В стране фонтанов и колпаков (2/5)
С. Н. Терпигорев. В стране фонтанов и колпаков // Сергей Атава (С. Н. Терпигорев). Дорожные очерки. - СПб., 1897.
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5.
Баку. Гостиница «Европа»
II. Первые шаги и первые впечатления
Поражает в Баку, прежде всего, вид домов. Когда я, со ступенек вокзала, первый раз увидал город, мне показалось, что тут был пожар и еще не успели отстроиться: все дома без крыш, в нашем смысле, как привык наш глаз к этому: конечно, крыши есть, но они не видны, потому что плоские и даже несколько углублены внутрь стен. Потом, эти бесконечные каменные заборы - точно стены начатого и не достроенного еще здания. Камень - из кирпича в Баку нет, кажется, ни одного дома, - из которого здесь построены все дома, такого же точно цвета - грязно-желто-серого, как и пустынные окрестности Баку, и пыль, покрывающая здесь решительно все, начиная от вас самих, все на улице и все даже внутри запертой комнаты с запертыми окнами. Такой всюду проникающей, делающей почти невозможным дыхание пыли, кажется, нигде в мире нет. Вы чувствуете себя с утра до ночи покрытым этой пылью: ею связаны у вас руки, лицо, вы чувствуете ее на языке даже. Во время ветра, а он дует три дня в неделю уж обязательно, все извозчики ездят не иначе, как с завязанными ртами. Ее нет силы выносить, и не выносят ее даже туземцы, привыкшие к ней с детства.
- Что же это такое? - почти испугался я, входя в номер гостиницы, куда привез меня извозчик-персиянин, заверявший, что это лучшая во всем городе.
- Что такое? - не менее удивленно посмотрел на меня хозяин, жирный армянин, каких сколько угодно в персидских магазинах у Казанского моста, на Невском.
- А вот это… - я показал на пыль, покрывавшую точно персидским порошком все предметы в комнате.
Он широко осклабился и, любовно потрепав меня по плечу, сказал:
- Ничего, это сейчас велю стереть. Она все равно, впрочем, сейчас же опять насядет…
Окна, были закрыты, и в комнате было душно. Кроме того, пахло еще какой-то мазью - лекарство тут, что ли, какое принимал мой предшественник, или это из соседнего номера, но только я этого запаха никак не мог вынести и потом.
- Ну-с, а что это удовольствие стоит? - оглядывая убогую обстановку номера, спросил я.
- Это недорогой номер. Этот всего только три рубля, - снисходительно сказал он.
Я так и ахнул. Такие «номера» в меблированных комнатах в Петербурге стоят рублей семь-восемь в месяц. В гостиницах таких «номеров» я что-то не видывал.
- Позвольте, - сказал я, - сколько?
- Два с полтиной.
И он сделал невиннейшее и наивнейшее лицо.
- Хотите, может, другой, побольше?
- Не больше, а почище, попорядочнее.
- Да вот сейчас. У нас много: «Гранд-отель» - девяносто номеров, стол, прислуга, постельное, умывальное белье, кровати железные - клоп, блоха, таракан, - ничто не заведется, - болтал он типичным гортанным голосом, идя впереди меня по коридору.
- Ну вот…
И этот, и другой номер, который он мне показал, были решительно одинаковы, только побольше немного, и за это чуть не вдвое дороже. Мой первый номер мне показался все-таки лучше, «дурной запах» мази я надеялся вывести, и потому, нечего делать, ехать было некуда, сказал, что остаюсь здесь.
- «Гранд-отель» - самая лучшая и самая большая гостиница, лучше во всем городе нет. А теперь, если взять удобства: умывальник в каждом номере, вот и эта посуда, щеточки для зубов… мыло тридцать копеек… два чистых полотенца в день, прислуга даром, все даром… Бани сейчас возле, мраморные, турецкие… чистый белый мрамор, банщики на самого капризного угодят…
- Хорошо-с, хорошо-с, хорошо. Я посмотрю. Только нельзя ли умыться?
- Сейчас, сейчас. Иванэ! - закричал хозяин, растопырив руки, и, переваливаясь, выбежал в коридор: - Иванэ!.. Иванэ!..
Наконец на зов его явился малый лет шестнадцати, миловидной наружности, с большими черными глазами, в голубой кашемировой рубашке и в белых панталонах.
- Вот вы ему. Он у вас будет… Вы ему и прикажете. Он хороший малый, - говорил хозяин.
- Что, барин, вы прикажете? Я все вам сейчас, барин, - угодливо, заискивающе начал он. - Может, с дороги в баньку угодно? Тут недалече. Я вас провожу, барин.
- Да ведь извозчики знают?
- Знают. Все знают!
В самом деле, разве в баню поехать, это, пожалуй, лучше еще будет. Я чувствовал, что я весь в пыли, что эта ужасная пыль облепила и обсыпала меня всего, что все тело в ней и связано ею.
- Вот что, - сказал я, - купи мне мыла и, кстати, разменяй 25 рублей.
- Сейчас, барин.
Я взял с собою свое полотенце, простыню, это мыло, которое он мне принес, а двадцать пять рублей, размененные на мелкие бумажки, оставил на столике у кровати.
Запер номер, положил ключ в карман и пошел.
- В бани! В самые лучшие, какие только у вас есть, - сказал я извозчику.
Извозчик-перс - парная коляска - как сумасшедший понесся по узеньким, извилистым, кривым улицам, как-то непостижимо минуя и разъезжаясь со встречными, такими же, как и он, сумасшедшими извозчиками.
- Тише, тише! - кричал я с непривычки. Но «персюк» оглядывался, широко улыбался и гнал лошадей по-прежнему.
Перед каким-то не то домом, не то забором он остановился. На воротах надпись: «Европейские бани».
