Алексей Панфилов. Мемуары Шаламова и литературный лабиринт 20-х годов (II)
(начало здесь)
Таким образом, "ничевоки" появляются в зарисовке Шаламова с полным на то основанием!
В соответствии со взглядами Чичерина, для мистифицированного, и вместе с тем - по существу исключительно верного, изображения его фигуры Шаламовым было приписано ему также и авторство и эстрадное исполнение "Поэмы конца". Книга Василиска Гнедова 1913 года, которая ее включала, называлась "Смерть искусству"; в самой поэме не было ни одного знака - она представляла собой белую страницу с названием; а исполнение ее заключалось в том, что автор выходил на сцену и... молчал, сделав лишь некий рубящий, обрубающий жест рукой сверху вниз:
"Слов она (поэма) не имела и вся состояла только из одного жеста руки, поднимаемой перед волосами, и резко опускаемой вниз, а затем вправо вбок. Этот жест, нечто вроде крюка, и был всею поэмой" (В.Пяст).
Этот поэтический казус мог служить наглядной иллюстрацией, если не карикатурой, представлений о полной неадекватности словесного выражения - "Поэтическому Состоянию", которые были изложены в трактате Чичерина "Кан-Фун".
И вновь Д.Янечек удостоверяет полную ответственность и содержательность шаламовского портрета Чичерина. Близость Чичерина творческим установкам футуризма, русского и европейского (делающая изобретенный им "конструктивизм", в конце концов, какой-то "ширмой"), неоднократно подчеркивается этим исследователем. Так что фигура одного из колоритнейших представителей футуризма Васлиска Гнедова в качестве литературного "двойника" Чичерина возникает у Шаламова совершенно оправданно.
Тем более, что это отождествление оправдывается и... названием его поэмы, "Поэмы конца". В этом году на "Литсеминаре" как раз и ведется разбор изумительного творения А.Н.Чичерина - его доклада 1922 года, который первоначально, при его устном исполнении на поэтическом вечере в Политехническом музее, носил сходное название: "О двух канонах и о конце" (а в журнальной публикации 1923 года получил заглавие "Каждый человек").
Напомню кстати, что я с самого начала сомневался в тождестве текста этого произведения, опубликованного в журнале "Корабль", с текстом доклада, прочитанного А.Н.Чичериным. Так вот, Д.Янечек в своем исследовании приводит любопытные сведения. Оказывается, на вечере 8 декабря 1922 года Чичериным был прочитан... вовсе не этот "доклад" (как утверждается в журнальной публикации "Каждого человека")! Прочитан был сочиненный им манифест - "клятвенная конструкция (декларация) конструктивистов поэтов", озаглавленный "Знаем" и тоже появившийся в печати в 1923 году (при этом, помимо самого Чичерина, она была подписана уже присоединившимся к нему И.Л.Сельвинским).
<...>
Обнаруженные нами в потрете Чичерина, сделанном В.Т.Шаламовым, явственные признаки целенаправленной мистификации заставляют по-иному взглянуть на его воспоминания "Двадцатые годы" в целом. Ведь и в других сообщаемых им сведениях может содержаться столь же интересная, столь же тщательно зашифрованная информация! И в первую очередь нас, конечно же, манит к себе то, что пишет Шаламов о Булгакове.
А пишет он о нем на удивление много, подробно. Проанализировать эти сведения целиком - особая задача. Но сразу бросается в глаза то, что Шаламов сообщает о связях Булгакова с тогдашней журналистикой. И вновь... сообщает он сведения невероятные, неправдоподобные! На примере А.Н.Чичерина мы уже могли убедиться в том, что Шаламов был исключительно хорошо осведомлен о закулисной стороне литературной жизни 1920-х годов. Быть может, и в этом случае его "ошибочные" сведения о Булгакове отражают в действительности какие-то обстоятельства творческой жизни писателя, которые... до сих пор нам не известны - но которые составляют предмет уникальной осведомленности мемуариста.
Оттого-то его попытка передать их нам и выглядит как "ошибка"!
