В стране фонтанов и колпаков (5/5)
С. Н. Терпигорев. В стране фонтанов и колпаков // Сергей Атава (С. Н. Терпигорев). Дорожные очерки. - СПб., 1897.
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4.
Баку. Девичья башня
Однажды, гуляя в садике и любуясь с террасы садового павильона видом на море, на прямой контраст его - на песчаные пустынные его берега, я спросил:
- Что это такое, вон, как будто торчит что-то из воды у берега?
- А это старый город, - отвечали мне.
- Как город? Разве он там прежде был? Море разве затопило его?
- Часть. Несколько зданий и до сих пор видны в воде. В тихую погоду отлично видно. Вода здесь прозрачная - все как есть видно.
В один из ближайших дней, когда опять не было ветра и я опять обедал в садике, я вспомнил про затопленный город и спросил, как бы это съездить туда, посмотреть.
- А очень просто: сейчас лодочку возьмем и поедем. Теперь, к вечеру, под солнце его отлично будет видно.
Мой приятель достал лодку, двух персюков-гребцов, и мы поехали. Вода стояла как зеркало, солнце было уж на склоне, жара спала, дивный был вечер. Отсюда, с моря, Баку представлялся еще оригинальнее, чем подъезжая к нему с сухого пути. Громадный амфитеатр, низ которого, долина, занят городом - этими серыми, одноцветными, с бесконечными глухими глиняными (и камень такого же цвета, как глина) стенами, без окон, без дверей. А там, дальше, выше - горы, мертвые, безжизненные. Вправо - черная туча, низко нависшая над постройками с высокими черными трубами заводов и белыми колоссальными чанами - баками с готовым керосином - это Черный город. Впереди всего, почти у самой воды, у моря, как раз в средине всего амфитеатра, выступает высокая, огромная, странной архитектуры башня. По преданию, эта башня построена ханом бакинским для красавицы своей дочери, на которой он хотел жениться. Долго противилась она этой его дикой фантазии, наконец, видя свою неминуемую участь, она сказала ему, что согласна, но чтоб только он построил ей на самом берегу моря такую высокую башню, с которой она могла бы видеть все звезды на небе. Отец-хан согласился и построил башню: «Ну, я буду три дня молиться, замаливать свой грех, - сказала она, - и ко мне никто чтобы не входил в это время. А ночью, когда трое суток моей молитвы исполнится, ты приходи». Когда хан-отец пришел, она встретила его и сказала: «Подойди сюда, к балкону, посмотри-ка, какой вид отсюда на море. А месяц, а звезды! Ночь-то какая!» И с этими словами закинула руки за голову и бросилась в море. Башня эта называется Девичьей и, по преданию, в то время стояла у самого моря, так что волны набегали на нее и пенились у ее подножия. Теперь на ней, на самом верху ее, надстроена какая-то вышка и там горит огромным желтым глазом колоссальный керосиновый фонарь.
Башня отстоит теперь от моря но крайней мере саженей на сто, а то и полтораста. Между нею и морем теперь ряд домов и широкая-преширокая набережная.
Мы ехали, забирая все вправо. По берегу, на холмах, виднеются кладбища - наше, православное; другое, такое же, выше - магометанское. Непривычный глаз ищет все зелени, деревьев, тут как-то странно: кладбище и не единого кустика, ни одной веточки - только белые камни на нем.
- А вот уж и город, - вдруг, смотря в воду, сказал мой спутник. - Вон видите… стена какая-то…
Под хрустальной, поразительно чистой сквозной водой, действительно, на дне виднелись полуразрушенные какие-то постройки, неправильно тянувшиеся рядами параллельно берегу. Большею частью все они совсем разрушены, размыты приливами и отливами, но есть несколько строений, сохранившиеся еще очень хорошо. Так, один домик с довольно обширным двором мог бы быть превосходно реставрирован, если бы вода опять отхлынула когда-нибудь от берега. Постройки - из глины и камня - разумеется, такого же точно характера, как и стоящие до сих пор по окраинам в Баку. Мы поплавали с полчаса над этим старинным городом с такой странной судьбой и отправились назад.
- Позвольте, но вот чего я не понимаю, - спросил я. - В одном месте, в четверти версты, ну, в полверсте отсюда, от Девичьей башни вода отхлынула от берега, а здесь залила его, и вон на сколько.