- Это самые лучшие?
- Сама лучша.
Ни в одном самом захолустном русском городке нет ничего подобного по грязи этим «Европейским баням». Я вошел и так и ахнул. Боже ты мой, что же это такое? И это в столице недавно целого ханства! Где же эта восточная, пресловутая банная роскошь и нега?.. Вонь потом, грязные-прегрязные, с крашеными руками, с лиловыми носами персюки-банщики, с которых, кажется, черт знает чего не возьмешь, чтобы дозволить ему коснуться до тела, невообразимая грязь и какая-то копоть в номерах, по которым они меня водили, все уверяя, что следующий номер чище и лучше, и, наконец, целая куча в конце коридора полупьяных, оборванных, с испитыми лицами женщин, закутанных в жалкие тряпки - и это называется «Европейскими банями»!..
- Куда ты меня привез! - закричал я, выскакивая из этого омута, извозчику. - Неужели у вас нет лучше бань?
Он улыбался мне с козел и отрицательно покачивал головой.
- Это самые лучшие?
- Да… да…
Он еще более осклабился и кивал головой утвердительно.
Жара уже заметно спала. Ветер утих почти. Вдали виднелось синее, блестящее под солнцем море.
- В море разве выкупаться? У вас есть купальни?
- Есть! - обрадовался точно он.
- Хорошие?
- Хорошие!..
- Вези меня в самые лучшие.
Он бешено понесся из улицы в улицу, по каким-то переулкам, и наконец мы вдруг вылетели на широкую, просторную набережную, прекрасно устроенную и содержимую.
Море почти у самых ног. Длинные, узкие мостки ведут от берега к купальням на расстоянии, по крайней мере, саженей ста.
По мосткам туда и назад валил народ - барыни в легких, чуть не сквозных платьях, персюки в высоких бараньих шапках, в бекешах из такой же сквозной почти материи, с крашенными в желтую краску руками, в неудобных, жестких, грубых туфлях и в фуражках с кокардами. Я взглянул с мостков на воду и невольно остановился. Море все было сплошь покрыто плавающей нефтью. Перламутровый пятна ее, которыми я так любовался на Волге, здесь сплотились в одну сплошную, жирную, зловонную массу, которая плавала и колыхалась на волнах, отливая всевозможными цветами радуги.
Тут же плавало и бесчисленное множество яичной скорлупы - точно кто-то перебил здесь для какой-то цели миллионы яиц или разбило здесь барку с ними. Недалеко от меня остановился и тоже смотрел в воду какой-то молоденький офицерик.
- Что это за яйцы? Откуда это они? - спросил я его.
- А головы моют… Оттуда, из купален… Здесь ведь мылом нельзя мыться. Здесь, вы видите, это ведь мазут (нефтяные остатки). От него волосы на голове так у вас слипнутся, что вы их потом и не раздерете никак.
- Как же тогда купаются? Разве и там - я показал дальше на море - тоже нефть?
- Все равно. Норд был - ее и нанесло с моря страх что. Я хотел было пойти купаться, да уж очень противно. Вонючая она отчего-то такая сегодня.
- Ну, бани у вас! Хорошо и купанье в море, - сказал я Иванэ, когда вернулся домой.
- А что, барин? - смотря с недоумением мне в глаза, спросил он.
- Черт знает что. Дайте мне умыться, пожалуйста.
Я отпер номер, взошел, стал раздеваться, хотел положить часы на столик и вдруг вспомнил о моих размененных двадцати пяти рублях, которые, уезжая, я оставил на нем. Их не было. Я посмотрел у себя в кармане - не забыл ли, не положил ли их потом - нет.
- Иванэ, - сказал я, - в номер сюда после меня вы не входили?
- Нет, барин. А что?
- И никто не входил?
- Нет, барин. А что вы так спрашиваете? Разве потеряли что?
- Да, потерял. Вот тут двадцать пять рублей я оставил и их нет. Вот те, которые вы разменяли, помните?
- Помню, барин. Как же: вы мне дали двадцатипятирублевую бумажку и сказали еще: «Иванэ, разменяй мне». Я ее вам и разменял. Какая досада. Где же вы потеряли? - продолжал он тем же наивным и удивленным тоном.
- Не потерял, а украли у меня, - сказал я.
- Украли? Кто же?
В коридоре громко звал кто-то: «Иванэ! Иванэ!..»
Иванэ сказал мне: «Сейчас, барин» и побежал туда. Через минуту я услыхал опять этот же голос: «Так нельзя! это черт знает что. Я за полицией пошлю. Из запертого номера вытащили!..»
Я вышел в коридор.
- Помилуйте, - обратился ко мне высокий, седой господин очень приличной наружности, - поехал я сейчас в баню, выкупаться хотел с дороги, оставил деньги здесь в номере, думал, целей будут, приезжаю, а их нет. И ключ у меня был… Хозяина сюда!
Иванэ пожал плечами и побежал за хозяином.
- Много у вас вытащили? - спросил я.
- Четыреста рублей.
- А кто у вас служит? Он? - спросил я про Иванэ.
- Он все приходит.
Явился хозяин. Старик накинулся на него с рассказом о происшествии в своем номере.
- Тс… тс… - пожимая плечами, причмокивал хозяин. - Этакое несчастье! этакое несчастье! Где же вы потеряли?
- Да что вы не понимаете, что ли? Не потерял я, а украли у меня! - кричал старик.
- Украли? Кто украл?
Старик злобно-судорожно сжал кулаки и, поднося их чуть не к самому лицу армянина, не проговорил, а простонал наполовину и наполовину прошипел:
- О-о-о… власть бы моя…
Я ничего не сказал о происшествии в моем номере. Я был очень доволен, что отделался так дешево.
