Здравствуй, груздь
«Нежелание и неспособность осознавать объективные последствия» упоминает Глеб Павловский в своем тексте о «конце истории системы». Это, конечно, тоже показатель - пессимизм людей, которые когда-то работали в её ядре. А текст Павловского образцово пессимистичен. Автор принципиально не видит никого, «достойного взять власть после», оценивая грядущий провал как только провал, безоговорочное обрушение в непредсказуемость. Не видит никого - то есть не обнаруживает не столько личности, годной к этому, сколько, важнее, партии, группы, слоя, да и отказывает обществу в целом быть достойным менее катастрофического варианта.
Сказанное когда-то: «Чтобы слабые восстали и победили, они должны быть сильными. У нас нет ни одной сильной социальной группы и ни одной социальной группы, которая, опережая другие, претендует стать «сильными» - означает примерно то же самое. Вакуум, постепенно проясняющийся там, где прежде роилось многообразие иллюзий. Отсутствие силы, достаточно правой, чтобы быть правящей, организующей - государственной.
И все-таки лучше, когда определение проблемы указывает хотя бы направление пути к решению, чем когда оно воздерживается сообщить хоть что-то на этот счет: чувствую, что не в состоянии преодолеть гегелианских замашек. Описание тупика: «режим принципата, аппаратная цезаристская диктатура, типичная для расслабленного левого общества» в этом смысле если не «греет», то хотя бы немного пригревает.
Павловскому в интернете периодически предъявляют «убийственное» возражение: а что ты вообще выступаешь, если сам систему и строил? Аргумент малоубедительный, так как преобладает ретроспективное ощущение, что система строилась сама, строя всех, кто стремился её построить. Строительных намерений, конечно, и впрямь, на промежуточном старте было громадье. Павловский по собственной инициативе встраивался в проект «Путин», который в свою очередь, так уж получилось, встраивался в проект продолжения российской истории. Но цель - оказать влияние изнутри, направить в нужное русло - была достигнута с большой долей сомнения по поводу результатов: того ли хотели? Или сами не знали, чего хотим, а вот жизнь взяла и оказала услугу самопознания?
Тут, конечно, можно рассуждать о том, какую роль левые идеологические пристрастия экспериментатора сыграли в эволюции подопытного объекта и насколько к месту они пришлись в процессе становления цезаристского режима (и рассуждали, было дело). Но это пункт, не совсем очевидный, пока не попробуешь что-то предпринять, кроме снисходительного поплевывания с воображаемой колокольни. Система строилась, встраивая в себя. Объект развивался согласно собственной несокрушимой логике, по которой тезис «легитимность этого человека в том, что он такой, как все» через десяток лет неизбежно приобретает форму: «его легитимность в его незаменимости». Следует насладиться диалектикой взаимоперехода двух утверждений. Их культурный генетический код одинаков. Два проявления левой сущности, играющей сама с собой.
По мотивам и на метафизическом движке этой игры написан самый популярный «addon» новейшей отечественной истории. Напомню детали. Специфическая спецслужбистская способность подстроиться под всё, что угодно, входить в неразличимость, «братство», «тождественность» всему оружающему с хорошей точностью напоминает дефиницию знаменитой русской «всечеловечности», она же «имперскость», как её понимают в кругах энтузиастов известного типа. У этой способности, таким образом, неплохое реноме и она всех устраивает, по крайней мере стремиться устроить. Но, устроившись, новосёлы замечают, что неразличимость съедает любые установления, правила и институты (которые ведь оформляются, как когда-то говорилось, «пафосом дистанции»). Она отменяет перекрытия и этажи, пределы и границы, всё слипается в серую комообразную кондицию. Единственное, что получается соорудить у спецслужб - это цезаризм. В присутствии цезаря, сегодня как персонификации учебника специальной методологии, вообще же как левого всех уравнивающего нигилистического первопринципа институты превращаются в декорации. Объективная реальность начинает исчезать в любых ее приятных или неприятных атрибутах, как то: экономика, политика и т. д. Даже спорт как объективный спор о различиях становится неуместным. Когда-то в эту дыру засосало целый античный мир.