- А вот это с легендой о башне тоже в связи. Вода, как и огонь, у мусульман считаются чистыми стихиями, очищающими все, и вода, понятно, не могла оставаться там, у места совершения такого страшного преступления. Она отхлынула в ужасе и заняла другое место, вот это… В самом же деле, конечно, просто осела почва - ну, и залило ее водой. Ведь место это все вулканическое. Вы не были на вулканах наших - у самого города ведь почти.
- Смотрите, так когда-нибудь и всю вашу Баку зальет водой.
- И совсем провалимся. Нефть всю выкачают, образуется там пустота между слоями, они осядут - и мы провалимся. По грехам-то нам уж давно бы следовало провалиться, - острил мой спутник, тоже нефтяной заводчик.
В этом же все садике, где клуб и ежедневно собирается весь Баку, на третий или на четвертый день, как я приехал, кто-то познакомил меня с одним молодым человеком, сразу показавшимся мне каким-то не похожим на всех остальных. Тихий, задумчивый, изнеженный, вялый. Заговорят о керосине, нефти - он уходит. В карты не играет.
- Кто это? - спросил я.
- То есть чем он занимается, хотите вы знать?
- Да.
- Тоже заводчик.
Странно что-то. Заводчик, а не только не интересуется своим делом, но видимо чувствует к нему какое-то отвращение. В разговоре со мною он несколько раз прямо выразился: «Ведь у них у всех здесь никаких других интересов нет, кроме вот этих мазутных и керосиновых».
- Да,- сказал я, - живут все одной жизнью, это именно.
- Задохнуться здесь можно. Кому дела нет ни до этой нефти, ни до этого керосина их - с ума может сойти…
И вдруг мне сказали, что он сам заводчик.
- Но позвольте, как же это так? Он вот что мне говорил.
- Да. Совершенно верно: грузин. Ведь все это здесь армяне, персюки, ну, русские, европейцы - немцы, шведы, французы. Грузин ни одного нет.
- Почему?
- Так. Говорят, что они не могут видеть этих мертвых окрестностей. Им горы, речки горные нужны. Без этого они жить не могут.
- Зачем же он тогда занимается этим делом?
- Да ведь этот завод не его. Это отцовский. Ну, отец и заставляет его сидеть тут. И к отцу-то завод попал случайно.
Мои друзья, практики и дельцы нефтяного и керосинового дела, отзывались о нем как о человеке очень хорошем, быть может, добром, но не заслуживающем, по их мнению, никакого внимания. Керосином и нефтью не интересуется - что ж в нем тогда? Но меня он заинтересовал. Одновременно с ним меня заинтересовал и другой еще - тоже молодой человек и тоже как-то странно высказавшийся о деле, которым все дышут и живут. И тоже и этот меня удивил. Оказалось, что он химик и управляет заводом. Черт знает что такое!
- И этот грузин? - спросил я.
- Нет, этот армянин.
- Чьим же он заводом управляет?
- А вот этого, вашего приятеля. Два сапога - пара.
Понятно, интерес мой еще более возрос от этого. Надо их наблюдать. Исключение какое-то из всех.
Вскоре как-то они оба начали меня звать к себе.
- Вот вы ездите по заводам, в этот вонючий город, в эти вонючие Балаханы - приезжайте как-нибудь к нам.
- Очень благодарен. Непременно, конечно буду, - отвечал я.
- Да нет, вы ночью к нам приезжайте.
- Ночью? - удивился я.
- Да. Мы возьмем баркас железный и поедем по морю. Зажжем огни морские. Что это за картина! Ах! какая это очаровательная, дивная картина!
- А это недалеко разве от вас - морские огни-то где зажигают?
- У нас. Это наши владения и есть.
Я посмотрел на них: уж не от огней ли этих они такие?
- Когда тихая погода… Луна взойдет над морем… Эта даль бесконечная… Знаете, иной раз, когда скучно бывает, так иногда… Что ж все этот клуб да клуб, сидят, в карты играют… А тут сядешь на балкон - и на нижнем, он на верхнем, мы ведь в одном доме с ним живем, - начнешь смотреть в эту беспредельную даль, засмотришься, да так и не заметишь, как утро наступит, рассветать начнет.
- На завод-то и не хочется уж идти?
- Бог с ним совсем, с заводом… Вы никогда не видали морских огней?
- Да помилуйте, где же это я мог видеть.
- Да, это действительно только у нас у одних и есть… И знаете, вот смеются, разумеется, им все смешно, но я понимаю огнепоклонников, обожание ими огня… Это какие-то чары, и под влиянием их вы так настраиваетесь, вы себе объяснить не можете, - растолковывал мне молодой человек.
