Дубовые Листья и Звезда Давида.
Можно ли сказать, что беда началась с того, что Альбин Кессель не получил премии на конкурсе рассказов? Стоит ли вообще говорить о беде? Сам Альбин Кессель иногда даже соглашается, что те несколько недель получились веселыми, пусть и небезопасными.
«К счастью», - добавляет Кессель, когда рассказывает эту историю, - «под конец на отель упала бомба, и мне не пришлось оплачивать счет. Это обошлось бы в круглую сумму, а то, что от бандитов я не дождусь ни пфеннига, было ясно, как белый день.»
Под бандитами Альбин Кессель подразумевает владельцев одной кинокомпании. Мы не то, чтобы стесняемся назвать её настоящее имя, нет - проблема в том, что Альбин Кессель не может его вспомнить, что не должно удивлять людей, уже знакомых с Альбином Кесселем.
Конкурс рассказов организовал несколько лет назад один небольшой северо-германский город. И Альбин Кессель, который не сочинял до того ничего кроме стихов, попробовал себя в новом жанре «не более 5 страниц, не более 30 строк на страницу, не более 65 знаков на строку». Если бы Альбин Кессель выиграл конкурс, он стал бы богаче на три тысячи марок, и история бы закончилась, не начавшись. Но рассказ вернулся на щите, Кессель разозлился и в итоге добился его публикации в одной из крупных газет. И беда - если придерживаться начальной формулировки - не обошла Кесселя стороной.
Для рассказа Кессель переработал историю, услышанную им от своего отца, воевавшего в Северной Африке. Речь шла о молодом немецком еврее, которому каким-то образом удалось скрыть свое происхождение и попасть в вермахт. («Для еврея находиться в Германии опаснее, чем на фронте», - говорил он тем немногим фронтовым друзьям, которым доверял, в их числе отцу Альбина Кесселя). Но этого мало: новоиспеченный солдат показал себя не только храбрым, но и смышленным бойцом. Он получил железный крест второго, а потом и первого класса, был произведен в унтер-офицеры, в этом ранге награжден (что за всё время войны случалось считанные разы) рыцарским крестом, упомянут в сводке вермахта, а перед Эль-Аламейном Роммель в обход предписаний присвоил Зигфриду Клауснику (уже сама фамилия могла вызвать подозрение у знатоков) звание лейтенанта. Но однажды в лазарете, куда Клаусник попал после ранения - он стал уже старшим лейтенантом и был представлен к Дубовым Листьям1 - полевой врач обнаружил, что Клаусник обрезан и не нашел ничего лучшего, как доложить об этом начальству.
Говорят, что Гитлер назвал возникшую ситуацию одной из самых неприятных в истории вермахта. Рапорт о представлении Клаусника к Дубовым Листьям удалось отозвать в последний момент. Всё еще было бы поправимо, если бы Клаусник согласился с тем, что его произведут в «почетные арийцы». Но он отказался. «Я - еврей», - сказал он. Роммель лично бился за право оставить бравого старлея в армии. Его прошение было отклонено. (Казус с Клаусником, как считают биографы Роммеля, стал одной из причин ссоры фельдмаршала с Верховным Командованием вермахта). Клаусник исчез. Что с ним стало, никто и никогда не узнал...
Годится для экранизации или нет? Конечно, годится! «Слушайте», - сказал один из продюсеров Кесселю, - «да это же идеальный сюжет. Роммель и еврей. Башибузук с рыцарским крестом, ан не нацист. Господа хорошие, да как же нам это раньше в голову не пришло. Мы же можем палить и взрывать, пока пупок не развяжется, и никто не сможет нас упрекнуть, что мы это одобряем. Отстраненная, критическая позиция. Знаете, на самом-то деле, людям становится тепло на сердце, когда они видят старую форму и Роммеля с противопылевыми очками на шлеме. Название ваше, конечно, говно. Ну что за «Белокурый Зигфрид». Придумаем что-нибудь другое. Ну, например, «Дубовые Листья и Звезда Давида.»
Там, где когда-то шли настоящие бои - в Ливии - получить разрешение на съемку не удалось. Поэтому снимали в стране, в которой нет нефтяных скважин, и которая поэтому не отказывается от денег, предлагаемых кинокомпаниями - в республике Убанги. Она хотя и лежит значительно южнее, но самый краешек Сахары заползает и на ее территорию.
Бюджет, заявленный кинокомпанией, поражал воображение. Фильм «Дубовые Листья и Звезда Давида.» должен был стать настоящим хитом.
«17 миллионов», - рассказывал Альбин Кессель, - «а может и все 34, я уже точно не помню. Я, идиот, хотел всех перехитрить: решил отказаться от гонорара за сценарий - они были готовы сразу отвалить мне 15 штук - и настаивал на пяти процентах от кассовых сборов. Я тогда еще не знал, что единственный фильм, за который продюсерам пришлось платить автору сценария процент от кассовых сборов, назывался «Унесенные ветром». Во всех остальных случаях, когда автор приходил к продюсеру за своими пятью процентами, оказывалось, что у фильма вообще не было кассы. Но что делать - хоть счет отеля «Убанги Палас» мне не пришлось оплачивать.»
