По Внутренней орде и Астраханской губернии. II. Улус Хошоутовский
А. Терещенко. Улус Хошотский, или Хошоутовский // Москвитянин, 1854, т. 1, № 1/2.
I. Внутренняя Киргиз-Кайсацкая орда.
II. Улус Хошотский, или Хошоутовский.
III. Астрахань.
Хурул в Хошоутовском улусе
Из городка Селитряного идет, между косогорами, песчаная и неровная дорога до станицы Княжеской; в ней холмы песку. Она отстоит от городка в 12 верстах, заселена малороссиянами в 1849 году, выходцами воронежскими. Из Княжеской поехал я по займищу к улусу Хошотскому, или Хошоутовскому, до которого от станицы около 35 верст; переезжал Шулук, Ахтубу, Песчанку и несколько ериков. Займище установлено калмыцкими кибитками, и в двух местах я нашел два подвижных хутора, составленных из кибиток. За Песчанкой открывается Волга во всей красе. Текущая плавно и тихо на степном просторе, она расстилается голубой пеленою, которой цвет сливается с лазурью небесною. Отблески заходящего солнца, погасая во влаге, рассыпаются дрожащими искрами по зыблющейся воде.
За четыре версты до улуса построены из плетня калмыцкие избы, обмазанные глиною. Внутренность чистая и освещается большими окнами. Калмыки признаются, что им гораздо лучше жить в избах, нежели в кибитках, за всем тем стоят вокруг кибитки. Разговаривая с двумя стариками, я узнал от них, что они были при взятии Парижа и исходили почти всю Европу. Знаки отличия украсили их грудь, и гордятся, что они кололи пранцов (французов).
Приближаясь к ставке Тюменевой, приятно видеть деятельность, хозяйственные строения и порядок.
Ставка расположена по Волге, а дом владетеля Тюменя по берегу ее [Ставка владельческая в улусе называется орьга; при ней находятся хурул и базар; в улусах казенных нет ставки, потому нет орьги, но куря. - Местопребывание этой ставки есть зимнее, и оно у русских называется Дворники и Дворики, ибо здесь и около этого места был постоялый двор.] Вид отсюда на реку превосходный. Трехэтажный деревянный дом построен вроде петербургского домика на даче, с мезонином и галереями вокруг, и такая постройка сближается с китайскою архитектурою. Комнаты расположены как в лучших барских домах и убраны по-столичному: зеркала, картины и ковры поражают изысканностию, особенно не думавшего встретить все это в калмыцком улусе, судя по тому превратному понятию, какое затвердили о калмыках. Люстры, часы надстольные и игрушки, раскладенные на столах, принадлежность прихоти и своенравной расточительности, как бы напрашиваются, чтобы глядели на них [Этим устройством улус обязан покойному владельцу подполковнику князю Сербеджану Тюменеву, который с своим отрядом находился при взятии Парижа. Желая сделать оседлыми своих калмыков, он выстроил для многих из них домики, не говоря о сельце Тюменевке, но и на Круглинских островах (Верхнем и Нижнем) и в селении Карде, лежащем между казачьими станицами Косиковскою и Сероглазинскою, по правому берегу Волги. Желательно было бы, чтобы образу жизни князей Тюменевых последовали другие калмыцкие князья и улусы, ибо этим путем можно достигнуть, что кочующие азиатцы сделаются оседлыми и полезными правительству и себе.]. Рассматривая изображение воинов двенадцатого года, я изумлен был, увидев в гостиной образ Спасителя и пред Ним теплящуюся лампаду. В идолопоклонническом народе! Самые простые калмыки почитают наших угодников, особенно св. Николая, коему ставят свечи в церкви и молятся ему, когда отправляются на рыболовство в Каспийское море. Бьют ему поклоны и просят: «Угодник Божий Николай! защити нас от морских бурь и спаси». Князья Тюменевы принимают к себе в праздники наших священников, которые совершают молитвословие пред образом Спасителя, как у православных.
Семейство княжеское, с которым я познакомился, состоит из вдовствующей княгини Джага, настоящего владетеля князя Церен-Джаб, сына вдовствующей княгини, который служил в Петербурге, а теперь служит есаулом в Астраханском казачьем первом полку и украшен Анненским орденом [Это было в 1851 году, и может быть, уже он имеет высший чин и орден. Желаем от души и почестей, и наград достойному владельцу хошоутовскому, а еще не менее того желаем, чтобы он обратил внимание на образование своих калмыков-скитальцев.], брата его князя Церен-Дорджи и дяди их князя Церен-Норбо.
Имя Церен есть прибавочное и означает на тангутском языке «благословенный», а Норбо - «драгоценность». У азиатских владетельных особ всегда к собственному имени придается качественное, как, например, у крымских и киргизских ханов гирей (господин), у татарских бек (благородный).
Вдовствующая княгиня очень любезная и общежительная; сын ее, владетель, женат на Очирте, происходящей из ханского дома Аюки, известного умом современника Петра Великого, коему он содействовал своими войсками в походе его на Персию. Княгиня Очирта [Отец ее Церен-Убуши, последний торгоутовского поколения, был владелец яндыковский и икицохуровский. По смерти, в 1851 г., улус поступил к Церен-Арши, его сыну, который, однако, чрез несколько времени помер, а сестра его Очирта, по правам и обычаям калмыцким, не наследовала власти отцовской, но должна была воспользоваться содержанием и выдачею приданого при выходе ее в замужество. Улус, между тем, признан выморочным, по решению Зарго (суда калмыцкого), 29 дек. 1839 г., и по сему предмету Правительств. Сенатом 7 департ. объявлен указ 13 янв. 1844 г. (Почерпнуто из словесных объяснений и дела, производившегося по этому улусу).] весьма милая и скромная, пишет по-русски, играет на фортепиано и гитаре.
Князь Церен-Дорджи, женатый на русской, принял в христианстве имя Александра. Он служит в Казачьем полку. Казалось бы, что с принятием им христианства, мать, брат и родные должны изгнать его из своего семейства, как делается часто между нехристианами, - напротив, брат-владетель, мать и дядя так же его любят, как и прежде. Их даже посещают одноземцы, принявшие православие, и недавно гостила у них княгиня, перекрещенная, получившая воспитание в первостепенном С.-Петербургском училище для благородных девиц, называемом в простонародии Смольным монастырем. Ее обласкали, как свою родную.
Дядя молодых князей, князь Церен-Норбо, штабс-ротмистр, состоит по кавалерии: он отлично доброй души, сердца прекрасного и нрава веселого. Его знание светских приличий, предупредительность, услужливость и, что важнее всего, просвещение, соединенное с простотою, заставляют невольно любить его. Он прекрасно владеет русским пером, даже с изысканностию слога, которому изучился чрез чтение наших отечественных сочинений. Встретить в степи и среди полудикого народа такого человека - это клад! Поговорка «каков поп, таков и приход» оправдывается здесь на деле; такая же прислуга: радушная, услужливая, которая, сверх того, умеет хорошо подать чай, кушанье, как бы это происходило у столичных жителей. Из природных калмыков составлен был оркестр музыкантов; бывали вечера и танцы. Рассказывали мне, что на балы съезжалось до двухсот особ. Радушное угощение и шампанское были неистощимы.
Представленный в первый раз княгиням, я нашел их сидевшими в гостиной. Вдовствующая Джага пригласила меня сесть подле нее, на диване, и нимало не стеснялась разговором, была непринужденна, ласкова и разговорчива, и своею любезностию понравилась бы и причудливо-прихотливой светскости. Расспрашивая о моем путешествии, она любопытствовала слышать о петербургской жизни, которую довольно знает чрез сына своего. Она шутила над своей однообразной жизнию и оправдывала ее привычкою. Несмотря на незнание ею русского языка, она беседовала неумолчно и очень жалела, что не в состоянии сама объясняться, а чрез переводчика, который не все так передаст, как бы могла сама. Она и ее невестка были одеты по-азиатски. На первой - поверх бешмета, застегиваемого пуговицами сверху дониза, похожего на сарафан, был надет шелковый нараспашку халат, вроде капота, который не застегивался; из-под бешмета выходил белый воротничок, как манишка женская; голову прикрывала круглая бархатная шапка, называемая махла, обложенная собольею опушкою; на ногах, сколько мог заметить, были сапоги из красного козла, с высокими деревянными подборами. На невестке ее, поверх бешмета, была парчовая епанча, без рукавов и с перехватом на талии; шапка была из малинового бархата, четырехугольная, с высоким верхом и, вместо опушки, с золотым позументом; на пальцах ее блестели бриллиантовые перстни, а в ушах обеих княгинь - серьги. Поверх одежды лежали на груди две косы, вроде широких лент, которые были вложены в чахлы из черного бархата. У молодой ниспадали косы до колен, чем щеголяют. По недостатку природных кос, делают накладные и вкладывают их в чахлы, переплетенными.