- В чем же оно выражается? - спросил я, чтобы только что-нибудь сказать.
- А вот, например, в это время человек уж ни на что дурное - ни на какую злобу, ненависть, зависть - ни на что это он не способен уж бывает. Чище он делается. Точно…
Он запнулся, остановился и не договорил.
- То есть что «точно»? - спросил я.
- Точно он огнем этим - смешно, конечно, это, - точно он очищается им… Не надо понимать это так грубо, как понимают у нас, что огонь очищает. Но он производит впечатление очищающее…
Дня через три после этого разговора, когда тоже не было норда и погода стояла совершенно тихая, я собрался к ним поехать вечером. Сказал об этом кому-то, тот - другому, третьему, и со мной назвалось ехать человек пятнадцать.
- Мы сейчас дадим знать туда, - говорили мои приятели, - чтобы они там все приготовили, они так рады будут, когда мы приедем. Ведь они славные ребята, вот только не деловые…
Прелесть одинокой моей беседы с этими новыми бакинскими огнепоклонниками для меня пропала таким образом. Выходил обыкновенный пикник, с очень, конечно, оригинальной картиной морских огней - горящего моря. Но делать на этот раз было уж нечего. Сейчас послали кого-то доставить железный баркас, на котором можно бы было ездить по пламени, по горящим водам, послали известить других знакомых. И непременно, чтобы с дамами приезжали - с женами, с сестрами: с дамами, знаете, веселее. Как стемнело и пора было ехать, народу набралось столько, что всем и места не оказалось на баркасе, пришлось многим ехать в экипажах.
- Мы знаете что, - сказал мне молодой человек - владелец огней, - мы с вами лучше туда не на баркасе поедем, а в коляске.
- А что? - спросил я.
- Да так… все покойнее… Море… вдруг оно может сделаться бурным, поднимется ветер. Как-то я не могу привыкнуть к мысли умереть в воде. Бог знает, что там, в ней.
Я улыбнулся.
- Нет, серьезно.
- Да ведь вода тоже очищает. Она тоже ведь чистый элемент.
- Да, но все-таки…
- Так что вы, например, как бы скорее согласились умереть: от воды или от огня? - спросил я.
- Конечно, от огня, - горячо сказал он.
- Лучше сгореть, чем утонуть?
- Разумеется…
Дорога (я поехал с ним в коляске) идет над самым обрывом к морю. Была уже осень, то есть было уже совсем темно. Месяц только что выходил из-за моря, красный, раскаленный, слегка задернутый туманом.
- Дорога эта также очень хороша, то есть она мне нравится, - сказал мой спутник.
- Чем же, помилуйте, - буераки, камни какие-то. Обрыв этот к морю ничем не огорожен. Лошади чего-нибудь испугаются еще, и упадем туда с этакой высоты.
- Нет, так, вид на море отсюда очень хорош. Вы посмотрите-ка…
Мы были на страшной круче, на скале, над морем, которое было у нас под ногами почти, и все это на высоте по крайней мере полуверсты.
- Ну, знаете, - сказал я, - здесь опаснее, чем на баркасе ехать. И все равно ведь в море свалишься.
- А нет, - живо отвечал он. - Я уж смотрел. Полосочка вон видите какая от обрыва до берега. Ведь это отсюда она кажется такая узенькая, а там, внизу, она саженей в десять. Если упасть отсюда - упадешь все-таки на землю, на берег, а не в воду. Да, потом, все равно, уж мертвый в воду упадешь, - разобьешься раньше…
Вдруг перед самыми нашими лошадьми кто-то вышел из-за камня и стал у дороги. Лошади немного было рванулись в сторону, к круче. Я приподнялся в коляске, заглядывая вперед.
- Ничего, это таможенный патруль, - сказал меланхолически спокойно мой спутник.
Вправо, по скату гор, расположены, сейчас же за грудой камней, кладбища, которые я каждый день видел с террасы из садика. Солдата пропустил нас молча и пошел опять сесть за какой-то камень. Но вот кручь кончилась, дорога пошла книзу извилинами по буеракам, ухабам. Впереди, вдали показались огни.
- Это где? - спросил я.
- У Тагиева на заводе.
- А ваш скоро?
- Вот сейчас за этим. Ну ведь завод вы не станете, конечно, осматривать - что в нем интересного? Как нефть тартают - тоже нечего смотреть.
- Это уж я все видел.