Три стареньких физелер-шторха2, два юнкерса-88, больше дюжины полевых гаубиц, немецкие и английские танки (в маскировочной пустынной раскраске), военные грузовики, палатки, автоматы, полевые кухни и лазареты, даже ящики с боеприпасами - всё это было закуплено и доставлено в Убанги. Сперва собирались и убангийскую армию нарядить в хаки и нанять в качестве массовки, но не вышло, потому что убангийцы оказались очень уж черными. Поэтому пришлось везти и статистов. Под конец прибыли Курд Юргенс, который должен был играть Роммеля, и Клаус Кински, взятый на роль Зигфрида Клаусника.
«Когда я узнал, кто будет у них сниматься», - рассказывал Альбин Кессель, - «я сразу понял, что от моей истории не останется ровным счетом ничего. Следовало задуматься уже тогда, когда выяснилось, что мой сценарий отдан на переработку профессионалу высокого класса. Мне даже позволили прочесть новую версию. Вышло, конечно, полное дерьмо, профессиональное дерьмо высокого класса. Но когда к этому добавились Курд Юргенс и Клаус Кински, я сказал себе: всё, приплыли...»
Юргенс и Кински прилетели лишь тогда, когда статисты - всего около пятисот человек - были уже на месте.
«Какова, простите за выражение, объективная ценность автора сценария в глазах продюсера», - продолжал Альбин Кессель, - «можно было понять уже по тем номерам, которые заказали для нас в «Убанги Паласе». Кински заявился с тремя подружками и поселился в апартаментах. У Юргенса подружка была только одна, зато апартаменты - люкс. Моя бывшая, которая, если я не ошибаюсь, официально еще была за мной замужем, тоже бы с удовольствием приехала. Но нет, сказал я ей, как бы не так, ты ведь сама говорила, что и слышать обо мне не желаешь. Так что я прибыл один и обнаружил, что для меня вообще забыли зарезервировать номер. Так как отель был под завязку набит людьми из нашей съемочной группы, а других отелей в Убанги нет, я уже хотел развернуться и лететь обратно. Но в последний момент меня приютил в своем люксе администратор фильма.»
Карл Лохнер, так его звали, был не только администратором, он также заменял научного консультанта, то есть, того, кто должен объяснять режиссеру, что там на самом деле происходило в 42-м году. Лохнер, пятидесятилетний лысоватый толстяк, был во время войны капитаном и по тону, каким он командовал съемочной группой, становилось ясно, что служить под его началом было не сладко. Но от предложений продюсеров у него отбоя не было, так как Лохнер знал назубок уставы вермахта, и если он говорил: старший полевой ветеринар носил серебряные погоны с окантовкой, так можно было дать руку на отсечение, что старший полевой ветеринар именно их и носил. Тот, кто нанимал Лохнера, экономил на двух профессорах.
Когда Юргенс добрался, наконец, до «Убанги Паласа», ему первым делом устроили пресс-конференцию. Он сказал, что съемки подобного фильма, здесь в пустыне, вдали от цивилизации - это подлинный вызов, который он с готовностью принимает. Такой фильм - одна из последних в нашем мире возможностей доказать, что ты - настоящий мужчина. После пресс-конференции журналистов попросили покинуть помещение до того, как Юргенс встанет. Вставание давалось ему нелегко, так как он защемил себе седалищный нерв или что-то в этом роде. За то, что в биде плохо течет горячая вода, Юргенс устроил менеджеру отеля ужасный разнос.
Всё, написанное выше - прелюдия. Настоящая история началась лишь тогда, когда половина фильма уже была снята.
В один прекрасный день посыльный на мотоцикле доставил в отель письмо с гербовой печатью, адресованное «Фильму Дубовые Листья и Звезда Давида». Администратор Лохнер передал конверт продюсеру. В письме, написанном суконно-вежливым языком, «господа из фильма» приглашались в президентский дворец.
- Можно понять и так, и эдак, - почесал затылок продюсер, - может быть, на званый ужин, а может, и на допрос.
Так как в письме не упоминались конкретные имена, и невозможно было представить, что приглашение адресовалось всей съемочной группе, продюсер принял решение, что сам он туда не пойдет. Режиссер тоже отказался:
- Роль допрашиваемого мне претит, а если речь идет о званом ужине, то я не люблю жареных миссионеров.
- Вы что, расист? - спросил продюсер.
Юргенс подвернул лодыжку (на съемочную площадку его приходилось носить), Кински как раз на что-то обиделся, поэтому продюсер вспомнил об авторе сценария Альбине Кесселе. Чтобы делегация не выглядела слишком жалко, его сопровождали ассистент оператора и помощница режиссера.
Президент Кона Конега сидел на высоком троне. Перед ним стоял небольшой столик, уставленный яствами. Для остальных гостей был накрыт длинный общий стол. Подавали сельдь в макаронах, мороженый винегрет и жареную малину. Шеф-повар стажировался в одном из лучших ресторанов Вены, но страдал от склероза. Если он что-то забывал, то звонил в Вену и уточнял рецепт у своего учителя. Но из-за помех на линии часто возникало недопонимание. Ситуация была неловкой еще и потому, что «господ из фильма» ожидалось явно больше. С одной стороны стола расположились туземцы, человек восемьдесят, все в безукоризненных смокингах - вне всякого сомнения, сливки местного общества. Напротив каждого из них стоял свободный столовый прибор. Видимо, хозяева рассчитывали на восемьдесят гостей.