Были уже сумерки - они здесь ужасно быстро наступают, - когда, умывшись наконец и переодевшись с дороги, я пошел бродить по городу. На набережной, с которой я сейчас только вернулся, так неудачно попытавшись выкупаться в море, теперь была толпа почти сплошная. Все двигались в одном куда-то направлении. В магазинах, в лавках, на улицах зажигались бесчисленные огни. Керосин здесь нипочем, чуть не даром - все равно его жечь, - его и жгут в невероятном количестве. Я вмешался в толпу и пошел с ней. Вечер начинался дивный. Жара совершенно спала, ветер утих, о пыли и помину нет. Вдруг перед самым почти губернаторским домом с моря потянул ветерок - и ужасающее зловоние.
- Это что такое?
- А здесь ведь нечистоты в море бросают. Ну, как ветер с моря, их опять назад сюда к берегу и прибивает вместе с нефтяными остатками, - объяснил мне шедший рядом со мною бакинец, какой-то чиновник.
Мы прошли полосу зловония, и опять все прошло, опять чистый, свежий, без удушья вечерний воздух. Толпа с набережной повернула направо через улицу в жиденький, точно только что насаженный садик. У ворот его стояло с десяток колясок - кучера все персюки в бараньих шапках, в чичунчовых бекешах. Белые лошади, в желтых, шафранного цвета, пятнах, ноги и хвосты тоже выкрашенные. Войдя в сад, толпа по асфальтовым дорожкам разбрелась во все стороны. Я пошел дальше, все в гору, и на самом конце ее, наверху, увидал ярко освещенный просторный павильон. Оттуда слышалась музыка, гул шагов и говор. Павильон очень миленький, изящной постройки, чистенький. Здесь, перед павильоном, опять толпа - все проходят куда-то и опять возвращаются. В самом павильоне довольно пусто. Я прошел с толпой несколько раз взад и вперед и в павильон. У одного из столиков я сел и велел подать себе чаю. Не прошло и десяти минут, как возле меня кругом начал ходить какой-то старик с огромной седой бородой, в очках и с открытой огромной книгой в руках. Ходит и все на меня пучится. Наконец я не выдержал и спросил.
- Да записаться вам надо, - сказал он.
- Куда записаться?
- В книгу. Вы на чье имя?
- Да это что же такое? Клуб разве?
- Клуб, конечно.
Дежурный старшина, которому я послал свою визитную карточку, очень милый и любезный человек, записал меня, и с этого вечера сделался моим постоянным собеседником и покровителем. Он же познакомил меня в этот вечер, здесь же, в клубе, и со всеми теми, к кому у меня были письма и карточки от моих знакомых в Петербурге. Я, таким образом, сразу сделался в Баку своим человеком.
- Ужасный город, - говорили одни из моих новых знакомых. - Вот вы неделю проживете, и то увидите, что здесь нет никаких других интересов, кроме нефтяных: керосин, мазут, нефть, нефтяные остатки, саларовое масло - вот все, чем люди заняты, что их интересует. Из-за них они ссорятся, враждуют, готовы проглотить друг друга. Все человеческое: дружба, совесть, вся умственная и нравственная сторона - все вытравлено у них, выскреблено и вычищено. Вы вообразить даже не можете, до чего это здесь доходит…
- Город растет не по дням, а по часам, - говорили другие. - Десять-двенадцать лет назад ведь это и десятой доли не было того, что вы видите теперь. Персюки да казенные чиновники - вот и все. Да! Десятка два, впрочем, офицеров еще было… И все это нефть сделала!.. Вы где остановились?
- В гостинице какой-то - «Гранд-отель», что ли.
- А вы знаете, в этой гостинице девяносто номеров! В столице и то мало таких…
Я улыбался и слушал. Я уже знал об ее прелестях.
- Театр, реальное училище, теперь женская гимназия еще. А каковы здания-то? Дом Лалаевых, пассаж Калентаровых!.. В редком губернском городе вы найдете такие… А набережная-то перед губернаторским домом?
Я все слушал.
- Реалисты! - возражали противники Баку. - Вот погодите-ка, через час сюда наберутся эти реалисты. Вам показать их - так вы и не поверите, что это ученики. Бородищи во какие, усищи, бакенбарды… Из двадцати человек один разве кончит курс. А ведут себя как? Проходу от них никому нет. Ходят стадами, шайками.
Намедни, что они у С-ча-то сделали! Почтенный старик, отставной моряк, дочь у него уж взрослая девушка - да вон он ходит. Начали они за горничной, которая живет у них, ухаживать, проходу ей не давали, наконец пришли чуть не ночью и начали вызывать ее, чтоб она вышла к ним. Она не вышла, так они все окна в квартире перебили, насилу отбились от них, полиция уж отогнала их… А если за барышней какой начнут они здесь в саду ухаживать - берегись уж она, таких ей чудес наделают, что не будет знать, как и уйти ей от них. Да чего лучше: на днях напали они на гимназисток, когда те выходили из гимназии, начали ловить их. Они назад, в гимназию. Эти за ними. Насилу успели затворить двери, запереться. Так что же бы вы думали? С досады шестнадцать окон выбили в женской гимназии!.. Что ж, неправда разве?
- Это-то так, - соглашались защитники Баку. - Ну, горничная-то сама, говорят, впрочем, виновата. То кокетничала с ними, а то вдруг они пришли, а она и испугалась, не вышла к ним.
К нам подошел С-вич, почтенный, весь белый как лунь старик с добродушной физиономией. Меня представили ему. Немного погодя, за ним пришла звать его куда-то молоденькая девушка, портрет его - его дочь.
Меня представили и ей.
- Сейчас, гулинька, сейчас иду. Я сейчас приду, - говорил старик. Она ушла, а он продолжал: - Да, ну, что ж делать, молодежь, хотя действительно очень уж иногда… того… шалят, - говорил он и, добродушно улыбаясь, посматривал на всех.
