Священные книги
Ощущение священности возникает из дефицита, нехватки, редкости, недостачи. В книге 100 Things Every Designer Needs to Know About People прямо главка такая есть - про то, как редкость и трудность получения чего-то повышает воспринимаемую ценность этого чего-то. И иногда вот повышает до ощущения священности.
Наше священное отношение к книгам, как мне кажется, складывалось исторически из нехватки всего - сначала образованности и просто грамотности, когда книга была вещью почти волшебной для широких масс, затем - нехватки просто книг. Вся советская действительность проходила под знаками страстной любви к чтению - и полной невозможности свободно купить то, что хотелось бы почитать и иметь. Страстная любовь к чтению, которой мы так гордились, недавно у меня стала перемещаться в другую категорию - из предмета гордости в антропологический признак жизненных условий. Я разговаривала с несколькими страстными читальщиками, и мы все приходили к выводу - книги были нашим бегством из этой действительности. Там были другие люди, другая жизнь, другие вещи. Там были драгоценности, красивые платья, завидное оружие. Там были мудрецы, обольстительные красавицы, загадки и интриги. Или там были такие же дети, как мы, но у них были приключения и опасности.
Кроме книг у нас практически не было возможности уйти в другую жизнь. Одно детское кино по воскресеньям? А сейчас у детей куча других каналов для получения знаний и авантюрных приключений - любые фильмы и мультфильмы - по выбору собственному, а не что дают, буйные компьютерные игры с приключениями, спокойные игры со знаниями, настоящие сведения научные, реальные рассказы о далеких местах с цветными подробными фото, поездки личные в совершенно иные места. То, что мы отцеживали из книг, они получают широким потоком с разных сторон, практически безусильно. Неудивительно, что книги теряют такую священную ценность. Они теперь - одна из возможностей. И дефицита в них нет. ( Дефицит денег на них есть - но сами книги - вот, только руку протяни).
И запрет писать в книгах, что-то делать с ними - это тоже следствие дефицита. Книга никогда не была по-настоящему личной, всегда принадлежала коллективно - всей семье, школе, библиотеке, всем братьям-сестрам в семье. Даже если она была условно твоя - всегда была для нее реальность, что ее дадут почитать друзьям и знакомым, поэтому ее держали опять же в условно коллективном состоянии. И в школе и дома прикрикивали - не пиши в книгах! Не рисуй в книгах! Под этим лежала забота - чтобы этой книгой могли воспользоваться другие люди, другие ученики - чтобы она была как можно более нейтральна, ничья. Но трансформировалось это в ощущение, что нельзя с нею ничего делать, потому что это священный предмет.
Между тем, до "коллективной ценности" книги в образованных и богатых слоях общества принадлежали целиком их хозяину. И не только никакой "священности" хозяева не испытывали, но и было общепринято писать на полях, подчеркивать понравившееся, вести полемику с автором или хвалить его письменно - все это прямо тут же в книге. Помните, как Татьяна рассматривает книги Онегина? И Онегин еще не самый "разговорчивый" из читателей. Люди литературы или с философским складом ума целые трактаты на полях оставляли.
Хранили многие страницы
Отметку резкую ногтей;
Глаза внимательной девицы
Устремлены на них живей.
Татьяна видит с трепетаньем,
Какою мыслью, замечаньем
Бывал Онегин поражен,
В чем молча соглашался он.
На их полях она встречает
Черты его карандаша.
Везде Онегина душа
Себя невольно выражает
То кратким словом, то крестом,
То вопросительным крючком.