- Давайте сядем подальше друг от друга, чтобы нас казалось больше, - прошипел Кессель. Помогло это не слишком. Он уже обдумывал, как вплести в свою приветственную речь извинения по поводу малого количества явившихся «господ из фильма», но президент сделал вид, что не заметил бестактности. «Надо отдать ему должное», - рассказывал Кессель, - «он вёл себя, как будто нас было человек тридцать.»
После ужина беседа продолжилась в узком кругу. В курительной комнате с камином, в котором несмотря на жару горел огонь, сервировали напитки и подали сигары. Компанию президенту составляли еще два негра: пожилой и молодой. Молодой негр оказался переводчиком, но так как Кессель говорил по-французски, его услуги не понадобились.
На круглом мраморном столе лежала таможенная декларация с перечнем ввезенного в Убанги кинореквизита. Президент зачитал ее Кесселю. Камеры, прожекторы, микрофоны и прочий киноинвентарь он опустил, зато строчки, посвященные бутафорскому вооружению, зачитывал с выражением: 70 автоматов, 400 винтовок, 14 танковых пушек...
- И кроме того, - добавил президент с улыбкой и взял в руки единственную газету страны - „Etoile d’Ubangi“ с полосным портретом Курда Юргенса в роли Роммеля - у вас есть очень симпатичный генерал.
Альбину Кесселю стало нехорошо. К чему клонит президент?
- С той стороны реки Зимбана лежит республика Шишари, - внезапно сказал президент, - там правит мой шурин Джордж Зимбу, старая обезьяна. Вы нападете на Шишари.
Дальнейшее Кессель излагает как по-писаному: «Я говорил такое, за что меня легко могли вздернуть, они там не слишком-то щепетильны. От ужаса я даже вспомнил французское слово, обозначающее пьяную мысль, но президент меня вообще не слушал. Он лишь любезно рассмеялся и попросил принести карту, на которой были изображены обе республики. Часть Шишари была заштрихована. Там, сказал президент, живут убангийцы, права которых ущемляются шишарцами. Войны часто морально подпитываются подобными аргументами, и мы раньше не были исключением. А там внизу они недалеко ушли от нашего 1870-го.»
В конце приема, около одиннадцати вечера президент Кона Конега поднял тост за фельдмаршала Роммеля и сказал по-немецки: «Ab fünf Uhr wird zurückgesсhossen»3. Остается только добавить, что Убанги в то время была социалистической народной республикой.
- Это - сумасшествие! - воскликнул Курд Юргенс на совещании, спешно созванном после того, как Альбин Кессель вернулся в отель. - В пять часов. Это что нам среди ночи вставать что ли?
- Мне кажется, - сказал Кессель, - что время особой роли не играет. Это была лишь цитата.
- Неточная, - заметил администратор Лохнер. - Гитлер не говорил: «Ab fünf Uhr wird zurückgesсhossen». Он сказал: «Seit fünf Uhr 45 wird zurückgeshossen». Первого сентября 1939 года.
- В пять или без четверти шесть, - пожал плечами Юргенс, - это почти одно и то же.
- Даже если мы откроем огонь в пол-одиннадцатого, - сказал Кессель, - президент, думается мне, останется доволен.
- Я, к сожалению, не смогу пойти, - вздохнул Юргенс, - из-за лодыжки.
- Ваша лодыжка - курам на смех, - возразил администратор, - да на фронте вам бы из-за нее и дня отпуска не дали.
Юргенс начал тихо хныкать и сообщил, что ему срочно нужно прилечь на диван.
Продюсер сказал:
- Ладно, ребятки. Это всё - абсолютная хрень. Мы всё равно не можем на это пойти - начнутся дипломатические осложнения. Кроме того все наши боеприпасы - холостые.
- Не совсем так, - уточнил Лохнер, - в складских остатках, которые мы закупили у бундесвера, есть пара ящиков с боевыми патронами. Из предосторожности я их поставил в сторонке. Чтобы статисты друг друга не перестреляли. А то пришлось бы завозить новых.
- А почему бы, - спросил Кессель, - не оповестить немецкое посольство?
Оказалось, что посол как раз улетел в Бонн. К посетителям вышел его заспанный заместитель, молодой советник посольства, и покачал растерянно головой. Лучше всего было бы, по его мнению, если бы вся съемочная группа покинула Убанги так быстро, как только возможно. В час ночи как раз летит самолет в Каир.
- Не выйдет, - развел руками продюсер, - во-первых, в один самолет все не влезут, нас все-таки почти пятьсот человек, а во-вторых, мы не можем вот так взять и прервать съемки. Вложено уже почти пять миллионов.
Советник посольства снова покачал головой, заверил нас, что сделает всё, что в его силах, и ушел. Он действительно сделал всё, что было в его силах: лег спать дальше.
- Ладно, - сказал продюсер, - сделаем вид, что вообще ничего не случилось. Снимаем дальше. Горилла проспится и обо всем забудет.
Но тут прибыл новый президентский посыльный. Он привез высший орден Убанги для фельдмаршала Роммеля и письмо, чье содержание заставило продюсера изменить свое мнение.
- Роммель - это я, - вспомнил Юргенс, - так что давай орден сюда. Орден сюда, говорю! И чтоб никто не прикасался!
