пауза, - переговоры промеж своих.
- Ну, думаю, держись теперь крепко!.. Путного человека сюда не принесет нелегкая… Известно, какого сорта народ шляется в горах в эту пору…
И самому смешно стало… Ведь вот меня-то с Даудкою носит нелегкая!..
- А ведь, дорога, брат, не твоя только… - начинаются разговоры… - Дорога-то для всех Аллахом предназначена…
- Это верно! - соглашаюсь я.
- Так мы пойдем…
- Идите!
- А ты стрелять будешь?
- Буду!
- Мы тоже стрелять станем… У нас ружья хорошие!.. Наши ружья далеко и метко стреляют, Мирза! Проедем - я говорю?..
- Проедем! - отвечает невидимый Мирза… - У нас и пушка есть с собою! - добавляет он и кричит кому-то сзади: - Эй, тащите сюда скорее пушку, что на колесах… Самую большую!..
Экие черти, брехуны! Даже смех разбирает… А все-таки жутко на душе… Вот принесла же их чертова сила!..
Стихли опять разговоры. Теперь надолго… Косматый малахай нет-нет да и высунется из-за утеса… Высматривает…
- Урус, должно быть! - слышу я ясно… - Этот начнет палить, так и не перестанет… У них ружья сами стреляют… без счету!
Догадался, значит… Ну, ничего! Это мне же на руку… Не так охотно вперед сунутся… А Даудки вce нет как нет!..
Впрочем, теперь, в компании, не так скучно… Подождем, чем все это кончится!..
Темнеть стало… На нашей высоте еще сумерки, внизу совсем ночь залегла, а наверху, на самом дальнем, высоком хребте еще ярко играют лучи заходящего солнца… Скоро и они потухнут: вот уже все багровее и багровее становятся… И малахай за утесом не так уже заметен… Уже он в полуфигуре высовывается… Темнота подбодряет…
- Э-ге-ге-ге!.. Ау! - чуть-чуть доносится, а откуда?! - путем не разберешь… Словно Даудкин голос…
- Эгей! - откликнулся и я.
За утесом завозились.
Прошло еще с полчаса.
По тропинке тяжелый шорох слышен, - и дыхание усталое. Это, очевидно, Дауд аркара нашел-таки и тащит… Молодчина!
- Дауд, ты?
- А то кто же? Вот я и приволок!.. Ух… да и тяжелый же!..
Еле говорит джигит мой от изнеможения… Шагов десяти не доволок аркарьей туши, повалился и говорит:
- Постой, дай отдышаться!
Дал я ему отдышаться, а сам говорю:
- Дауд, а у нас тут неладно… Чужие люди завелись, а кто, - не знаю!
- Где люди?
-Там, за утесом! Я уже часа три с ними разговариваю. Теперь вот примолкли…
- Много?
- А кто их знает!
- Погоди, отдохну… Я их проведаю… Больше некому быть, как чиргалинским…
Стерегу я утес, а сам одним глазом на аркара убитого любуюсь. Что за чудесный зверь! И как его доволок Даудка? - В одних рогах, думаю, до двух пудов будет… страсть какие!
- Что же? Мы так и ночевать будем? - донеслось из-за утеса…
- А ведь это Джюра-подлец! - встрепенулся мой джигит, забыв усталость…
- Даудка, ты? - послышалось с вражеской стороны…
- Может, и Дауд… А с тобою кто?..
- Со мною наши… Шарип и Мирза-бай… Массол-бека нет, не бойся!
- Да мне чего бояться!.. Я ничего не боюсь… Я и самого хана не испугаюсь… Что мне твой Массол, - все равно что блоха на кошке… А где он?
- А его еще в прошлом году старшина нарынский на кол посадил. Он на вороной кобыле попался…
Не без любопытства прислушивался я к этим дружеским разговорам старых приятелей…
- Ты посиди здесь, постереги!.. - произнес Дауд. - Я подойду поближе, потолкую… Это свои, не тронут!..
