Идеология правого крыла правящей партии
1. Поползновение идти.
Что такое «ЕР»? Партия, нечто большее или нечто меньшее? Рассматривать эту организацию с точки зрения штампов западной теории «партстроительства» - самое скучное и неинтересное занятие. Если обратиться к жизни, которая часто интереснее, чем различные клише, настоящая партия - это просто партийный аппарат, активисты, сочувствующие, официальная программа, иногда фракция, иногда идеология. Но это также образ жизни, способ самосознания, традиция мышления. Можно предположить: когда «ЕР» осознает себя как больше, чем партию, она станет больше партией, чем то слегка загадочное и не вполне понятное, что она есть сейчас.
Быть партией значит стать чем-то более реальным, чем сейчас, в российской открытой, далекой от завершенности и совершенства, хлипкой и неустойчивой системе власти, которая пока с равным успехом заслуживает названия системы безвластия. Обычно сначала нечто становится партией, которая уже затем при определенных обстоятельствах завоевывает статус правящей. У «ЕР» задача менее тривиальная: стать партией и «правящей» одновременно.
Точнее, попытаться стать, потому что никто подобного еще не делал. (Становление ЛДП в Японии под крылом оккупационной администрации США вряд ли может служить образцом для подражания, потому что нет у нас в современной России, как известно, структуры, подобной оккупационной администрации.) На непроторенных путях все возможно, включая пересмотр цели маршрута, смену пункта назначения. Никто не застрахован от неожиданных решений в процессе самоформирования политического будущего. Однако есть вещи, о которых можно и нужно говорить уже сейчас.
Утверждается, что структура, находящая под знаком вопроса, не совсем партия, которая не совсем правит, будет больше напоминать партию и усилит свои позиции в системе, усиливая саму систему, если научится быть более правой, чем она есть сейчас. Конечно, возможно, имеет перспективу проект двухпартийной системы, подразумевающий создание «настоящей правой партии» «с нуля» «под Медведева» как альтернативы «ЕР». У этой перспективы много привлекательных моментов, в том числе финансовых, связанных с освоением бюджетов. Это интересный, креативный вариант в той версии понимания креативизма, которая популярна в определенных кругах, где уши машут ослом. Но такой вариант развития событий будет означать перечеркивание всего, что уже сделано «ЕР». Путаница и ценностная дезориентация в головах представителей протоэлиты заметно возрастут. Что это была бы за партия? Партия модерна и постмодерна, которая находится, скорее всего, в оппозиции, защищает интересы правильного бизнеса и технократического чиновничества как инновационной и обновляющей общество силы, олицетворяет установку на «прорыв» и т. д. Если искать двухпартийные аналоги, это скорее напоминало бы демократическую партию в США. Но она-то в США как раз и не считается «правой». При рассмотрении этого варианта возникает также и следующий вопрос: а где столь любимый в России «консерватизм»? Неужели делегируется «левой» «ЕР»?
Все это слишком противоречиво и путано, в то время, как задача культивирования и культурирования порядка в головах и в стране по-прежнему актуальна. Российская действительность перегружена неправдоподобными эфемерными конструкциями (наподобие «левых консерваторов», православных большевиков, консервативных модернизаторов, Сталина, плавающего над Русью в фантазиях известного писателя вместе с, если не ошибаюсь, Сергием Радонежским), которые отключают сознание и подрывают серьезное отношение к реальности. Один из главных недостатков состоит в том, что мы ничего не делаем последовательно и системно. У нас всего понемногу: немного демократии, немного диктатуры, немного дружбы/вражды с Западом, кое-где свобода слова, часто независимость судов и т. д. «Слегка распечатанное письмо» сохраняется в качестве парадигмы. Многие хотели бы увидеть ясность целей, ждали и ждут именно этого. Но мы не строим явно ничего, ни системно авторитарный режим (на самом деле ничего плохого в нем нет), ни, последовательно, демократию, которая сверху вниз провозглашается столько же раз по одной телефонной линии, сколько отменяется по другой. У нас нет настоящих ценностей. Всеобщая практическая беспринципность является в том числе следствием данного положения вещей. Пока «руководство» не разобралось в выборе путей и принципов и само на каждом шагу изменяет только что провозглашенному, пространство открыто в основном для несистемной, «левой», нелегитимизированной, внутренне противоречивой активности. То есть, по определению, для воровства.
