Вводное слово Сиротинской к публикации эссе и воспоминаний Шаламова, журнал Октябрь, №7, 1991
Вводное слово Ирины Сиротинской к публикации эссе и воспоминаний Шаламова в журнале Октябрь, №7, 1991, включающее ответ на статью филолога, диссидента Льва Тимофеева «Поэтика лагерной прозы. Первое чтение «Колымских рассказов» В. Шаламова», напечатанную в мартовском номере журнала того же года.
Интересно, что об издании сборника "Колымских рассказов", составленного Михаилом Геллером, Сиротинская отзывается здесь как о "святом деле". Позднее она это отношение пересмотрела, и советское шаламоведение это пересмотренное отношение унаследовало. Вводное слово Сиротинской опубликовано на сайте shalamov.ru как некий "комментарий" ("Текст комментария впервые опубликован на нашем сайте") к статье Тимофеева и полностью переписано. Разумеется, "святое дело" оттуда исчезло, да и весь тон совершенно другой - брюзгливый, высокомерный и поучающий. Сиротинская успела освоить роль держателя прав и носителя истины в конечной инстанции.
Поскольку советское шаламоведение непрерывно лжет, как, например, в данном случае, нигде не указывая источника "комментария", выкладываю статью полностью, чтобы желающие могли сличить и без того не слишком пригожий оригинал с позднейшей копией, дурной во всех отношениях.
Еще не зная, хотя и догадываясь, что представляет собой "комментарий", я прокомментировал суть сказанного в нем четыре года назад.
____________
ОТ ПУБЛИКАТОРА
Варлам Тихонович Шаламов оставил обширный архив, формировавшийся в 1949 - 1982 годы (отдельные документы начиная с 1923 года): от первых колымских тетрадей, сшитых грубой черной ниткой, до свидетельства о смерти, до собранных позже воспоминаний о нем.
В 1966 году он начал передавать свои документы в ЦГАЛИ СССР - подлинники «Колымских рассказов», переписку, стихи. В дальнейшем архив пополнялся рукописями по мере их завершения: «Воскрешение лиственницы», «Четвертая Вологда» и др. В 1979 году перед переездом в пансионат Шаламов вызвал меня и попросил срочно забрать все рукописи, письма, все бумаги до последнего клочка. В настоящее время этот архив описан и по мере изучения и расшифровки рукописей готовятся публикации из него.
Хотелось бы сказать вкратце и о принципах подготовки текстов Шалимова к публикации. Шаламов не гладкописец. Плутон, поднявшийся из ада, не может изъясняться изящно. Варлам Тихонович сказал об этом в письме о своей прозе, опубликованном в № 12 «Нового мира» за 1989 год. Единственный инструмент, единственный радар «новой прозы» - душа писателя. Ее постижение сути мира и времени, людей и вещей - новая проза. Ничему нарочитому, искусственному, внешнему, украшающему (литературно или интеллектуально) в ней нет места. Читатель не чувствует ни малейшей отстраненности, ни малейшего отчуждения между собой и автором: ни его превосходства, ни литературной искушенности, сделанности вещи. Человеческая душа гола, проста и неисчерпаема в своей причастности всему мирозданию. Это - обращение к своей душе а значит - к душе каждого человека. Когда-то в отрицательной рецензии на рассказы Шаламова проницательный критик сказал, что герои его рассказов лишены социальной принадлежности, а автор - «абстрактный гуманист». Это значило тогда уничтожить автора совершенно. Но критик верно почувствовал, что автор не отождествляет себя с классом, группой или другой социальной категорией. Он человек, в страшные времена живущий на земле, и обращается к Богу и людям. Не к интеллигенту, крестьянину, русскому, еврею, рабочему - а к человеку, к душе человеческой, к Богу. Да, он, неверующий, он, говоривший, что Бог умер, он обращается к Богу, который внутри каждого. Можно ли литературно править эту прозу, эту речь? Оборванная фраза («В этой фразе нет подлежащего», как говорят иные редакторы, «непонятно, что он хочет сказать.»). Так задумайтесь над этой фразой. Это не беллетристика. Это чтение, которое предполагает сердечное соучастие, сочувствие. Поэтому я не считаю возможным подчищать, подправлять прозу Шаламова, кроме очевидных описок. Считаю необходимым также точно соблюдать, авторскую композицию сборников рассказов.