Внизу, у самого павильона, послышался крик. Кого-то ловили, били; они бежали и кричали. Вслед за тем раздался все покрывающий голос: «Вот я вас!»
- Что это такое?
- Это Ефимова, помощника полицеймейстера, голос, - говорили в толпе.
Мы пошли туда, где раздавались крики. Поспешая, туда же прошел мимо нас губернатор, высокий, худой как тень старик. Придерживая тесаки, пробежали два городовых.
Стояла толпа человек в двести.
- Вот я вас! - говорил помощник полицеймейстера.
- Опять? Не пускать их больше в сад! - приказывал губернатор.
Какой-то господин средних лет, солидной наружности, произносил что-то вроде речи, все его слушали:
- …Наука для всех одинакова… Наука всех объединяет… Как разные роды оружия в одной и той же армии…
- В чем дело? - спросил я.
- Да вы видите, опять эти реалисты… Вы смотрите, молодцы-то какие, все лет по двадцати пяти, шести…
Действительно, говорившего речь обступила кучка человек в пятьдесят очень почтенных на вид молодых людей в форменных гимназических фуражках и в форменных летних холщовых рубахах, подпоясанных лакированными поясами. Все молодец к молодцу: с баками и бородами, расчесанными как у Василия Ивановича Немировича-Данченко, и с такими же выразительными глазами и такой же молодцеватой осанкой.
- Что же они наделали?
- А вот видите, в чем дело. Они, наши, здешние-то, реалисты, а из Тифлиса приехали двое классиков-гимназистов.
Эти приезжие и поссорились с реалистами. Ну, их и побили, разумеется. Вы слышали, крики-то были - это классики кричали. Наших-то много, а их двое всего…
- Да неужели нельзя насадить в них правила приличия, нравственности? - сказал я.
- Насадите! - возражали мне. - О насаждении и речи нет. Унять бы их - и то спасибо. Вы знаете, ведь это все дети нефтепромышленников. Вот что здесь нефтью, мазутом, керосином, маслом торгуют - самый грубый все народ. Они дома к этому еще привыкли!
- Да что же, разве эта специальность огрубляет особенно уж так? - невольно удивился я.
- Да ведь, помилуйте, сегодня он нефтепромышленник, когда нефть или керосин в цене, а завтра нефть или керосин упали - они кабатчики, ростовщики, содержатели извозчиков. Да вот вы увидите, разве вы думаете это торговцы-заводчики - черт знает это что - самоварники: поставил перегонный куб - вот и завод у него. Безграмотные, совсем безграмотные… Все кабаки им принадлежат в городе, все ростовщичьи притоны.
- Покажите мне хоть одного из них. Они бывают здесь в клубе?
- В клубе - нет, а внизу, в саду - сколько угодно их. Да вон они, двое на скамейке-то сидят.
- Это персюки?
- Ну да. Татары, персюки - кто же их там разберет… На днях будет собрание у них, т. е. у нефтепромышленников и заводчиков, в думе. Будут составлять прошение к министру - там вы их всех увидите.
- Да я-то в качестве чего туда попаду?
- Ну, так, посмотреть, послушать. Там ведь речи будут говорить - Рагозин, Нобель… Красноречия этого ведь у нас…
- Фонтаны целые, - подсказал я.
- Больше. Реки целые слов. Дело-то вот только ни с места…
Когда я уходил из сада и стал прощаться с моими новыми знакомыми, двое или трое из них предупредили меня:
- Вы сегодня сказали, что хотите пешком домой идти - вечер вам понравился, - а оружие с вами есть какое-нибудь?
- Нет.
- Ну, так лучше берите коляску, извозчика.
- А что?
- Так. У нас ведь насчет этого просто: пырнет так ни за что, ни про что персюк какой - и концы в воду. То и дело слышишь: там зарезали, того ранили - резали, да не зарезали - и следов никаких. Кажется, примера у нас еще не было, чтобы поймали какого убийцу. Все знают, кто убил, т. е. кто нанял и подослал убийцу, а доказательств и прямых улик никаких. Что угодно сделают, а уж своего не выдадут. Да что вам говорить, лучше всего прошлогодняя история с полицеймейстером. Два года резали - не зарезали, на третий наконец прикончили, и среди белого дня, и он знал еще, что в этот день на него будет покушение… И - никаких следов, чисто!.. Да ведь здесь все с револьверами ходят, особенно уж за город кто едет…
- Да у вас губернатор - укротитель родопских разбойников, - сказал я.
- Да! это когда было-то? А теперь он старичок у нас. Тут и молодому-то впору справиться только. Вы видели - народ все решительный, отчаянный… Да и теперешнему помощнику полицеймейстера несдобровать. Его уж предупредили сами эти мерзавцы. Народ, я вам скажу, здесь - вор и разбойник. Я называю имена, фамилии и события так прямо потому, что все, что я рассказываю здесь, факты, слышанные мною от десятков лиц и проверенные мною лично. На все у меня есть свидетели, которые никогда не откажутся подтвердить, как ни кажется все это маловероятным…
Когда уж поздно ночью я приехал из клуба домой, в коридоре гостиницы меня опять встретил Иванэ.
- Ну что, барин, не нашли?
Я ему ничего не ответил на это, а спросил, не нашел ли свои деньги мой сосед.
- Нет, барин.
В номере, уезжая, я нарочно оставил на столе у кровати двугривенный - исчез и он.
«Ну, значит, ничем здесь не пренебрегают. Будем это знать», - подумал я.
Укладываясь спать, я запер номер на ключ и, кроме того, «на всякий случай», заставил дверь диваном: «в случае чего» все-таки, мол, услышу…
ПРОДОЛЖЕНИЕТого же автора: Нефть - это наше счастье («С дороги»).