Интересно, что попытки «подстроиться»/«встроиться» продолжаются по сию пору - не над этим ли самым, подхватив эстафету у Павловского, трудится Борис Межуев, снабжая строй ценными рекомендациями по дизайну интерьеров? (Тоже ценитель левого, согласно прежним самоаттестациям.) Да и не он один. Коли захотелось солёненького, не говори Кремлю, что не груздь. И что-то обязательно выйдет в итоге, совместными усилиями.
Сказанное когда-то: «Чтобы слабые восстали и победили, они должны быть сильными. У нас нет ни одной сильной социальной группы и ни одной социальной группы, которая, опережая другие, претендует стать «сильными» - означает примерно то же самое. Вакуум, постепенно проясняющийся там, где прежде роилось многообразие иллюзий. Отсутствие силы, достаточно правой, чтобы быть правящей, организующей - государственной.
И все-таки лучше, когда определение проблемы указывает хотя бы направление пути к решению, чем когда оно воздерживается сообщить хоть что-то на этот счет: чувствую, что не в состоянии преодолеть гегелианских замашек. Описание тупика: «режим принципата, аппаратная цезаристская диктатура, типичная для расслабленного левого общества» в этом смысле если не «греет», то хотя бы немного пригревает.
Павловскому в интернете периодически предъявляют «убийственное» возражение: а что ты вообще выступаешь, если сам систему и строил? Аргумент малоубедительный, так как преобладает ретроспективное ощущение, что система строилась сама, строя всех, кто стремился её построить. Строительных намерений, конечно, и впрямь, на промежуточном старте было громадье. Павловский по собственной инициативе встраивался в проект «Путин», который в свою очередь, так уж получилось, встраивался в проект продолжения российской истории. Но цель - оказать влияние изнутри, направить в нужное русло - была достигнута с большой долей сомнения по поводу результатов: того ли хотели? Или сами не знали, чего хотим, а вот жизнь взяла и оказала услугу самопознания?
Тут, конечно, можно рассуждать о том, какую роль левые идеологические пристрастия экспериментатора сыграли в эволюции подопытного объекта и насколько к месту они пришлись в процессе становления цезаристского режима (и рассуждали, было дело). Но это пункт, не совсем очевидный, пока не попробуешь что-то предпринять, кроме снисходительного поплевывания с воображаемой колокольни. Система строилась, встраивая в себя. Объект развивался согласно собственной несокрушимой логике, по которой тезис «легитимность этого человека в том, что он такой, как все» через десяток лет неизбежно приобретает форму: «его легитимность в его незаменимости». Следует насладиться диалектикой взаимоперехода двух утверждений. Их культурный генетический код одинаков. Два проявления левой сущности, играющей сама с собой.
По мотивам и на метафизическом движке этой игры написан самый популярный «addon» новейшей отечественной истории. Напомню детали. Специфическая спецслужбистская способность подстроиться под всё, что угодно, входить в неразличимость, «братство», «тождественность» всему оружающему с хорошей точностью напоминает дефиницию знаменитой русской «всечеловечности», она же «имперскость», как её понимают в кругах энтузиастов известного типа. У этой способности, таким образом, неплохое реноме и она всех устраивает, по крайней мере стремиться устроить. Но, устроившись, новосёлы замечают, что неразличимость съедает любые установления, правила и институты (которые ведь оформляются, как когда-то говорилось, «пафосом дистанции»). Она отменяет перекрытия и этажи, пределы и границы, всё слипается в серую комообразную кондицию. Единственное, что получается соорудить у спецслужб - это цезаризм. В присутствии цезаря, сегодня как персонификации учебника специальной методологии, вообще же как левого всех уравнивающего нигилистического первопринципа институты превращаются в декорации. Объективная реальность начинает исчезать в любых ее приятных или неприятных атрибутах, как то: экономика, политика и т. д. Даже спорт как объективный спор о различиях становится неуместным. Когда-то в эту дыру засосало целый античный мир.
Интересно, что попытки «подстроиться»/«встроиться» продолжаются по сию пору - не над этим ли самым, подхватив эстафету у Павловского, трудится Борис Межуев, снабжая строй ценными рекомендациями по дизайну интерьеров? (Тоже ценитель левого, согласно прежним самоаттестациям.) Да и не он один. Коли захотелось солёненького, не говори Кремлю, что не груздь. И что-то обязательно выйдет в итоге, совместными усилиями.