Трепетное отношение к книге как предмету физическому - стопке бумаги, соединенной вместе - может быть только, если это предмет редкостный, трудно восполнимый или не принадлежащий полностью тебе. Теоретически трепетное отношение должно быть к содержанию, не к бумаге. Но интересно, что "священность" у современного человека осталась только по отношению именно к традиционной форме. Если вы скачали текст чего угодно - детектива или "Войны и Мира" - после прочтения вы можете стереть этот файл без заламывания рук и угрызений совести. То есть сам текст в отсутствии его "редкости" и "недоступности" теряет священность предметную. Если вы распечатали для чтения что-то на бумаге - эту стопку после прочтения тоже можно с легкой совестю выкинуть в макулатуру. Никто не побежит за вами с криками - ты что??? как ты можешь????
То есть не текст книги сам по себе, ни бумага с нанесенным текстом не вызывают у вас чувства священности. Но вот та же стопка бумаги с нанесенным текстом, но соединенная особым образом и в обложке - сразу автоматически начинает вызывать. Неужели "священность" заключена в нитках, клее и двух кусках картона?
Я не говорю при этом про книги с иллюстрациями, со множеством справочных или прекрасных картинок, особо красиво изданных - где ценность предмета понятна безусловно. Я имею в виду, что любая книга, полная фигни ( а походив на десятки огромных распродаж книжных и посмотрев на семью, забившую гараж книгами для продажи, я вижу, что книг с фигней выпускается и выпускалось гигантское количество) - вызывает нервное чувство, если заговорить о ее выбрасывании или использовании как предмета - на бумагу для художеств. Но я вижу, что мое отношение становится более осмысленным - то есть проходящим через разум, а не бессмысленно культово задыхающимся. Есть книги, которые безусловная ценность - и самая моя большая радость. Есть и такие, в которых я теперь и пишу и подчеркиваю и размечаю. Все книги Барбары Шер, например, пока я работала, я совершенно спокойно исписывала карандашом - отмеряла дневные нормы, подчеркивала фразы, писала варианты перевода у слов. И специально теперь приношу книги ( купленные за копейки или спасенные от выбрасывания), чтобы использовать для художественных целей.
( и я знаю, что у множества читающих, все равно автоматически возникает: "я все понимаю, но все же не могу...". Автоматически - потому что это не личное, не обдуманное, осознанное - а именно бессознательно внедренное в детстве - и автоматически прикладываемое к любому предмету, состоящему из соединенной вместе пачки бумаги и типографской краски)
Наше священное отношение к книгам, как мне кажется, складывалось исторически из нехватки всего - сначала образованности и просто грамотности, когда книга была вещью почти волшебной для широких масс, затем - нехватки просто книг. Вся советская действительность проходила под знаками страстной любви к чтению - и полной невозможности свободно купить то, что хотелось бы почитать и иметь. Страстная любовь к чтению, которой мы так гордились, недавно у меня стала перемещаться в другую категорию - из предмета гордости в антропологический признак жизненных условий. Я разговаривала с несколькими страстными читальщиками, и мы все приходили к выводу - книги были нашим бегством из этой действительности. Там были другие люди, другая жизнь, другие вещи. Там были драгоценности, красивые платья, завидное оружие. Там были мудрецы, обольстительные красавицы, загадки и интриги. Или там были такие же дети, как мы, но у них были приключения и опасности.
Кроме книг у нас практически не было возможности уйти в другую жизнь. Одно детское кино по воскресеньям? А сейчас у детей куча других каналов для получения знаний и авантюрных приключений - любые фильмы и мультфильмы - по выбору собственному, а не что дают, буйные компьютерные игры с приключениями, спокойные игры со знаниями, настоящие сведения научные, реальные рассказы о далеких местах с цветными подробными фото, поездки личные в совершенно иные места. То, что мы отцеживали из книг, они получают широким потоком с разных сторон, практически безусильно. Неудивительно, что книги теряют такую священную ценность. Они теперь - одна из возможностей. И дефицита в них нет. ( Дефицит денег на них есть - но сами книги - вот, только руку протяни).