В своих воспоминаниях "Двадцатые годы" В.Шаламов рассказывает о Булгакове дважды. В одном случае это - пространный рассказ, специально посвященный Булгакову. В другом - краткие замечания, сделанные в связи с руководимым В.Нарбутом издательством "Земля и Фабрика" ("ЗиФ") и выпускавшимися при нем журналами:
"Спрос на художественную литературу рос. Создано было новое акционерное общество, огромное издательство «Земля и фабрика». С маркой «ЗИФ» выходили книги русские и переводные. Альманахи «Недра». Журнал «30 дней», переданный «ЗИФу» «Гудком», вскоре занял свое особое место среди других журналов, энергично привлекая талантливую молодежь. Именно в «30 днях» начали печататься Ильф и Петров. После большого перерыва начал выступать там с очерками Михаил Булгаков. Лет пять после «Роковых яиц» он жил рассказиками для «Медицинского работника» - профсоюзного «тонкого» журнала. Булгаков, врач по образованию, почти для каждого номера ежемесячника давал очерк или рассказ вроде «Случаев из практики».
Во главе издательства «Земля и фабрика» был поставлен человек очень большого организационного опыта, крупный русский поэт-акмеист Владимир Нарбут. Нарбут был редактором «30 дней», «Всемирного следопыта». Заведующим редакцией «30 дней» был работник «Синего журнала» Регинин. Заведующим редакцией тогда назывались нынешние ответственные секретари".
Вот эти скупые замечания и содержат в себе сведения, на первый взгляд фантастические, а в действительности - глубоко информативные, и именно - в отношении неизвестных страниц творческой деятельности Булгакова.
И вновь - эти кажущиеся "домыслы" нельзя приписать ошибкам памяти мемуариста! В случае с литературным портретом Чичерина это удостоверялось тем, что эти "ошибки" оказались историческими фактами, очень точно переданными в иносказательной форме. В теперешнем случае дело обстоит еще очевиднее: приведенный пастиш Шаламова... полностью противоречит его собственному повествованию о Булгакове, в котором ошибки памяти (уже, видимо, настоящие) присутствуют - но в степени, не идущей ни в какое сравнение с параллельным рассказом.
И в том, и в другом месте утверждается... будто бы Булгаков печатался в журнале "30 дней", выходившем первоначально в приложении к его "родному" "Гудку", а потом переданном тому самому "ЗиФ".
В пространном рассказе это сообщение можно понять так, что оно относится к середине 20-х годов, когда журнал принадлежал газете "Гудок":
"Булгаков выступает с фантастической повестью «Роковые яйца», со сборником рассказов «Дьяволиада»...
Булгаков работает в «Гудке», пишет очерки для «30 дней», рассказы для «Медицинского работника». Он переделал в пьесу свой роман «Белая гвардия»".
И наше исследование, произведенное независимо от этих мемуарных данных, подтверждает... что в журнале "30 дней" этого времени, в некоторых печатавшихся там вещах, действительно можно обнаружить следы творчества Булгакова (вне зависимости от решения вопроса о том, как там эти следы оказались).
В кратких же заметках о Булгакове у Шаламова, как видим, говорится о конце этого десятилетия, даже именно - о 1930 годе, ставшем для издательства, прославившего этот журнал, последним годом существования.
Но самое главное - это то, что, согласно этому краткому сообщению Шаламова, Булгаков в промежутке между этими двумя временными границами, в течение 5 лет, был настолько отторгнут от культурной жизни Советской России, что "жил рассказиками для "Медицинского работника" (имеются в виду рассказы цикла "Записки юного врача", печатавшиеся в действительности в этом журнале лишь... в 1925-1926 гг.).
И это при том, что в своем пространном рассказе о Булгакове Шаламов подробно рассказывает о его театральной карьере, которая пришлась, как известно, именно на этот временной промежуток, годы, ставшие самым счастливым периодом его творческой биографии...
Очень важно отметить, что об этих "рассказиках для "Медицинского работника" Шаламов говорит, что Булгаков давал их (в течение этих пяти лет!) почти ежемесячно (в действительности здесь напечатано всего шесть рассказов...). Но это неправдоподобное свидетельство, тем не менее, находит себе интересную параллель в плане историко-литературных связей. В своих записях о чичеринском докладе "Каждый человек" я подробно говорю о все более и более проясняющихся связях творчества Булгакова и Пильняка (кстати: действительно автора журнала "30 дней"!). По-видимому, о существовании этих связей было прекрасно известно и фантастически информированному автору мемуаров - Варламу Шаламову!
