Рябушинский. Неизбежность краха. - 1."Разговоры за чаем"
Если кто не понимает, почему на страницах журнала по истории татар и башкир на Урале появляется некое подобие анализа мыслей Рябушинского (назовём это конспектом), - с лёгким сердцем может оставить чтение. Если же кто-то считает, что я сам понимаю это, тот крайне заблуждается относительно выдающихся способностей конспектирующего. Мысли, ведомые настроением, очень скоро приводят в очередной тупик. И я предпочитаю довериться интуиции и любопытству, куда может завести эта интуиция...
Понятно, что интерес к староверам появился не вчера. Более того, много лет тому назад я делал выписки о староверах из произведений Мамина-Сибиряка, а вот найти не могу и не уверен, что достанет сил и времени всё перечитывать, но догадываюсь, что подобные увлечения случайными быть не могут. А раскол XVII века, когда два мордовских мужика развели огромную страну, и вовсе и до сих пор не даёт мне покоя...
Но вернёмся к размышлениям Рябушинского, который ходит вокруг да около мысли, что крах купечества был неизбежен.
Одна из замечательных попыток очерчить круг проблем возможной теории "Русского хозяина", противопоставив её абстрактным теориям капитализма. Странно однако, что Рябушинский не упоминает о замечательной книге Сергия Булгакова "Философия хозяйства", увидевшей свет в 1912 году (кстати, ещё и год смерти Мамина-Сибиряка). Почему книгу Рябушинского, которому не хватает ни глубины, ни знаний, я не могу наивной? Некогда я думал посвятить Рябушинскому несколько строк, а именно той части его рассуждений, где он приходит к выводу, что каждому роду даётся от 70 до 100 лет, в которые укладываются возвышение, расцвет, закат и исчезновение. Но сегодня перечитав его размышления, я решил, как можно полнее представить их на страницах своего журнала. Русское купечество сделало тот шаг, пусть поздно, но сделало, который не успело сделать мусульманское (у которого такой возможности просто не было, не хватило пятидесяти лет, не могло хватить), шаг к производству и банковскому делу... Но прежде всего меня привлекло непринимаемое Рябушинским его же собственное предчувствие неизбежного краха...
Ну, а язык, а атмосфера... Мне они знакомы... Выдам себя ещё более странной фразой: тем, кто рос в больших татарских семьях в 60-70-х уже ХХ века, эта атмосфера не может не быть знакомой...
Без вопросов, я полагаю, останутся параллели семейного дела, семейных ценностей, отношение к религии.
Но возникают другие. И связано это с терминологией. Нет такого понятия "татарский (или башкирский) мужик", нет такого понятия "хозяин", "крестьянин". "Крестьянин" в татарском сознании - крещёный, крестить, нести крест. От крестьянина перескочили в колхозники. Как инородца и иноверца назвать хозяином? - не мог он быть хозяином ни земли - не было татарской земли, не было татарского народа...
Ну, а благость, благодушие и прекраснодушие, которые исходят от текста Рябушинского... возможно, годы отшлифовали воспоминания, возвратили к заповедям, заставили вспомнить, что того же мужика, как бы тереплив он ни был, на колени не поставишь, а поставив, получишь бунт, который сметёт всё это благонравное московское купечество... Итак, к тексту. Некоторые детали я, конечно, опускаю (полный текст):
"Начну с общих соображений. Почти все без исключения видные московские купеческие фамилии - крестьянского происхождения. Основатели - дети владимирских, ярославских, калужских, костромских и иных мужиков. Для хода вверх нужна была наличность двух последовательных талантливых поколений (отца и сыновей) и, конечно, Божие благословение, теперь сказали бы удача, выгодная конъюнктура и другие умные слова. Отцы же наши говорили: «Аще не Господь созиждет дому, всуе трудишася зиждущии» (Пс. 126, 1).
Но не нужно думать, что благословение Божие только в богатстве: когда в богатстве, а когда и в бедности. Многих из нас когда-то Господь благословил богатством, а сейчас бедностью или даже нищетою. Это благословение, думается, еще выше.
Рассматривая судьбы возвышавшихся купеческих родов, видим, что в большинстве случаев сын был еще талантливее, чем отец. Под талантом нужно подразумевать наличность и ума, и воли, и это в известном равновесии. Квадрат Наполеона.
Что меня в наших стариках, в частности в отце, поражало, это совершенно необыкновенный ум. Действительно, на три аршина под землей видели (как это красочно и метко сказано). Воля же выражалась наиболее выпукло в выдержке, в убийственном хладнокровии при удаче и неудаче; как будто все равно было, что наживать, что терять, а, конечно, было не все равно. С точки зрения экономической стратегии это очень ценно. На бумаге оно кажется очень простым, но на практике осуществлять это очень трудно. Помню, как я, волнуясь от плохих, продолжавшихся в течение нескольких лет дел, говорил об этом с отцом, и как он меня успокаивал, заявляя, что все это нормально, в течение его долгой жизни повторялось не раз, и что период упадка всегда сменялся периодом процветания. Нужно переждать.