В какой-то мере воспроизводится обстановка брежневского общества 70-х - 80- годов. Любая попытка предложить куда-то уже наконец начать двигаться оказывается граничащей то ли с экстремизмом, то ли с ругательством. Значительная часть того, о чем сейчас говорит президент Медведев, в 2005 году рассматривалась бы как призыв к оранжевой революции. Так же, как и в начале 80-х, чувствуются усталость такого рода стабильностью и желание перемен, которые пока еще не стали экстремальными. В бизнесе общеизвестно, что нет ничего более опасного и рискованного, чем «стабильность». Отсутствие внутренней динамики в динамичном мире как правило приводит к столкновению с реальностью. Вероятно, опыт деловой жизненной среды более необходим на уровне политической и ценностной организации общества, чем это имело место в последнее время. И не только в данном конкретном случае переоценки понятия «стабильность».
Попробуем последовательно продумать вариант ЕР как партии, которая становится правящей. Что для этого нужно сделать? Рассуждая чисто формально, объективно подтвержденное лидерство партии в обществе должно означать, что она на собственной практике в своей внутренней организации и работе наиболее последовательно, во-первых, применяет принципы и ценности, которые когда-нибудь должны стимулировать к развитию общество в целом, а во-вторых, демонстрирует систему власти, которая обусловлена ими и номинируется как оптимальная, опять же для общества в целом.
Скажем, если считается, что общество должно управляться демократически, но оно во всей его разношерстности пока к этому не готово, «ЕР» могла бы отработать свою «функцию лидера», создав положительный образец реализации демократических процедур во внутрипартийной жизни. «Обкатать» эти процедуры перед их широким «внедрением», научиться демократии, чтобы затем научить ей общество - чем не миссия, которая придает смысл существованию «ЕР» и оправдывает ее статус партии-лидера? В этом смысле «ЕР» как правящая партия должна исполнить роль социального авангарда и ядра системы власти. Авангарда, демонстрирующего пример, осваивающего лучшие формы управления, а не заградотряда, который пинками и тычками в спину якобы гонит общество вперед, вольно оказываясь арьегардом. Текущая внутренняя организация партии дает полезную информацию для прогноза на случай прихода к власти. Вот КПРФ с ее бессменным вождем и неготовностью выдвигать людей - разве кто-то усомнится, хотя бы на основании этого, что именно привнесут коммунисты во власть, если дать им такую возможность? Они не изменились, оставшись плотью от плоти аппарата брежневского периода, хотя и говорят сейчас немного другие слова. Интересно было бы оценить соответствие «ЕР» в этом плане модернизационным установкам, которые озвучивает Дмитрий Медведев.
2. Смена парадигмы в 2000-е годы. Рефлексия власти "в себя" и "для себя".
Более глубокое понимание роли, которую может сыграть «ЕР» в своем развитии, следует из интерпретации задач, выдвинутых временем. 80- годы были последним десятилетием кризиса старой властной системы. В 90-е несколько волн реформаторов с энтузиазмом и иногда агрессивностью занимались попытками внедрить новые формы управления, к которым, как им казалось, революционный народ созрел в 80-е. Созрел, думали они, ведь хватило ему ума и воли сказать «нет» КПСС и защитить «демократические ценности» в августе 1991-го. «Демократическая» парадигма доминировала в общественном сознании практически до 2000 года, причем ее идеологическое господство отнюдь не отличалось либеральным характером. Затыкать рты, перекрывать кислород, подписывать письма в поддержку (чего угодно, вплоть до кровавых погромов в центре Москвы), держать и не пущать, лгать и замалчивать факты, либеральные практики и идеологи 90-х умели великолепно. Данное обстоятельство, в резонанс которому шло не очень либеральное поведение международных друзей российских носителей названной парадигмы (бомбардировки Белграда 1999 г.), составляло одно из тех милых противоречий, граничивших с беспринципностью, каковые отличали, а точнее шизофренически расщепляли образ мыслей и действий ответственных лиц в более отдаленные - советские - десятилетия. (Та же привычная непоследовательность слов и дел, как уже говорилось выше, не дает также и нашему времени забыть о том, откуда мы все родом.) Нельзя сказать, что такого рода противоречия способствовали успеху реформаторов 90-х. Но, в конечном счете, это - противоречия, связанные с самой сутью идеологии, которой придерживались реформаторы. Если разобраться, уже ее одной вполне хватило бы, чтобы обречь их усилия на неудачу.