Во всяком случае, говоря об оглушительной славе Пильняка в эти же годы, он употребляет почти ту же самую формулировку, что и в отношении погрузившегося тогда в глухую неизвестность Булгакова-прозаика:
"Имя Пильняка было самым крупным писательским именем двадцатых годов... Писал Пильняк много. Книги путевых очерков, романы выходили один за другим. Чуть не в каждом номере «Нового мира», например, еще в 1928 году был новый рассказ Пильняка".
И полностью противоположным образом обстоит дело в краткой заметке Шаламова с периодом конца 20-х годов. Именно тогда, в 1929 году, как известно, настает самая отчаянная полоса в жизни Булгакова. Его не только продолжают не печатать, но и наглухо закрывают ему доступ на театральную сцену как драматургу.
И именно об этом времени Шаламов утверждает, что Булгаков "после большого перерыва начал выступать с очерками" в журнале "30 дней"!
А что, если... это действительно так?! Или, может быть, в действительности все обстояло... даже еще невероятнее, чем это хочет сказать Шаламов?... Ведь мы имели уже возможность убедиться в том, что рассказ мемуариста безукоризненно правдив, несмотря на его показную "хлестаковщину"!
Если только это на минуту допустить, то перед булгаковедением, перед историей русской литературы маячит (как это ни одиозно звучит) задача гигантских размеров: выяснить, что на самом деле происходило с Булгаковым в эти трагические годы; что на самом деле происходило тогда с русской литературой...
Из сказанного выше можно, между прочим, видеть, что гипотетическое пока что для нас участие Булгакова в "зифовском" издании исподволь связывается Шаламовым с театральной деятельностью писателя, его драматургией. Булгаков "возвращается" будто бы в литературу - тогда, когда в действительности ему в это время был закрыт доступ в театр... Смысл этой "обратной" зависимости из самих мемуаров, конечно, неясен, но, тем не менее, он существует.
Помимо "30 дней", Шаламовым в этом коротеньком пассаже упоминается еще один журнал, выпускавшийся издательством "Земля и Фабрика", - "Всемирный следопыт". И появление этого невинного, казалось бы, замечания рядом с именем Булгакова также приобретает характер интригующего намека, и намек этот становится еще более интригующим - также в том случае, если к этому замечательному изданию для юношества подойти, не ограничиваясь сообщением мемуариста, с другой стороны. Попросту говоря - если довелось столкнуться с содержанием журнала указанного отрезка времени в ходе исследования проблем творческой биографии Булгакова.
А в ходе этого исследования, в частности, выяснилось: Булгаков в 20-е годы интересуется проблемами космологии, теориями Эйнштейна, и далее - фигурой основателя отечественной космонавтики К.Э.Циолковского. Я говорил уже о причастности Булгакова к журналу "Корабль", издававшемуся в Калуге - городе, где жил в это время Циолковский, - и об отражении на его страницах самой фигуры ученого - отражении, балансирующем на грани пародии, карикатуры.
<...>
Что и говорить: безразличное как будто бы в булгаковском контексте, упоминание у Шаламова журнала оказывается при ближайшем рассмотрении чрезвычайно серьезным историко-литературным намеком. И упомянутый им "зифовский" "Всемирный следопыт", и состоявшееся будто бы в конце 1920-х годов возвращение Булгакова в журналистику - все это сегодня насущные проблемы, ожидающие от булгаковедения своей тщательной разработки.
Назвав Нарбута - редактора не только издательства "ЗиФ", но и журналов "30 дней" и "Всемирный следопыт", Шаламов упоминает и "заведующего редакцией" первого из этих изданий - писателя-юмориста Василия Регинина. Упоминание это - ненавязчиво подчеркивается, дополнительно привлекает к себе внимание читателя дублированием тогдашнего названия его должности - современным, сегодняшним ("ответственный секретарь"). И благодаря этому лицу появляется в повествовании Шаламова название нового периодического издания, сотрудником которого был Регинин в предреволюционные, 1910-е годы: "Синий журнал"...
Коль скоро мы перешли к заметкам Шаламова о Булгакове - от его же фантастического портрета А.Н.Чичерина, небезынтересно будет обратить внимание на изоморфность хронологической структуры обоих этих пассажей. Там в современность описываемых мемуаристом событий "незаконно" вторгается литературный факт предшествующего десятилетия: Чичерин предстает автором, исполняющим поэму, написанную не только другим лицом, но еще - и десятилетием раньше. Точно такую же временную перспективу создает в заметке о Булгакове упоминание дореволюционного журнала...
