Конец мая
Людей периодически тянет думать, что демократия взялась из христианской морали. Либерализм в их описании не скрывает своего происхождения, при том, что одновременно и знать его не хочет. Он предстает программой, обусловленной ценностями защиты слабых, преимущественно сверхлично слабых (угнетённых меньшинств, социальных групп и лиц с синдромом неполноценности). В качестве иллюстративного можно рассмотреть, например, вот этот текст Д. Драгунского, в котором он выражает распространенную точку зрения, фактически, увязывая смягчение нравов с демократией и жестокость - с авторитаризмом. Нет, конечно, он с тем же успехом утверждает и обратное - и этот переход тезиса в свою противоположность как раз и составляет основное содержание статьи и её предмета в действительности.
Автор придаёт демократическому общественному строю моральную коннотацию, но при этом фиксирует неприятный парадокс. Мы пошли по пути либерально-христианских ценностей, замечает он, и вдруг повсеместно получили тренд на их прямую противоположность - озверение, архаизацию, ксенофобию, ожесточение и авторитарные рецепты. Как такое могло случиться? Следует признать, что вопрос повисает без ответа («интернет виноват» не в счет - интернет сейчас затычка во все дырки, универсальное псевдорешение любых задач, так что лучше просто забыть это слово в серьезном разговоре). До чего же всё-таки загадочная и редкая штука эта демократия, убеждается автор. Но что служит причиной интригующей трансформации - нечто, на бытовом уровне обозначемое при помощи термина «подлость жизни», или коварство «троянского коня» идеологии, на практике извлекающей свою внутреннюю сущность из презентабельной упаковки?
«Противники тирании», захватившие власть от имени народа, через какое-то время пробуждают в народе ностальгическое требование «больше тирании»: конечно, это замечательный факт, взывающий к осмыслению. Если углубиться в детали и истоки, то полезно будет перенестись как минимум на 50 лет назад - в те славные времена, когда европейские «шестидесятники» разрушали бастионы западного истеблишмента. Как они это делали? Отважно бросаясь на них грудью и заполняя собой. Заполнили в итоге. Что получилось? Левый истеблишмент - уродливый гибрид, нечто монструозное, неустойчивое и взрывоопасное. Пожалуй, где-то в «неформальной» молодости и последующей причастности к названному социальному феномену следует искать мотивы не всегда рационального поведения американских «демократов» (Клинтон - Обама) и их европейских единомышленников. «Теории заговора» и сознательных планов внедрения «мирового хаоса» сами по себе не что иное, как симптом и элемент этого «мирового хаоса» (проникшего в умы), но к его причинам не имеют отношения.
В эпоху предшественников, захвативших духовную власть в античном мире при наследниках Константина Великого, дело обстояло вполне аналогично. Левый истеблишмент, внедряющий демократию томагавками или религию добра и (со)страдания мощью римской имперской машины, всюду одинаков по сути и во всех случаях своего возникновения вводит в оборот конфигурации неустойчивости, перевернутой пирамиды - силы, принципиально, метафизически обращённой против самой себя. В обоих прецедентах состояние переворота становится императивом, рано или поздно воплощающимся.
Мир заполняется левыми формами анти-власти. Именно это приводит его в хаос. Они - разрушительны. Самая общая диагностика явления формулируется именно так, заставляя вспомнить о влиянии свободных радикалов на биологические системы - как известно, наука считает его фактором, приближающим катастрофу смерти.
Какое воздействие на власть оказало христианство? Вряд ли она стала мягче. Поклонявшиеся Иисусу императоры истребляли ближних, вплоть до членов собственной семьи и рода, с ревностью и изысканностью, которая пришлась бы по душе Нерону - вспомним равноапостольного Константина, умертвившего жену и сына, многократного убийцу братьев Констанция. Прямо по Драгунскому: христианизация не уменьшила, скорее увеличила масштаб «тирании» и «произвола» в сравнении с предшествующими временами. Приняв религию любви, римские властители сделались еще более трансцендентными, исключительными особами, чем их языческие предшественники - название «доминат» получил в основном как раз этот период имперской истории. Но длился он не долго. После рубежного 410 г., когда ворота столицы открылись перед вооруженными мигрантами, левая империя проваливается в хаос. Рим не выдержал христианского метафизического гексогена. Теперь очередь современного Запада обвалиться и/или оценить и переоценить собственные воззрения.