В четыре часа пополудни пригласили к обеденному столу, на котором приборы обнаруживали выбор моды. Кушанья подавали французские, - кухня французская далеко проникла у нас. Были поставлены вина к услугам каждого, и никого не принуждали пить. Это чисто светская образованность! Княгиня заметила, однако, что ей очень-очень будет приятно, если гости будут пить без церемонии, как у себя дома. Пред окончанием обеда подали шампанское, и княгини выпили по бокалу, желая заохотить гостей. После обеда подали кофе.
У князя Тюменя находится собрание оружий и дарственные от царственных особ сабли, за храбрость. В числе оружий есть два азиатские ружья с надписью и прекрасною отделкой, с чернью. На стволе одного ружья написано по-арабски: «Сагиб Кади Мухаммед, Фиги Зюльмат варагд вабарк», т. е. «(Это ружье) владетеля епископа Мухаммеда, (которое защитит) среди мрака, грома и молнии». На стволе другого ружья татарская надпись. На одной стороне написано: «Барака-ала, бу туфенк би назир мислели гюрмиш дегюль бир агля рай» - «Хвала Богу! это ружье без порока, подобного не видал ни один из живущих на свете». На другой стороне написано: «Десте алса кастине вермиз аман Хан Менгли зада Туктамыш-Гирей» - т. е. «На руку взять (приложить) к цели, не даст пощады! - Хан сын Менгли, Туктамыш-Гирей». Это ружье принадлежит крымскому хану Токтамышу-Гирею.
Хранится весьма примечательный клинок шашки с надписью или начертаниями, которые не разобраны. Он найден в 1815 г. при реке Ахтубе на татарских развалинах, называемых Даулет-хан, в урочище Лопасе, где выстроена ныне станица Хошоутовская (Енотаевского уезда), между Княжеской станицею и татарским селением Сеитовкою (Красноярского уезда).
Клинок испещрен узорами, особыми знаками вроде букв и изображениями. Украшения выставлены в двух рамах; на одной широкой представлена корона, над коею в щите полумесяц с изображением человеческого лица в профиль, напротив него звезда, на верху короны луна. На той же широкой раме, внизу под полумесяцем, в окаймленной узорами насечке как бы надпись. В другой узкой раме, протянутой от луны вверх, идут изображения и украшения, а именно: окрыленное солнце, с украшением вверху, потом в овальном круге звезда, над коею парящая фигура, держащая в правой руке пальмовую ветвь, а в левой - знамя, далее вверх узорчатое украшение, над ним солнце в лучах, а на конце снова узорчатое украшение. Узорчатые украшения с изображениями и начертаниями наподобие букв были крыты золотом, и позолота сохранилась местами довольно хорошо. С обеих сторон клинка вышеупомянутые начертания.
Работа клинка отличная. К шашке приделан эфес из серебряной черни; принадлежала князю Батыр-Убуши Тюменю, бывшему ротмистру, который с нею совершал походы, рубил в сражениях, и не расставался; только холера, постигшая его в Польше в 1831 году, разлучила его с нею. У головки шашки сделана им надпись на калмыцком языке: «Заячи дедюдэ зальберин барэ, заясын дедюдэ зюрькин барэ», т. е. «Помолясь Творцу Великому, хватись (за шашку), чтобы сражаться за сотворенного великого (Государя); берись (обнажить) с усердием!» По глубокой преданности его к Престолу русскому, за который он проливал кровь, вылились из его благородного сердца эти прекрасные слова.
Клинок хранится свято в родном его семействе, не только как знак древности, но как уважение к имени Батыр-Убуши, произносимого и по смерти с особым почитанием. Самое придаточное название к Батыр-Убуши уже налагает на калмыков уважение, ибо убуши, придаваемое мужчине, а убусанца, шабганца - женщине, означают людей, посвятивших себя Богу, а потому муж и жена, хотя бы жили вместе, дают обет избегать чувственных наслаждений, наблюдать посты, жить в уединении и приготовлять себя к будущей святой жизни. Они отличаются тем, что носят чрез плечо перевязь (оркюмджи), которую завидев издали, останавливаются и оказывают знаки уважения.
<…>
Жизнь калмыка однообразна [Из записок хошоутского владельца князя Церен-Джаб Тюменева.]. Все его занятие состоит в смотрении за скотом и старании увеличить его. Иногда разнообразится она травлею зверей, стрелянием птиц и сайгаков. С апреля месяца приезжают в улусы Икицохуровский, Яндыковский, Эркетеневский, Харахусовский, Эрдени-цаган-кичиковский и, частию, Малодербетевский, гуртовщики из верховых губерний, для закупки скота. В то время каждый калмык старается продать, что Бог ему дал, и тем уплачивает все лежащие на нем повинности.
По жизни кочевой, каждый хотон переходит из одного места на другое через две или три недели. При переходе навьючивают все имущество свое, разумея и самую кибитку, на верблюдов, и покрывают коврами, если хозяева - люди зажиточные. Женщины и девушки наряжаются в праздничные одежды и гонят с мальчиками скот. Малолетные и младенцы сажаются в ящики, называемые укюк, которые привязываются по бокам навьюченных верблюдов. Мать садится с младенцем на верху верблюда и кормит грудью во время самой дороги. Мужчины верхами предшествуют кочевью и указывают путь. Девушки зажиточных семейств едут также верхами; седла и сбруя у них блещут серебром. Они отличаются своим наездничеством, и нередко оспаривают свое удальство у лихого наездника. Перекочевка развлекается еще охотою зверей и птиц. Такая перекочевка напоминает передвижной воинский стан, и имеет свою приятность, особенно если переходы совершаются на дальнем расстоянии и по нескольку дней, пока не отыщут свежих пастбищ и чистых вод. Во всю дорогу раздаются песни, сыплются остроумные причитания, поговорки и нравственные замечания или рассказываются сказки и были. По прибытии к месту прикочевки, развьючивают верблюдов, ставят кибитку дверьми на полдень, если же в хотоне находится хурул, то к хурулу. Внутри жилья ставится, прямо против дверей, кровать, с левой стороны дверей, у изголовья постели, расставляют сундуки, иногда ставят друг на дружку; расставленные сундуки (по-калмыцки баран) застилаются коврами; по правую сторону находится домашняя посуда, а посредине кибитки таган.
Быт калмыков, кочующих по обеим сторонам Волги, особенно хошоутовских, обнаруживает довольство. Хошоутовцы, находясь в беспрерывной деятельности, стремятся к улучшению своего состояния, и весьма многие из них не садятся пить чай без белого хлеба, оттого что нанимаются в работу к рыбопромышленникам, разным торговцам, и в услужение.
В прошлом году (1850) выдано одних билетов на отлучку калмык 1.200. Некоторые даже занимаются сенокосом, посевом хлеба разного рода, дынь, арбузов, кукурузы и картофеля. Один из хлебопашцев, Кююке Керечиев, получил похвальный лист от Министерства государственных имуществ, за земледельческие труды. Кроме хозяйственного занятия, находятся в улусе серебряных и золотых дел мастера, слесари, оружейники, живописцы [У меня находится несколько рисунков, писанных хошоутовцами, и я видел рисованные ими же духовные картины и изображения бурханов, на священных книгах; последние очень правильны.], столяры, плотники, портные, сапожники и кузнецы.
Калмыки большей частию простодушны и послушны, и по их землям, особенно по хошоутовским, можно проезжать спокойнее, нежели по киргиз-кайсацким [Собственные наблюдения. - Мне случалось много раз ночевать в степи, среди кочевки, и было так покойно и хорошо, как в русской деревне. Случалось бывать сам-один в кибитке, между полудикарями, и там было столь же чинно, как в избе. И если узнают, что проезжий еще чиновник, то стараются услуживать наперерыв.]. Как люди полудикие, они преданы лени, и потому многие чуждаются оседлости. Принявшие православие живут в русских деревнях. В жизни своей трезвы, разумеется, не без случаев, в коих оказываются неумеренными. Один астраханский купец, имевший с ними дела по торговле более двадцати лет, как он говорил, описывал их мне черными красками [Этому купцу отказали некоторые владельцы отпускать на работу своих калмык, по причине дурного с ними обращения и частых недоплат; этими средствами, как говорили мне, он приобрел большое состояние. Недовольный тем, что мало нажился от тружеников, он еще бранит их: благодарность чисто азиатская!]; он называл всех их обжорливыми, пьяницами, развратными, отчаянными плутами и не имеющими никакого понятия о честности, забывая, что он купец, что он дышит корыстию. Если пользоваться сведениями таких людей, то будет непростительная и грубая ошибка со стороны наблюдателя нравов.
Беспрерывно странствуя, калмык так привык к этой жизни, что не может расстаться с нею. Я встречал иногда ряды навьюченных верблюдов, арбы, запряженные верблюдами и волами.
Посредине кибитки всегда увидите чугунный котел, в коем готовится чай и пища; около котла - сидящих детей, которые греются, или мужчин и женщин, греющихся и курящих трубку. Против дверей кибитки, расположенных на восток, разостланы войлоки, на коих спят; по сторонам разложена деревянная посуда, дамбы (чайные кру́жки) и кожаные мешки, как то: бортаги (для хранения вина), архоты (заменяющие кадки), уты - для собирания сухого помета (аргасуна), и водоносные вроде ведер. Поверх дверей растянуты лоскуты бумаги или полотна, на коих написаны молитвы по-тангутски, или же развевается в углу, наверху кибитки, лоскуток материи красного цвета, с тангутской молитвою.