Что касается Чичерина, то этот хронологический сдвиг, по-видимому, оправдан, хотя выяснилось это лишь несколько лет спустя после написания его воспоминаний "Двадцатые годы" (датированы ноябрем 1962), когда вышел библиографический справочник А.К.Тарасенкова "Русские поэты ХХ века" (1966). А.Н.Чичерин (если это, конечно, был он, в чем, впрочем, нет особых оснований сомневаться) еще в 1914 году, то есть одновременно с "Поэмой конца" Василиска Гнедова, издал в Харькове свой первый поэтический сборник - "Шлепнувшиеся аэропланы". Но вот вопрос: имеет ли аналогичный исторический фон, создаваемый информацией о прошлом ответственного секретаря "30 дней", - какое-либо содержательное, принципиальное отношение к Булгакову?
С точки зрения сегодняшней истории литературы на этот вопрос сразу же можно ответить: да. "Синий журнал" являлся, если можно так выразиться, не чем иным, как "дочерним предприятием" знаменитого "Сатирикона": тот же, в основном, состав авторов, демонстративная "бульварность" издания, балансирующая, однако, на грани тонкой пародии, наконец прямые ссылки на своего старшего собрата, говорящие о родстве этих изданий. Таким образом, упоминание "Синего журнала" в соседстве с именем Булгакова служит у Шаламова, в первую очередь, ссылкой на "сатириконовскую" традицию. А попытка проследить связи булгаковской сатиры с традициями "Сатирикона" в нашей научной литературе уже предпринималась.
<2009>
* * *
"В отличие от своего соратника по конструктивизму Сельвинского, Чичерин, казалось бы, был совершенно забыт. Но таким фигурам, ознаменовавшим свое творчество созданием литературных групп, школ, направлений забвение не суждено. И если полвека назад Варлам Шаламов вменял в вину тогдашним ведущим поэтам-авангардистам "плагиат" у забытого поэта Чичерина (см. эссе В.Шаламова "Поэтическая интонация" и "Рифмы"), то сегодня имя это можно встретить в справочниках по русскому авангарду и литературной жизни 20-х годов, а поэтика Чичерина, как общеизвестная, непринужденно характеризуется и сопоставляется с творчеством его знаменитых современников".
Эссе поэта-конструктивиста А.Н.Чичерина "Каждый человек" (1923). Публикация и комментарий
__________
Памфилов Алексей Юрьевич, литературовед, автор работ о Пушкине, Булгакове, Баратынском
Из блога автора. Начало, продолжение, дальше и дальше и еще дальше по ссылкам.
UPD
Вот недвусмысленно выраженная претензия к Шаламову по поводу недостоверности его воспоминаний об авангарде двадцатых годов:
"Сочетание дурного стиля с промахами фактического характера находим в главе, посвященной Василиску Гнедову, в примечании к следующей заметке В. Шаламова: «... в двадцатых годах Алексей Иванович Чичерин, грамотный и хитрый "ничевок", выступавший на концертах, безмолвно скрещивая руки и делая трагическое лицо. "Опус" назывался "Поэма конца". Все эти "ничевоки", фразари выступали на эстрадах и даже не без успеха у публики <...>». Вместо того, чтобы пожалеть Шаламова и обойти молчанием это никуда не годное высказывание (Чичерин спутан с Гнедовым, а оба - с ничевоками), составители снабдили ее следующим комментарием: «В. Шаламов несомненно ошибся, перепутав Алексея Чичерина с Василиском Гнедовым, скорее всего именно потому что все эти "ничевоки" и "фразари" были для него на одно лицо. Однако цитата есть цитата; приводится дословно по тексту. - peд.» (С. 67). Очевидно, составители сами считают Гнедова ничевоком (страницей раньше без оговорок цитируется В. Каверин, также говорящий о ничевоке Гнедове), между тем, Гнедов никакого отношения к ничевокам не имел".
М. Шруба, Мюнстер, рецензия "Как забыть авангард по-настоящему?": Очеретянский А., Янечек Дж., Крейд В. Забытый авангард. Россия. Первая треть XX столетия. Книга 2. Новый сборник справочных и теоретических материалов. Нью-Йорк; СПб.: [б. и.], 1993. 278 с. Тираж 500 экз.
Опубликована в журнале RUSSIAN STUDIES, ЕЖЕКВАРТАЛЬНИК РУССКОЙ ФИЛОЛОГИИ И КУЛЬТУРЫ, Vol.II, №3, СПб, 1996.