Л. Тимофеев в своей статье «Поэтика лагерной прозы» («Октябрь», 1991, № 3), интересной и глубокой, высказывает, к сожалению, необоснованные упреки отечественным публикациям Шаламова. («Шаламова усиленно подгоняют под традиционный принцип русской гуманистической школы: «от тьмы к свету»). А с другой стороны, им преподносятся как образцы публикаций зарубежные издания Имка-пресс, которые даже парижские издатели отнюдь не считают образцовыми. И это понятно - издание готовилось без должного участия автора, без изучения его рукописей. «Впервые книга Варлама Шаламова выходит на русском языке. Со всей возможной полнотой. Со всей возможной - в отсутствие автора - точностью, по рукописи, распространявшейся в самиздате», - пишет в предисловии М. Геллер. Святое дело сделали зарубежные издатели, кто их упрекнет в неточностях, неполноте? Полное двухтомное издание Колымской эпопеи подготовлено сейчас и, если будет бумага, выйдет в этом году*.
Однако и те сборники, что вышли, («Воскрешение лиственницы», «Левый берег» - 1989 г., «Перчатка или КР-2» - 1990 г.. «Колымские рассказы» - 1991 г.), содержат тексты 147 рассказов Колымской эпопеи. Конечно, лучше бы сразу опубликовать двухтомник «Колымских рассказов», но, увы, приходилось считаться с издательскими реалиями. Почти все сборники шли сверх темотических планов, второй сборник «Левый берег» даже перегнал первый, но я ощущала всей душой, всем сердцем - надо торопиться, отечественному читателю нужен Шаламов. Все сборники дают читателю Шаламова, ими явлена в авторской композиции страшная Колымская эпопея, а исследователь, взыскующий не только душевного впечатления, но и полного знания, обретет его по мере изучения, расшифровки рукописей и публикации наследия Шаламова. Уже расшифрован и впервые опубликован сборник «Перчатка или КР-2», «Вишерский антироман». Готовятся новые тома - эссе, воспоминания Шаламова, переписка... Конечно, хотелось бы, чтобы, прежде чем высказывать категорическое суждение, исследователь изучил бы предмет. Но это кропотливая работа, которая по плечу лишь профессионалу-специалисту.
В данной публикации раскрывается еще одна ипостась творческой личности Шаламова - эссеиста, исследователя, стиховеда. Записки, собственно, трудно отнести к какому-то жанру. Это и отрывки из воспоминаний, и исповедь, и размышления поэта, записанные в общем потоке творческой работы - вместе со стихами, рассказами, письмами. Записки частью завершены автором, частично извлечены из черновиков. Но чем случайнее запись, чем менее она отделана, тем больше говорит она о личности автора, раскрывает его противоречивую и в то же время единую, духовную сущность.
Одно надо сказать, Шаламов всегда предельно искренен в том, что он высказывает истоки его суждений - в его чувстве, мысли, памяти. Оглядки, приспособляемости к кому-то (или чему-то) не было ни в его характере, ни в его работе. Он писал, не имея иной цели, кроме записи того, что свершалось в нем или через него. Он был Поэтом по самому способу связи с миром - через глубочайшую свою сущность, через душу.
Не приспосабливаясь, не кривя душой ни ради власть имущих, ни ради врагов, ни ради друзей, он прожил свою жизнь «не обращенным» ни в одну веру. Он пишет, чтобы «разгадать самого себя на бумаге», а значит - то всечеловеческое, глубинное, что есть в каждой душе.
Разговор о своей профессии - о поэзии, об искусстве Шаламов считал очень важным. При этом эстетические ценности связывал он с этическими. Знакомясь с его эссе 60-70-х годов, можно проследить определенную эволюцию его взглядов, его литературных пристрастий
Не надо искать у Шаламова канонических, окончательных формул и суждений. Его мысль всегда находилась в движении, в развитии, в поисках истины. Поэтому противоречивыми кажутся на первый взгляд и его литературные пристрастия. Он, всегда работавший в технике классического русского стиха, в то же время высоко оценивал новаторство ранних футуристов («Поэт Василий Каменский»). Это, однако, не мешало ему весьма критически относиться к ЛЕФу. С другой стороны, наряду с прямо-таки апологетическими высказываниями об акмеизме («Анна Ахматова»), имеются и более поздние очень сдержанные суждения Шаламова об этой литературной школе. Его пристрастия всегда были широки и многообразны и не укладывались в узкие рамки литературных течений: Каменский и Есенин, Пастернак и Мандельштам, Ходасевич и Цветаева...
Развитие русского стиха шло разными путями, и каждый поиск приносил свои плоды. А Шаламов был человеком, страстно влюбленным в русскую поэзию, и, естественно, не мог ограничить эту влюбленность рамками отдельных школ. Хотя сам отдавал предпочтение линии философской лирики в русской поэзии (Баратынский, Тютчев, Пастернак). Поэзия для Шаламова была судьбой и светлой звездой в мире, где слишком много темного зла, слишком много троп, уводящих в болото. Вот его признание, обращенное к поэзии:
Если сил ие растрачу.