Пошел Дауд. «Ну, ничего, - думаю, - „своих“ встретили…»
Вернулся джигит мой скоро. С ним и малахай косматый, и руку мне протянул приветствия ради…
- Это ничего… Это… они, видишь ты, девять лошадей скрали - и гонят, а ты им помешал… Боятся, как бы время не ушло даром, - нагнать могут… Эти ничего, - это хорошие люди… Так Массола, - ты говоришь верно, - на кол посадили? Это тоже хорошо! Он брат будет Аблаю, и поклялся меня, рано или поздно, зарезать… Вот и зарезал!.. Сам на кол уселся! Ха-ха!..
Отношения теперь для меня выяснились. Аблай и был тот вожак конокрадов, слишком уже известный близ наших пределов, вероломно преданный моим честолюбивым Даудом, - а эти встречные господа - остатки его разрозненных шаек.
Что же, не беда! Человеку в таком положении и при таком деле, как я, надо быть не слишком щепетильным в выборе общества… Переночуем в приятной компании…
Заглянул и я за утес… При моем приближении двое оборванцев благоразумно попятились… Видно мне, что гуськом по карнизу вытянулась вереница отощалых, сильно загнанных коней, все вольно, т. е. без седел и уздечек, прямо косячные… Скорючило их, бедняг, от холода и начинающего уже пронизывать ночного ветра, щелевой тяги; здесь, у нас, за откосом, тепло и тихо, а там пробирает… Сзади всех, чуть видны две оседланных лошади и около них тоже двое людей, значит, с двумя передними четверо… А вон еще пятый, не то ребенок, не то карлик, горбатый, головaстый, жмется меж коней и откосом, и сюда потихоньку пробирается… Ружей за плечами ни у кого не торчит… Гм… - «Пропустить разве их всех, поодиночке?.. Что их, в самом деле, задерживать… Еще беду наживут из-за нас…»
Дауд переговоры ведет.
- Мы, - говорит, - вот как сделаем: вы все проходите и за нами по ту сторону станете, а мы тут ночевать будем, перед вами… Куда вам теперь идти?! Все обезножили… Там, на Лысом камне, - погибель, пожалуй, найдете… Теперь темно… Мы вот, и засветло, и на свежие силы, - еле переползли… Вы теперь ночуйте… Если к утру кто нагонять станет, мы подзадержим, поразговоримся, пока что… А вы ноги уносите… Мы ведь долго разговаривать будем… Так лучше!.. Проползай поодиночке!..
Вернулся я к нашим лошадям, попятил их к горе поближе, сам впереди стал, револьвер под полою держу…
- Ну, трогайся!
Посуетились немного, погалдели… Стали перебираться… Чуть-чуть бредут измученные лошади, скользят, спотыкаются… Одна белая матка на трех ногах дыбает, правую заднюю приподняла, и из опухшей бабки кровь капает: засеклась больно!
Карлик, как добрался до аркарьей туши, думает, что я не вижу… Отколопнул комок замерзшей крови, вместе с шерстью в рот засовал и сосет с наслаждением.
- Эй, ты! - обратился к нему Дауд… - Гайда наверх, за дровами!..
Вздрогнул урод, откатился от аркара и стоит истуканом, - словно не понимает, что ему такое приказано…
Дауд и Джюра принялись объяснять, оба разом, вперебой:
- Там, повыше, с полверсты назад, горный кустарник порос, с гребня заиндевелым кружевом свешивается, так вот туда иди, наруби, сколько под силу станет, и сюда тащи…
Поручение нелегкое, особливо для этого истощенного урода… А идти надо… Кто-то сжалился над карликом, помогать вызвался… Пошли вдвоем и исчезли в густом мраке вполне уже воцарившейся ночи…
А пока что, - вся вереница лошадей продефилировала перед моими глазами, злобно закладывая уши при приближении к нашим, тоже несколько взволнованным коням… Один из шайки ушел вперед, заслонить дальнейший ход «вязке» - не ушли бы сами собою… Джюра с другим остался, двое ушли, да двое нас - как раз семеро, самое счастливое число у воров…
Дауд уже с аркаром возится… Замерз зверь, - тяжело поддается промерзшая, хрустящая шкура… Мне больше всего рогов жалко… Редкие рога! Хоть в любой музей! Да тащить не под силу… Разве порознь разнять, расколов темя надвое?.. Нет, придется, надо полагать, бросить!..