Таким образом, "ничевоки" появляются в зарисовке Шаламова с полным на то основанием!
В соответствии со взглядами Чичерина, для мистифицированного, и вместе с тем - по существу исключительно верного, изображения его фигуры Шаламовым было приписано ему также и авторство и эстрадное исполнение "Поэмы конца". Книга Василиска Гнедова 1913 года, которая ее включала, называлась "Смерть искусству"; в самой поэме не было ни одного знака - она представляла собой белую страницу с названием; а исполнение ее заключалось в том, что автор выходил на сцену и... молчал, сделав лишь некий рубящий, обрубающий жест рукой сверху вниз:
"Слов она (поэма) не имела и вся состояла только из одного жеста руки, поднимаемой перед волосами, и резко опускаемой вниз, а затем вправо вбок. Этот жест, нечто вроде крюка, и был всею поэмой" (В.Пяст).
Этот поэтический казус мог служить наглядной иллюстрацией, если не карикатурой, представлений о полной неадекватности словесного выражения - "Поэтическому Состоянию", которые были изложены в трактате Чичерина "Кан-Фун".
И вновь Д.Янечек удостоверяет полную ответственность и содержательность шаламовского портрета Чичерина. Близость Чичерина творческим установкам футуризма, русского и европейского (делающая изобретенный им "конструктивизм", в конце концов, какой-то "ширмой"), неоднократно подчеркивается этим исследователем. Так что фигура одного из колоритнейших представителей футуризма Васлиска Гнедова в качестве литературного "двойника" Чичерина возникает у Шаламова совершенно оправданно.
Тем более, что это отождествление оправдывается и... названием его поэмы, "Поэмы конца". В этом году на "Литсеминаре" как раз и ведется разбор изумительного творения А.Н.Чичерина - его доклада 1922 года, который первоначально, при его устном исполнении на поэтическом вечере в Политехническом музее, носил сходное название: "О двух канонах и о конце" (а в журнальной публикации 1923 года получил заглавие "Каждый человек").
Напомню кстати, что я с самого начала сомневался в тождестве текста этого произведения, опубликованного в журнале "Корабль", с текстом доклада, прочитанного А.Н.Чичериным. Так вот, Д.Янечек в своем исследовании приводит любопытные сведения. Оказывается, на вечере 8 декабря 1922 года Чичериным был прочитан... вовсе не этот "доклад" (как утверждается в журнальной публикации "Каждого человека")! Прочитан был сочиненный им манифест - "клятвенная конструкция (декларация) конструктивистов поэтов", озаглавленный "Знаем" и тоже появившийся в печати в 1923 году (при этом, помимо самого Чичерина, она была подписана уже присоединившимся к нему И.Л.Сельвинским).
<...>
Обнаруженные нами в потрете Чичерина, сделанном В.Т.Шаламовым, явственные признаки целенаправленной мистификации заставляют по-иному взглянуть на его воспоминания "Двадцатые годы" в целом. Ведь и в других сообщаемых им сведениях может содержаться столь же интересная, столь же тщательно зашифрованная информация! И в первую очередь нас, конечно же, манит к себе то, что пишет Шаламов о Булгакове.
А пишет он о нем на удивление много, подробно. Проанализировать эти сведения целиком - особая задача. Но сразу бросается в глаза то, что Шаламов сообщает о связях Булгакова с тогдашней журналистикой. И вновь... сообщает он сведения невероятные, неправдоподобные! На примере А.Н.Чичерина мы уже могли убедиться в том, что Шаламов был исключительно хорошо осведомлен о закулисной стороне литературной жизни 1920-х годов. Быть может, и в этом случае его "ошибочные" сведения о Булгакове отражают в действительности какие-то обстоятельства творческой жизни писателя, которые... до сих пор нам не известны - но которые составляют предмет уникальной осведомленности мемуариста.
Оттого-то его попытка передать их нам и выглядит как "ошибка"!
