Вторая маркиза (текст) - 2
Мой перевод отрывков из книги «Воспоминания об эмиграции маркизы де Лаж де Волюд, дамы Ее Высочества принцессы де Ламбаль. 1792-1794. Письма к графине де Монтихо, опубликованные бароном де ла Моринри» (1869). «Вторая маркиза» потому, что первая и любимая для меня, конечно, маркиза де Ла Тур дю Пен; ее мемуары я перевела целиком и комментариев к ним сделала тоже очень много (см. «Заметки на полях мемуаров» под разными номерами).
Начало вот здесь: « Вторая маркиза (текст) - 1»
Комментарии по мере готовности будут добавляться отдельными постами. Первая порция комментариев здесь; там есть карта и немного про Конвент, конституцию и пр.
__________________
Часть вторая. Бордо - Entre-deux-Mers - Бордо, лето-осень 1793 г.
Примерно в июле того года департаментские власти из Сента отправили запрос о моей выдаче в департамент Бордо; но я тогда была уверена, что меня не выдадут. Некоторые люди из департамента меня предупредили и просили на два или три дня уехать из дома, чтобы можно было провести обыск и тем самым удовлетворить депутатов от той провинции. Я сама считала это пустяком, ведь шла уже речь о восстании против Робеспьера, но мне сказали, что следует тем не менее действовать по Конституции, что не время открыто сопротивляться; и в этом случае, как и во всех других, нам пришлось убедиться, что от наших властей [в Бордо] не приходится ждать много энергии. Меня приютила одна американка.
Жан-Батист Лесюер (1749-1826). Гуаши из «революционной» серии. Подпись к рисунку слева, изображающему члена Революционного Комитета: «В каждой секции был Революционный Комитет, учрежденный для розыска и донесения о гражданах, которые были в недостаточной мере патриотами. Под этим предлогом входили в дома и выносили оттуда деньги, драгоценности и вещи, а владельца заключали в тюрьму.» Подпись к двум рисункам справа: «Вандал, разрушитель произведений искусства, насмехается над костюмами, которые были модны до Революции. Аббат с маленькой собачкой на руках очень его смешит.» https://www.parismuseescollections.paris.fr/de/node/111712
Я провела у нее несколько дней, так сказать, «скрываясь». Каждый, кто туда приходил, оказывался всегда какой-нибудь совершеннейший роялист, которому мне можно было показаться; и поскольку эта дама собирала у себя всех, кто только был в Бордо в наибольшей степени настроен против революции, то я там за два дня успела побывать в обществе полусотни человек. Кроме того, она виделась с негоциантами, которые казались весьма настроенными в нашу пользу, но в дальнейшем стало ясно, что они желали только спасти свои головы. У нее собирались многие вожаки поговорить и обсудить, что делать дальше; пять молодых особ, которые жили в этом доме, давали удобный предлог там собираться. Это всё были сумасброды, и я спешила оттуда выбраться.
Когда я смогла сама судить о некоторых из тех, кто посещал этот дом, наше положение стало внушать мне большое беспокойство; но поскольку я всегда склонна надеяться, что все обернется желательным для меня образом, я и здесь надеялась, что обстоятельства вынудят их к открытым действиям и у них не останется возможности повернуть назад. Некоторые люди, разделявшие мой образ мыслей, придумали для этого устроить подписку, чтобы под предлогом добровольного пожертвования каждый подписался на ту сумму, которую он мог бы выделить на армию департамента.
Я уже несколько дней как вернулась в дом к своим родственникам, когда нам принесли этот подписной лист. Моя мать, когда я склоняла ее подписаться на то, что мы могли дать, сказала мне прямо при тех, кто принес тетрадь:
- Я согласна отдать этим господам моих лошадей для их подвод; но я не буду ставить подпись в списке, который может превратиться в список на проскрипцию[i]. Я не просто обязуюсь оказать какую-то скромную помощь, а предлагаю прямо сегодня отдать вам все, что у меня осталось из бриллиантов; но я парализована и не имею возможности бежать, если дело обернется плохо; я не стану подписывать.