Мы выехали на какую-то поляну. Впереди дом. Направо постройки, вышки. В темноте все это кажется грандиознее, выше, больше. По поляне ходили какие-то люди. Коляска наша остановилась и мы вышли.
- Ну, вот и они приехали, - говорил мой спутник - мы шли навстречу группе людей. - Нисколько на баркасе не скорей.
Мы сделали несколько шагов навстречу к этим впотьмах черным совершенно фигурам и я увидел, что мы опять стоим над самой кручью к морю.
- Когда месяц как следует взойдет, ах, какой отсюда вид! Но вон оттуда, из дома, с верхнего балкона, еще лучше, - говорил мой приятель.
У дома, между тем, перед самым его фасадом, обращенным к морю, накрывали на стол и устанавливали его закусками, бутылками с кахетинским.
- Ну, как же, - спрашивал всех хозяин, - сперва поужинаем, а потом поедем огни зажигать, или теперь, пока готовят ужин?
- Теперь, сейчас, конечно. Зажжем огни, они и будут все время гореть, - отвечали ему.
Баркас набрался битком полный.
- Этого ведь нигде не увидите. Это ведь только здесь, - все уверяли меня.
Баркас отошел от берега сажен полтораста и взял несколько вправо.
- Ну, вот сейчас и газы, - всматриваясь в воду, говорили опытные, уж бывалые гости. - Вот пузыри-то видите - это и есть пары, газы, которые выходят из земли - она ведь вся под водой насыщена нефтью. При ханах здесь ведь только и добывали нефть, да вот в Сураханах еще, где огнепоклонники-то жили. Вот это все место были колодцы нефтяные, а теперь их залило море. Тут ведь прежде берег был. Вон видите эти полуразрушенные вышки у берега, эти еще недавно стояли на берегу. Это первые вышки, которые были построены в Баку.
На носу баркаса стоял человек с пучком пакли, смоченной керосином, в руках, кто-то зажигал спичку. Вдруг пакля вспыхнула, и когда ее бросили в воду - моментально вокруг баркаса вспыхнуло и море. Это до того поразительно, неожиданно и как-то и удивительно, и странно, что первое время невольно все оглядываешься: так ли это и всегда бывает, не особенно ли уж как это теперь случилось?..
- Вы смотрите-ка, смотрите в воду: точно ведь вода горит. Не правда ли, удивительный обман? - говорили вокруг меня.
Пузыри, такого же цвета, как вода, поднимались - теперь, при освещении, это отлично было видно - со дна, и там, где они вырывались на поверхность воды, она точно кипела, так и пузырилась, как в самоваре. Пожирая эти пузыри, огонь носился вокруг нас по морю, налетал на баркас, мы со всех сторон на некоторое время были в огне, потом легкий, едва ощущаемый ветерок отгонял его и он несся дальше, чтобы потом сейчас же опять налететь на нас и охватить нас со всех сторон. Мы стояли на самом удобном месте, как раз в самой середине той местности, где больше всего выходит из-под воды газов.
- Хорошо? - подходя ко мне, спросил мой приятель. Лицо восторженное. Глаза горят.
- Очень хорошо, - отвечал я.
- Но тут огонь близко… очень резко… Нельзя, глядя на него (на огонь), думать… а если вон оттуда… с берегу… сесть там и смотреть на него, что можно передумать!.. - сказал он.
Мы возвратились на берег, съели обильный ужин, запили его кахетинским и, кажется, уж перед самым рассветом тронулись в обратный путь.
- А мы с вами поедемте-ка лучше опять в коляске, - сказал мой приятель. - Я ведь тоже в город - у меня и там квартира.
- А вы? - сказал я другому молодому человеку, управляющему заводом.
- Я тут останусь. Сяду вон там на балкончике, велю туда подать бутылку кахетинского и так и досижу с ней до свету.
Начинался ветерок. Огонь на море то задувало, то он опять разгорался с новой силой и носился из стороны в сторону.
- Вы вот смотрите, когда он набежит на эту светлую полосу от месяца, - говорили они оба, и хозяин, и другой молодой человек, заведующий заводом. - Огонь на серебре!.. Удивительно это хорошо!
- Да, хорошо, - соглашался с ними и я.
- Нет, вам не нравится, кажется. Вы как-то равнодушно относитесь к огню. На вас он не производит того… впечатления… Или это первый раз - оттого, - говорил мне дорогой мой приятель.
Я посмотрел на него сбоку: что ж это, тоже, что ль, огнепоклонник?..