- Ну даже если, - задумчиво произнес продюсер и впервые посмотрел на Кесселя, - даже если мы угрохаем, черт его подери, один или два дня, - тут он заметил, что смотрит на Кесселя, а не на Лохнера, - и - Лохнер, где ты? ах вот ты где, сколько нам понадобится, чтобы этих - как их? - Шишани что ли? Мы же их в порошок разотрем...
- А я в этом не уверен, - сказал Лохнер, - у нас нет ни малейшего представления о силе и расположении войск противника.
- Хм... а ты не думаешь, что мы сможем завоевать хотя бы один город? Может, горилла тогда угомонится.
- Я видел карту местности, - ответил Лохнер. - Условия неблагоприятны. Река Зимбана. У нас нет понтонов.
- Ну тогда мы можем паковаться. Представьте: я уже выбросил пять миллионов... Это - моя погибель.
- Не думаю, что именно это, - заметил Кессель, который дочитал письмо президента до конца. - В случае отказа никто из нас не покинет Убанги живым.
- Он обязан нас выпустить, - заорал продюсер, - и он еще заплатит неустойку.
- Если бы он мог, - вздохнул Кессель. - Со времен, когда Убанги еще не была народной республикой, она осталась должна США не пять, а пятьдесят миллионов. И уж если американцы до сих пор не могут стрясти ни цента...
- Проклятый негритос! - взорвался продюсер.
- Пожалуйста, без расизма, - сказал Кессель.
- Мне похрену, что он черный, - продолжал бушевать продюсер, - я хочу лишь сказать, что он - проходимец. Ну и что он сделает, если мы захотим уйти?
- Он прикажет нас арестовать.
- Но мы вооружены до зубов.
И тут все переглянулись.
Мы нанесли превентивный удар. Администратор Лохнер взял командование в свои руки. Была произведена мобилизация, то есть статистов разбудили и кратко обрисовали положение дел. Надо признать, что командирский голос Лохнера оказал свое действие: почти никто не роптал.
Незадолго до рассвета съемочная группа заняла президентский дворец, телевышку, министерство обороны, аэродром, вокзал и еще несколько ключевых зданий убангийской столицы. Отдельные очаги сопротивления были быстро подавлены.
«Мне стыдно», - рассказывал Альбин Кессель, - «но я надел лейтенантскую форму. Повинуясь инстинкту. Ничего не мог с собой поделать. Операция продолжалась лишь один день, продлись она дольше, уверен: мы бы образумились. Но что там! Мне выделили бронетранспортер и два грузовика. Я приказал: «По машинам!». Люди запрыгнули, и мы рванули. Рука на спусковом крючке, и сердце бьется... да провалиться мне на этом месте! Дома падали перед нами на колени, переулки изгибались в поклоне... Стальная буря. Я знаю, что это чушь собачья и всё же - я взял ратушу. С налета. Сорок пленных.»
К сожалению, президенту удалось улизнуть. Он засел в пригороде и попытался собрать разрозненные войска. Генерал Лохнер, опираясь на свой военный опыт, сформировал элитный десант, молниеносно напал и разбил едва очухавшегося противника снова. Увы, президент опять убежал, кроме того выяснилось, что в Убанги есть еще один аэродром - на юге страны, и на нем базируется эскадрилья бомбардировщиков. Четыре машины оказались в боевой готовности, двум пилотам удалось даже взлететь. Один был сбит съемочной группой, зато второй сбросил бомбы на отель «Убанги Палас». Случайно или намеренно - ведь в отеле жили исключительно киношники - установить не удалось. Целый час все были озабочены судьбой Курда Юргенса. Он был единственным, кто не встал под ружье. Но к счастью, к моменту бомбардировки он уже успел переехать в президентский дворец.
И затем случился неожиданный поворот: в семь вечера явился парламентер, а за ним - небольшой конвой из безоружных бойцов регулярной армии Убанги, которые привели с собой плененного президента Кона Конаги. Они сдали его съемочной группе и долго пытались добиться от администратора Лохнера согласия стать новым президентом.
«Сама по себе», - рассказывал Кессель, - «ситуация благоприятствовала продолжению съемок. Новое революционное правительство предоставило нам полную свободу действий, вот только Юргенс не хотел больше сниматься. Он разорвал свой договор, сославшись на внезапно начавшиеся боли в желудке. На самом деле, он оскорбился из-за того, что президентом хотели сделать не его, а Лохнера. Вслед за Юргенсом сбежал и Кински.
Кроме того при бомбардировке отеля все снятые на тот момент пленки были уничтожены. И все копии сценария тоже. Если честно, то не все, одну я возил с собой в бронетранспортере, но я не стал об этом рассказывать.
Часть потерь продюсеру возместила страховая компания, в итоге он не только избежал погибели, но и обогатился бесценным опытом. Следующий его фильм назывался «Мельница в Шварцвальде.»
Да, вот так оно и было. «Дубовые Листья и Звезда Давида». Если увидите фотографию Курда Юргенса - присмотритесь внимательнее. Иногда он надевает золотой убангийский орден, но только по особым случаям.»
(1977)
1 Дубовые Листья - боевая награда вермахта, которой награждали вновь отличившихся офицеров, уже имеющих рыцарский крест.