Такая осторожность вызвала у меня раздражение; я подписалась за себя на то немногое, что у меня еще оставалось из денег, и несколько бриллиантов. Господин де Бюш предложил все, что имел, и отказался подписываться. Я пришла в отчаяние, когда увидела, что большинство поступило так же. С этого момента мы твердо заключили, что от этого города не приходится ждать ничего особенно энергичного. Если бы нужны были только деньги, в Бордо было бы очень легко собрать значительные средства, ведь в одном только нашем доме пожертвования от нас всех еще составляли довольно крупную сумму. Лошадей у моей матери взяли, чему я была рада, поскольку теперь не надо было их кормить без всякой пользы.
***
Уже несколько дней мы могли предвидеть печальный исход всего этого. Моя мать решила снять комнаты в частном доме, и я в те немногие дни свободы, которые нам еще оставались, распоряжалась переноской туда ее столового серебра, денег и драгоценностей и замуровыванием их, в моем присутствии, в темном углу дома. Для этой работы я использовала комнатного лакея моей матери и одного савойца по имени Морис. Мне приятно произносить имя этого честного человека, который впоследствии оказал нам величайшие услуги. Он привел своего знакомого каменщика. Я припоминаю, что эту работу мы исполнили за два дня до вступления революционной армии в Бордо, и у меня еще очень живо впечатление того ужаса, который я испытывала, пока они работали. Дело было ночью, я сидела на ступеньке лестницы, размышляя о способах спастись - я чувствовала, что погибну, если останусь в Бордо. Когда они разравнивали раствор или сбивали какой-нибудь уголок каменной кладки, я вздрагивала при каждом ударе, опасаясь, что услышат соседи; я предавалась самым мрачным мыслям, предполагая, что никогда не увижу вскрытия тайника, который для меня замуруют.
Вернувшись ночью к матери, я нашла записку от семейства Анаш: они меня извещали, что нашли себе средство спрятаться, а мне советовали как можно скорее укрыться у парфюмера Перье, с которым они договорились, что он меня примет. Я сочла, что могу остаться еще на несколько дней у матери, которая устроилась в своем новом доме. Я думала, что революционеры, поскольку они так озлоблены против жирондистов, в эти первые моменты позабудут про женщину, которая, к сожалению, не имела никакой возможности им навредить; но через два дня мы узнали об арестах многих людей, в том числе нескольких женщин; это нас напугало. Мне со всех сторон говорили, что я буду непременно арестована, и тогда, поскольку мой департамент объявил обо мне как об эмигрантке, поставленной вне закона и имевшей сношения с эмигрантами в Германии, суд надо мной будет скорым. Я начала уже питать отвращение к жизни; будучи из тех, кто более всего боится смерти, я в тот момент совершенно смирилась с этой участью.
Однако же один более рассудительный и настойчивый совет и уговоры моей матери и родственников побудили меня спешно укрыться у Перье. Мы послали его предупредить; он пришел за мной и провел меня к себе в дом через дверь, которой пользовались только для прохода на кухню. Он меня поселил в каморке, где жила его кухарка, добрая женщина, очень набожная и надежная.
Достойный Перье, который всегда был большим роялистом, в тот момент пытался спасти еще нескольких жертв; но его собственное положение представлялось мне очень уязвимым, а убежище в его доме ненадежным. Он предупредил меня, что его теща и один из братьев жены - крайние революционеры, «бешеные», и вследствие этого необходимы большие предосторожности; что его лавка привлекает в этот дом множество посетителей и что я не смогу долгое время оставаться незамеченной. Он мне сказал, что недавно купил небольшое владение в очень уединенном месте в Entre-deux-Mers, между Гаронной и Дордонью, где есть только дом крестьянина, который там работает; так что если бы я захотела, он бы меня отвел туда, его жена приходила бы меня навещать, а Морис мог бы приносить мне известия от матери и провизию. По его словам, мне следовало обречь себя на абсолютное одиночество и жить с крестьянами, которые даже не понимают по-французски; он полагал это в тот момент единственным средством меня спасти. Я провела один день и две ночи в каморке кухарки, освещавшейся только лампой; мне были слышны с большой улицы Шапо-Руж крики, барабанный бой и всевозможные звуки радости и торжества одержимых. Вдобавок, я видела, что жена Перье обеспокоена и напугана моим присутствием в доме. Она при этом была превосходная особа и всячески выказывала сочувствие моему положению; но для нее, вполне резонно, было мучительно видеть еще и эту лишнюю опасность, нависшую над головой ее мужа, и самой рисковать жизнью своей и своей семьи.
