"Письмо в ЛГ". Ответ журнала "Посев" "Литературной газете", 1972. Аноним
ПОСЛЕДНИЙ СТРАШНЫЙ РАССКАЗ
Письмо в редакцию «П о с е в а»
Шаламов страшный писатель. Вот уж, действительно, жестокий талант. Его «Колымские рассказы» - это жуткий парад лагерных доходяг: цинготники, дистрофики, калеки, обезумевшие от голода и холода, теряющие последние силы в борьбе за свое жалкое существование. А над ними - свирепое лагерное начальство и безучастные паразиты «вольняжки». Именно такой была жизнь политзаключенных на Колыме в конце тридцатых годов.
Прииски‚ лесозаготовки, лагерные больницы, «исторические» персонажи вроде доктора Доктора, сцены звериной беспощадности - всё это изображено Шаламовым потрясающе. Прошедший в те же годы все круги колымского ада, свидетельствую: в этих кошмарных рассказах - всё правда. Эта же лагерная правда у Солженицына как-то выше, светлей. Ну, что ж! Шаламову не привелось побывать в круге первом. У него такой угол зрения. И всё же, как бытописатель советских концлагерей, Варлам Шаламов идёт сразу за нашим живым классиком. Конечно, от одного до другого дистанция огромного размера, но между ними поставить некого. Е. Гинзбург и А. Марченко это всё же «хроника» и «показания». Л. Гроссман [имеется в виду Василий Гроссман] тоже стоит особняком. Он пишет о лагерях удивительно верно, а всё же чувствуется, что - с чужих слов.
О достоверности описаний Шаламова сужу уже по тому, как он изобразил в рассказе «Эсперанто» моё с ним знакомство за кулисами лагерного театра. В основном всё верно. Всё правда.
Но вот, на днях, я прочел в «Литературной газете» последний страшный рассказ Шаламова - «письмо в редакцию»: я - честный советский гражданин, я - честный советский писатель... антисоветский журнальчик «Посев» публикует в своем клеветническом издании мои «Колымские рассказы»... Зловонный антисоветский листок... Господа из «Посева» и их хозяева, пышущие ненавистью к нашему народу, и так далее и тому подобное.
Я ахнул. - Да что это ему (опять!) пальцы дверью прищемили? Ни один писатель Самиздата коль скоро его не печатают дома - не «отмежевался» от своих произведений, появившихся в Тамиздате «без ведома и согласия автора».
Явно ощущается все же, что Шаламов только соавтор этого письма. Небось, махнул своей костлявой, дрожащей рукой: Э! чем хуже, тем лучше... Люди поймут и простят меня шестидесятипятилетнего инвалида. Неужели не почувствуют, что этот «протест» у меня вырвали?
Со временем станет известно, к а к добились своего организаторы этого письма. Наверно, действовали пряником, а больше - кнутом. Могли так или иначе сыграть на близких людях старика. Это они умеют... А, может быть, приложил руку лунцеподобный врач-палач...
Самое чудовищное в этом самоотречении писателя утверждение, будто «проблематика «Колымских рассказов» давно снята жизнью». Ох, если бы! А что скажут Марченко, Буковский и тысячи других политзаключенных? Восемь лет назад Леонид Леонов предрёк, что у нас о лагерях будут писать еще лет восемьдесят. Да, писать будут. Надо писать.
Литературные надзиратели остановили перо Шаламова. Но он навсегда останется в истории русской литературы, как автор жутких рассказов о «нашей счастливой эпохе».
Прощай, Варлам!
А, может быть, еще - до свидания?
Бродячий актёр*
9. 3. 1972 г.
-------
Автор этого письма - личный друг Варлама Шаламова. Если Шаламов прочтет это письмо - он узнает автора. Узнает - по когтям - и КГБ. Особые соображения, однако, не дают возможности раскрыть его псевдоним и для читателей журнала. - Ред.