2 Fi-156 - немецкий самолет-разведчик
3 "С 5.45 открыт ответный огонь", - фраза, которую Гитлер произнес в радиообращении 1 сентября 1939 года
«К счастью», - добавляет Кессель, когда рассказывает эту историю, - «под конец на отель упала бомба, и мне не пришлось оплачивать счет. Это обошлось бы в круглую сумму, а то, что от бандитов я не дождусь ни пфеннига, было ясно, как белый день.»
Под бандитами Альбин Кессель подразумевает владельцев одной кинокомпании. Мы не то, чтобы стесняемся назвать её настоящее имя, нет - проблема в том, что Альбин Кессель не может его вспомнить, что не должно удивлять людей, уже знакомых с Альбином Кесселем.
Конкурс рассказов организовал несколько лет назад один небольшой северо-германский город. И Альбин Кессель, который не сочинял до того ничего кроме стихов, попробовал себя в новом жанре «не более 5 страниц, не более 30 строк на страницу, не более 65 знаков на строку». Если бы Альбин Кессель выиграл конкурс, он стал бы богаче на три тысячи марок, и история бы закончилась, не начавшись. Но рассказ вернулся на щите, Кессель разозлился и в итоге добился его публикации в одной из крупных газет. И беда - если придерживаться начальной формулировки - не обошла Кесселя стороной.
Для рассказа Кессель переработал историю, услышанную им от своего отца, воевавшего в Северной Африке. Речь шла о молодом немецком еврее, которому каким-то образом удалось скрыть свое происхождение и попасть в вермахт. («Для еврея находиться в Германии опаснее, чем на фронте», - говорил он тем немногим фронтовым друзьям, которым доверял, в их числе отцу Альбина Кесселя). Но этого мало: новоиспеченный солдат показал себя не только храбрым, но и смышленным бойцом. Он получил железный крест второго, а потом и первого класса, был произведен в унтер-офицеры, в этом ранге награжден (что за всё время войны случалось считанные разы) рыцарским крестом, упомянут в сводке вермахта, а перед Эль-Аламейном Роммель в обход предписаний присвоил Зигфриду Клауснику (уже сама фамилия могла вызвать подозрение у знатоков) звание лейтенанта. Но однажды в лазарете, куда Клаусник попал после ранения - он стал уже старшим лейтенантом и был представлен к Дубовым Листьям1 - полевой врач обнаружил, что Клаусник обрезан и не нашел ничего лучшего, как доложить об этом начальству.
Говорят, что Гитлер назвал возникшую ситуацию одной из самых неприятных в истории вермахта. Рапорт о представлении Клаусника к Дубовым Листьям удалось отозвать в последний момент. Всё еще было бы поправимо, если бы Клаусник согласился с тем, что его произведут в «почетные арийцы». Но он отказался. «Я - еврей», - сказал он. Роммель лично бился за право оставить бравого старлея в армии. Его прошение было отклонено. (Казус с Клаусником, как считают биографы Роммеля, стал одной из причин ссоры фельдмаршала с Верховным Командованием вермахта). Клаусник исчез. Что с ним стало, никто и никогда не узнал...
Годится для экранизации или нет? Конечно, годится! «Слушайте», - сказал один из продюсеров Кесселю, - «да это же идеальный сюжет. Роммель и еврей. Башибузук с рыцарским крестом, ан не нацист. Господа хорошие, да как же нам это раньше в голову не пришло. Мы же можем палить и взрывать, пока пупок не развяжется, и никто не сможет нас упрекнуть, что мы это одобряем. Отстраненная, критическая позиция. Знаете, на самом-то деле, людям становится тепло на сердце, когда они видят старую форму и Роммеля с противопылевыми очками на шлеме. Название ваше, конечно, говно. Ну что за «Белокурый Зигфрид». Придумаем что-нибудь другое. Ну, например, «Дубовые Листья и Звезда Давида.»
Там, где когда-то шли настоящие бои - в Ливии - получить разрешение на съемку не удалось. Поэтому снимали в стране, в которой нет нефтяных скважин, и которая поэтому не отказывается от денег, предлагаемых кинокомпаниями - в республике Убанги. Она хотя и лежит значительно южнее, но самый краешек Сахары заползает и на ее территорию.
Бюджет, заявленный кинокомпанией, поражал воображение. Фильм «Дубовые Листья и Звезда Давида.» должен был стать настоящим хитом.
«17 миллионов», - рассказывал Альбин Кессель, - «а может и все 34, я уже точно не помню. Я, идиот, хотел всех перехитрить: решил отказаться от гонорара за сценарий - они были готовы сразу отвалить мне 15 штук - и настаивал на пяти процентах от кассовых сборов. Я тогда еще не знал, что единственный фильм, за который продюсерам пришлось платить автору сценария процент от кассовых сборов, назывался «Унесенные ветром». Во всех остальных случаях, когда автор приходил к продюсеру за своими пятью процентами, оказывалось, что у фильма вообще не было кассы. Но что делать - хоть счет отеля «Убанги Палас» мне не пришлось оплачивать.»