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5.
Баку. Гостиница «Европа»
II. Первые шаги и первые впечатления
Поражает в Баку, прежде всего, вид домов. Когда я, со ступенек вокзала, первый раз увидал город, мне показалось, что тут был пожар и еще не успели отстроиться: все дома без крыш, в нашем смысле, как привык наш глаз к этому: конечно, крыши есть, но они не видны, потому что плоские и даже несколько углублены внутрь стен. Потом, эти бесконечные каменные заборы - точно стены начатого и не достроенного еще здания. Камень - из кирпича в Баку нет, кажется, ни одного дома, - из которого здесь построены все дома, такого же точно цвета - грязно-желто-серого, как и пустынные окрестности Баку, и пыль, покрывающая здесь решительно все, начиная от вас самих, все на улице и все даже внутри запертой комнаты с запертыми окнами. Такой всюду проникающей, делающей почти невозможным дыхание пыли, кажется, нигде в мире нет. Вы чувствуете себя с утра до ночи покрытым этой пылью: ею связаны у вас руки, лицо, вы чувствуете ее на языке даже. Во время ветра, а он дует три дня в неделю уж обязательно, все извозчики ездят не иначе, как с завязанными ртами. Ее нет силы выносить, и не выносят ее даже туземцы, привыкшие к ней с детства.
- Что же это такое? - почти испугался я, входя в номер гостиницы, куда привез меня извозчик-персиянин, заверявший, что это лучшая во всем городе.
- Что такое? - не менее удивленно посмотрел на меня хозяин, жирный армянин, каких сколько угодно в персидских магазинах у Казанского моста, на Невском.
- А вот это… - я показал на пыль, покрывавшую точно персидским порошком все предметы в комнате.
Он широко осклабился и, любовно потрепав меня по плечу, сказал:
- Ничего, это сейчас велю стереть. Она все равно, впрочем, сейчас же опять насядет…
Окна, были закрыты, и в комнате было душно. Кроме того, пахло еще какой-то мазью - лекарство тут, что ли, какое принимал мой предшественник, или это из соседнего номера, но только я этого запаха никак не мог вынести и потом.
- Ну-с, а что это удовольствие стоит? - оглядывая убогую обстановку номера, спросил я.
- Это недорогой номер. Этот всего только три рубля, - снисходительно сказал он.
Я так и ахнул. Такие «номера» в меблированных комнатах в Петербурге стоят рублей семь-восемь в месяц. В гостиницах таких «номеров» я что-то не видывал.
- Позвольте, - сказал я, - сколько?
- Два с полтиной.
И он сделал невиннейшее и наивнейшее лицо.
- Хотите, может, другой, побольше?
- Не больше, а почище, попорядочнее.
- Да вот сейчас. У нас много: «Гранд-отель» - девяносто номеров, стол, прислуга, постельное, умывальное белье, кровати железные - клоп, блоха, таракан, - ничто не заведется, - болтал он типичным гортанным голосом, идя впереди меня по коридору.
- Ну вот…
И этот, и другой номер, который он мне показал, были решительно одинаковы, только побольше немного, и за это чуть не вдвое дороже. Мой первый номер мне показался все-таки лучше, «дурной запах» мази я надеялся вывести, и потому, нечего делать, ехать было некуда, сказал, что остаюсь здесь.
- «Гранд-отель» - самая лучшая и самая большая гостиница, лучше во всем городе нет. А теперь, если взять удобства: умывальник в каждом номере, вот и эта посуда, щеточки для зубов… мыло тридцать копеек… два чистых полотенца в день, прислуга даром, все даром… Бани сейчас возле, мраморные, турецкие… чистый белый мрамор, банщики на самого капризного угодят…
- Хорошо-с, хорошо-с, хорошо. Я посмотрю. Только нельзя ли умыться?
- Сейчас, сейчас. Иванэ! - закричал хозяин, растопырив руки, и, переваливаясь, выбежал в коридор: - Иванэ!.. Иванэ!..
Наконец на зов его явился малый лет шестнадцати, миловидной наружности, с большими черными глазами, в голубой кашемировой рубашке и в белых панталонах.
- Вот вы ему. Он у вас будет… Вы ему и прикажете. Он хороший малый, - говорил хозяин.
- Что, барин, вы прикажете? Я все вам сейчас, барин, - угодливо, заискивающе начал он. - Может, с дороги в баньку угодно? Тут недалече. Я вас провожу, барин.
- Да ведь извозчики знают?
- Знают. Все знают!
В самом деле, разве в баню поехать, это, пожалуй, лучше еще будет. Я чувствовал, что я весь в пыли, что эта ужасная пыль облепила и обсыпала меня всего, что все тело в ней и связано ею.
- Вот что, - сказал я, - купи мне мыла и, кстати, разменяй 25 рублей.
- Сейчас, барин.
Я взял с собою свое полотенце, простыню, это мыло, которое он мне принес, а двадцать пять рублей, размененные на мелкие бумажки, оставил на столике у кровати.
Запер номер, положил ключ в карман и пошел.
- В бани! В самые лучшие, какие только у вас есть, - сказал я извозчику.
Извозчик-перс - парная коляска - как сумасшедший понесся по узеньким, извилистым, кривым улицам, как-то непостижимо минуя и разъезжаясь со встречными, такими же, как и он, сумасшедшими извозчиками.
- Тише, тише! - кричал я с непривычки. Но «персюк» оглядывался, широко улыбался и гнал лошадей по-прежнему.
Перед каким-то не то домом, не то забором он остановился. На воротах надпись: «Европейские бани».
- Это самые лучшие?
- Сама лучша.