Того же автора: Нефть - это наше счастье («С дороги»).
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4.
Баку. Девичья башня
Однажды, гуляя в садике и любуясь с террасы садового павильона видом на море, на прямой контраст его - на песчаные пустынные его берега, я спросил:
- Что это такое, вон, как будто торчит что-то из воды у берега?
- А это старый город, - отвечали мне.
- Как город? Разве он там прежде был? Море разве затопило его?
- Часть. Несколько зданий и до сих пор видны в воде. В тихую погоду отлично видно. Вода здесь прозрачная - все как есть видно.
В один из ближайших дней, когда опять не было ветра и я опять обедал в садике, я вспомнил про затопленный город и спросил, как бы это съездить туда, посмотреть.
- А очень просто: сейчас лодочку возьмем и поедем. Теперь, к вечеру, под солнце его отлично будет видно.
Мой приятель достал лодку, двух персюков-гребцов, и мы поехали. Вода стояла как зеркало, солнце было уж на склоне, жара спала, дивный был вечер. Отсюда, с моря, Баку представлялся еще оригинальнее, чем подъезжая к нему с сухого пути. Громадный амфитеатр, низ которого, долина, занят городом - этими серыми, одноцветными, с бесконечными глухими глиняными (и камень такого же цвета, как глина) стенами, без окон, без дверей. А там, дальше, выше - горы, мертвые, безжизненные. Вправо - черная туча, низко нависшая над постройками с высокими черными трубами заводов и белыми колоссальными чанами - баками с готовым керосином - это Черный город. Впереди всего, почти у самой воды, у моря, как раз в средине всего амфитеатра, выступает высокая, огромная, странной архитектуры башня. По преданию, эта башня построена ханом бакинским для красавицы своей дочери, на которой он хотел жениться. Долго противилась она этой его дикой фантазии, наконец, видя свою неминуемую участь, она сказала ему, что согласна, но чтоб только он построил ей на самом берегу моря такую высокую башню, с которой она могла бы видеть все звезды на небе. Отец-хан согласился и построил башню: «Ну, я буду три дня молиться, замаливать свой грех, - сказала она, - и ко мне никто чтобы не входил в это время. А ночью, когда трое суток моей молитвы исполнится, ты приходи». Когда хан-отец пришел, она встретила его и сказала: «Подойди сюда, к балкону, посмотри-ка, какой вид отсюда на море. А месяц, а звезды! Ночь-то какая!» И с этими словами закинула руки за голову и бросилась в море. Башня эта называется Девичьей и, по преданию, в то время стояла у самого моря, так что волны набегали на нее и пенились у ее подножия. Теперь на ней, на самом верху ее, надстроена какая-то вышка и там горит огромным желтым глазом колоссальный керосиновый фонарь.
Башня отстоит теперь от моря но крайней мере саженей на сто, а то и полтораста. Между нею и морем теперь ряд домов и широкая-преширокая набережная.
Мы ехали, забирая все вправо. По берегу, на холмах, виднеются кладбища - наше, православное; другое, такое же, выше - магометанское. Непривычный глаз ищет все зелени, деревьев, тут как-то странно: кладбище и не единого кустика, ни одной веточки - только белые камни на нем.
- А вот уж и город, - вдруг, смотря в воду, сказал мой спутник. - Вон видите… стена какая-то…
Под хрустальной, поразительно чистой сквозной водой, действительно, на дне виднелись полуразрушенные какие-то постройки, неправильно тянувшиеся рядами параллельно берегу. Большею частью все они совсем разрушены, размыты приливами и отливами, но есть несколько строений, сохранившиеся еще очень хорошо. Так, один домик с довольно обширным двором мог бы быть превосходно реставрирован, если бы вода опять отхлынула когда-нибудь от берега. Постройки - из глины и камня - разумеется, такого же точно характера, как и стоящие до сих пор по окраинам в Баку. Мы поплавали с полчаса над этим старинным городом с такой странной судьбой и отправились назад.
- Позвольте, но вот чего я не понимаю, - спросил я. - В одном месте, в четверти версты, ну, в полверсте отсюда, от Девичьей башни вода отхлынула от берега, а здесь залила его, и вон на сколько.
- А вот это с легендой о башне тоже в связи. Вода, как и огонь, у мусульман считаются чистыми стихиями, очищающими все, и вода, понятно, не могла оставаться там, у места совершения такого страшного преступления. Она отхлынула в ужасе и заняла другое место, вот это… В самом же деле, конечно, просто осела почва - ну, и залило ее водой. Ведь место это все вулканическое. Вы не были на вулканах наших - у самого города ведь почти.