Перье меня поселил в комнате без окон и с немощеным полом - это была лучшая комната в доме. Там устроили небольшую кровать. Когда он уехал, я осталась совершенно одна в этой лачуге, за три лье от кого бы то ни было из знакомых, не имея возможности получить хоть какую-нибудь услугу от жившей в этом доме крестьянки, которая занималась только своим домашним хозяйством и сбором винограда и которая вдобавок не понимала ни слова по-французски; я имела слабость сожалеть, что не дала себя схватить, чтобы умереть сразу. Мне часто приходило в голову, что столько усилий, потраченных ради того, чтобы не попасться палачам, и все опасности, которым подвергаются из-за меня столько людей, послужат лишь продлению тягостной агонии. В другие минуты я много надеялась - это зависело от внешних окружавших меня предметов и производимого ими впечатления. Утром, когда солнце светило ясно, когда я выходила прогуляться на виноградники, я еще предавалась некоторым сладостным чувствам и утешительным надеждам.
Виноградники в Entre-deux-Mers. https://www.bkwine.com/features/wine-regions/entre-deux-mers-biggest-beautiful/
Сначала мне было трудно привыкнуть к этому уединению. Когда наставал день, в который савоец должен был прийти и принести мне вести от матери, это был праздник, и я его встречала как бога-покровителя. Он приносил также письма ко мне из-за границы. При помощи одного своего знакомого почтового служащего он нашел способ до самого последнего момента доставлять их мне и отправлять мои письма. Тогда для меня это была величайшая услуга, и такая, за которую я испытывала наибольшую благодарность.
Разумеется, моя жизнь была не там, где я находилась, а целиком в Германии. Я стала уже привыкать к своему жилью и к тому образу жизни, который я вела. По моей просьбе мне доставили мои карандаши, папку с бумагами и книги, и я проводила весь день за рисованием, письмом и чтением. Возле кухонного очага я обнаружила дыру и там прятала те письма, которые получала, и все те, которые писала сама, пока Морис не приходил их забрать, и он их уносил спрятанными в своем куске пеклеванного хлеба. Госпожа Перье приезжала каждую субботу вечером и оставалась до вечера воскресенья. Я каждый раз бывала очень рада ее появлению. Ее муж приезжал за ней в воскресенье, и от него я узнавала все новости. Я тогда узнала, что моя мать из страха распорядилась взломать мое бюро и сжечь все мои бумаги. Я имела несправедливость обижаться на нее за этот ужас и эту предосторожность, впрочем, совершенно необходимую в тот момент; но я до сих пор сожалею о некоторых из этих бумаг, в том числе о ее письмах, которые она мне писала с того времени, как я вошла в возраст разума, и о других, которые я желала бы хранить всю жизнь, и о некоторых заметках, которые я в разное время записывала об интересных вещах и людях и которые мне будет невозможно восстановить в памяти. К счастью, моя мать не знала о том, что я еще год или полтора назад предусмотрела подвесить небольшой железный ящичек между каменной кладкой стены и деревянной панелью в кабинете господина де Бюша - я каждый месяц туда убирала письма, которыми очень дорожила. Чтобы просунуть этот ящичек через зазор между лагами, нужно было забираться наверх по лестнице, которую мы добывали с Розали; из-за нее однажды мы чуть не расстались с жизнью. Там были такие вещи, которыми я дорожила в тысячу раз больше, чем своим существованием.