И запрет писать в книгах, что-то делать с ними - это тоже следствие дефицита. Книга никогда не была по-настоящему личной, всегда принадлежала коллективно - всей семье, школе, библиотеке, всем братьям-сестрам в семье. Даже если она была условно твоя - всегда была для нее реальность, что ее дадут почитать друзьям и знакомым, поэтому ее держали опять же в условно коллективном состоянии. И в школе и дома прикрикивали - не пиши в книгах! Не рисуй в книгах! Под этим лежала забота - чтобы этой книгой могли воспользоваться другие люди, другие ученики - чтобы она была как можно более нейтральна, ничья. Но трансформировалось это в ощущение, что нельзя с нею ничего делать, потому что это священный предмет.
Между тем, до "коллективной ценности" книги в образованных и богатых слоях общества принадлежали целиком их хозяину. И не только никакой "священности" хозяева не испытывали, но и было общепринято писать на полях, подчеркивать понравившееся, вести полемику с автором или хвалить его письменно - все это прямо тут же в книге. Помните, как Татьяна рассматривает книги Онегина? И Онегин еще не самый "разговорчивый" из читателей. Люди литературы или с философским складом ума целые трактаты на полях оставляли.
Хранили многие страницы
Отметку резкую ногтей;
Глаза внимательной девицы
Устремлены на них живей.
Татьяна видит с трепетаньем,
Какою мыслью, замечаньем
Бывал Онегин поражен,
В чем молча соглашался он.
На их полях она встречает
Черты его карандаша.
Везде Онегина душа
Себя невольно выражает
То кратким словом, то крестом,
То вопросительным крючком.
Трепетное отношение к книге как предмету физическому - стопке бумаги, соединенной вместе - может быть только, если это предмет редкостный, трудно восполнимый или не принадлежащий полностью тебе. Теоретически трепетное отношение должно быть к содержанию, не к бумаге. Но интересно, что "священность" у современного человека осталась только по отношению именно к традиционной форме. Если вы скачали текст чего угодно - детектива или "Войны и Мира" - после прочтения вы можете стереть этот файл без заламывания рук и угрызений совести. То есть сам текст в отсутствии его "редкости" и "недоступности" теряет священность предметную. Если вы распечатали для чтения что-то на бумаге - эту стопку после прочтения тоже можно с легкой совестю выкинуть в макулатуру. Никто не побежит за вами с криками - ты что??? как ты можешь????
То есть не текст книги сам по себе, ни бумага с нанесенным текстом не вызывают у вас чувства священности. Но вот та же стопка бумаги с нанесенным текстом, но соединенная особым образом и в обложке - сразу автоматически начинает вызывать. Неужели "священность" заключена в нитках, клее и двух кусках картона?
Я не говорю при этом про книги с иллюстрациями, со множеством справочных или прекрасных картинок, особо красиво изданных - где ценность предмета понятна безусловно. Я имею в виду, что любая книга, полная фигни ( а походив на десятки огромных распродаж книжных и посмотрев на семью, забившую гараж книгами для продажи, я вижу, что книг с фигней выпускается и выпускалось гигантское количество) - вызывает нервное чувство, если заговорить о ее выбрасывании или использовании как предмета - на бумагу для художеств. Но я вижу, что мое отношение становится более осмысленным - то есть проходящим через разум, а не бессмысленно культово задыхающимся. Есть книги, которые безусловная ценность - и самая моя большая радость. Есть и такие, в которых я теперь и пишу и подчеркиваю и размечаю. Все книги Барбары Шер, например, пока я работала, я совершенно спокойно исписывала карандашом - отмеряла дневные нормы, подчеркивала фразы, писала варианты перевода у слов. И специально теперь приношу книги ( купленные за копейки или спасенные от выбрасывания), чтобы использовать для художественных целей.
( и я знаю, что у множества читающих, все равно автоматически возникает: "я все понимаю, но все же не могу...". Автоматически - потому что это не личное, не обдуманное, осознанное - а именно бессознательно внедренное в детстве - и автоматически прикладываемое к любому предмету, состоящему из соединенной вместе пачки бумаги и типографской краски)