<…>
Цветом лица калмыки очень смуглые; глаза имеют узкие, как бы прорезанные, мускулы выдавшиеся, зубы белые как жемчуг, и волосы черные. Зрение у них чудное. Едва мелькающий издали предмет не укрывается от их глаза. Росту почти все среднего и стройны, весьма искусны в верховой езде, как мужчины, так и женщины.
По неповсюдному употреблению хлеба, довольствуются кирпичным чаем, молоком обыкновенным и квашеным, и буданом; позажиточные пьют кумыс. Из квашеного молока всякого скота приготовляют через перегонку арьку (вино), которая равняется полугару; перегнанная два раза называется арза, в третий раз - хорза, а в четвертый - данг, и последний есть настоящий спирт [По замечаниям некоторых, первый напиток из кобыльего молока называется чиган, а из коровьего, иногда с примесью овечьего, айрик. Из обоих их гонят в котлах арьку. Сварившееся от перегонки молоко называется буза, которую сушат и употребляют для кушанья, что называется шёрьмук и хурсун. От айрик или арька, без сомнения, произошло название арак.]. Остающуюся от перегонки сыворотку употребляют в кушанье различно. Когда она бывает еще теплая, тогда подливают в нее парного молока: она имеет довольно приятный сладковатый вкус, и называется хоэрмык. Если дают ей остынуть, то сливают потом в холщовые мешки. По выходе жидкости остается гуща вроде творогу, которую, выжимая руками, пропускают сквозь пальцы на чистые рогожи, сушат на солнце и запасают на зиму, что называется шуурмык. При употреблении в пищу, мешают его с коровьим маслом, кладут в мясной суп или будан. Шуурмык на вкус кисло-вяжущий; будан сходен с русской болтушкою: он приготовляется на муке с водою, с подбавкой молока, бараньего сала или масла. Готовят эзге, боорирцык и цельвик. Эзге есть уваренное до густоты молоко, с примесью сычуга; оно вкусом и видом похоже на донской каймак. Боорцык и цельвик суть пирожные: первое есть пшеничное тесто, приготовленное в масле шариками и потом жаренное; второе так же делается, только лепешками. Оба они подаются к калмыцкому чаю. Из пшеничной и ржавой муки, смешанной с салом, пекут лепешки на золе. Любимое еще кушанье, это биш-бармак (татарское) и ишки сын махан, мелко искрошенное лошадиное мясо, жаренное на бараньем жире. Охотно жарят баранину и жеребят: последнее составляет роскошь.
Из животных употребляют еще в пищу: рыбу, птиц домашних и диких и зайцев, только те из них, кои занимаются охотою. Лелеют свою лошадь и собаку, называя их товарищами и друзьями. За всем тем бедный народ, добивая скот больной, употребляет его в пищу, поднимает даже палый и ест. Увидевши в первый раз в жизни, что калмыки, сидя под плетнем, спокойно сдирали кожу с дохлого теленка и ели мясо его, я долго не мог смотреть на их быт, везде отзывавшийся мне запахом палого. Это воспоминание пробуждалось еще более во мне, когда находил в кибитке развешанное мясо: вареное, сушеное, вяленое и сырое; когда собаки хлебали из того же котла, из которого ели сами калмыки; когда дети ели мясо полусырое, валяясь с собаками, вырывавшими из их рта; когда дети, растянувшись голыми по земле, не заботились касательно накопления около них нечистоты. На вопрос: «Отчего не могут есть резанного?» калмыки отвечали: «Грешно резать. Всякому животному Бог дал жизнь, и никто не может отнимать ее; что же пало, то назначено в снедь», или, говоря их словами, «Тенгер албо» - Бог дал. Должно сказать, что калмыки не решатся убить не только комара, как бы он ни кусал, но даже той нечистоты, которая роется в его голове: он снимет ее почтительно и отложит в сторону. Понятно, от чего это проистекает: от верования в переселение душ: быть может, в той нечистоте душа его отца или жены!
Не занимаясь разведением огородничества, употребляют разные полевые коренья, молочай, чилим, род водяных орехов, и какую-то луковицу, называемую буулук (onnithogalum bicolor). Всеобщее употребление - это курение табаку, к которому пристрастны мужчины, женщины и даже девушки. Еще с младенчества они привыкают к нему, и случалось видеть, что трубку почти не выпускают из рта.
Одежда простолюдинов однообразная: летом молодые носят бешметы нанковые, а зимой суконные синего цвета, и шаровары; старики же надевают, смотря по времени года, нанковый или суконный лапшик (халат). Шапка (махла) большей частию у всех из желтого сукна, четыреугольная, наподобие уланского кивера, с красною наверху посредине кистью (зала́). Сапоги у обоего пола одинаковые по покрою, с тем различием, что у мужчин из черного козла, а у женщин из красного сафьяна; последние подбивают их высокими каблуками. Употребляют также сапоги из юфти черной и невыделанной. Некоторые из мужчин носят даха, шерстью вверх, род армяка, выделанного из лошадиных шкур. Платье женское терлик с рукавами - род сарафана, у зажиточных обложенный по воротнику и на груди по пояс парчою; а обыкновенный терлик есть китайчатый или нанковый; поверх его надевается цегедын, настоящий сарафан без рукавов, застегиваемый пуговицами впереди, в один ряд, сверху вниз. Он иногда шьется из лошадиных шкур, шерстью вверх, для ношения в ненастную погоду. Поверх цегедына носится бирза, похожая на халат, и она исключительная принадлежность зайсангских жен.
Богатые калмыки носят верхнее платье нараспашку, шитое из разных материй: саржевой, плисовой, парчовой, штофной и шелковой; под ним парчовый бешмет (казакин или полукафтан); у щеголей или молодых людей кафтаны с закидными рукавами. Белье шьют из толстого полотна, и редко кто заботится иметь более одной пары; носят, пока не изорвется. При мытье белья прикрывают свое тело чапанами, пока не просохнет. Зимою одеваются как мужчины, так и женщины в овчинные тулупы, а голову покрывают малахаями (овчинными шапками). В недавнее время появились шубы из мерлушек, волчьи и лисьи, манишки, жилеты, куртки, галстухи и картузы. Я видел молодых калмык, прекрасно одетых в русскую одежду, в картузе из синего сукна, с околышком красивым, как у донских казаков, чем они тщеславятся. Сколько я мог заметить, стараются одеваться в хорошие платья. Волосы заплетают в косы: девушки взрослые по нескольку кос, а женщины по две, которые вкладываются в китайчатую или из другой какой-либо материи обшивку; девушки несовершеннолетние носят волосы раскинутыми по плечам. Мужчины перестали заплетать косы; иногда встречаются старые люди; но по большой части зачесывают их в кружок, как наши мужики. Некоторые бреют голову, все, однако, ходят с усами, и самое духовенство, но без бород, которые выщипывают. Оба пола носят серьги: у женщин по две, у мужчин и девушек я видел по одной. На пальцы надевают кольца и перстни.
Духовенство носит летом китайчатый бешмет, красного или желтого цвета; поверх его суконный лапшик, а зимою шубу, крытую китайкою, шелковою материею или сукном, тех же двух цветов. Шапка у него летняя - круглая, наподобие перевернутой вверх дном тарелки, с пуговкою наверху; шапка зимняя, называемая бишилегчи (малахай) - четыреугольная из желтого сукна и на меху, опушенная лисьим мехом. Сапоги из красного сафьяна. Все духовные лица не носят, по своему закону, нижнего платья, а вместо его имеют короткие, до колен юбки; но все духовные бреют голову.
По сравнению с другими азиатскими племенами, калмык не унижается ни пред кем, не кланяется, не просит, а говорит просто, не жалуется, а рассказывает, и его жалоба как бы касается до всякого. При самой бедности и несчастии калмык не унывает, и не услышите от него жалобы, он только скажет: «Яахобы Тенгер медне», - что делать, то Бог знает. В обращении он доверчив, прост, ласков, как можно судить по тому, что он принимает всех к себе радушно. Посещая кибитки, я часто заставал около котла маститых и дряхлых, с обнаженною грудью, стариков, которые при моем входе вставали; им следовали все гости и стояли до выхода. Так поступают при старшинах, и каждый принимает в свою кибитку самого беднейшего. Ему подают немедленно чай, будан и трубку. Я никогда не видел, чтобы кто из кочующих калмыков просил милостыню или, при оказании какой-либо услуги проезжему, попросил бы на водку. Они усердно помогают, провожают в дороге, не как степные киргизцы, и передают от хотона к хотону, если кто боится ехать без провожатого. При постигающих бедствиях, помогают друг другу.