- Смотрите, так когда-нибудь и всю вашу Баку зальет водой.
- И совсем провалимся. Нефть всю выкачают, образуется там пустота между слоями, они осядут - и мы провалимся. По грехам-то нам уж давно бы следовало провалиться, - острил мой спутник, тоже нефтяной заводчик.
В этом же все садике, где клуб и ежедневно собирается весь Баку, на третий или на четвертый день, как я приехал, кто-то познакомил меня с одним молодым человеком, сразу показавшимся мне каким-то не похожим на всех остальных. Тихий, задумчивый, изнеженный, вялый. Заговорят о керосине, нефти - он уходит. В карты не играет.
- Кто это? - спросил я.
- То есть чем он занимается, хотите вы знать?
- Да.
- Тоже заводчик.
Странно что-то. Заводчик, а не только не интересуется своим делом, но видимо чувствует к нему какое-то отвращение. В разговоре со мною он несколько раз прямо выразился: «Ведь у них у всех здесь никаких других интересов нет, кроме вот этих мазутных и керосиновых».
- Да,- сказал я, - живут все одной жизнью, это именно.
- Задохнуться здесь можно. Кому дела нет ни до этой нефти, ни до этого керосина их - с ума может сойти…
И вдруг мне сказали, что он сам заводчик.
- Но позвольте, как же это так? Он вот что мне говорил.
- Да. Совершенно верно: грузин. Ведь все это здесь армяне, персюки, ну, русские, европейцы - немцы, шведы, французы. Грузин ни одного нет.
- Почему?
- Так. Говорят, что они не могут видеть этих мертвых окрестностей. Им горы, речки горные нужны. Без этого они жить не могут.
- Зачем же он тогда занимается этим делом?
- Да ведь этот завод не его. Это отцовский. Ну, отец и заставляет его сидеть тут. И к отцу-то завод попал случайно.
Мои друзья, практики и дельцы нефтяного и керосинового дела, отзывались о нем как о человеке очень хорошем, быть может, добром, но не заслуживающем, по их мнению, никакого внимания. Керосином и нефтью не интересуется - что ж в нем тогда? Но меня он заинтересовал. Одновременно с ним меня заинтересовал и другой еще - тоже молодой человек и тоже как-то странно высказавшийся о деле, которым все дышут и живут. И тоже и этот меня удивил. Оказалось, что он химик и управляет заводом. Черт знает что такое!
- И этот грузин? - спросил я.
- Нет, этот армянин.
- Чьим же он заводом управляет?
- А вот этого, вашего приятеля. Два сапога - пара.
Понятно, интерес мой еще более возрос от этого. Надо их наблюдать. Исключение какое-то из всех.
Вскоре как-то они оба начали меня звать к себе.
- Вот вы ездите по заводам, в этот вонючий город, в эти вонючие Балаханы - приезжайте как-нибудь к нам.
- Очень благодарен. Непременно, конечно буду, - отвечал я.
- Да нет, вы ночью к нам приезжайте.
- Ночью? - удивился я.
- Да. Мы возьмем баркас железный и поедем по морю. Зажжем огни морские. Что это за картина! Ах! какая это очаровательная, дивная картина!
- А это недалеко разве от вас - морские огни-то где зажигают?
- У нас. Это наши владения и есть.
Я посмотрел на них: уж не от огней ли этих они такие?
- Когда тихая погода… Луна взойдет над морем… Эта даль бесконечная… Знаете, иной раз, когда скучно бывает, так иногда… Что ж все этот клуб да клуб, сидят, в карты играют… А тут сядешь на балкон - и на нижнем, он на верхнем, мы ведь в одном доме с ним живем, - начнешь смотреть в эту беспредельную даль, засмотришься, да так и не заметишь, как утро наступит, рассветать начнет.
- На завод-то и не хочется уж идти?
- Бог с ним совсем, с заводом… Вы никогда не видали морских огней?
- Да помилуйте, где же это я мог видеть.
- Да, это действительно только у нас у одних и есть… И знаете, вот смеются, разумеется, им все смешно, но я понимаю огнепоклонников, обожание ими огня… Это какие-то чары, и под влиянием их вы так настраиваетесь, вы себе объяснить не можете, - растолковывал мне молодой человек.