Ни в одном самом захолустном русском городке нет ничего подобного по грязи этим «Европейским баням». Я вошел и так и ахнул. Боже ты мой, что же это такое? И это в столице недавно целого ханства! Где же эта восточная, пресловутая банная роскошь и нега?.. Вонь потом, грязные-прегрязные, с крашеными руками, с лиловыми носами персюки-банщики, с которых, кажется, черт знает чего не возьмешь, чтобы дозволить ему коснуться до тела, невообразимая грязь и какая-то копоть в номерах, по которым они меня водили, все уверяя, что следующий номер чище и лучше, и, наконец, целая куча в конце коридора полупьяных, оборванных, с испитыми лицами женщин, закутанных в жалкие тряпки - и это называется «Европейскими банями»!..
- Куда ты меня привез! - закричал я, выскакивая из этого омута, извозчику. - Неужели у вас нет лучше бань?
Он улыбался мне с козел и отрицательно покачивал головой.
- Это самые лучшие?
- Да… да…
Он еще более осклабился и кивал головой утвердительно.
Жара уже заметно спала. Ветер утих почти. Вдали виднелось синее, блестящее под солнцем море.
- В море разве выкупаться? У вас есть купальни?
- Есть! - обрадовался точно он.
- Хорошие?
- Хорошие!..
- Вези меня в самые лучшие.
Он бешено понесся из улицы в улицу, по каким-то переулкам, и наконец мы вдруг вылетели на широкую, просторную набережную, прекрасно устроенную и содержимую.
Море почти у самых ног. Длинные, узкие мостки ведут от берега к купальням на расстоянии, по крайней мере, саженей ста.
По мосткам туда и назад валил народ - барыни в легких, чуть не сквозных платьях, персюки в высоких бараньих шапках, в бекешах из такой же сквозной почти материи, с крашенными в желтую краску руками, в неудобных, жестких, грубых туфлях и в фуражках с кокардами. Я взглянул с мостков на воду и невольно остановился. Море все было сплошь покрыто плавающей нефтью. Перламутровый пятна ее, которыми я так любовался на Волге, здесь сплотились в одну сплошную, жирную, зловонную массу, которая плавала и колыхалась на волнах, отливая всевозможными цветами радуги.
Тут же плавало и бесчисленное множество яичной скорлупы - точно кто-то перебил здесь для какой-то цели миллионы яиц или разбило здесь барку с ними. Недалеко от меня остановился и тоже смотрел в воду какой-то молоденький офицерик.
- Что это за яйцы? Откуда это они? - спросил я его.
- А головы моют… Оттуда, из купален… Здесь ведь мылом нельзя мыться. Здесь, вы видите, это ведь мазут (нефтяные остатки). От него волосы на голове так у вас слипнутся, что вы их потом и не раздерете никак.
- Как же тогда купаются? Разве и там - я показал дальше на море - тоже нефть?
- Все равно. Норд был - ее и нанесло с моря страх что. Я хотел было пойти купаться, да уж очень противно. Вонючая она отчего-то такая сегодня.
- Ну, бани у вас! Хорошо и купанье в море, - сказал я Иванэ, когда вернулся домой.
- А что, барин? - смотря с недоумением мне в глаза, спросил он.
- Черт знает что. Дайте мне умыться, пожалуйста.
Я отпер номер, взошел, стал раздеваться, хотел положить часы на столик и вдруг вспомнил о моих размененных двадцати пяти рублях, которые, уезжая, я оставил на нем. Их не было. Я посмотрел у себя в кармане - не забыл ли, не положил ли их потом - нет.
- Иванэ, - сказал я, - в номер сюда после меня вы не входили?
- Нет, барин. А что?
- И никто не входил?
- Нет, барин. А что вы так спрашиваете? Разве потеряли что?
- Да, потерял. Вот тут двадцать пять рублей я оставил и их нет. Вот те, которые вы разменяли, помните?
- Помню, барин. Как же: вы мне дали двадцатипятирублевую бумажку и сказали еще: «Иванэ, разменяй мне». Я ее вам и разменял. Какая досада. Где же вы потеряли? - продолжал он тем же наивным и удивленным тоном.
- Не потерял, а украли у меня, - сказал я.
- Украли? Кто же?
В коридоре громко звал кто-то: «Иванэ! Иванэ!..»
Иванэ сказал мне: «Сейчас, барин» и побежал туда. Через минуту я услыхал опять этот же голос: «Так нельзя! это черт знает что. Я за полицией пошлю. Из запертого номера вытащили!..»
Я вышел в коридор.
- Помилуйте, - обратился ко мне высокий, седой господин очень приличной наружности, - поехал я сейчас в баню, выкупаться хотел с дороги, оставил деньги здесь в номере, думал, целей будут, приезжаю, а их нет. И ключ у меня был… Хозяина сюда!
Иванэ пожал плечами и побежал за хозяином.
- Много у вас вытащили? - спросил я.
- Четыреста рублей.
- А кто у вас служит? Он? - спросил я про Иванэ.
- Он все приходит.
Явился хозяин. Старик накинулся на него с рассказом о происшествии в своем номере.
- Тс… тс… - пожимая плечами, причмокивал хозяин. - Этакое несчастье! этакое несчастье! Где же вы потеряли?
- Да что вы не понимаете, что ли? Не потерял я, а украли у меня! - кричал старик.
- Украли? Кто украл?
Старик злобно-судорожно сжал кулаки и, поднося их чуть не к самому лицу армянина, не проговорил, а простонал наполовину и наполовину прошипел:
- О-о-о… власть бы моя…
Я ничего не сказал о происшествии в моем номере. Я был очень доволен, что отделался так дешево.