Нельзя скрыть, что, при многих добрых качествах, предаются воровству, что, однако, не считается у них за порок; беспечны, вспыльчивы, легковерны, ибо охотно верят всякому слуху; в делах своих предприимчивы, и как скоро принимаются за дело, так скоро охладевают к нему, и страстные игроки, впрочем, только те, которые познакомились с городскою жизнию.
Как народ полудикий, коему свойственны все предрассудки, калмыки чрезмерно суеверны. Приписывая свое несчастье эрликам (чертям), повсюду преследующим человека, они прибегают к гелюнгам. Получив от них мани (лоскут материи), вешают на шест вне кибитки, и остаются уверенными, что мани не допустит до них эрликов и людей, знающихся с демонами. Почитают подвигом душеспасительным, чтобы в хуруле (капище) вертеть кырдэ [круглая небольшая машинка вроде барабана, которая изукрашена молитвами снаружи и внутри, и при вертении издает треск], будто бы отгоняющее нечистую силу; носить с собою бумажки с письменами тангутскими (священными) и узелки; перебирать четки, произнося слова священные: «Ом мани пат ме хоум» [Значение этих слов необъяснимо, и никто не истолковал доселе. Написаны об этом целые книги, которые оканчивались тем, что признавали молитву эту таинственною, недоступною для ума. Известный наш синолог и монголист, архимандрит Аввакум, говорит, что эти слова должно читать так: «Ом мани бадь ме хоум», т. е. «О Мани-бадь! помилуй меня». Мани-бадь - бог милости, к коему прибегают для испрошения милосердия и защиты. Некоторые из калмыцкого духовенства, избегая объяснений, говорят, что один только Далай-лама может сказать, что значат эти слова, ибо в нем одном заключается тайна откровения.]. Верят захурчеям (астрологам), удугунам (колдунам) и бё (ворожеям). Молния, гром, бури, повальные болезни и бедствия кажутся в их глазах сверхъестественными: гелюнги и ворожеи должны их спасать. Обыкновенная у них ворожба: баранья лопатка передней ноги, которую жгут на угольях; раскладывание четок, смотрение в воду, и все это толкуют по своим заметкам. Довольно замечательно, что весьма многие из простолюдинов прекрасно и даже верно изъясняют воздушные явления, по коим предвещают засуху, неурожай, зиму холодную и т. п., так что по их приметам перекочевывают с места на место. При появлении зайцев в степи около кибиток в осеннее время - непременно зима холодная, - это такая примета, что сделалась общею между русскими, их соседями.
По чрезмерной привязанности к кочующей жизни, они не могут расставаться с нею, и расстаться - это смерть для них; таких примеров очень много. Только с детства можно отбить охоту к кочевке; однако есть случаи, что калмыки-христиане, не только крестившиеся их прадеды, но и вновь крещенные, опять обращались к кочующей жизни, несмотря на то, что для них выстроены правительством домы, отведены поля: они бросили жилища, а поля отдали в оброчное содержание. Тут поневоле вспомнишь: привычка вторая природа.
<…>
Дом князей Тюменевых известен всему астраханскому краю по своим достоинствам, радушию и образованности, и мне остается только, повторяя общие отзывы, дополнить, что они пекутся об образовании своего улуса и помогают бедным. Благотворения их простираются не на одни языческие племена, но на магометанские и христианские. Возвышенное чувство! Истинные последователи учения Спасителя! Храмы и келии духовенства выстроены и поддерживаются ими. Сюме (главное капище) [Наша церковь называется по-калмыцки чондже. - Истолкователем некоторых служебных обрядов был у меня русский, живущий в улусе более 40 лет и превосходно владеющий языком народным. Имя его Василий Андреевич Гоглазин.] построено в китайском вкусе, с башнями и портиком, окруженным каменными столбами, образующими двор, и сюда сходится народ для слушания службы, ибо в их кумирню почти никто не входит, за исключением духовенства, и иногда присутствуют князья. В двор входят не в ворота и не в калитку, коих нет и не делают, по религиозному уставу, но по мосткам, положенным через забор. На верху капища поставлена посеребренная луна, а на ней укреплено вызолоченное солнце. В хурул (служебное место) [Хурул собственно значит собрание, от глагола хураху, собираться. В каждом улусе находится хурул, окруженный жилищами гелюнгов. Домы духовенства и хурул носят общее название курие или куре - ограда, а в переносном смысле жительство духовенства. Жилище молитвенное называется бурхани-орьгли. Хурул может отправляться иногда в кибитке.] сзывают свистком, сделанным из раковины и издающим звук охотничьего рога; сзывают три раза в день: по восхождении солнца, в полдень и пред закатом солнца.
При вход моем в сюме раздались трубы, медные тарелки, литавры, барабаны, свистки и звонок. Музыка была оглушительная, разнообразная, малоприятная, и производилась гелюнгами (жрецами), сидевшими в два ряда на коврах, поджавши ноги. У всех их ноги, руки до плеч и грудь были обнажены; в хурул входят босыми. Трубы были трех родов: одни гандама, небольшие, сделанные из берцовых человеческих костей, оправленные в серебро и перевязанные человеческими волосами; бишкюр, в виде гобоев, бюра, длиною в сажень. Бишкюр и бюра металлические. Звонок (хонга), побольше почтового, украшен изображениями, бурханами и священными письменами. Остальные инструменты были без украшений и особых отличек, кроме того, что они смесь европейско-азиатской формы.
С одного конца стоял чепкю (уставщик и благочинный), с жезлом в руках, наблюдавший за правильностию служения и поправлявший, если кто ошибался в ноте. Гелюнги были одеты в разноцветные шелковые и парчовые ризы, и господствующей цвет платья - красный и желтый; поверх риз были накинуты красные плащи, а некоторые имели через плечо желтые перевязи (оркюмджи); на головах их были шапки вроде корон, с остроконечными углами, из-под шапки висели по плечам по две искусственные косы, из черных широких лент. Гепкю или гепки, по имени Арша, был одет в длинное атласное малинового цвета с опушкою платье, похожее на чапан, только с застежкою и пуговицами; поверх был накинут красный суконный с опушкою плащ, наподобие римской тоги, а на голове красная шапка, в виде трехугольной, с капишоном; на руке висели четки, которые имеют все гелюнги и высшее духовенство. С другого конца гелюнгов курился фимиам. Напротив стояло кюрдэ, испещренное внутри и снаружи молитвами на тунгутском языке. Гелюнг вертел за шнур, и такое вертение заменяло его молитву. Люди из недуховного звания покупают кюрдэ за большие деньги.
За жрецами были расставлены, подле жертвенника, сосуды и утварь, за коими находился алтарь.
Музыка хурульная, проиграв молитвы, внимала потом напеву гунзуда (запевало), который давал тон, и за ним начиналось всеобщее пение молитв; потом снова играла музыка. За гелюнгами сидели, на другой стороне, гецюли (ученики веры) и манжи (послушники), приготовляемые к духовному званию. Одежда на них была простая, только что носили сапоги из красного сафьяна; некоторые из них имели круглые шапки, с красной кистью, называемой зала́, - и перевязь чрез плечо. Бакша (учитель веры) не присутствовал в хуруле по причине нездоровья.
Служение отправлялось на языке тунгутском, который доступен одному духовенству. Проповеди произносят на калмыцком языке.
По стенам были развешаны бурханы (картины духовные). На возвышенном месте сидит бурхан, вылитый из металла и вызолоченный. По бокам его лилии, сделанные из серебра, и другие цветы: между ними курительные тибетские свечи; несколько подалее от них серебряные сосудцы. Близ алтаря приносят в жертву: масло, мед, пряники, зерно всякого рода, печеный хлеб, плоды, вареный чай и подслащенную воду, называемую аршан [он приготовляется при чтении особых молитв]. Около алтаря хранятся священные книги, писанные золотом на языке тунгутском; они состоят из длинных и узких листов, по краям коих изображения святых и угодников. Берущий в руки книгу, целует и прикладывает ее к голове; книги обертывают в несколько разноцветных тканей, и чем более их, тем более выражается усердия, и оно ценится наравне с жертвоприношением. По окончании служения подали кирпичный чай в деревянных чашках (шанга): гелюнгам, гецулям и манжам.
Духовенство, выходя из сюме, делало поклоны пред Далай-ламою, всеми святыми, и выходило не оборачиваясь спиною. Поклоны делают таким образом; сжав две ладони, прикладывают их на грудь, и в то время читают молитвы; потом делают поклоны - три до службы и три после службы; гелюнги же, вставая с постели и ложась спать, всегда делают 28 поклонов. Простой народ, являясь к зайсангам и владельцам, оказывает им уважение приложением ко лбу двух пальцев правой руки.
Духовенство живет отдельно, поодиночке, в особых кельях; занимается чтением священных книг, приготовляет мальчиков, посвящаемых с малолетства в хурул. Принимают почти детьми, ибо я видел пятилетних. Воспитывая их, с этого возраста, испытывают в способностях. Все духовенство содержится от произвольных подаяний, совершений обрядов. Оно ведет очень строгую жизнь; народ почитает его и заживо считает святым. Употребляют пищу рыбную и скоромную.