Я прожила в этом сельском доме пять недель, когда 18 октября - это было воскресенье, госпожа Перье приехала накануне - мы получили записку от ее мужа, который умолял нас уходить оттуда. Он только что получил верное известие, что на следующий день начнутся очень суровые обыски по всем небольшим сельским владениям в Entre-deux-Mers; что в Бордо надзор так силен, что он не смог ни раздобыть экипаж, ни сам осмелиться выйти из города в то утро. Он умолял нас пуститься в путь немедленно, обещая сделать все возможное, чтобы выехать нам навстречу во второй половине дня. Он не говорил, в каком доме я смогу поселиться, когда прибуду в Бордо. Я видела, что вернуться к матери значило бы отдать на верную гибель себя и подвергнуть опасности и ее тоже. Я стала плакать и отчаиваться; но, поскольку я видела, что огорчаю несчастную госпожу Перье, которая очень боялась, что я стану упорствовать в том, чтобы остаться там, я первая стала торопить наш уход. Когда я покидала этот дом, который в первый день произвел на меня такое ужасное впечатление, у меня невыразимо сжималось сердце. Я после приезжала туда; этот дом находится на дороге в Париж. Я нашла там всё в прежнем состоянии и еще раз присела отдохнуть в уголке у кухонного очага, где проводила тогда столько времени, сидя на клетке для курицы и поворачивая вертел - в одной руке у меня был вертел, а в другой книга; эта книга была «Жизнь Дюгесклена».
Мы ушли вдвоем с госпожой Перье, и с нами был еще ее ребенок двух с половиной лет, которого мы несли по очереди. Мы не рассчитали, сколько времени у нас займет дорога, и забыли взять с собой хлеба; я помню, как мы купили и с жадностью съели кусок хлеба и четыре сардины, которые несла в корзине какая-то женщина.
Не пройдя и двух лье, мы повстречали крестьян, возвращавшихся с ярмарки; одни пели, другие сыпали проклятиями, но при этом с явными признаками радости. Я спросила у госпожи Перье, что они говорят. Она передо мной сделала вид, что не понимает их; они много раз повторяли имя «Антуанетта».
- О боже мой! - сказала я ей, - они говорят о королеве! Дорогая моя, узнайте, прошу вас, что произошло.
Она хотела и дальше скрывать от меня то, что, по-видимому, уже знала, желая, чтобы я услышала ужасную новость не от нее, а от кого-нибудь другого. Но когда я припугнула ее тем, что сама пойду спрашивать у этих людей, она мне сказала, что вчера в Бордо стало известно о смерти королевы.
Эстамп конца XVIII века, изображающий казнь Марии-Антуанетты 16 октября 1793 года. https://gallica.bnf.fr/ark:/12148/btv1b6949975k?rk=42918;4 . Новости дошли до Бордо за 2 суток!
По ее словам, она отправилась ко мне не только с целью подготовить меня к этому несчастью и быть мне поддержкой, но и для того, чтобы не видеть ликования, которое ее ужасало. Перье не стал покидать свою лавку, чтобы не вызвать подозрений, но сам был в отчаянии. Я поставила ее в очень затруднительное положение, потому что у меня задрожали ноги и я не могла идти дальше. Я никак не могла заплакать; слезы душили меня. Бедная госпожа Перье была в отчаянии и боялась, что нас кто-нибудь увидит в таком горестном состоянии. Впервые в своей жизни я была равнодушна к опасности, которой ее подвергала. В то мгновение мне казалось, что все кругом должны желать смерти. Поблизости был какой-то дом довольно приличного вида; госпожа Перье, несмотря на риск - она не знала, на какой стороне были хозяева этого дома - все же осмелилась пойти попросить, чтобы меня там приняли. Уже с порога она смогла убедиться, что, к счастью, мы имеем дело с честными людьми, которые думают, как и мы. Две женщины вышли, чтобы поддержать меня; мне оказали всю возможную помощь. Мы заметили, однако, что хозяйки желали бы, чтобы я скорее смогла уйти. Они нам сказали, что за ними пристально следят, поскольку они роялисты; я полагаю, это было еще и потому, что их дом выглядел богатым. Я все еще задыхалась, будучи неспособна ни пролить хоть одну слезу, ни вымолвить хоть слово, когда более старая из этих двух женщин, которая казалась очень удрученной, сказала госпоже Перье:
- Я думаю, эта дама была знакома с нашей несчастной королевой?