Имеет место идеологическая традиция, к которой точно стоит присмотреться внимательнее. Во что продолжают верить, несмотря на все свои разочарования, либеральные энтузиасты, такие, как Драгунский? В платоновских стражей, охраняющих паству от Платона. В либеральную церковь-иерархию, которая настойчиво учит всех, что все равны, что надо оберегать слабых и ущербных, лелеять духовно нищих, открыть двери дома дикарям. Но если все равны, то кто тут кого-то чему-то учит? Если долго стучаться лбом о стену, результат возымеет быть: треснет не стена, а лоб. Церковь, которая по сути сообщает, что её нет, исчезнет, как только внедряемое ею правило будет применено к ней самой. А это неизбежно случится. Проект религии безбожия, секуляризованной атеистической церкви - безумен; максимально решительно свидетельствует на этот счет русская история. Но активисты либерализма на Западе полагают, что у них получится.
Темный, агрессивный, злобный и зверский «простой народ», а над ним добрая, кроткая, мягкая элита, которая держит его, лютого, в узде: таков утопический социальный космос либеральных мечтателей о демократии не от мира сего. К той же самой эмпирической реальности, которая настолько возбуждает воображение современных постхристиан, применимо, тем не менее, совершенно иное интерпретирующее описание.
Власть - усиливает, если она правильная (то есть государственная, то есть правая). Государство - это организация изначальной стихии силы, которая делает сильнее. Социальный инстинкт активирует режим ожидания власти как способности мобилизовать, сконцентрировать природную энергию, в исходном состоянии склонную рассеиваться в хаотических флуктуациях возле нулевой отметки «войны всех против всех». Люди жаждут мобилизации, с грустью отмечает либеральный публицист: всё, что пишет Драгунский, к этому и сводится. Но почему так грубо, так примитивно то, чего они хотят? - грустит он. Да именно потому, что стремления снизу не встречают культурной организующей силы сверху, свойственной старому истеблишменту. Истеблишмент теперь левый. Элита выдохлась. Её главное требование к низам - расслабьтесь. Её миссия - не организация силы, но моральное принуждение к слабости, то есть анти-сила, анти-власть: левая метафизическая форма, токсичная и взрывоопасная - то, что дезорганизует, дезинтегрирует, вызывает хаос. Левый истеблишмент открывает дорогу социальной деградации и варварству.
Ксенофобия (и прочие подобные неприятности из набора либеральных противопоказаний) сама по себе - ни хорошо, ни плохо. Она приобретает оценку в рамках определенной моральной системы, но, зная это, необходимо отдавать себе отчет в том, каково обоснование этой системы, и как минимум не отрицать его разрушительным пониманием собственной идентичности.
Возвращаясь к комментируемому тексту, я не думаю, что в нём предложена подходящая система координат (см. выше: «мягкость нравов - демократия, жестокость - авторитаризм»). Оппозиция правое/левое даёт более надежные ориентиры, если целью маршрута служит общество с открытыми и, одновременно, эффективными институтами. Не игнорирование и отторжение силы формирует республиканский строй, а правый тип отношения к ней - изнутри, исходя из её идеи. Согласно римским моральным заветам, республика - это культура силы, культура со-властвования и со-действия, организующая первичную властную стихию, а не впадение в бессилие. Это дух силы, объединяющий общество сильных людей, и если либерализм, то «первого типа». Но почему и с чьей подачи именно бессилие стало рецептом построения демократии? Тот, кто придерживается подобных взглядов, подвизается в роли могильщика демократического проекта.
Культ слабости, в который вырождается либеральная демократия, с непреложностью оборачивается культом лакейства - левым аппаратным авторитаризмом. После того, как властвующие перестают быть носителями идеи власти, они сходят на нет. Власть сползает в стихийно-болотное состояние, откуда возвращается в более примитивных формах: хаос войны всех против всех преодолевается левым сувереном ( *, **). Это и есть «цезаризм».
Взгляд разочарованных либеральных авторов, забегая вперёд, предвкушает его, но в облике «просвещенного абсолютизма» (вариант - либерала Пиночета) - т. е., надо думать, исходя из традиционных прецедентов, деспота в стиле рококо, игривого и лукавого, и не откладывая, здесь и сейчас. Заказ, о котором они едва успели подумать, уже доставлен. Билеты на спектакль «Единственный европеец» на сцене Большого Кремлевского дворца продаются в городских кассах.