ПРОДОЛЖЕНИЕ: III. АСТРАХАНЬ
I. Внутренняя Киргиз-Кайсацкая орда.
II. Улус Хошотский, или Хошоутовский.
III. Астрахань.
Хурул в Хошоутовском улусе
Из городка Селитряного идет, между косогорами, песчаная и неровная дорога до станицы Княжеской; в ней холмы песку. Она отстоит от городка в 12 верстах, заселена малороссиянами в 1849 году, выходцами воронежскими. Из Княжеской поехал я по займищу к улусу Хошотскому, или Хошоутовскому, до которого от станицы около 35 верст; переезжал Шулук, Ахтубу, Песчанку и несколько ериков. Займище установлено калмыцкими кибитками, и в двух местах я нашел два подвижных хутора, составленных из кибиток. За Песчанкой открывается Волга во всей красе. Текущая плавно и тихо на степном просторе, она расстилается голубой пеленою, которой цвет сливается с лазурью небесною. Отблески заходящего солнца, погасая во влаге, рассыпаются дрожащими искрами по зыблющейся воде.
За четыре версты до улуса построены из плетня калмыцкие избы, обмазанные глиною. Внутренность чистая и освещается большими окнами. Калмыки признаются, что им гораздо лучше жить в избах, нежели в кибитках, за всем тем стоят вокруг кибитки. Разговаривая с двумя стариками, я узнал от них, что они были при взятии Парижа и исходили почти всю Европу. Знаки отличия украсили их грудь, и гордятся, что они кололи пранцов (французов).
Приближаясь к ставке Тюменевой, приятно видеть деятельность, хозяйственные строения и порядок.
Ставка расположена по Волге, а дом владетеля Тюменя по берегу ее [Ставка владельческая в улусе называется орьга; при ней находятся хурул и базар; в улусах казенных нет ставки, потому нет орьги, но куря. - Местопребывание этой ставки есть зимнее, и оно у русских называется Дворники и Дворики, ибо здесь и около этого места был постоялый двор.] Вид отсюда на реку превосходный. Трехэтажный деревянный дом построен вроде петербургского домика на даче, с мезонином и галереями вокруг, и такая постройка сближается с китайскою архитектурою. Комнаты расположены как в лучших барских домах и убраны по-столичному: зеркала, картины и ковры поражают изысканностию, особенно не думавшего встретить все это в калмыцком улусе, судя по тому превратному понятию, какое затвердили о калмыках. Люстры, часы надстольные и игрушки, раскладенные на столах, принадлежность прихоти и своенравной расточительности, как бы напрашиваются, чтобы глядели на них [Этим устройством улус обязан покойному владельцу подполковнику князю Сербеджану Тюменеву, который с своим отрядом находился при взятии Парижа. Желая сделать оседлыми своих калмыков, он выстроил для многих из них домики, не говоря о сельце Тюменевке, но и на Круглинских островах (Верхнем и Нижнем) и в селении Карде, лежащем между казачьими станицами Косиковскою и Сероглазинскою, по правому берегу Волги. Желательно было бы, чтобы образу жизни князей Тюменевых последовали другие калмыцкие князья и улусы, ибо этим путем можно достигнуть, что кочующие азиатцы сделаются оседлыми и полезными правительству и себе.]. Рассматривая изображение воинов двенадцатого года, я изумлен был, увидев в гостиной образ Спасителя и пред Ним теплящуюся лампаду. В идолопоклонническом народе! Самые простые калмыки почитают наших угодников, особенно св. Николая, коему ставят свечи в церкви и молятся ему, когда отправляются на рыболовство в Каспийское море. Бьют ему поклоны и просят: «Угодник Божий Николай! защити нас от морских бурь и спаси». Князья Тюменевы принимают к себе в праздники наших священников, которые совершают молитвословие пред образом Спасителя, как у православных.
Семейство княжеское, с которым я познакомился, состоит из вдовствующей княгини Джага, настоящего владетеля князя Церен-Джаб, сына вдовствующей княгини, который служил в Петербурге, а теперь служит есаулом в Астраханском казачьем первом полку и украшен Анненским орденом [Это было в 1851 году, и может быть, уже он имеет высший чин и орден. Желаем от души и почестей, и наград достойному владельцу хошоутовскому, а еще не менее того желаем, чтобы он обратил внимание на образование своих калмыков-скитальцев.], брата его князя Церен-Дорджи и дяди их князя Церен-Норбо.
Имя Церен есть прибавочное и означает на тангутском языке «благословенный», а Норбо - «драгоценность». У азиатских владетельных особ всегда к собственному имени придается качественное, как, например, у крымских и киргизских ханов гирей (господин), у татарских бек (благородный).
Вдовствующая княгиня очень любезная и общежительная; сын ее, владетель, женат на Очирте, происходящей из ханского дома Аюки, известного умом современника Петра Великого, коему он содействовал своими войсками в походе его на Персию. Княгиня Очирта [Отец ее Церен-Убуши, последний торгоутовского поколения, был владелец яндыковский и икицохуровский. По смерти, в 1851 г., улус поступил к Церен-Арши, его сыну, который, однако, чрез несколько времени помер, а сестра его Очирта, по правам и обычаям калмыцким, не наследовала власти отцовской, но должна была воспользоваться содержанием и выдачею приданого при выходе ее в замужество. Улус, между тем, признан выморочным, по решению Зарго (суда калмыцкого), 29 дек. 1839 г., и по сему предмету Правительств. Сенатом 7 департ. объявлен указ 13 янв. 1844 г. (Почерпнуто из словесных объяснений и дела, производившегося по этому улусу).] весьма милая и скромная, пишет по-русски, играет на фортепиано и гитаре.
Князь Церен-Дорджи, женатый на русской, принял в христианстве имя Александра. Он служит в Казачьем полку. Казалось бы, что с принятием им христианства, мать, брат и родные должны изгнать его из своего семейства, как делается часто между нехристианами, - напротив, брат-владетель, мать и дядя так же его любят, как и прежде. Их даже посещают одноземцы, принявшие православие, и недавно гостила у них княгиня, перекрещенная, получившая воспитание в первостепенном С.-Петербургском училище для благородных девиц, называемом в простонародии Смольным монастырем. Ее обласкали, как свою родную.
Дядя молодых князей, князь Церен-Норбо, штабс-ротмистр, состоит по кавалерии: он отлично доброй души, сердца прекрасного и нрава веселого. Его знание светских приличий, предупредительность, услужливость и, что важнее всего, просвещение, соединенное с простотою, заставляют невольно любить его. Он прекрасно владеет русским пером, даже с изысканностию слога, которому изучился чрез чтение наших отечественных сочинений. Встретить в степи и среди полудикого народа такого человека - это клад! Поговорка «каков поп, таков и приход» оправдывается здесь на деле; такая же прислуга: радушная, услужливая, которая, сверх того, умеет хорошо подать чай, кушанье, как бы это происходило у столичных жителей. Из природных калмыков составлен был оркестр музыкантов; бывали вечера и танцы. Рассказывали мне, что на балы съезжалось до двухсот особ. Радушное угощение и шампанское были неистощимы.
Представленный в первый раз княгиням, я нашел их сидевшими в гостиной. Вдовствующая Джага пригласила меня сесть подле нее, на диване, и нимало не стеснялась разговором, была непринужденна, ласкова и разговорчива, и своею любезностию понравилась бы и причудливо-прихотливой светскости. Расспрашивая о моем путешествии, она любопытствовала слышать о петербургской жизни, которую довольно знает чрез сына своего. Она шутила над своей однообразной жизнию и оправдывала ее привычкою. Несмотря на незнание ею русского языка, она беседовала неумолчно и очень жалела, что не в состоянии сама объясняться, а чрез переводчика, который не все так передаст, как бы могла сама. Она и ее невестка были одеты по-азиатски. На первой - поверх бешмета, застегиваемого пуговицами сверху дониза, похожего на сарафан, был надет шелковый нараспашку халат, вроде капота, который не застегивался; из-под бешмета выходил белый воротничок, как манишка женская; голову прикрывала круглая бархатная шапка, называемая махла, обложенная собольею опушкою; на ногах, сколько мог заметить, были сапоги из красного козла, с высокими деревянными подборами. На невестке ее, поверх бешмета, была парчовая епанча, без рукавов и с перехватом на талии; шапка была из малинового бархата, четырехугольная, с высоким верхом и, вместо опушки, с золотым позументом; на пальцах ее блестели бриллиантовые перстни, а в ушах обеих княгинь - серьги. Поверх одежды лежали на груди две косы, вроде широких лент, которые были вложены в чахлы из черного бархата. У молодой ниспадали косы до колен, чем щеголяют. По недостатку природных кос, делают накладные и вкладывают их в чахлы, переплетенными.
В четыре часа пополудни пригласили к обеденному столу, на котором приборы обнаруживали выбор моды. Кушанья подавали французские, - кухня французская далеко проникла у нас. Были поставлены вина к услугам каждого, и никого не принуждали пить. Это чисто светская образованность! Княгиня заметила, однако, что ей очень-очень будет приятно, если гости будут пить без церемонии, как у себя дома. Пред окончанием обеда подали шампанское, и княгини выпили по бокалу, желая заохотить гостей. После обеда подали кофе.