Эти слова, такие простые, сразу же вызвали у меня в памяти такие нежные воспоминания, что слезы одолели меня, и мне стало легче. Силы немного вернулись ко мне. Обильно пролитые слезы так меня изменили, что мне было невозможно сразу же снова пуститься в путь. Эти добрые дамы заметили, что на мне надето домашнее платье из бомбазина, и рассказали, что в Бордо дело дошло до того, что на улицах не терпят никакой одежды, которая могла бы оказаться привозным английским товаром. Они предложили мне домашнее платье из калико, и госпожа Перье заставила меня его принять. Я оставила им свое, и с тех пор я не видела этих добрых и достойных особ; я не знаю, как их звали.
Английский бомбазин (по-русски такую ткань стали со временем называть бумазея - с одной стороны она обычно была гладкая, а с другой ворсистая) в то время делался из шелка и шерсти и был довольно дорогой и престижной тканью. https://collections.vam.ac.uk/item/O350639/gown-unknown/
Платье, о котором идет речь, могло выглядеть примерно так. Надетая под него юбка не обязательно должна быть белой; она может быть из той же ткани, что и платье. Важно, что платье застегивается спереди и дама может надеть его без помощи прислуги. https://collections.vam.ac.uk/item/O350639/gown-unknown/
Так выглядел коленкор с набивным рисунком французского производства. Это тоже достаточно дорогая и престижная ткань. https://i.ebayimg.com/images/g/q7IAAOSwM6VfTovJ/s-l300.jpg
В четверти лье от этого дома мы встретили Перье, который ехал в экипаже нас забрать. К переправе мы добрались довольно поздно. В то время как мы ждали на кухне постоялого двора, пока будут готовы перевозчики, я услышала отвратительные речи, которые вели торговцы или крестьяне, возвращавшиеся с ярмарки и ужинавшие на этой кухне. Я не могу ничего повторить из мерзкого веселья этих чудовищ. Кто-то один высказался, что мертвых нужно оставить в покое и что на самом деле никто из них не знал тех, о ком они говорили, кроме как по обвинениям людей, заинтересованных в том, чтобы их погубить. Завязался спор; и вот, в нашем присутствии, они стали с угрожающими жестами выступать против этого честного человека, который, даже если оставить в стороне уважение к столь священным жертвам, говорил очень разумную вещь. Перье и его жена заслонили меня собой, потому что я не могла сдержать слез, а эти люди могли меня увидеть, несмотря на плохое освещение. Многие даже смотрели на меня, когда мы проходили мимо них к выходу из дома, и их зверский вид заставил меня задрожать.
Удивительно, что о смерти короля и королевы я узнала почти что одинаковым образом, в одинаковом положении: и в том, и в другом случае я находилась на большой дороге или на постоялом дворе, возвращаясь в Бордо, чтобы избежать более непосредственной опасности. Разница была в том, что при смерти короля мне достаточно было ступить на территорию департамента Бордо, чтобы оказаться хотя бы на время в безопасности от своих преследователей, в то время как при смерти королевы я уже не знала, куда бежать.
Мы добрались в Бордо в десять часов вечера. Весь город был в иллюминации, празднуя гнусное убийство. Перье указал мне на то, что при таком освещении ни он, ни его жена не смогут меня сопровождать; они показали мне прямой путь туда, где поселилась моя мать. Я засвидетельствовала им свою благодарность, насколько мне это позволяло то состояние горя и подавленности, в котором я пребывала; я желала им всяческого счастья, которого заслуживали их человечность и их принципы; я постаралась высказать им, как я была тронута проявленным ими желанием меня спасти и всем тем, что они для этого сделали. Я сказала им, и это было правдой, что я смирилась со своей участью и что я полагаю, что больше их не увижу.