В своих воспоминаниях "Двадцатые годы" В.Шаламов рассказывает о Булгакове дважды. В одном случае это - пространный рассказ, специально посвященный Булгакову. В другом - краткие замечания, сделанные в связи с руководимым В.Нарбутом издательством "Земля и Фабрика" ("ЗиФ") и выпускавшимися при нем журналами:
"Спрос на художественную литературу рос. Создано было новое акционерное общество, огромное издательство «Земля и фабрика». С маркой «ЗИФ» выходили книги русские и переводные. Альманахи «Недра». Журнал «30 дней», переданный «ЗИФу» «Гудком», вскоре занял свое особое место среди других журналов, энергично привлекая талантливую молодежь. Именно в «30 днях» начали печататься Ильф и Петров. После большого перерыва начал выступать там с очерками Михаил Булгаков. Лет пять после «Роковых яиц» он жил рассказиками для «Медицинского работника» - профсоюзного «тонкого» журнала. Булгаков, врач по образованию, почти для каждого номера ежемесячника давал очерк или рассказ вроде «Случаев из практики».
Во главе издательства «Земля и фабрика» был поставлен человек очень большого организационного опыта, крупный русский поэт-акмеист Владимир Нарбут. Нарбут был редактором «30 дней», «Всемирного следопыта». Заведующим редакцией «30 дней» был работник «Синего журнала» Регинин. Заведующим редакцией тогда назывались нынешние ответственные секретари".
Вот эти скупые замечания и содержат в себе сведения, на первый взгляд фантастические, а в действительности - глубоко информативные, и именно - в отношении неизвестных страниц творческой деятельности Булгакова.
И вновь - эти кажущиеся "домыслы" нельзя приписать ошибкам памяти мемуариста! В случае с литературным портретом Чичерина это удостоверялось тем, что эти "ошибки" оказались историческими фактами, очень точно переданными в иносказательной форме. В теперешнем случае дело обстоит еще очевиднее: приведенный пастиш Шаламова... полностью противоречит его собственному повествованию о Булгакове, в котором ошибки памяти (уже, видимо, настоящие) присутствуют - но в степени, не идущей ни в какое сравнение с параллельным рассказом.
И в том, и в другом месте утверждается... будто бы Булгаков печатался в журнале "30 дней", выходившем первоначально в приложении к его "родному" "Гудку", а потом переданном тому самому "ЗиФ".
В пространном рассказе это сообщение можно понять так, что оно относится к середине 20-х годов, когда журнал принадлежал газете "Гудок":
"Булгаков выступает с фантастической повестью «Роковые яйца», со сборником рассказов «Дьяволиада»...
Булгаков работает в «Гудке», пишет очерки для «30 дней», рассказы для «Медицинского работника». Он переделал в пьесу свой роман «Белая гвардия»".
И наше исследование, произведенное независимо от этих мемуарных данных, подтверждает... что в журнале "30 дней" этого времени, в некоторых печатавшихся там вещах, действительно можно обнаружить следы творчества Булгакова (вне зависимости от решения вопроса о том, как там эти следы оказались).
В кратких же заметках о Булгакове у Шаламова, как видим, говорится о конце этого десятилетия, даже именно - о 1930 годе, ставшем для издательства, прославившего этот журнал, последним годом существования.
Но самое главное - это то, что, согласно этому краткому сообщению Шаламова, Булгаков в промежутке между этими двумя временными границами, в течение 5 лет, был настолько отторгнут от культурной жизни Советской России, что "жил рассказиками для "Медицинского работника" (имеются в виду рассказы цикла "Записки юного врача", печатавшиеся в действительности в этом журнале лишь... в 1925-1926 гг.).
И это при том, что в своем пространном рассказе о Булгакове Шаламов подробно рассказывает о его театральной карьере, которая пришлась, как известно, именно на этот временной промежуток, годы, ставшие самым счастливым периодом его творческой биографии...
Очень важно отметить, что об этих "рассказиках для "Медицинского работника" Шаламов говорит, что Булгаков давал их (в течение этих пяти лет!) почти ежемесячно (в действительности здесь напечатано всего шесть рассказов...). Но это неправдоподобное свидетельство, тем не менее, находит себе интересную параллель в плане историко-литературных связей. В своих записях о чичеринском докладе "Каждый человек" я подробно говорю о все более и более проясняющихся связях творчества Булгакова и Пильняка (кстати: действительно автора журнала "30 дней"!). По-видимому, о существовании этих связей было прекрасно известно и фантастически информированному автору мемуаров - Варламу Шаламову!
Во всяком случае, говоря об оглушительной славе Пильняка в эти же годы, он употребляет почти ту же самую формулировку, что и в отношении погрузившегося тогда в глухую неизвестность Булгакова-прозаика:
"Имя Пильняка было самым крупным писательским именем двадцатых годов... Писал Пильняк много. Книги путевых очерков, романы выходили один за другим. Чуть не в каждом номере «Нового мира», например, еще в 1928 году был новый рассказ Пильняка".