У князя Тюменя находится собрание оружий и дарственные от царственных особ сабли, за храбрость. В числе оружий есть два азиатские ружья с надписью и прекрасною отделкой, с чернью. На стволе одного ружья написано по-арабски: «Сагиб Кади Мухаммед, Фиги Зюльмат варагд вабарк», т. е. «(Это ружье) владетеля епископа Мухаммеда, (которое защитит) среди мрака, грома и молнии». На стволе другого ружья татарская надпись. На одной стороне написано: «Барака-ала, бу туфенк би назир мислели гюрмиш дегюль бир агля рай» - «Хвала Богу! это ружье без порока, подобного не видал ни один из живущих на свете». На другой стороне написано: «Десте алса кастине вермиз аман Хан Менгли зада Туктамыш-Гирей» - т. е. «На руку взять (приложить) к цели, не даст пощады! - Хан сын Менгли, Туктамыш-Гирей». Это ружье принадлежит крымскому хану Токтамышу-Гирею.
Хранится весьма примечательный клинок шашки с надписью или начертаниями, которые не разобраны. Он найден в 1815 г. при реке Ахтубе на татарских развалинах, называемых Даулет-хан, в урочище Лопасе, где выстроена ныне станица Хошоутовская (Енотаевского уезда), между Княжеской станицею и татарским селением Сеитовкою (Красноярского уезда).
Клинок испещрен узорами, особыми знаками вроде букв и изображениями. Украшения выставлены в двух рамах; на одной широкой представлена корона, над коею в щите полумесяц с изображением человеческого лица в профиль, напротив него звезда, на верху короны луна. На той же широкой раме, внизу под полумесяцем, в окаймленной узорами насечке как бы надпись. В другой узкой раме, протянутой от луны вверх, идут изображения и украшения, а именно: окрыленное солнце, с украшением вверху, потом в овальном круге звезда, над коею парящая фигура, держащая в правой руке пальмовую ветвь, а в левой - знамя, далее вверх узорчатое украшение, над ним солнце в лучах, а на конце снова узорчатое украшение. Узорчатые украшения с изображениями и начертаниями наподобие букв были крыты золотом, и позолота сохранилась местами довольно хорошо. С обеих сторон клинка вышеупомянутые начертания.
Работа клинка отличная. К шашке приделан эфес из серебряной черни; принадлежала князю Батыр-Убуши Тюменю, бывшему ротмистру, который с нею совершал походы, рубил в сражениях, и не расставался; только холера, постигшая его в Польше в 1831 году, разлучила его с нею. У головки шашки сделана им надпись на калмыцком языке: «Заячи дедюдэ зальберин барэ, заясын дедюдэ зюрькин барэ», т. е. «Помолясь Творцу Великому, хватись (за шашку), чтобы сражаться за сотворенного великого (Государя); берись (обнажить) с усердием!» По глубокой преданности его к Престолу русскому, за который он проливал кровь, вылились из его благородного сердца эти прекрасные слова.
Клинок хранится свято в родном его семействе, не только как знак древности, но как уважение к имени Батыр-Убуши, произносимого и по смерти с особым почитанием. Самое придаточное название к Батыр-Убуши уже налагает на калмыков уважение, ибо убуши, придаваемое мужчине, а убусанца, шабганца - женщине, означают людей, посвятивших себя Богу, а потому муж и жена, хотя бы жили вместе, дают обет избегать чувственных наслаждений, наблюдать посты, жить в уединении и приготовлять себя к будущей святой жизни. Они отличаются тем, что носят чрез плечо перевязь (оркюмджи), которую завидев издали, останавливаются и оказывают знаки уважения.
<…>
Жизнь калмыка однообразна [Из записок хошоутского владельца князя Церен-Джаб Тюменева.]. Все его занятие состоит в смотрении за скотом и старании увеличить его. Иногда разнообразится она травлею зверей, стрелянием птиц и сайгаков. С апреля месяца приезжают в улусы Икицохуровский, Яндыковский, Эркетеневский, Харахусовский, Эрдени-цаган-кичиковский и, частию, Малодербетевский, гуртовщики из верховых губерний, для закупки скота. В то время каждый калмык старается продать, что Бог ему дал, и тем уплачивает все лежащие на нем повинности.
По жизни кочевой, каждый хотон переходит из одного места на другое через две или три недели. При переходе навьючивают все имущество свое, разумея и самую кибитку, на верблюдов, и покрывают коврами, если хозяева - люди зажиточные. Женщины и девушки наряжаются в праздничные одежды и гонят с мальчиками скот. Малолетные и младенцы сажаются в ящики, называемые укюк, которые привязываются по бокам навьюченных верблюдов. Мать садится с младенцем на верху верблюда и кормит грудью во время самой дороги. Мужчины верхами предшествуют кочевью и указывают путь. Девушки зажиточных семейств едут также верхами; седла и сбруя у них блещут серебром. Они отличаются своим наездничеством, и нередко оспаривают свое удальство у лихого наездника. Перекочевка развлекается еще охотою зверей и птиц. Такая перекочевка напоминает передвижной воинский стан, и имеет свою приятность, особенно если переходы совершаются на дальнем расстоянии и по нескольку дней, пока не отыщут свежих пастбищ и чистых вод. Во всю дорогу раздаются песни, сыплются остроумные причитания, поговорки и нравственные замечания или рассказываются сказки и были. По прибытии к месту прикочевки, развьючивают верблюдов, ставят кибитку дверьми на полдень, если же в хотоне находится хурул, то к хурулу. Внутри жилья ставится, прямо против дверей, кровать, с левой стороны дверей, у изголовья постели, расставляют сундуки, иногда ставят друг на дружку; расставленные сундуки (по-калмыцки баран) застилаются коврами; по правую сторону находится домашняя посуда, а посредине кибитки таган.
Быт калмыков, кочующих по обеим сторонам Волги, особенно хошоутовских, обнаруживает довольство. Хошоутовцы, находясь в беспрерывной деятельности, стремятся к улучшению своего состояния, и весьма многие из них не садятся пить чай без белого хлеба, оттого что нанимаются в работу к рыбопромышленникам, разным торговцам, и в услужение.
В прошлом году (1850) выдано одних билетов на отлучку калмык 1.200. Некоторые даже занимаются сенокосом, посевом хлеба разного рода, дынь, арбузов, кукурузы и картофеля. Один из хлебопашцев, Кююке Керечиев, получил похвальный лист от Министерства государственных имуществ, за земледельческие труды. Кроме хозяйственного занятия, находятся в улусе серебряных и золотых дел мастера, слесари, оружейники, живописцы [У меня находится несколько рисунков, писанных хошоутовцами, и я видел рисованные ими же духовные картины и изображения бурханов, на священных книгах; последние очень правильны.], столяры, плотники, портные, сапожники и кузнецы.
Калмыки большей частию простодушны и послушны, и по их землям, особенно по хошоутовским, можно проезжать спокойнее, нежели по киргиз-кайсацким [Собственные наблюдения. - Мне случалось много раз ночевать в степи, среди кочевки, и было так покойно и хорошо, как в русской деревне. Случалось бывать сам-один в кибитке, между полудикарями, и там было столь же чинно, как в избе. И если узнают, что проезжий еще чиновник, то стараются услуживать наперерыв.]. Как люди полудикие, они преданы лени, и потому многие чуждаются оседлости. Принявшие православие живут в русских деревнях. В жизни своей трезвы, разумеется, не без случаев, в коих оказываются неумеренными. Один астраханский купец, имевший с ними дела по торговле более двадцати лет, как он говорил, описывал их мне черными красками [Этому купцу отказали некоторые владельцы отпускать на работу своих калмык, по причине дурного с ними обращения и частых недоплат; этими средствами, как говорили мне, он приобрел большое состояние. Недовольный тем, что мало нажился от тружеников, он еще бранит их: благодарность чисто азиатская!]; он называл всех их обжорливыми, пьяницами, развратными, отчаянными плутами и не имеющими никакого понятия о честности, забывая, что он купец, что он дышит корыстию. Если пользоваться сведениями таких людей, то будет непростительная и грубая ошибка со стороны наблюдателя нравов.
Беспрерывно странствуя, калмык так привык к этой жизни, что не может расстаться с нею. Я встречал иногда ряды навьюченных верблюдов, арбы, запряженные верблюдами и волами.
Посредине кибитки всегда увидите чугунный котел, в коем готовится чай и пища; около котла - сидящих детей, которые греются, или мужчин и женщин, греющихся и курящих трубку. Против дверей кибитки, расположенных на восток, разостланы войлоки, на коих спят; по сторонам разложена деревянная посуда, дамбы (чайные кру́жки) и кожаные мешки, как то: бортаги (для хранения вина), архоты (заменяющие кадки), уты - для собирания сухого помета (аргасуна), и водоносные вроде ведер. Поверх дверей растянуты лоскуты бумаги или полотна, на коих написаны молитвы по-тангутски, или же развевается в углу, наверху кибитки, лоскуток материи красного цвета, с тангутской молитвою.