-----------
* Действительно, в рассказе Шаламова "Эсперанто" так зовется рассказчик, конферансье лагерного театра, эсперантист, который "был на воле большим актером"
Письмо в редакцию «П о с е в а»
Шаламов страшный писатель. Вот уж, действительно, жестокий талант. Его «Колымские рассказы» - это жуткий парад лагерных доходяг: цинготники, дистрофики, калеки, обезумевшие от голода и холода, теряющие последние силы в борьбе за свое жалкое существование. А над ними - свирепое лагерное начальство и безучастные паразиты «вольняжки». Именно такой была жизнь политзаключенных на Колыме в конце тридцатых годов.
Прииски‚ лесозаготовки, лагерные больницы, «исторические» персонажи вроде доктора Доктора, сцены звериной беспощадности - всё это изображено Шаламовым потрясающе. Прошедший в те же годы все круги колымского ада, свидетельствую: в этих кошмарных рассказах - всё правда. Эта же лагерная правда у Солженицына как-то выше, светлей. Ну, что ж! Шаламову не привелось побывать в круге первом. У него такой угол зрения. И всё же, как бытописатель советских концлагерей, Варлам Шаламов идёт сразу за нашим живым классиком. Конечно, от одного до другого дистанция огромного размера, но между ними поставить некого. Е. Гинзбург и А. Марченко это всё же «хроника» и «показания». Л. Гроссман [имеется в виду Василий Гроссман] тоже стоит особняком. Он пишет о лагерях удивительно верно, а всё же чувствуется, что - с чужих слов.
О достоверности описаний Шаламова сужу уже по тому, как он изобразил в рассказе «Эсперанто» моё с ним знакомство за кулисами лагерного театра. В основном всё верно. Всё правда.
Но вот, на днях, я прочел в «Литературной газете» последний страшный рассказ Шаламова - «письмо в редакцию»: я - честный советский гражданин, я - честный советский писатель... антисоветский журнальчик «Посев» публикует в своем клеветническом издании мои «Колымские рассказы»... Зловонный антисоветский листок... Господа из «Посева» и их хозяева, пышущие ненавистью к нашему народу, и так далее и тому подобное.
Я ахнул. - Да что это ему (опять!) пальцы дверью прищемили? Ни один писатель Самиздата коль скоро его не печатают дома - не «отмежевался» от своих произведений, появившихся в Тамиздате «без ведома и согласия автора».
Явно ощущается все же, что Шаламов только соавтор этого письма. Небось, махнул своей костлявой, дрожащей рукой: Э! чем хуже, тем лучше... Люди поймут и простят меня шестидесятипятилетнего инвалида. Неужели не почувствуют, что этот «протест» у меня вырвали?
Со временем станет известно, к а к добились своего организаторы этого письма. Наверно, действовали пряником, а больше - кнутом. Могли так или иначе сыграть на близких людях старика. Это они умеют... А, может быть, приложил руку лунцеподобный врач-палач...
Самое чудовищное в этом самоотречении писателя утверждение, будто «проблематика «Колымских рассказов» давно снята жизнью». Ох, если бы! А что скажут Марченко, Буковский и тысячи других политзаключенных? Восемь лет назад Леонид Леонов предрёк, что у нас о лагерях будут писать еще лет восемьдесят. Да, писать будут. Надо писать.
Литературные надзиратели остановили перо Шаламова. Но он навсегда останется в истории русской литературы, как автор жутких рассказов о «нашей счастливой эпохе».
Прощай, Варлам!
А, может быть, еще - до свидания?
Бродячий актёр*
9. 3. 1972 г.
-------
Автор этого письма - личный друг Варлама Шаламова. Если Шаламов прочтет это письмо - он узнает автора. Узнает - по когтям - и КГБ. Особые соображения, однако, не дают возможности раскрыть его псевдоним и для читателей журнала. - Ред.
-----------
* Действительно, в рассказе Шаламова "Эсперанто" так зовется рассказчик, конферансье лагерного театра, эсперантист, который "был на воле большим актером"