Три стареньких физелер-шторха2, два юнкерса-88, больше дюжины полевых гаубиц, немецкие и английские танки (в маскировочной пустынной раскраске), военные грузовики, палатки, автоматы, полевые кухни и лазареты, даже ящики с боеприпасами - всё это было закуплено и доставлено в Убанги. Сперва собирались и убангийскую армию нарядить в хаки и нанять в качестве массовки, но не вышло, потому что убангийцы оказались очень уж черными. Поэтому пришлось везти и статистов. Под конец прибыли Курд Юргенс, который должен был играть Роммеля, и Клаус Кински, взятый на роль Зигфрида Клаусника.
«Когда я узнал, кто будет у них сниматься», - рассказывал Альбин Кессель, - «я сразу понял, что от моей истории не останется ровным счетом ничего. Следовало задуматься уже тогда, когда выяснилось, что мой сценарий отдан на переработку профессионалу высокого класса. Мне даже позволили прочесть новую версию. Вышло, конечно, полное дерьмо, профессиональное дерьмо высокого класса. Но когда к этому добавились Курд Юргенс и Клаус Кински, я сказал себе: всё, приплыли...»
Юргенс и Кински прилетели лишь тогда, когда статисты - всего около пятисот человек - были уже на месте.
«Какова, простите за выражение, объективная ценность автора сценария в глазах продюсера», - продолжал Альбин Кессель, - «можно было понять уже по тем номерам, которые заказали для нас в «Убанги Паласе». Кински заявился с тремя подружками и поселился в апартаментах. У Юргенса подружка была только одна, зато апартаменты - люкс. Моя бывшая, которая, если я не ошибаюсь, официально еще была за мной замужем, тоже бы с удовольствием приехала. Но нет, сказал я ей, как бы не так, ты ведь сама говорила, что и слышать обо мне не желаешь. Так что я прибыл один и обнаружил, что для меня вообще забыли зарезервировать номер. Так как отель был под завязку набит людьми из нашей съемочной группы, а других отелей в Убанги нет, я уже хотел развернуться и лететь обратно. Но в последний момент меня приютил в своем люксе администратор фильма.»
Карл Лохнер, так его звали, был не только администратором, он также заменял научного консультанта, то есть, того, кто должен объяснять режиссеру, что там на самом деле происходило в 42-м году. Лохнер, пятидесятилетний лысоватый толстяк, был во время войны капитаном и по тону, каким он командовал съемочной группой, становилось ясно, что служить под его началом было не сладко. Но от предложений продюсеров у него отбоя не было, так как Лохнер знал назубок уставы вермахта, и если он говорил: старший полевой ветеринар носил серебряные погоны с окантовкой, так можно было дать руку на отсечение, что старший полевой ветеринар именно их и носил. Тот, кто нанимал Лохнера, экономил на двух профессорах.
Когда Юргенс добрался, наконец, до «Убанги Паласа», ему первым делом устроили пресс-конференцию. Он сказал, что съемки подобного фильма, здесь в пустыне, вдали от цивилизации - это подлинный вызов, который он с готовностью принимает. Такой фильм - одна из последних в нашем мире возможностей доказать, что ты - настоящий мужчина. После пресс-конференции журналистов попросили покинуть помещение до того, как Юргенс встанет. Вставание давалось ему нелегко, так как он защемил себе седалищный нерв или что-то в этом роде. За то, что в биде плохо течет горячая вода, Юргенс устроил менеджеру отеля ужасный разнос.
Всё, написанное выше - прелюдия. Настоящая история началась лишь тогда, когда половина фильма уже была снята.
В один прекрасный день посыльный на мотоцикле доставил в отель письмо с гербовой печатью, адресованное «Фильму Дубовые Листья и Звезда Давида». Администратор Лохнер передал конверт продюсеру. В письме, написанном суконно-вежливым языком, «господа из фильма» приглашались в президентский дворец.
- Можно понять и так, и эдак, - почесал затылок продюсер, - может быть, на званый ужин, а может, и на допрос.
Так как в письме не упоминались конкретные имена, и невозможно было представить, что приглашение адресовалось всей съемочной группе, продюсер принял решение, что сам он туда не пойдет. Режиссер тоже отказался:
- Роль допрашиваемого мне претит, а если речь идет о званом ужине, то я не люблю жареных миссионеров.
- Вы что, расист? - спросил продюсер.
Юргенс подвернул лодыжку (на съемочную площадку его приходилось носить), Кински как раз на что-то обиделся, поэтому продюсер вспомнил об авторе сценария Альбине Кесселе. Чтобы делегация не выглядела слишком жалко, его сопровождали ассистент оператора и помощница режиссера.
Президент Кона Конега сидел на высоком троне. Перед ним стоял небольшой столик, уставленный яствами. Для остальных гостей был накрыт длинный общий стол. Подавали сельдь в макаронах, мороженый винегрет и жареную малину. Шеф-повар стажировался в одном из лучших ресторанов Вены, но страдал от склероза. Если он что-то забывал, то звонил в Вену и уточнял рецепт у своего учителя. Но из-за помех на линии часто возникало недопонимание. Ситуация была неловкой еще и потому, что «господ из фильма» ожидалось явно больше. С одной стороны стола расположились туземцы, человек восемьдесят, все в безукоризненных смокингах - вне всякого сомнения, сливки местного общества. Напротив каждого из них стоял свободный столовый прибор. Видимо, хозяева рассчитывали на восемьдесят гостей.