- В чем же оно выражается? - спросил я, чтобы только что-нибудь сказать.
- А вот, например, в это время человек уж ни на что дурное - ни на какую злобу, ненависть, зависть - ни на что это он не способен уж бывает. Чище он делается. Точно…
Он запнулся, остановился и не договорил.
- То есть что «точно»? - спросил я.
- Точно он огнем этим - смешно, конечно, это, - точно он очищается им… Не надо понимать это так грубо, как понимают у нас, что огонь очищает. Но он производит впечатление очищающее…
Дня через три после этого разговора, когда тоже не было норда и погода стояла совершенно тихая, я собрался к ним поехать вечером. Сказал об этом кому-то, тот - другому, третьему, и со мной назвалось ехать человек пятнадцать.
- Мы сейчас дадим знать туда, - говорили мои приятели, - чтобы они там все приготовили, они так рады будут, когда мы приедем. Ведь они славные ребята, вот только не деловые…
Прелесть одинокой моей беседы с этими новыми бакинскими огнепоклонниками для меня пропала таким образом. Выходил обыкновенный пикник, с очень, конечно, оригинальной картиной морских огней - горящего моря. Но делать на этот раз было уж нечего. Сейчас послали кого-то доставить железный баркас, на котором можно бы было ездить по пламени, по горящим водам, послали известить других знакомых. И непременно, чтобы с дамами приезжали - с женами, с сестрами: с дамами, знаете, веселее. Как стемнело и пора было ехать, народу набралось столько, что всем и места не оказалось на баркасе, пришлось многим ехать в экипажах.
- Мы знаете что, - сказал мне молодой человек - владелец огней, - мы с вами лучше туда не на баркасе поедем, а в коляске.
- А что? - спросил я.
- Да так… все покойнее… Море… вдруг оно может сделаться бурным, поднимется ветер. Как-то я не могу привыкнуть к мысли умереть в воде. Бог знает, что там, в ней.
Я улыбнулся.
- Нет, серьезно.
- Да ведь вода тоже очищает. Она тоже ведь чистый элемент.
- Да, но все-таки…
- Так что вы, например, как бы скорее согласились умереть: от воды или от огня? - спросил я.
- Конечно, от огня, - горячо сказал он.
- Лучше сгореть, чем утонуть?
- Разумеется…
Дорога (я поехал с ним в коляске) идет над самым обрывом к морю. Была уже осень, то есть было уже совсем темно. Месяц только что выходил из-за моря, красный, раскаленный, слегка задернутый туманом.
- Дорога эта также очень хороша, то есть она мне нравится, - сказал мой спутник.
- Чем же, помилуйте, - буераки, камни какие-то. Обрыв этот к морю ничем не огорожен. Лошади чего-нибудь испугаются еще, и упадем туда с этакой высоты.
- Нет, так, вид на море отсюда очень хорош. Вы посмотрите-ка…
Мы были на страшной круче, на скале, над морем, которое было у нас под ногами почти, и все это на высоте по крайней мере полуверсты.
- Ну, знаете, - сказал я, - здесь опаснее, чем на баркасе ехать. И все равно ведь в море свалишься.
- А нет, - живо отвечал он. - Я уж смотрел. Полосочка вон видите какая от обрыва до берега. Ведь это отсюда она кажется такая узенькая, а там, внизу, она саженей в десять. Если упасть отсюда - упадешь все-таки на землю, на берег, а не в воду. Да, потом, все равно, уж мертвый в воду упадешь, - разобьешься раньше…
Вдруг перед самыми нашими лошадьми кто-то вышел из-за камня и стал у дороги. Лошади немного было рванулись в сторону, к круче. Я приподнялся в коляске, заглядывая вперед.
- Ничего, это таможенный патруль, - сказал меланхолически спокойно мой спутник.
Вправо, по скату гор, расположены, сейчас же за грудой камней, кладбища, которые я каждый день видел с террасы из садика. Солдата пропустил нас молча и пошел опять сесть за какой-то камень. Но вот кручь кончилась, дорога пошла книзу извилинами по буеракам, ухабам. Впереди, вдали показались огни.
- Это где? - спросил я.
- У Тагиева на заводе.
- А ваш скоро?
- Вот сейчас за этим. Ну ведь завод вы не станете, конечно, осматривать - что в нем интересного? Как нефть тартают - тоже нечего смотреть.
- Это уж я все видел.