Кряхтит Дауд, ругается непечатно вполголоса, стал нож о камень натачивать; Джюра тоже хлопочет, за задние ноги держит аркара, сам верхом на него уселся…
А ночь стала совсем горная, только небо вверху яркими алмазами вызвездило… И нет от этих звезд свету, словно на сукно нашитые, - дрожат они, искрятся, переливаются…
Вернулись через час посланные, - притащили две громадные охапки мерзлого хворосту… Карлик принялся костер устраивать… Трудное дело разложить яркий костер с таким поганым материалом! Однако привычные руки справились, и скоро багровый свет озарил часть нашей площадки, косматую фигуру Джюры, присевшую у огня на корточки, - широкие плечи Дауда, с засученными рукавами, управлявшегося с мясом, карлика, уже дремлющего и подползшего к самому огню, морды наших коней… Все остальное исчезало и тонуло, расплываясь в густом мраке… Снежинка, другая - замелькала, закрутилась под нами… Погода ли сдавать начала, огнем ли разогрело, - только как будто потеплело…
Гуууу!.. Загудело далеко в горах… Обвал, должно быть…
- Где захватили?
- А в камышах, на речке, от аулов полташа, не больше… Нельзя было всех… Мало нас… Захватили больше, да дорогою отбились… Тут есть один жеребец, хороший… Я его знаю: карий с лысиною… Я уже давно до такого добирался…
- Никто не видал?
- Один видал, должно быть, - теперь уже он ничего не видит!
- Зарезали?
- Зачем так?! - Задушили… Он спал…
- Гм!.. Ты куда это сдвигаешь, дьявол?.. Не тронь!..
- А тебе мало, что ли?.. Что, вы вдвоем его - что ли - сожрете?
- Отдали тебе передки, - и довольно… Нам еще далеко ехать… Не тронь!
- Ну, не трону…
- Эй, Таук [Курица]! - донеслось издали.
Карлик встрепенулся и заморгал глазами.
Теперь только, при свете огня, я разглядел эту странную, обезображенную судьбою и природою личность: старческое, скуластое лицо, без признаков бороды и усов, с косо разбегающимися вверх и в стороны бровями, с широким расплющенным носом, с беззубым ртом до ушей, с кончиком жесткой косы, комично торчащей из-под рваного, словно собаками изгрызанного, малахая… Крохотная, не более аршина с четвертью фигура, руки длинные, как у обезьяны, такие же косматые… Только глаза, - хитрые-прехитрые, - так огоньками и бегают… И не злые совсем, - а больше испуганные, забитые… Щенки иногда так смотрят, которые попадаются из понятливых.
- Ты принеси и мне, хоть кусочек! - доносится издали.
Это тот, что голову табуна стережет, голос подал… Почуял его голодный нос запах жареного.
Часу не прошло, и ужин был готов. Жареное на угольях аркарье мясо - блюдо вкусное, особенно с голоду, а Дауд кунганы медные поставил, снегом набил и чай заварил - пиршество полное! Поделились с новыми приятелями, - жрут как волки!.. Дауд бросил карлику кусок, тот не взял, не заметил, должно быть. Пододвинул я этот самый кусок, - схватил моментально, всосался в него просто, и глаза его заискрились весело-весело. Те - попрошайки страшные, все им мало! Одного не доели, за другим куском тянутся, мычат с полными ртами, пальцами куски поправляют, а Таук молчит, рук не протягивает, только глазами просит, и все у меня… Посмотрит, - и нельзя отказать… от своего куска отрезал бы…
Поели, - стало тепло, даже жарко как будто… Ко сну клонит. Таук сам вызвался сторожить с одной стороны. Шарипа послали сменить переднего товарища. Джюра свернулся клубком, как собака, и захрапел.
- Ты, тюра, первый спать будешь, я после! - решил Дауд и стал поправлять огонь.
- Да, уж обоим нам спать тут с этими не приходится!..
Завернулся я в бурку поплотнее, к камню прижался спиной, ноги к огню поближе. И опять начинает томить меня одна и та же неотвязная мысль. На душе опять черт знает что стало несообразное делаться.
Тихо все кругом. Косится Дауд в мою сторону, храпит Джюра с товарищем. И мне самому через силу дремлется…
Вздрогнул я чего-то и открыл глаза. Много ли, мало ли спал, - не знаю. Еще темно, и на востоке признака света не показывается. Только вершина одна ледяная, дальняя, словно фосфорическим, золотистым светом подернулась.