Я еще увиделась с ними семь лет спустя, когда недавно возвратилась во Францию; и я нашла их пережившими все эти времена резни и преступлений с той же человечностью, с теми же принципами верности и чести. Я вполне испытала, до какой степени люди привязываются к тем, кому они оказали благодеяния! У этих достойных людей все знакомство со мной состояло лишь в том, что они оказали мне услугу и рисковали собой ради меня, а я никогда так и не смогла найти случая показать им мою благодарность; когда я приехала в Бордо, они меня приняли, как приняли бы самое любимое дитя. У меня не было никакого другого права на их дружбу, кроме тех услуг, которые они мне оказали тогда, и тех, которые они потом оказали моей матери; казалось, будто наши несчастья дают мне право располагать ими. Это очень богатый дом, и Перье, зная лучше, чем кто бы то ни было, что я разорена, при моем проезде через Бордо немедленно предложил мне одолжить все, что мне потребуется, будь то для моего путешествия или на любые другие нужды. Я не приняла этого предложения, но все равно сохранила благодарность за него.
Расставшись с этими прекрасными людьми, я дошла одна, надежно скрытая под вуалью, до дома моей матери. У крыльца я остановилась и довольно долго не решалась постучать; я оставалась погружена в разнообразные впечатления переживаемого мною горя и страха и стояла в неподвижности перед этой дверью; мне казалось, что сейчас я войду в свою могилу или принесу смерть своей матери. Наконец я постаралась взять себя в руки; я тихонько постучала, чтобы меня не было слышно из комнаты моей матери и ее могли бы предупредить, прежде чем я появлюсь. Перье не смог ей сообщить о моем спешном возвращении, опасаясь, что за ним могут проследить шпионы. Открывать вышла Розали; всех слуг-мужчин у нас забрали по реквизиции, и у нас оставался только муж Розали, комнатный лакей моей матери. Она испугалась, увидев меня. Мы смогли обменяться лишь несколькими словами; она была убита горем; я бросилась ей на шею, чувствуя, что изнемогаю.
Наконец я отправила ее тихонько предупредить мою мать, а сама прошла в комнату моих детей; они спали так спокойно, что от этого зрелища мне немного полегчало. Бедные дети! говорила я самой себе - они не чувствуют наших несчастий, они спят! А быть может, скоро они останутся одни на свете. Я слишком хорошо понимала, что моя мать меня не переживет. Пока я пряталась в загородном доме Перье, арестовали господина де Бюша; его двух дочерей, одной из которых было четырнадцать, а другой восемнадцать лет, посадили в тюрьму; все наши родственники были либо мертвы, либо уже полтора месяца как в заключении; все наши знакомые в Бордо были арестованы. Если бы я погибла, дети остались бы без помощи и защиты. Я поцеловала бедных малюток.
Мне дали немного вина, чтобы подкрепить силы, и я поднялась в комнату к матери; у нее хватило сил лишь протянуть ко мне руки; я была так слаба и измучена, что упала на колени возле нее, обнимая ее и целуя ее руки; слезы наши смешались между собой. Мы оставались, я думаю, более часа не в силах выговорить ни одного членораздельного слова; я сидела у ее ног, положив голову ей на колени; наконец, она спросила меня, что могло меня побудить вернуться в город и почему я решилась подвергнуть себя всем опасностям. Я со всевозможной осторожностью рассказала ей о предстоящих обысках в сельских домах, об опасениях Перье и о моей решимости принять свою участь, не подвергая более опасности никого. Среди тех слез, которые мы проливали и над своим положением, и над судьбой нашей несчастной королевы, я почувствовала, что меня переполняют нежность и доверие, как в последние мгновения жизни.
____________
[i] «Проскрипционными списками» (по аналогии с теми, что были в истории Древнего Рима) называли списки противников режима, которые подлежали розыску и аресту. Другие выражение, которое используется в отношении этих людей - «поставленные вне закона».