Мы выехали на какую-то поляну. Впереди дом. Направо постройки, вышки. В темноте все это кажется грандиознее, выше, больше. По поляне ходили какие-то люди. Коляска наша остановилась и мы вышли.
- Ну, вот и они приехали, - говорил мой спутник - мы шли навстречу группе людей. - Нисколько на баркасе не скорей.
Мы сделали несколько шагов навстречу к этим впотьмах черным совершенно фигурам и я увидел, что мы опять стоим над самой кручью к морю.
- Когда месяц как следует взойдет, ах, какой отсюда вид! Но вон оттуда, из дома, с верхнего балкона, еще лучше, - говорил мой приятель.
У дома, между тем, перед самым его фасадом, обращенным к морю, накрывали на стол и устанавливали его закусками, бутылками с кахетинским.
- Ну, как же, - спрашивал всех хозяин, - сперва поужинаем, а потом поедем огни зажигать, или теперь, пока готовят ужин?
- Теперь, сейчас, конечно. Зажжем огни, они и будут все время гореть, - отвечали ему.
Баркас набрался битком полный.
- Этого ведь нигде не увидите. Это ведь только здесь, - все уверяли меня.
Баркас отошел от берега сажен полтораста и взял несколько вправо.
- Ну, вот сейчас и газы, - всматриваясь в воду, говорили опытные, уж бывалые гости. - Вот пузыри-то видите - это и есть пары, газы, которые выходят из земли - она ведь вся под водой насыщена нефтью. При ханах здесь ведь только и добывали нефть, да вот в Сураханах еще, где огнепоклонники-то жили. Вот это все место были колодцы нефтяные, а теперь их залило море. Тут ведь прежде берег был. Вон видите эти полуразрушенные вышки у берега, эти еще недавно стояли на берегу. Это первые вышки, которые были построены в Баку.
На носу баркаса стоял человек с пучком пакли, смоченной керосином, в руках, кто-то зажигал спичку. Вдруг пакля вспыхнула, и когда ее бросили в воду - моментально вокруг баркаса вспыхнуло и море. Это до того поразительно, неожиданно и как-то и удивительно, и странно, что первое время невольно все оглядываешься: так ли это и всегда бывает, не особенно ли уж как это теперь случилось?..
- Вы смотрите-ка, смотрите в воду: точно ведь вода горит. Не правда ли, удивительный обман? - говорили вокруг меня.
Пузыри, такого же цвета, как вода, поднимались - теперь, при освещении, это отлично было видно - со дна, и там, где они вырывались на поверхность воды, она точно кипела, так и пузырилась, как в самоваре. Пожирая эти пузыри, огонь носился вокруг нас по морю, налетал на баркас, мы со всех сторон на некоторое время были в огне, потом легкий, едва ощущаемый ветерок отгонял его и он несся дальше, чтобы потом сейчас же опять налететь на нас и охватить нас со всех сторон. Мы стояли на самом удобном месте, как раз в самой середине той местности, где больше всего выходит из-под воды газов.
- Хорошо? - подходя ко мне, спросил мой приятель. Лицо восторженное. Глаза горят.
- Очень хорошо, - отвечал я.
- Но тут огонь близко… очень резко… Нельзя, глядя на него (на огонь), думать… а если вон оттуда… с берегу… сесть там и смотреть на него, что можно передумать!.. - сказал он.
Мы возвратились на берег, съели обильный ужин, запили его кахетинским и, кажется, уж перед самым рассветом тронулись в обратный путь.
- А мы с вами поедемте-ка лучше опять в коляске, - сказал мой приятель. - Я ведь тоже в город - у меня и там квартира.
- А вы? - сказал я другому молодому человеку, управляющему заводом.
- Я тут останусь. Сяду вон там на балкончике, велю туда подать бутылку кахетинского и так и досижу с ней до свету.
Начинался ветерок. Огонь на море то задувало, то он опять разгорался с новой силой и носился из стороны в сторону.
- Вы вот смотрите, когда он набежит на эту светлую полосу от месяца, - говорили они оба, и хозяин, и другой молодой человек, заведующий заводом. - Огонь на серебре!.. Удивительно это хорошо!
- Да, хорошо, - соглашался с ними и я.
- Нет, вам не нравится, кажется. Вы как-то равнодушно относитесь к огню. На вас он не производит того… впечатления… Или это первый раз - оттого, - говорил мне дорогой мой приятель.
Я посмотрел на него сбоку: что ж это, тоже, что ль, огнепоклонник?..
Того же автора: Нефть - это наше счастье («С дороги»).