<…>
Цветом лица калмыки очень смуглые; глаза имеют узкие, как бы прорезанные, мускулы выдавшиеся, зубы белые как жемчуг, и волосы черные. Зрение у них чудное. Едва мелькающий издали предмет не укрывается от их глаза. Росту почти все среднего и стройны, весьма искусны в верховой езде, как мужчины, так и женщины.
По неповсюдному употреблению хлеба, довольствуются кирпичным чаем, молоком обыкновенным и квашеным, и буданом; позажиточные пьют кумыс. Из квашеного молока всякого скота приготовляют через перегонку арьку (вино), которая равняется полугару; перегнанная два раза называется арза, в третий раз - хорза, а в четвертый - данг, и последний есть настоящий спирт [По замечаниям некоторых, первый напиток из кобыльего молока называется чиган, а из коровьего, иногда с примесью овечьего, айрик. Из обоих их гонят в котлах арьку. Сварившееся от перегонки молоко называется буза, которую сушат и употребляют для кушанья, что называется шёрьмук и хурсун. От айрик или арька, без сомнения, произошло название арак.]. Остающуюся от перегонки сыворотку употребляют в кушанье различно. Когда она бывает еще теплая, тогда подливают в нее парного молока: она имеет довольно приятный сладковатый вкус, и называется хоэрмык. Если дают ей остынуть, то сливают потом в холщовые мешки. По выходе жидкости остается гуща вроде творогу, которую, выжимая руками, пропускают сквозь пальцы на чистые рогожи, сушат на солнце и запасают на зиму, что называется шуурмык. При употреблении в пищу, мешают его с коровьим маслом, кладут в мясной суп или будан. Шуурмык на вкус кисло-вяжущий; будан сходен с русской болтушкою: он приготовляется на муке с водою, с подбавкой молока, бараньего сала или масла. Готовят эзге, боорирцык и цельвик. Эзге есть уваренное до густоты молоко, с примесью сычуга; оно вкусом и видом похоже на донской каймак. Боорцык и цельвик суть пирожные: первое есть пшеничное тесто, приготовленное в масле шариками и потом жаренное; второе так же делается, только лепешками. Оба они подаются к калмыцкому чаю. Из пшеничной и ржавой муки, смешанной с салом, пекут лепешки на золе. Любимое еще кушанье, это биш-бармак (татарское) и ишки сын махан, мелко искрошенное лошадиное мясо, жаренное на бараньем жире. Охотно жарят баранину и жеребят: последнее составляет роскошь.
Из животных употребляют еще в пищу: рыбу, птиц домашних и диких и зайцев, только те из них, кои занимаются охотою. Лелеют свою лошадь и собаку, называя их товарищами и друзьями. За всем тем бедный народ, добивая скот больной, употребляет его в пищу, поднимает даже палый и ест. Увидевши в первый раз в жизни, что калмыки, сидя под плетнем, спокойно сдирали кожу с дохлого теленка и ели мясо его, я долго не мог смотреть на их быт, везде отзывавшийся мне запахом палого. Это воспоминание пробуждалось еще более во мне, когда находил в кибитке развешанное мясо: вареное, сушеное, вяленое и сырое; когда собаки хлебали из того же котла, из которого ели сами калмыки; когда дети ели мясо полусырое, валяясь с собаками, вырывавшими из их рта; когда дети, растянувшись голыми по земле, не заботились касательно накопления около них нечистоты. На вопрос: «Отчего не могут есть резанного?» калмыки отвечали: «Грешно резать. Всякому животному Бог дал жизнь, и никто не может отнимать ее; что же пало, то назначено в снедь», или, говоря их словами, «Тенгер албо» - Бог дал. Должно сказать, что калмыки не решатся убить не только комара, как бы он ни кусал, но даже той нечистоты, которая роется в его голове: он снимет ее почтительно и отложит в сторону. Понятно, от чего это проистекает: от верования в переселение душ: быть может, в той нечистоте душа его отца или жены!
Не занимаясь разведением огородничества, употребляют разные полевые коренья, молочай, чилим, род водяных орехов, и какую-то луковицу, называемую буулук (onnithogalum bicolor). Всеобщее употребление - это курение табаку, к которому пристрастны мужчины, женщины и даже девушки. Еще с младенчества они привыкают к нему, и случалось видеть, что трубку почти не выпускают из рта.
Одежда простолюдинов однообразная: летом молодые носят бешметы нанковые, а зимой суконные синего цвета, и шаровары; старики же надевают, смотря по времени года, нанковый или суконный лапшик (халат). Шапка (махла) большей частию у всех из желтого сукна, четыреугольная, наподобие уланского кивера, с красною наверху посредине кистью (зала́). Сапоги у обоего пола одинаковые по покрою, с тем различием, что у мужчин из черного козла, а у женщин из красного сафьяна; последние подбивают их высокими каблуками. Употребляют также сапоги из юфти черной и невыделанной. Некоторые из мужчин носят даха, шерстью вверх, род армяка, выделанного из лошадиных шкур. Платье женское терлик с рукавами - род сарафана, у зажиточных обложенный по воротнику и на груди по пояс парчою; а обыкновенный терлик есть китайчатый или нанковый; поверх его надевается цегедын, настоящий сарафан без рукавов, застегиваемый пуговицами впереди, в один ряд, сверху вниз. Он иногда шьется из лошадиных шкур, шерстью вверх, для ношения в ненастную погоду. Поверх цегедына носится бирза, похожая на халат, и она исключительная принадлежность зайсангских жен.
Богатые калмыки носят верхнее платье нараспашку, шитое из разных материй: саржевой, плисовой, парчовой, штофной и шелковой; под ним парчовый бешмет (казакин или полукафтан); у щеголей или молодых людей кафтаны с закидными рукавами. Белье шьют из толстого полотна, и редко кто заботится иметь более одной пары; носят, пока не изорвется. При мытье белья прикрывают свое тело чапанами, пока не просохнет. Зимою одеваются как мужчины, так и женщины в овчинные тулупы, а голову покрывают малахаями (овчинными шапками). В недавнее время появились шубы из мерлушек, волчьи и лисьи, манишки, жилеты, куртки, галстухи и картузы. Я видел молодых калмык, прекрасно одетых в русскую одежду, в картузе из синего сукна, с околышком красивым, как у донских казаков, чем они тщеславятся. Сколько я мог заметить, стараются одеваться в хорошие платья. Волосы заплетают в косы: девушки взрослые по нескольку кос, а женщины по две, которые вкладываются в китайчатую или из другой какой-либо материи обшивку; девушки несовершеннолетние носят волосы раскинутыми по плечам. Мужчины перестали заплетать косы; иногда встречаются старые люди; но по большой части зачесывают их в кружок, как наши мужики. Некоторые бреют голову, все, однако, ходят с усами, и самое духовенство, но без бород, которые выщипывают. Оба пола носят серьги: у женщин по две, у мужчин и девушек я видел по одной. На пальцы надевают кольца и перстни.
Духовенство носит летом китайчатый бешмет, красного или желтого цвета; поверх его суконный лапшик, а зимою шубу, крытую китайкою, шелковою материею или сукном, тех же двух цветов. Шапка у него летняя - круглая, наподобие перевернутой вверх дном тарелки, с пуговкою наверху; шапка зимняя, называемая бишилегчи (малахай) - четыреугольная из желтого сукна и на меху, опушенная лисьим мехом. Сапоги из красного сафьяна. Все духовные лица не носят, по своему закону, нижнего платья, а вместо его имеют короткие, до колен юбки; но все духовные бреют голову.
По сравнению с другими азиатскими племенами, калмык не унижается ни пред кем, не кланяется, не просит, а говорит просто, не жалуется, а рассказывает, и его жалоба как бы касается до всякого. При самой бедности и несчастии калмык не унывает, и не услышите от него жалобы, он только скажет: «Яахобы Тенгер медне», - что делать, то Бог знает. В обращении он доверчив, прост, ласков, как можно судить по тому, что он принимает всех к себе радушно. Посещая кибитки, я часто заставал около котла маститых и дряхлых, с обнаженною грудью, стариков, которые при моем входе вставали; им следовали все гости и стояли до выхода. Так поступают при старшинах, и каждый принимает в свою кибитку самого беднейшего. Ему подают немедленно чай, будан и трубку. Я никогда не видел, чтобы кто из кочующих калмыков просил милостыню или, при оказании какой-либо услуги проезжему, попросил бы на водку. Они усердно помогают, провожают в дороге, не как степные киргизцы, и передают от хотона к хотону, если кто боится ехать без провожатого. При постигающих бедствиях, помогают друг другу.
Нельзя скрыть, что, при многих добрых качествах, предаются воровству, что, однако, не считается у них за порок; беспечны, вспыльчивы, легковерны, ибо охотно верят всякому слуху; в делах своих предприимчивы, и как скоро принимаются за дело, так скоро охладевают к нему, и страстные игроки, впрочем, только те, которые познакомились с городскою жизнию.