- Давайте сядем подальше друг от друга, чтобы нас казалось больше, - прошипел Кессель. Помогло это не слишком. Он уже обдумывал, как вплести в свою приветственную речь извинения по поводу малого количества явившихся «господ из фильма», но президент сделал вид, что не заметил бестактности. «Надо отдать ему должное», - рассказывал Кессель, - «он вёл себя, как будто нас было человек тридцать.»
После ужина беседа продолжилась в узком кругу. В курительной комнате с камином, в котором несмотря на жару горел огонь, сервировали напитки и подали сигары. Компанию президенту составляли еще два негра: пожилой и молодой. Молодой негр оказался переводчиком, но так как Кессель говорил по-французски, его услуги не понадобились.
На круглом мраморном столе лежала таможенная декларация с перечнем ввезенного в Убанги кинореквизита. Президент зачитал ее Кесселю. Камеры, прожекторы, микрофоны и прочий киноинвентарь он опустил, зато строчки, посвященные бутафорскому вооружению, зачитывал с выражением: 70 автоматов, 400 винтовок, 14 танковых пушек...
- И кроме того, - добавил президент с улыбкой и взял в руки единственную газету страны - „Etoile d’Ubangi“ с полосным портретом Курда Юргенса в роли Роммеля - у вас есть очень симпатичный генерал.
Альбину Кесселю стало нехорошо. К чему клонит президент?
- С той стороны реки Зимбана лежит республика Шишари, - внезапно сказал президент, - там правит мой шурин Джордж Зимбу, старая обезьяна. Вы нападете на Шишари.
Дальнейшее Кессель излагает как по-писаному: «Я говорил такое, за что меня легко могли вздернуть, они там не слишком-то щепетильны. От ужаса я даже вспомнил французское слово, обозначающее пьяную мысль, но президент меня вообще не слушал. Он лишь любезно рассмеялся и попросил принести карту, на которой были изображены обе республики. Часть Шишари была заштрихована. Там, сказал президент, живут убангийцы, права которых ущемляются шишарцами. Войны часто морально подпитываются подобными аргументами, и мы раньше не были исключением. А там внизу они недалеко ушли от нашего 1870-го.»
В конце приема, около одиннадцати вечера президент Кона Конега поднял тост за фельдмаршала Роммеля и сказал по-немецки: «Ab fünf Uhr wird zurückgesсhossen»3. Остается только добавить, что Убанги в то время была социалистической народной республикой.
- Это - сумасшествие! - воскликнул Курд Юргенс на совещании, спешно созванном после того, как Альбин Кессель вернулся в отель. - В пять часов. Это что нам среди ночи вставать что ли?
- Мне кажется, - сказал Кессель, - что время особой роли не играет. Это была лишь цитата.
- Неточная, - заметил администратор Лохнер. - Гитлер не говорил: «Ab fünf Uhr wird zurückgesсhossen». Он сказал: «Seit fünf Uhr 45 wird zurückgeshossen». Первого сентября 1939 года.
- В пять или без четверти шесть, - пожал плечами Юргенс, - это почти одно и то же.
- Даже если мы откроем огонь в пол-одиннадцатого, - сказал Кессель, - президент, думается мне, останется доволен.
- Я, к сожалению, не смогу пойти, - вздохнул Юргенс, - из-за лодыжки.
- Ваша лодыжка - курам на смех, - возразил администратор, - да на фронте вам бы из-за нее и дня отпуска не дали.
Юргенс начал тихо хныкать и сообщил, что ему срочно нужно прилечь на диван.
Продюсер сказал:
- Ладно, ребятки. Это всё - абсолютная хрень. Мы всё равно не можем на это пойти - начнутся дипломатические осложнения. Кроме того все наши боеприпасы - холостые.
- Не совсем так, - уточнил Лохнер, - в складских остатках, которые мы закупили у бундесвера, есть пара ящиков с боевыми патронами. Из предосторожности я их поставил в сторонке. Чтобы статисты друг друга не перестреляли. А то пришлось бы завозить новых.
- А почему бы, - спросил Кессель, - не оповестить немецкое посольство?
Оказалось, что посол как раз улетел в Бонн. К посетителям вышел его заспанный заместитель, молодой советник посольства, и покачал растерянно головой. Лучше всего было бы, по его мнению, если бы вся съемочная группа покинула Убанги так быстро, как только возможно. В час ночи как раз летит самолет в Каир.
- Не выйдет, - развел руками продюсер, - во-первых, в один самолет все не влезут, нас все-таки почти пятьсот человек, а во-вторых, мы не можем вот так взять и прервать съемки. Вложено уже почти пять миллионов.
Советник посольства снова покачал головой, заверил нас, что сделает всё, что в его силах, и ушел. Он действительно сделал всё, что было в его силах: лег спать дальше.
- Ладно, - сказал продюсер, - сделаем вид, что вообще ничего не случилось. Снимаем дальше. Горилла проспится и обо всем забудет.
Но тут прибыл новый президентский посыльный. Он привез высший орден Убанги для фельдмаршала Роммеля и письмо, чье содержание заставило продюсера изменить свое мнение.
- Роммель - это я, - вспомнил Юргенс, - так что давай орден сюда. Орден сюда, говорю! И чтоб никто не прикасался!