И полностью противоположным образом обстоит дело в краткой заметке Шаламова с периодом конца 20-х годов. Именно тогда, в 1929 году, как известно, настает самая отчаянная полоса в жизни Булгакова. Его не только продолжают не печатать, но и наглухо закрывают ему доступ на театральную сцену как драматургу.
И именно об этом времени Шаламов утверждает, что Булгаков "после большого перерыва начал выступать с очерками" в журнале "30 дней"!
А что, если... это действительно так?! Или, может быть, в действительности все обстояло... даже еще невероятнее, чем это хочет сказать Шаламов?... Ведь мы имели уже возможность убедиться в том, что рассказ мемуариста безукоризненно правдив, несмотря на его показную "хлестаковщину"!
Если только это на минуту допустить, то перед булгаковедением, перед историей русской литературы маячит (как это ни одиозно звучит) задача гигантских размеров: выяснить, что на самом деле происходило с Булгаковым в эти трагические годы; что на самом деле происходило тогда с русской литературой...
Из сказанного выше можно, между прочим, видеть, что гипотетическое пока что для нас участие Булгакова в "зифовском" издании исподволь связывается Шаламовым с театральной деятельностью писателя, его драматургией. Булгаков "возвращается" будто бы в литературу - тогда, когда в действительности ему в это время был закрыт доступ в театр... Смысл этой "обратной" зависимости из самих мемуаров, конечно, неясен, но, тем не менее, он существует.
Помимо "30 дней", Шаламовым в этом коротеньком пассаже упоминается еще один журнал, выпускавшийся издательством "Земля и Фабрика", - "Всемирный следопыт". И появление этого невинного, казалось бы, замечания рядом с именем Булгакова также приобретает характер интригующего намека, и намек этот становится еще более интригующим - также в том случае, если к этому замечательному изданию для юношества подойти, не ограничиваясь сообщением мемуариста, с другой стороны. Попросту говоря - если довелось столкнуться с содержанием журнала указанного отрезка времени в ходе исследования проблем творческой биографии Булгакова.
А в ходе этого исследования, в частности, выяснилось: Булгаков в 20-е годы интересуется проблемами космологии, теориями Эйнштейна, и далее - фигурой основателя отечественной космонавтики К.Э.Циолковского. Я говорил уже о причастности Булгакова к журналу "Корабль", издававшемуся в Калуге - городе, где жил в это время Циолковский, - и об отражении на его страницах самой фигуры ученого - отражении, балансирующем на грани пародии, карикатуры.
<...>
Что и говорить: безразличное как будто бы в булгаковском контексте, упоминание у Шаламова журнала оказывается при ближайшем рассмотрении чрезвычайно серьезным историко-литературным намеком. И упомянутый им "зифовский" "Всемирный следопыт", и состоявшееся будто бы в конце 1920-х годов возвращение Булгакова в журналистику - все это сегодня насущные проблемы, ожидающие от булгаковедения своей тщательной разработки.
Назвав Нарбута - редактора не только издательства "ЗиФ", но и журналов "30 дней" и "Всемирный следопыт", Шаламов упоминает и "заведующего редакцией" первого из этих изданий - писателя-юмориста Василия Регинина. Упоминание это - ненавязчиво подчеркивается, дополнительно привлекает к себе внимание читателя дублированием тогдашнего названия его должности - современным, сегодняшним ("ответственный секретарь"). И благодаря этому лицу появляется в повествовании Шаламова название нового периодического издания, сотрудником которого был Регинин в предреволюционные, 1910-е годы: "Синий журнал"...
Коль скоро мы перешли к заметкам Шаламова о Булгакове - от его же фантастического портрета А.Н.Чичерина, небезынтересно будет обратить внимание на изоморфность хронологической структуры обоих этих пассажей. Там в современность описываемых мемуаристом событий "незаконно" вторгается литературный факт предшествующего десятилетия: Чичерин предстает автором, исполняющим поэму, написанную не только другим лицом, но еще - и десятилетием раньше. Точно такую же временную перспективу создает в заметке о Булгакове упоминание дореволюционного журнала...