Особенно забавляла бессмыслица идеологического культа «отдельной личности» в раздробленной и реформируемой стране, где вследствие принимаемых сверху решений неизбежно страдали и должны были страдать миллионы отдельных личностей, принесенных таким образом в жертву пустому месту. Можно понять смысл происходящего, когда единицы приносятся в жертву общностям, можно точно так же понять и принять логику обратного процесса. То, что имело место в России 90-х, не дотягивает даже до понятия «жертвы». Мы никогда не забудем, что снаряды в 1993 г. летели в Белый дом по просьбе либеральных писателей во имя неописуемой ценности каждой человеческой индивидуальности, в этот момент там пребывавшей. Провозглашение самодостаточной ценностной величиной «отдельного человека» делает бессмысленной любую историческую эпоху, которая требует от людей не только активности, но и терпения. Такая ценность, воздвигнутая на костях всех, в силу исторической необходимости, погибших в 90-е годы, выглядела и выглядит откровенным издевательством, безумной насмешкой по отношению к ним. Национализм как явление, видимо, не случайно сопровождал ранние периоды развития капитализма в Европе - в такие времена возрастает потребность в объединяющих и цементирующих ценностных связях. Вероятно, в современном Китае тоже задействованы разнообразные средства напомнить, во имя чего отдельным личностям придется потерпеть, переживая многочисленные неприятности жизни в эпоху перемен. Да, 2000-е годы отмечены зрелищем Чубайса, рассуждающего о «либеральной империи», но кто бы ему поверил? Тут нужен кто-то другой.
«Демократическая парадигма» обрекала на неуспех еще и потому, что рассчитана на внешнее применение. На острие ее употребления находятся люди, которых предписывается отделить от всех ранее связывавших реальностей и друг от друга, привести в состояние шока, чтобы они, поставленные на грань существования, с такого-то перепуга выработали новые механизмы самоуправления. Каждый раз, когда механизмы саморегуляции, которые долженствовали родиться в теории, откладывали свое появление, носители идеологии предавались грустным мыслям о непутевости доставшегося им народа. Так, с укоризненным взглядом, затерявшимся где-то вовне, мы и застаем этих пионеров освоения народных просторов (а порой и присущих им недр) на рубеже 2000-х годов.
Двухтысячные годы принесли с собой новую тенденцию. Двухтысячные годы стали временем рефлексии власти в себя. Вдруг возникло ощущение, что, прежде чем организовывать кого-то - народ, общество, население, россиян, как это ни назови, - и сетовать на негодность материала, организующие должны организоваться сами. Последнее подразумевает свои специфические формы, а самое главное, их сознательный и требовательный интерес к самим себе как к организующей силе. Благодаря Путину и его команде сошли с трибуны (оставшись на сцене) и утратили тотальное влияние активисты либерального агитпропа. Слово «элита» потеряло антидемократический негативный смысловой оттенок, войдя на правах нормального рабочего термина в лексикон людей, имеющих к элите непосредственное отношение. Элита обрела самосознание или, по крайней мере, сделала первый шаг к этому, первый интеллектуальный шаг к самой себе. Она обратила внимание на саму себя. Возможно, заметила себя в некоем, образно выражаясь, народно-социальном зеркале и для начала пришла от увиденного в определенное расстройство. И тут же на смену констатациям о «плохом народе» пришла другая крайность.
У нового времени есть преимущества и недостатки. В начале 2000-х годов пишутся или заново прочитываются тексты, в которых элита подвергается резкой критике не потому, что она элита, а потому что, если так можно выразиться, она - недостаточно элита. Это принципиально другой подход. Глубину произошедшей перемены трудно переоценить. Появляется возможность правой критики власти - критики, исходящей из самой идеи власти, а не из идеи ее внутреннего принципиального отрицания. Только это и создает предпосылки для нормального развития и совершенствования тела власти, которому, наконец, вернули душу и дух.