Если что-нибудь значу.
Это сила и воля - твоя...
И. СИРОТИНСКАЯ
* Вышло в 1992
PDF-файл статьи
Интересно, что об издании сборника "Колымских рассказов", составленного Михаилом Геллером, Сиротинская отзывается здесь как о "святом деле". Позднее она это отношение пересмотрела, и советское шаламоведение это пересмотренное отношение унаследовало. Вводное слово Сиротинской опубликовано на сайте shalamov.ru как некий "комментарий" ("Текст комментария впервые опубликован на нашем сайте") к статье Тимофеева и полностью переписано. Разумеется, "святое дело" оттуда исчезло, да и весь тон совершенно другой - брюзгливый, высокомерный и поучающий. Сиротинская успела освоить роль держателя прав и носителя истины в конечной инстанции.
Поскольку советское шаламоведение непрерывно лжет, как, например, в данном случае, нигде не указывая источника "комментария", выкладываю статью полностью, чтобы желающие могли сличить и без того не слишком пригожий оригинал с позднейшей копией, дурной во всех отношениях.
Еще не зная, хотя и догадываясь, что представляет собой "комментарий", я прокомментировал суть сказанного в нем четыре года назад.
____________
ОТ ПУБЛИКАТОРА
Варлам Тихонович Шаламов оставил обширный архив, формировавшийся в 1949 - 1982 годы (отдельные документы начиная с 1923 года): от первых колымских тетрадей, сшитых грубой черной ниткой, до свидетельства о смерти, до собранных позже воспоминаний о нем.
В 1966 году он начал передавать свои документы в ЦГАЛИ СССР - подлинники «Колымских рассказов», переписку, стихи. В дальнейшем архив пополнялся рукописями по мере их завершения: «Воскрешение лиственницы», «Четвертая Вологда» и др. В 1979 году перед переездом в пансионат Шаламов вызвал меня и попросил срочно забрать все рукописи, письма, все бумаги до последнего клочка. В настоящее время этот архив описан и по мере изучения и расшифровки рукописей готовятся публикации из него.
Хотелось бы сказать вкратце и о принципах подготовки текстов Шалимова к публикации. Шаламов не гладкописец. Плутон, поднявшийся из ада, не может изъясняться изящно. Варлам Тихонович сказал об этом в письме о своей прозе, опубликованном в № 12 «Нового мира» за 1989 год. Единственный инструмент, единственный радар «новой прозы» - душа писателя. Ее постижение сути мира и времени, людей и вещей - новая проза. Ничему нарочитому, искусственному, внешнему, украшающему (литературно или интеллектуально) в ней нет места. Читатель не чувствует ни малейшей отстраненности, ни малейшего отчуждения между собой и автором: ни его превосходства, ни литературной искушенности, сделанности вещи. Человеческая душа гола, проста и неисчерпаема в своей причастности всему мирозданию. Это - обращение к своей душе а значит - к душе каждого человека. Когда-то в отрицательной рецензии на рассказы Шаламова проницательный критик сказал, что герои его рассказов лишены социальной принадлежности, а автор - «абстрактный гуманист». Это значило тогда уничтожить автора совершенно. Но критик верно почувствовал, что автор не отождествляет себя с классом, группой или другой социальной категорией. Он человек, в страшные времена живущий на земле, и обращается к Богу и людям. Не к интеллигенту, крестьянину, русскому, еврею, рабочему - а к человеку, к душе человеческой, к Богу. Да, он, неверующий, он, говоривший, что Бог умер, он обращается к Богу, который внутри каждого. Можно ли литературно править эту прозу, эту речь? Оборванная фраза («В этой фразе нет подлежащего», как говорят иные редакторы, «непонятно, что он хочет сказать.»). Так задумайтесь над этой фразой. Это не беллетристика. Это чтение, которое предполагает сердечное соучастие, сочувствие. Поэтому я не считаю возможным подчищать, подправлять прозу Шаламова, кроме очевидных описок. Считаю необходимым также точно соблюдать, авторскую композицию сборников рассказов.
Л. Тимофеев в своей статье «Поэтика лагерной прозы» («Октябрь», 1991, № 3), интересной и глубокой, высказывает, к сожалению, необоснованные упреки отечественным публикациям Шаламова. («Шаламова усиленно подгоняют под традиционный принцип русской гуманистической школы: «от тьмы к свету»). А с другой стороны, им преподносятся как образцы публикаций зарубежные издания Имка-пресс, которые даже парижские издатели отнюдь не считают образцовыми. И это понятно - издание готовилось без должного участия автора, без изучения его рукописей. «Впервые книга Варлама Шаламова выходит на русском языке. Со всей возможной полнотой. Со всей возможной - в отсутствие автора - точностью, по рукописи, распространявшейся в самиздате», - пишет в предисловии М. Геллер. Святое дело сделали зарубежные издатели, кто их упрекнет в неточностях, неполноте? Полное двухтомное издание Колымской эпопеи подготовлено сейчас и, если будет бумага, выйдет в этом году*.