Что касается Чичерина, то этот хронологический сдвиг, по-видимому, оправдан, хотя выяснилось это лишь несколько лет спустя после написания его воспоминаний "Двадцатые годы" (датированы ноябрем 1962), когда вышел библиографический справочник А.К.Тарасенкова "Русские поэты ХХ века" (1966). А.Н.Чичерин (если это, конечно, был он, в чем, впрочем, нет особых оснований сомневаться) еще в 1914 году, то есть одновременно с "Поэмой конца" Василиска Гнедова, издал в Харькове свой первый поэтический сборник - "Шлепнувшиеся аэропланы". Но вот вопрос: имеет ли аналогичный исторический фон, создаваемый информацией о прошлом ответственного секретаря "30 дней", - какое-либо содержательное, принципиальное отношение к Булгакову?
С точки зрения сегодняшней истории литературы на этот вопрос сразу же можно ответить: да. "Синий журнал" являлся, если можно так выразиться, не чем иным, как "дочерним предприятием" знаменитого "Сатирикона": тот же, в основном, состав авторов, демонстративная "бульварность" издания, балансирующая, однако, на грани тонкой пародии, наконец прямые ссылки на своего старшего собрата, говорящие о родстве этих изданий. Таким образом, упоминание "Синего журнала" в соседстве с именем Булгакова служит у Шаламова, в первую очередь, ссылкой на "сатириконовскую" традицию. А попытка проследить связи булгаковской сатиры с традициями "Сатирикона" в нашей научной литературе уже предпринималась.
<2009>
* * *
"В отличие от своего соратника по конструктивизму Сельвинского, Чичерин, казалось бы, был совершенно забыт. Но таким фигурам, ознаменовавшим свое творчество созданием литературных групп, школ, направлений забвение не суждено. И если полвека назад Варлам Шаламов вменял в вину тогдашним ведущим поэтам-авангардистам "плагиат" у забытого поэта Чичерина (см. эссе В.Шаламова "Поэтическая интонация" и "Рифмы"), то сегодня имя это можно встретить в справочниках по русскому авангарду и литературной жизни 20-х годов, а поэтика Чичерина, как общеизвестная, непринужденно характеризуется и сопоставляется с творчеством его знаменитых современников".
Эссе поэта-конструктивиста А.Н.Чичерина "Каждый человек" (1923). Публикация и комментарий
__________
Памфилов Алексей Юрьевич, литературовед, автор работ о Пушкине, Булгакове, Баратынском
Из блога автора. Начало, продолжение, дальше и дальше и еще дальше по ссылкам.
UPD
Вот недвусмысленно выраженная претензия к Шаламову по поводу недостоверности его воспоминаний об авангарде двадцатых годов:
"Сочетание дурного стиля с промахами фактического характера находим в главе, посвященной Василиску Гнедову, в примечании к следующей заметке В. Шаламова: «... в двадцатых годах Алексей Иванович Чичерин, грамотный и хитрый "ничевок", выступавший на концертах, безмолвно скрещивая руки и делая трагическое лицо. "Опус" назывался "Поэма конца". Все эти "ничевоки", фразари выступали на эстрадах и даже не без успеха у публики <...>». Вместо того, чтобы пожалеть Шаламова и обойти молчанием это никуда не годное высказывание (Чичерин спутан с Гнедовым, а оба - с ничевоками), составители снабдили ее следующим комментарием: «В. Шаламов несомненно ошибся, перепутав Алексея Чичерина с Василиском Гнедовым, скорее всего именно потому что все эти "ничевоки" и "фразари" были для него на одно лицо. Однако цитата есть цитата; приводится дословно по тексту. - peд.» (С. 67). Очевидно, составители сами считают Гнедова ничевоком (страницей раньше без оговорок цитируется В. Каверин, также говорящий о ничевоке Гнедове), между тем, Гнедов никакого отношения к ничевокам не имел".
М. Шруба, Мюнстер, рецензия "Как забыть авангард по-настоящему?": Очеретянский А., Янечек Дж., Крейд В. Забытый авангард. Россия. Первая треть XX столетия. Книга 2. Новый сборник справочных и теоретических материалов. Нью-Йорк; СПб.: [б. и.], 1993. 278 с. Тираж 500 экз.
Опубликована в журнале RUSSIAN STUDIES, ЕЖЕКВАРТАЛЬНИК РУССКОЙ ФИЛОЛОГИИ И КУЛЬТУРЫ, Vol.II, №3, СПб, 1996.