Дауд мой спит во всю мочь. Хорош сторож! Джюры нет на месте… Гляжу: к моим лошадям подбирается ползком и из моего вьюка что-то тащит… Чуть краснеются полупотухшие уголья костра, в темноте не видно…
- Ты это что, собака паршивая?! - крикнул я.
- А ты разве не спишь?
- Нет!
- Ну, хорошо! Если не спишь, - я и трогать не стану. Я думал, ты заснул: Дауд заснул, и ты заснул… А коли не спишь, я у тебя ничего не трону; я лучше опять спать буду. До утра далеко!..
Сказал это, мошенник, и, как ни в чем не бывало, свернулся опять в три узла, пытаясь поплотнее завернуться в свои рваные охлопья.
Чу! Не то котенок мяучит, не то ворчит кто-то за камнем. Прислушался: это карлик Таук. Тот стережет и, от скуки, должно быть, мурлычет какую-то песню.
III. Таук
С полным рассветом расстались мы, наконец, с своими случайными товарищами по ночлегу. Те пошли своею дорогою, мы - своею.
Одному карлику, кажется, очень не хотелось продолжать путь с шайкою Джюры, - он так просительно смотрел мне в глаза, да я, признаться, не понял тогда его истинного желания; - я думал, что это он больше насчет съестного… Мне и в голову не могло придти, что этот обиженный судьбою, странный человек будет мне впоследствии очень полезен, даже более, чем только полезен.
Конокрады услали его передовиком. Джюра при этом наградил его подзатыльником, мой Дауд тоже поусердствовал, толкнув карлика под зад носком сапога. Таук безропотно снес обиду от первого, но зато на моего оруженосца посмотрел так, что даже мне стало холодно. В жизнь свою я не видал такого злобного, полного ненависти взгляда. Дауд даже со смеха прыснул.
Посадились на коней, - разъехались.
Дауд думает, даже уверяет меня, что еще дня два надо будет подниматься, прежде чем мы достигнем высшей точки перевала; я же думаю, что это должно случиться несколько скорее. Я даже уверен, что, если бы мы сегодня не запоздали, а вышли до свету, то, пожалуй, сегодня же и были бы на этой высшей точке. Подождем, увидим! Дорога стала несколько разнообразнее, она поворачивает вправо, почти под углом двадцати пяти градусов. Даудка едет впереди и занят чем-то у себя в бороде. Я справляюсь с буссолью и отмечаю. Становится теплее, даже заметно. Показываются кое-где жидкие заросли арчи и еще какой-то кустарной растительности; дальше, впереди синеют уже сплошные чащи, а за этими лиловато-синими пятнами горных пролесков ярко белеет усеянный круглыми валунами, серпообразный ледник. Об этом леднике мне давно уже говорили, только тот ли это самый, пока не особенно уверен.
Справляюсь с моими таблицами, мысленно восстановляю маршрут, соображаюсь с расстоянием. Должно быть - тут!
Еще час пути, - и вправо открылся пологий скат, чуть прикрытый снегом, сквозь который всюду пробиваются стебли прошлогодней травы. Обильное пастбище, - брезговать нельзя. Наши лошади долго не видали такой роскоши. Было бы бесчеловечно и нерасчетливо отказать им в этой законной потребности. Порешили сделать двухчасовой привал.
Не расседлывая, только облегчив вьюки и ослабив подпруги, мы стреножили коней и пустили их продовольствоваться, а сами стали завтракать. Теперь у нас на этот счет обильно.
Слышу я: гонит кто-то, - и шибко, - с той стороны, откуда мы приехали.
- Это Таук! - присмотрелся из-под руки мой оруженосец.
И впрямь он!
Карий жеребец с лысиною во весь лоб скачет утомленным галопом, сопит ноздрями так, что сюда слышно, спотыкается… На спине у него, без седла треплется жалкая усталая фигурка горбуна - цепко, по-обезьяньи держится… Доскакал, свалился - и прямо ко мне… Присел на корточки и смотрит просительно…
- Что ты?
Молчит… Только подполз вплотную, ухватил обеими руками мой сапог, целует его и к глазам своим воспаленным прикладывает.