Однако и те сборники, что вышли, («Воскрешение лиственницы», «Левый берег» - 1989 г., «Перчатка или КР-2» - 1990 г.. «Колымские рассказы» - 1991 г.), содержат тексты 147 рассказов Колымской эпопеи. Конечно, лучше бы сразу опубликовать двухтомник «Колымских рассказов», но, увы, приходилось считаться с издательскими реалиями. Почти все сборники шли сверх темотических планов, второй сборник «Левый берег» даже перегнал первый, но я ощущала всей душой, всем сердцем - надо торопиться, отечественному читателю нужен Шаламов. Все сборники дают читателю Шаламова, ими явлена в авторской композиции страшная Колымская эпопея, а исследователь, взыскующий не только душевного впечатления, но и полного знания, обретет его по мере изучения, расшифровки рукописей и публикации наследия Шаламова. Уже расшифрован и впервые опубликован сборник «Перчатка или КР-2», «Вишерский антироман». Готовятся новые тома - эссе, воспоминания Шаламова, переписка... Конечно, хотелось бы, чтобы, прежде чем высказывать категорическое суждение, исследователь изучил бы предмет. Но это кропотливая работа, которая по плечу лишь профессионалу-специалисту.
В данной публикации раскрывается еще одна ипостась творческой личности Шаламова - эссеиста, исследователя, стиховеда. Записки, собственно, трудно отнести к какому-то жанру. Это и отрывки из воспоминаний, и исповедь, и размышления поэта, записанные в общем потоке творческой работы - вместе со стихами, рассказами, письмами. Записки частью завершены автором, частично извлечены из черновиков. Но чем случайнее запись, чем менее она отделана, тем больше говорит она о личности автора, раскрывает его противоречивую и в то же время единую, духовную сущность.
Одно надо сказать, Шаламов всегда предельно искренен в том, что он высказывает истоки его суждений - в его чувстве, мысли, памяти. Оглядки, приспособляемости к кому-то (или чему-то) не было ни в его характере, ни в его работе. Он писал, не имея иной цели, кроме записи того, что свершалось в нем или через него. Он был Поэтом по самому способу связи с миром - через глубочайшую свою сущность, через душу.
Не приспосабливаясь, не кривя душой ни ради власть имущих, ни ради врагов, ни ради друзей, он прожил свою жизнь «не обращенным» ни в одну веру. Он пишет, чтобы «разгадать самого себя на бумаге», а значит - то всечеловеческое, глубинное, что есть в каждой душе.
Разговор о своей профессии - о поэзии, об искусстве Шаламов считал очень важным. При этом эстетические ценности связывал он с этическими. Знакомясь с его эссе 60-70-х годов, можно проследить определенную эволюцию его взглядов, его литературных пристрастий
Не надо искать у Шаламова канонических, окончательных формул и суждений. Его мысль всегда находилась в движении, в развитии, в поисках истины. Поэтому противоречивыми кажутся на первый взгляд и его литературные пристрастия. Он, всегда работавший в технике классического русского стиха, в то же время высоко оценивал новаторство ранних футуристов («Поэт Василий Каменский»). Это, однако, не мешало ему весьма критически относиться к ЛЕФу. С другой стороны, наряду с прямо-таки апологетическими высказываниями об акмеизме («Анна Ахматова»), имеются и более поздние очень сдержанные суждения Шаламова об этой литературной школе. Его пристрастия всегда были широки и многообразны и не укладывались в узкие рамки литературных течений: Каменский и Есенин, Пастернак и Мандельштам, Ходасевич и Цветаева...
Развитие русского стиха шло разными путями, и каждый поиск приносил свои плоды. А Шаламов был человеком, страстно влюбленным в русскую поэзию, и, естественно, не мог ограничить эту влюбленность рамками отдельных школ. Хотя сам отдавал предпочтение линии философской лирики в русской поэзии (Баратынский, Тютчев, Пастернак). Поэзия для Шаламова была судьбой и светлой звездой в мире, где слишком много темного зла, слишком много троп, уводящих в болото. Вот его признание, обращенное к поэзии:
Если сил ие растрачу.
Если что-нибудь значу.
Это сила и воля - твоя...
И. СИРОТИНСКАЯ
* Вышло в 1992
PDF-файл статьи