Как народ полудикий, коему свойственны все предрассудки, калмыки чрезмерно суеверны. Приписывая свое несчастье эрликам (чертям), повсюду преследующим человека, они прибегают к гелюнгам. Получив от них мани (лоскут материи), вешают на шест вне кибитки, и остаются уверенными, что мани не допустит до них эрликов и людей, знающихся с демонами. Почитают подвигом душеспасительным, чтобы в хуруле (капище) вертеть кырдэ [круглая небольшая машинка вроде барабана, которая изукрашена молитвами снаружи и внутри, и при вертении издает треск], будто бы отгоняющее нечистую силу; носить с собою бумажки с письменами тангутскими (священными) и узелки; перебирать четки, произнося слова священные: «Ом мани пат ме хоум» [Значение этих слов необъяснимо, и никто не истолковал доселе. Написаны об этом целые книги, которые оканчивались тем, что признавали молитву эту таинственною, недоступною для ума. Известный наш синолог и монголист, архимандрит Аввакум, говорит, что эти слова должно читать так: «Ом мани бадь ме хоум», т. е. «О Мани-бадь! помилуй меня». Мани-бадь - бог милости, к коему прибегают для испрошения милосердия и защиты. Некоторые из калмыцкого духовенства, избегая объяснений, говорят, что один только Далай-лама может сказать, что значат эти слова, ибо в нем одном заключается тайна откровения.]. Верят захурчеям (астрологам), удугунам (колдунам) и бё (ворожеям). Молния, гром, бури, повальные болезни и бедствия кажутся в их глазах сверхъестественными: гелюнги и ворожеи должны их спасать. Обыкновенная у них ворожба: баранья лопатка передней ноги, которую жгут на угольях; раскладывание четок, смотрение в воду, и все это толкуют по своим заметкам. Довольно замечательно, что весьма многие из простолюдинов прекрасно и даже верно изъясняют воздушные явления, по коим предвещают засуху, неурожай, зиму холодную и т. п., так что по их приметам перекочевывают с места на место. При появлении зайцев в степи около кибиток в осеннее время - непременно зима холодная, - это такая примета, что сделалась общею между русскими, их соседями.
По чрезмерной привязанности к кочующей жизни, они не могут расставаться с нею, и расстаться - это смерть для них; таких примеров очень много. Только с детства можно отбить охоту к кочевке; однако есть случаи, что калмыки-христиане, не только крестившиеся их прадеды, но и вновь крещенные, опять обращались к кочующей жизни, несмотря на то, что для них выстроены правительством домы, отведены поля: они бросили жилища, а поля отдали в оброчное содержание. Тут поневоле вспомнишь: привычка вторая природа.
<…>
Дом князей Тюменевых известен всему астраханскому краю по своим достоинствам, радушию и образованности, и мне остается только, повторяя общие отзывы, дополнить, что они пекутся об образовании своего улуса и помогают бедным. Благотворения их простираются не на одни языческие племена, но на магометанские и христианские. Возвышенное чувство! Истинные последователи учения Спасителя! Храмы и келии духовенства выстроены и поддерживаются ими. Сюме (главное капище) [Наша церковь называется по-калмыцки чондже. - Истолкователем некоторых служебных обрядов был у меня русский, живущий в улусе более 40 лет и превосходно владеющий языком народным. Имя его Василий Андреевич Гоглазин.] построено в китайском вкусе, с башнями и портиком, окруженным каменными столбами, образующими двор, и сюда сходится народ для слушания службы, ибо в их кумирню почти никто не входит, за исключением духовенства, и иногда присутствуют князья. В двор входят не в ворота и не в калитку, коих нет и не делают, по религиозному уставу, но по мосткам, положенным через забор. На верху капища поставлена посеребренная луна, а на ней укреплено вызолоченное солнце. В хурул (служебное место) [Хурул собственно значит собрание, от глагола хураху, собираться. В каждом улусе находится хурул, окруженный жилищами гелюнгов. Домы духовенства и хурул носят общее название курие или куре - ограда, а в переносном смысле жительство духовенства. Жилище молитвенное называется бурхани-орьгли. Хурул может отправляться иногда в кибитке.] сзывают свистком, сделанным из раковины и издающим звук охотничьего рога; сзывают три раза в день: по восхождении солнца, в полдень и пред закатом солнца.
При вход моем в сюме раздались трубы, медные тарелки, литавры, барабаны, свистки и звонок. Музыка была оглушительная, разнообразная, малоприятная, и производилась гелюнгами (жрецами), сидевшими в два ряда на коврах, поджавши ноги. У всех их ноги, руки до плеч и грудь были обнажены; в хурул входят босыми. Трубы были трех родов: одни гандама, небольшие, сделанные из берцовых человеческих костей, оправленные в серебро и перевязанные человеческими волосами; бишкюр, в виде гобоев, бюра, длиною в сажень. Бишкюр и бюра металлические. Звонок (хонга), побольше почтового, украшен изображениями, бурханами и священными письменами. Остальные инструменты были без украшений и особых отличек, кроме того, что они смесь европейско-азиатской формы.
С одного конца стоял чепкю (уставщик и благочинный), с жезлом в руках, наблюдавший за правильностию служения и поправлявший, если кто ошибался в ноте. Гелюнги были одеты в разноцветные шелковые и парчовые ризы, и господствующей цвет платья - красный и желтый; поверх риз были накинуты красные плащи, а некоторые имели через плечо желтые перевязи (оркюмджи); на головах их были шапки вроде корон, с остроконечными углами, из-под шапки висели по плечам по две искусственные косы, из черных широких лент. Гепкю или гепки, по имени Арша, был одет в длинное атласное малинового цвета с опушкою платье, похожее на чапан, только с застежкою и пуговицами; поверх был накинут красный суконный с опушкою плащ, наподобие римской тоги, а на голове красная шапка, в виде трехугольной, с капишоном; на руке висели четки, которые имеют все гелюнги и высшее духовенство. С другого конца гелюнгов курился фимиам. Напротив стояло кюрдэ, испещренное внутри и снаружи молитвами на тунгутском языке. Гелюнг вертел за шнур, и такое вертение заменяло его молитву. Люди из недуховного звания покупают кюрдэ за большие деньги.
За жрецами были расставлены, подле жертвенника, сосуды и утварь, за коими находился алтарь.
Музыка хурульная, проиграв молитвы, внимала потом напеву гунзуда (запевало), который давал тон, и за ним начиналось всеобщее пение молитв; потом снова играла музыка. За гелюнгами сидели, на другой стороне, гецюли (ученики веры) и манжи (послушники), приготовляемые к духовному званию. Одежда на них была простая, только что носили сапоги из красного сафьяна; некоторые из них имели круглые шапки, с красной кистью, называемой зала́, - и перевязь чрез плечо. Бакша (учитель веры) не присутствовал в хуруле по причине нездоровья.
Служение отправлялось на языке тунгутском, который доступен одному духовенству. Проповеди произносят на калмыцком языке.
По стенам были развешаны бурханы (картины духовные). На возвышенном месте сидит бурхан, вылитый из металла и вызолоченный. По бокам его лилии, сделанные из серебра, и другие цветы: между ними курительные тибетские свечи; несколько подалее от них серебряные сосудцы. Близ алтаря приносят в жертву: масло, мед, пряники, зерно всякого рода, печеный хлеб, плоды, вареный чай и подслащенную воду, называемую аршан [он приготовляется при чтении особых молитв]. Около алтаря хранятся священные книги, писанные золотом на языке тунгутском; они состоят из длинных и узких листов, по краям коих изображения святых и угодников. Берущий в руки книгу, целует и прикладывает ее к голове; книги обертывают в несколько разноцветных тканей, и чем более их, тем более выражается усердия, и оно ценится наравне с жертвоприношением. По окончании служения подали кирпичный чай в деревянных чашках (шанга): гелюнгам, гецулям и манжам.
Духовенство, выходя из сюме, делало поклоны пред Далай-ламою, всеми святыми, и выходило не оборачиваясь спиною. Поклоны делают таким образом; сжав две ладони, прикладывают их на грудь, и в то время читают молитвы; потом делают поклоны - три до службы и три после службы; гелюнги же, вставая с постели и ложась спать, всегда делают 28 поклонов. Простой народ, являясь к зайсангам и владельцам, оказывает им уважение приложением ко лбу двух пальцев правой руки.
Духовенство живет отдельно, поодиночке, в особых кельях; занимается чтением священных книг, приготовляет мальчиков, посвящаемых с малолетства в хурул. Принимают почти детьми, ибо я видел пятилетних. Воспитывая их, с этого возраста, испытывают в способностях. Все духовенство содержится от произвольных подаяний, совершений обрядов. Оно ведет очень строгую жизнь; народ почитает его и заживо считает святым. Употребляют пищу рыбную и скоромную.
ПРОДОЛЖЕНИЕ: III. АСТРАХАНЬ