Были уже сумерки - они здесь ужасно быстро наступают, - когда, умывшись наконец и переодевшись с дороги, я пошел бродить по городу. На набережной, с которой я сейчас только вернулся, так неудачно попытавшись выкупаться в море, теперь была толпа почти сплошная. Все двигались в одном куда-то направлении. В магазинах, в лавках, на улицах зажигались бесчисленные огни. Керосин здесь нипочем, чуть не даром - все равно его жечь, - его и жгут в невероятном количестве. Я вмешался в толпу и пошел с ней. Вечер начинался дивный. Жара совершенно спала, ветер утих, о пыли и помину нет. Вдруг перед самым почти губернаторским домом с моря потянул ветерок - и ужасающее зловоние.
- Это что такое?
- А здесь ведь нечистоты в море бросают. Ну, как ветер с моря, их опять назад сюда к берегу и прибивает вместе с нефтяными остатками, - объяснил мне шедший рядом со мною бакинец, какой-то чиновник.
Мы прошли полосу зловония, и опять все прошло, опять чистый, свежий, без удушья вечерний воздух. Толпа с набережной повернула направо через улицу в жиденький, точно только что насаженный садик. У ворот его стояло с десяток колясок - кучера все персюки в бараньих шапках, в чичунчовых бекешах. Белые лошади, в желтых, шафранного цвета, пятнах, ноги и хвосты тоже выкрашенные. Войдя в сад, толпа по асфальтовым дорожкам разбрелась во все стороны. Я пошел дальше, все в гору, и на самом конце ее, наверху, увидал ярко освещенный просторный павильон. Оттуда слышалась музыка, гул шагов и говор. Павильон очень миленький, изящной постройки, чистенький. Здесь, перед павильоном, опять толпа - все проходят куда-то и опять возвращаются. В самом павильоне довольно пусто. Я прошел с толпой несколько раз взад и вперед и в павильон. У одного из столиков я сел и велел подать себе чаю. Не прошло и десяти минут, как возле меня кругом начал ходить какой-то старик с огромной седой бородой, в очках и с открытой огромной книгой в руках. Ходит и все на меня пучится. Наконец я не выдержал и спросил.
- Да записаться вам надо, - сказал он.
- Куда записаться?
- В книгу. Вы на чье имя?
- Да это что же такое? Клуб разве?
- Клуб, конечно.
Дежурный старшина, которому я послал свою визитную карточку, очень милый и любезный человек, записал меня, и с этого вечера сделался моим постоянным собеседником и покровителем. Он же познакомил меня в этот вечер, здесь же, в клубе, и со всеми теми, к кому у меня были письма и карточки от моих знакомых в Петербурге. Я, таким образом, сразу сделался в Баку своим человеком.
- Ужасный город, - говорили одни из моих новых знакомых. - Вот вы неделю проживете, и то увидите, что здесь нет никаких других интересов, кроме нефтяных: керосин, мазут, нефть, нефтяные остатки, саларовое масло - вот все, чем люди заняты, что их интересует. Из-за них они ссорятся, враждуют, готовы проглотить друг друга. Все человеческое: дружба, совесть, вся умственная и нравственная сторона - все вытравлено у них, выскреблено и вычищено. Вы вообразить даже не можете, до чего это здесь доходит…
- Город растет не по дням, а по часам, - говорили другие. - Десять-двенадцать лет назад ведь это и десятой доли не было того, что вы видите теперь. Персюки да казенные чиновники - вот и все. Да! Десятка два, впрочем, офицеров еще было… И все это нефть сделала!.. Вы где остановились?
- В гостинице какой-то - «Гранд-отель», что ли.
- А вы знаете, в этой гостинице девяносто номеров! В столице и то мало таких…
Я улыбался и слушал. Я уже знал об ее прелестях.
- Театр, реальное училище, теперь женская гимназия еще. А каковы здания-то? Дом Лалаевых, пассаж Калентаровых!.. В редком губернском городе вы найдете такие… А набережная-то перед губернаторским домом?
Я все слушал.
- Реалисты! - возражали противники Баку. - Вот погодите-ка, через час сюда наберутся эти реалисты. Вам показать их - так вы и не поверите, что это ученики. Бородищи во какие, усищи, бакенбарды… Из двадцати человек один разве кончит курс. А ведут себя как? Проходу от них никому нет. Ходят стадами, шайками.
Намедни, что они у С-ча-то сделали! Почтенный старик, отставной моряк, дочь у него уж взрослая девушка - да вон он ходит. Начали они за горничной, которая живет у них, ухаживать, проходу ей не давали, наконец пришли чуть не ночью и начали вызывать ее, чтоб она вышла к ним. Она не вышла, так они все окна в квартире перебили, насилу отбились от них, полиция уж отогнала их… А если за барышней какой начнут они здесь в саду ухаживать - берегись уж она, таких ей чудес наделают, что не будет знать, как и уйти ей от них. Да чего лучше: на днях напали они на гимназисток, когда те выходили из гимназии, начали ловить их. Они назад, в гимназию. Эти за ними. Насилу успели затворить двери, запереться. Так что же бы вы думали? С досады шестнадцать окон выбили в женской гимназии!.. Что ж, неправда разве?
- Это-то так, - соглашались защитники Баку. - Ну, горничная-то сама, говорят, впрочем, виновата. То кокетничала с ними, а то вдруг они пришли, а она и испугалась, не вышла к ним.
К нам подошел С-вич, почтенный, весь белый как лунь старик с добродушной физиономией. Меня представили ему. Немного погодя, за ним пришла звать его куда-то молоденькая девушка, портрет его - его дочь.
Меня представили и ей.
- Сейчас, гулинька, сейчас иду. Я сейчас приду, - говорил старик. Она ушла, а он продолжал: - Да, ну, что ж делать, молодежь, хотя действительно очень уж иногда… того… шалят, - говорил он и, добродушно улыбаясь, посматривал на всех.