Обнаруживается, что элита, как организующая сила общества, унаследованная от 90-х годов, не соответствует этому понятию, что она вовсе не собирается быть организующей силой общества, но не против пользоваться ее привилегиями. Продолжая тенденцию углубления (или возвышения, что то же самое в данном случае) самосознания элиты 2000-х годов, можно сказать, что элиту отличает воля к власти, системно активный тип отношения к реальности, а люди, которые стремятся «урвать-свой-кусок-и-убежать», другие: они демонстрируют волю к самосохранению, внутреннюю пассивность. Возможно, они - агрессивные потребители, но не люди власти. Люди власти - это те, кому по-определению мало «куска», для кого «часть» всегда недостаточна. Именно воля к власти, идея власти побуждает таких людей думать о целом, стремиться быть правилом для целого. Такими - «правыми» - сильными - людьми создан и обусловлен республиканский тип политического устройства. На них он держится, даже если они в меньшинстве.
Да, сказать так можно, дискурс, основанный на правом отношении к власти, перестает шокировать, быть периферийным, в этом одно из самых значимых завоеваний эпохи Путина. И то, что возможность сказать это обращается порой против самого Путина (например, в выпадах Станислава Белковского стадии рассуждений про Путина, «уставшего от власти»), еще заметнее подчеркивает новое значение, которое приобретает правый тип дискурса. Ельцина упрекали в том, что он «цепляется за власть», Путина уже - кто-то - в том, что он «не цепляется». Прогресс, который зримо подчеркивает значение и правоту скорее Путина, чем его оппонентов. Тем не менее, все ли возможности нового времени используются в полной мере? Концепты, которые создаются для описания ситуации и выхода из нее, часто несут на себе влияние 90-х годов. В какой-то мере мы застреваем в них, вместо того, чтобы идти от них дальше.
3. «Народ им. Глеба Павловского» и его лидер: гонка на выживание
Что происходит? «Плохой народ» 90-х гг. заменяется бинарной оппозицией хорошего народа, который получает обозначение «путинского большинства» (так сказать, «народ им. Путина») и плохой элиты. Ценители истории, разглядывая российский пейзаж, могут, кстати, отметить ощущение повтора первых римских веков нашей эры. Жители города Рима, как бы заключившие специальный договор с императорской властью по передаче своих прав и обязанностей ей, защитнице от многоглавой гидры нобилитета, после чего ушедшие на покой к хлебу со зрелищами. Императорская власть, которая черпает легитимность из этой народной расслабленности, в своем увлеченном противостоянии знати вынуждена все больше опираться на (бывших) рабов и солдат-варваров. Порядок, который постепенно рассыпается. Воровство, набирающее все больший масштаб, несмотря на антикоррупционные указы и приговоры.
Если отвлечься от исторических аллюзий и оптических иллюзий, обравшись к объективной реальности, уместен вопрос, каким же образом «народ им. Путина», он же «народ им. Глеба Павловского», угораздило дослужиться до признания за ним основополагающих достоинств? Ответ на этот вопрос становится темой для многочисленных упражнений в иронии. Народ-герой был хорош, слишком хорош, чтобы совершить неправильный выбор в 1999 - 2000 гг., когда в более-менее конкурентной обстановке он проголосовал за Путина, но совсем недостаточно хорош, чтобы еще хоть раз доверить ему право повторить этот подвиг, шутят одни. Народ - как Роберт Фишер: незачем играть, если ты по определению чемпион (это в конституции написано), а мы должны быть как народ, говорят другие. Народ сказал нет олигархии и больше сказать ему нечего, посему он замолчал и пошел смотреть телевизор, далее поручив говорить от себя и за себя Путину, то есть Павловскому, или Павловскому, то есть Путину, язвят третьи. И даже если широкополосный интернет снова возбудил у народа желание говорить и показывать, то действовать однозначно не царское есть дело, хватит с народа того, что он и царствует, и правит, а трудится пусть как раб на галерах «национальный лидер». Некоторые же по поводу «нет олигархии» каверзно вопрошают, означало ли голосование за Лужкова и Примакова в 1999 г. «да» олигархии и со ссылкой на экспертное мнение известного специалиста в данном вопросе Бориса Березовского утверждают, что нет, не очень. А из этого вытекает с их точки зрения, что «нет» олигархии было подготовлено не «народом», а именно «элитой», не оставившей народу особого выбора. То есть, по сути, чего и следовало ожидать, самой олигархией, сказавшей себе нет, и в скором времени окончательно переместившейся (мысленно) в вечный Куршавель.