- Ну даже если, - задумчиво произнес продюсер и впервые посмотрел на Кесселя, - даже если мы угрохаем, черт его подери, один или два дня, - тут он заметил, что смотрит на Кесселя, а не на Лохнера, - и - Лохнер, где ты? ах вот ты где, сколько нам понадобится, чтобы этих - как их? - Шишани что ли? Мы же их в порошок разотрем...
- А я в этом не уверен, - сказал Лохнер, - у нас нет ни малейшего представления о силе и расположении войск противника.
- Хм... а ты не думаешь, что мы сможем завоевать хотя бы один город? Может, горилла тогда угомонится.
- Я видел карту местности, - ответил Лохнер. - Условия неблагоприятны. Река Зимбана. У нас нет понтонов.
- Ну тогда мы можем паковаться. Представьте: я уже выбросил пять миллионов... Это - моя погибель.
- Не думаю, что именно это, - заметил Кессель, который дочитал письмо президента до конца. - В случае отказа никто из нас не покинет Убанги живым.
- Он обязан нас выпустить, - заорал продюсер, - и он еще заплатит неустойку.
- Если бы он мог, - вздохнул Кессель. - Со времен, когда Убанги еще не была народной республикой, она осталась должна США не пять, а пятьдесят миллионов. И уж если американцы до сих пор не могут стрясти ни цента...
- Проклятый негритос! - взорвался продюсер.
- Пожалуйста, без расизма, - сказал Кессель.
- Мне похрену, что он черный, - продолжал бушевать продюсер, - я хочу лишь сказать, что он - проходимец. Ну и что он сделает, если мы захотим уйти?
- Он прикажет нас арестовать.
- Но мы вооружены до зубов.
И тут все переглянулись.
Мы нанесли превентивный удар. Администратор Лохнер взял командование в свои руки. Была произведена мобилизация, то есть статистов разбудили и кратко обрисовали положение дел. Надо признать, что командирский голос Лохнера оказал свое действие: почти никто не роптал.
Незадолго до рассвета съемочная группа заняла президентский дворец, телевышку, министерство обороны, аэродром, вокзал и еще несколько ключевых зданий убангийской столицы. Отдельные очаги сопротивления были быстро подавлены.
«Мне стыдно», - рассказывал Альбин Кессель, - «но я надел лейтенантскую форму. Повинуясь инстинкту. Ничего не мог с собой поделать. Операция продолжалась лишь один день, продлись она дольше, уверен: мы бы образумились. Но что там! Мне выделили бронетранспортер и два грузовика. Я приказал: «По машинам!». Люди запрыгнули, и мы рванули. Рука на спусковом крючке, и сердце бьется... да провалиться мне на этом месте! Дома падали перед нами на колени, переулки изгибались в поклоне... Стальная буря. Я знаю, что это чушь собачья и всё же - я взял ратушу. С налета. Сорок пленных.»
К сожалению, президенту удалось улизнуть. Он засел в пригороде и попытался собрать разрозненные войска. Генерал Лохнер, опираясь на свой военный опыт, сформировал элитный десант, молниеносно напал и разбил едва очухавшегося противника снова. Увы, президент опять убежал, кроме того выяснилось, что в Убанги есть еще один аэродром - на юге страны, и на нем базируется эскадрилья бомбардировщиков. Четыре машины оказались в боевой готовности, двум пилотам удалось даже взлететь. Один был сбит съемочной группой, зато второй сбросил бомбы на отель «Убанги Палас». Случайно или намеренно - ведь в отеле жили исключительно киношники - установить не удалось. Целый час все были озабочены судьбой Курда Юргенса. Он был единственным, кто не встал под ружье. Но к счастью, к моменту бомбардировки он уже успел переехать в президентский дворец.
И затем случился неожиданный поворот: в семь вечера явился парламентер, а за ним - небольшой конвой из безоружных бойцов регулярной армии Убанги, которые привели с собой плененного президента Кона Конаги. Они сдали его съемочной группе и долго пытались добиться от администратора Лохнера согласия стать новым президентом.
«Сама по себе», - рассказывал Кессель, - «ситуация благоприятствовала продолжению съемок. Новое революционное правительство предоставило нам полную свободу действий, вот только Юргенс не хотел больше сниматься. Он разорвал свой договор, сославшись на внезапно начавшиеся боли в желудке. На самом деле, он оскорбился из-за того, что президентом хотели сделать не его, а Лохнера. Вслед за Юргенсом сбежал и Кински.
Кроме того при бомбардировке отеля все снятые на тот момент пленки были уничтожены. И все копии сценария тоже. Если честно, то не все, одну я возил с собой в бронетранспортере, но я не стал об этом рассказывать.
Часть потерь продюсеру возместила страховая компания, в итоге он не только избежал погибели, но и обогатился бесценным опытом. Следующий его фильм назывался «Мельница в Шварцвальде.»
Да, вот так оно и было. «Дубовые Листья и Звезда Давида». Если увидите фотографию Курда Юргенса - присмотритесь внимательнее. Иногда он надевает золотой убангийский орден, но только по особым случаям.»
(1977)
1 Дубовые Листья - боевая награда вермахта, которой награждали вновь отличившихся офицеров, уже имеющих рыцарский крест.
2 Fi-156 - немецкий самолет-разведчик
3 "С 5.45 открыт ответный огонь", - фраза, которую Гитлер произнес в радиообращении 1 сентября 1939 года