Внизу, у самого павильона, послышался крик. Кого-то ловили, били; они бежали и кричали. Вслед за тем раздался все покрывающий голос: «Вот я вас!»
- Что это такое?
- Это Ефимова, помощника полицеймейстера, голос, - говорили в толпе.
Мы пошли туда, где раздавались крики. Поспешая, туда же прошел мимо нас губернатор, высокий, худой как тень старик. Придерживая тесаки, пробежали два городовых.
Стояла толпа человек в двести.
- Вот я вас! - говорил помощник полицеймейстера.
- Опять? Не пускать их больше в сад! - приказывал губернатор.
Какой-то господин средних лет, солидной наружности, произносил что-то вроде речи, все его слушали:
- …Наука для всех одинакова… Наука всех объединяет… Как разные роды оружия в одной и той же армии…
- В чем дело? - спросил я.
- Да вы видите, опять эти реалисты… Вы смотрите, молодцы-то какие, все лет по двадцати пяти, шести…
Действительно, говорившего речь обступила кучка человек в пятьдесят очень почтенных на вид молодых людей в форменных гимназических фуражках и в форменных летних холщовых рубахах, подпоясанных лакированными поясами. Все молодец к молодцу: с баками и бородами, расчесанными как у Василия Ивановича Немировича-Данченко, и с такими же выразительными глазами и такой же молодцеватой осанкой.
- Что же они наделали?
- А вот видите, в чем дело. Они, наши, здешние-то, реалисты, а из Тифлиса приехали двое классиков-гимназистов.
Эти приезжие и поссорились с реалистами. Ну, их и побили, разумеется. Вы слышали, крики-то были - это классики кричали. Наших-то много, а их двое всего…
- Да неужели нельзя насадить в них правила приличия, нравственности? - сказал я.
- Насадите! - возражали мне. - О насаждении и речи нет. Унять бы их - и то спасибо. Вы знаете, ведь это все дети нефтепромышленников. Вот что здесь нефтью, мазутом, керосином, маслом торгуют - самый грубый все народ. Они дома к этому еще привыкли!
- Да что же, разве эта специальность огрубляет особенно уж так? - невольно удивился я.
- Да ведь, помилуйте, сегодня он нефтепромышленник, когда нефть или керосин в цене, а завтра нефть или керосин упали - они кабатчики, ростовщики, содержатели извозчиков. Да вот вы увидите, разве вы думаете это торговцы-заводчики - черт знает это что - самоварники: поставил перегонный куб - вот и завод у него. Безграмотные, совсем безграмотные… Все кабаки им принадлежат в городе, все ростовщичьи притоны.
- Покажите мне хоть одного из них. Они бывают здесь в клубе?
- В клубе - нет, а внизу, в саду - сколько угодно их. Да вон они, двое на скамейке-то сидят.
- Это персюки?
- Ну да. Татары, персюки - кто же их там разберет… На днях будет собрание у них, т. е. у нефтепромышленников и заводчиков, в думе. Будут составлять прошение к министру - там вы их всех увидите.
- Да я-то в качестве чего туда попаду?
- Ну, так, посмотреть, послушать. Там ведь речи будут говорить - Рагозин, Нобель… Красноречия этого ведь у нас…
- Фонтаны целые, - подсказал я.
- Больше. Реки целые слов. Дело-то вот только ни с места…
Когда я уходил из сада и стал прощаться с моими новыми знакомыми, двое или трое из них предупредили меня:
- Вы сегодня сказали, что хотите пешком домой идти - вечер вам понравился, - а оружие с вами есть какое-нибудь?
- Нет.
- Ну, так лучше берите коляску, извозчика.
- А что?
- Так. У нас ведь насчет этого просто: пырнет так ни за что, ни про что персюк какой - и концы в воду. То и дело слышишь: там зарезали, того ранили - резали, да не зарезали - и следов никаких. Кажется, примера у нас еще не было, чтобы поймали какого убийцу. Все знают, кто убил, т. е. кто нанял и подослал убийцу, а доказательств и прямых улик никаких. Что угодно сделают, а уж своего не выдадут. Да что вам говорить, лучше всего прошлогодняя история с полицеймейстером. Два года резали - не зарезали, на третий наконец прикончили, и среди белого дня, и он знал еще, что в этот день на него будет покушение… И - никаких следов, чисто!.. Да ведь здесь все с револьверами ходят, особенно уж за город кто едет…
- Да у вас губернатор - укротитель родопских разбойников, - сказал я.
- Да! это когда было-то? А теперь он старичок у нас. Тут и молодому-то впору справиться только. Вы видели - народ все решительный, отчаянный… Да и теперешнему помощнику полицеймейстера несдобровать. Его уж предупредили сами эти мерзавцы. Народ, я вам скажу, здесь - вор и разбойник. Я называю имена, фамилии и события так прямо потому, что все, что я рассказываю здесь, факты, слышанные мною от десятков лиц и проверенные мною лично. На все у меня есть свидетели, которые никогда не откажутся подтвердить, как ни кажется все это маловероятным…
Когда уж поздно ночью я приехал из клуба домой, в коридоре гостиницы меня опять встретил Иванэ.
- Ну что, барин, не нашли?
Я ему ничего не ответил на это, а спросил, не нашел ли свои деньги мой сосед.
- Нет, барин.
В номере, уезжая, я нарочно оставил на столе у кровати двугривенный - исчез и он.
«Ну, значит, ничем здесь не пренебрегают. Будем это знать», - подумал я.
Укладываясь спать, я запер номер на ключ и, кроме того, «на всякий случай», заставил дверь диваном: «в случае чего» все-таки, мол, услышу…
ПРОДОЛЖЕНИЕТого же автора: Нефть - это наше счастье («С дороги»).