- Что тебе надо?
- Я с тобой пойду… Не хочу с теми!.. - пробормотал, наконец, карлик.
- Ну тебя к дьяволу! - гаркнул Дауд.
Таук даже глазом не мигнул в его сторону… Опять пробормотал просительные слова.
- Я, - говорит,- от них ушел. Я сзади ехал, нарочно на этого жеребца сел, - он у них самый лучший, - чтобы не догнали. Отставал, отставал, да и совсем отстал… Им нельзя было гнаться. Где им, собакам, гнаться?! Они боятся назад вернуться, а я не боюсь… Я хоть сейчас под ножик, только чтобы с тобой идти…
Что, мол, за пылкая такая привязанность, думаю. Подозрительно, признаться, стало. В моем положении простительно, даже очень, быть подозрительным… Однако соображаю дальше: с уродом хуже, чем с собакою, обращались, а ведь человек тоже! Жизнь их была тоже хуже собачьей! Голодно, холодно, да и колом грозит судьба ежечасно… А тут все-таки покойнее и сытнее. Вот с ним обошлись хорошо, накормили, не побили, слово сказали ласковое, - он и размяк, расчувствовался. Дело понятное… Тяготы не составит… Лошадь ведь есть запасная, пригодится дорогою… Взять разве?
- У нас не воровской притон! - вмешался мой Дауд. - Увидят тебя с нами, - беды наживешь!
- Меня-то не узнают, - тебя не узнали бы! - ответил карлик, волком глянув в его сторону.
- Я тебя! - Дауд замахнулся нагайкою.
- Не тронь! - остановил я, и остановил энергично, так что мой джигит даже потянулся.
- Будешь со всякою дрянью знаться, - так тебе и поверят, что ты купеческий поверенный!
Засмеялся Дауд сквозь зубы и отошел в сторону.
«К чему это он сказал? Нет… что он хотел сказать этими словами?..»
Сердце мое сжалось болезненно. Я почувствовал, что побледнел как полотно. Слой грязи и копоти на моем, уже месяц не мытом лице, конечно, достаточно скрыл охватившее меня волнение. Но, клянусь Богом, что если бы у меня, в настоящее мгновение, кобур револьвера был расстегнут, если бы мои дрожащие пальцы могли мигом справиться с этою оледенелою, плотно врезавшеюся в ременный прорез пуговицею, - я бы пустил пулю прямо в низкий лоб моего проныры.
- Ты поедешь с нами! Я тебя беру! - обратился я к Тауку.
Тот оскалил зубы, захохотал и снова кинулся к моим сапогам.
У чалого седло поползло набок: вот-вот свалится. Дауд пошел поправлять и что-то очень медленно возился с таким простым делом. Вернулся как ни в чем не бывало…
- Чай варить, что ли?
- Вари!
Таук кинулся подбирать сухой помет по дороге и разные годные для огня былинки.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Таким образом, Таук остался с нами. Карлик-конокрад клялся всеми, и святыми, и черными силами, что его в тех кочевьях, куда мы направляли путь, не знают, но все-таки вороного жеребца взять ему я не позволил: краденую лошадь наверное бы признали, с первого нашего появления, и это навлекло бы на нас подозрение. Я обещал купить ему коня при первом случае, а пока предложил воспользоваться вьючным конем, благо недалеко ехать осталось, и дорога начиналась на спуск, все легче и легче.
Измученный вороной конь, едва передвигавший ноги, попытался было потащиться за нами, но, сделав несколько шагов, печально заржал нам вслед и принялся щипать выбивающиеся из-под снега, должно быть, вкусные на голодные зубы, - стебли.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Другие произведения Николая Каразина: [ На далеких окраинах] (роман), [ В камышах] (отрывок из повести), [ Юнуска-головорез], [ Старый Кашкара], [ Богатый купец бай Мирза-Кудлай], [ Докторша], [ Как чабар Мумын берег вверенную ему казенную почту], [ Байга], [ Джигитская честь], [ Тюркмен Сяркей], [ Атлар], [ Наурусова яма], [ Кочевья по Иссык-Кулю], [ Три дня в мазарке], [ Писанка], [ От Оренбурга до Ташкента], [ Скорбный путь].