Кажется, что статус «национального лидера» в этой концепции принижен. Это, вроде бы, тот самый человек, который обязан платить по счетам проштрафившейся элиты, компенсируя народу все ее недоработки. В дальнейшем, однако, выясняется, что все не так просто: настолько даже, что основная ценность народа заключается в его простоте, благодаря которой у него есть лидер, стремящийся быть простым как народ, тогда как народ стремится иметь лидера, то есть быть еще проще. Давайте посмотрим, где у идеологов режима 2000- 2010 гг. объяснение истоков феномена успешности Путина как лидера. Очень много рассуждений о том, куда направить и как употребить «мандат», которым он обладает, и гораздо меньше о природе этого мандата. Мандат - это чудо, это уникальная возможность, единственное в истории событие… Мандат упал нам на головы как данность, важно не упустить возможность его как следует использовать. Тем не менее, время от времени сквозь иррациональный ореол авраамического откровения и деловую озабоченность, куда бы его применить, прорываются революционные мысли о том, что впервые к народу обращается на одном с ним языке человек одной с ним «нормальной природы». Лидер объединил «народ» вследствие особой с народом интимной психологической связи. История размышлений о том, как использовать «мандат», изобилует, и чем дальше, тем чаще, попытками осмыслить расхождения ожиданий и фактов, констатациями «упущенных возможностей». Приходится задуматься о том, что не любую власть, какой бы природы она ни была, можно использовать по любому назначению. Вершки и корешки связаны. Природа власти ограничивает сферу ее исторической успешности. Может ли управлять свой в душу президент, «президент как предмет домашнего быта», может ли он быть успешен в рамках навязанных ему ценностных рамок?
Основная ценность лидера в концепции «большинства» в том, что он спас народ. А основная ценность народа, если присмотреться, в том, что он дал себя спасти лидеру. Как же случилось, еще раз перефразируем вопрос предыдущего абзаца, что его, народа, жизнь, при всех его недостатках, так удалась? Каким образом «народу-нигилисту» (как его в одном месте называет Г. Павловский) случилось до такой степени состояться? Народ сумел позволить спасти себя лидеру, потому, что лидер так же прост, как народ. В этом его правда. Другие внятные объяснения отсутствуют. Здесь в системе возникает динамика. Кто до кого при этом дотянулся? Лидер должен быть так же прост, как народ, чтобы спасти народ и обрести ценность. Но при этом он не может, сохраняя лидерский статус, полностью отождествиться с народом. Народ всегда должен выигрывать, если простота приобрела характер путеводной звезды, главной ценности и главного рабочего ресурса. Счастье и ценность народа, выходит, заключаются в том, чтобы быть на полшага впереди лидера, для которого простота «простого народа» сделалась навязчивой целью и условием его лидерства. Как только что сказано, для народа это решаемая задача. Тем самым запускается увлекательная гонка за простотой, в которой нет победителей, только проигравшие. Можно заметить, что с древнеримских времен большинство политических концепций, которые начинают с народа, заканчивают лидером, а через какое-то время заканчивается сам лидер. Именно ему надлежит служить мерилом главной спасительной для всех ценности - простоты, и, как лидеру, являться двигателем процесса деградации, да, собственно, и его скрытой, неявной, отложенной на десерт целью. Тогда, может быть, с конца и надо начинать? Ну, нет, феномен самоотрицания лидерства - тот случай, когда процесс имеет значение, а «конец, который всему делу венец», идеологи «большинства» интригующе оттягивают, вероятно, для придания большего удовольствия делу постижения истины. Их любовь к лидеру, растворяющая его в народе, сводит лидера на нет, но они ему об этом говорят не сразу. (http://www.svobodanews.ru/content/article/1934606.html?page=3&x=1h)
Продолжение:
Часть вторая
http://rightview.livejournal.com/1688.html
Часть третья
http://rightview.livejournal.com/2210.html