...
Возвратимся теперь к нашим отцам. Кроме отсутствия паникерства меня всегда поражала в них способность распознавать, часто вопреки видимости, каков корень учреждения, с которым им предлагали вступить в какие-либо деловые отношения. Вот это чутье, эта интуиция восхищали меня. Русского человека нередко упрекают в недостатке предприимчивости, особенно в сравнении с англосаксами. Дело не в этом, а в разнице характеров: англичанин в душе всегда игрок, даже если он серьезный деловой человек, а наши совсем не игроки, а очень осторожны и медлительны, решение принимают не сразу, а выжидая, но раз оно принято, гнут линию упорно и тягуче, несмотря на неудачи...
...
Был у нас дома обычай: вечером, часов около десяти, пили родители чай в большой столовой, и мы приходили к ним прощаться - пожелать спокойной ночи. Прихожу раз и вижу: сидит за столом Николай Александрович Найденов*, председатель Московского Биржевого комитета, старый знакомый отца. Однако посещение это в такое время было необычно.
Н. А. одновременно с возглавленном Биржевого комитета был и главой Московского Торгового банка. Коренные московские банки были своеобразны и сильно отличались от петербургских: главная цель у нас была - солидарность. Думается, что из петербургских банков только Волжско-камский и Русский для внешней торговли банки**, да еще одно или два учреждения уважались у нас, а к большинству остальных - отношение было, мягко выражаясь, осторожным. В Москве же на первом месте во всех отношениях стоял Московский Купеческий банк.
Найденовский Торговый банк был гораздо меньше, но почитался вполне соответствующим московским традициям. Они же заключались в том, чтобы не заниматься «грюндерством», т.е. основанием новых предприятий, что делали петербургские банки.
Риск такой политики заключался в том, что она слишком тесно связывала судьбу банка с судьбой патронируемых им предприятий. Москва этого опасалась.
Но время шло. Амплитуда промышленного размаха России все увеличивалась, и сохранять чистоту принципов становилось невозможным, особенно когда дело касалось коренных, специфически московских дел, а одним из таких, и, может быть, главнейшим, была хлопчатобумажная промышленность. Важность развития русского хлопководства, чтобы стать как можно меньше зависимым от заграницы, главным образом от Америки и Египта, бросается в глаза. В России было два главных хлопководческих района: Туркестан и Закавказье. Целый ряд больших и малых фирм вели торговлю этим хлопком. Она была связана с предоставлением хлопководам кредитов.
Для этого образовывались специальные предприятия, которые, кроме своих капиталов, должны были кредитоваться у банков. Одно из таких дел мало-помалу довольно тесно связалось с найденовским Торговым банком. Мировые цены на хлопок строились главнейшим производителем его, Северной Америкой. Цены сильно колебались, и при понижении их торговцы хлопком несли потери, т.к. хлопководы не были в состоянии возвращать данные им ссуды. Тогда торговцы в свою очередь вынуждены были задерживать платежи банкам. В такое положение попало то дело, о котором говорилось. По существу ничего трагического для Торгового банка не произошло, но начался шепот, пошли слухи, и клиенты банка стали снимать свои деньги с текущих счетов и вкладов. По-видимому, это приняло опасные размеры, и Найденов, как оказалось, приезжал к отцу просить у него поддержки.
Когда И. А. уехал, слышу приказ: «Володя, скажи Паше, чтобы завтра все деньги из других банков были стянуты в Торговый».
Кроме фактического влияния, это оказало и психологическое воздействие. Все обошлось, и Торговый банк, вотчина Найденовых, сохраняя свою репутацию небольшого, но прочного, настоящего «московского» банка, благополучно дожил до революции 1917 года, когда и был уничтожен вместе с другими учреждениями.
Тут мне для объяснения: «Володя, скажи Паше...» необходимо коснуться характера управления нашим делом в XIX веке. Хозяин - отец, Павел Михайлович Рябушинский, стал стареть и не каждый день выезжал в город. Его правой рукой и заместителем был старший сын, Павел Павлович, впоследствии член Государственного Совета по выборам, Председатель Московского Биржевого комитета, один из вождей старообрядчества, прекрасный оратор и любитель высшей математики. П.П. был женат, жил отдельно, вот почему приказ шел через меня.
Второй брат, Сергей П., по окончании в Германии, в Крефельде, специальных ткацкой и красильной школ, жил в Вышнем Волочке, на фабрике, которой управлял с помощью старых служащих.
Четвертый брат, Степан П., заведовал торговой частью дела, продажей производства наших фабрик. Он был тоже видным старообрядческим деятелем, а главное, известен как собиратель, знаток и исследователь древних икон. Тут он стоял на одном из первых мест в России. Был он тоже женат и жил отдельно.
Младшие братья еще учились и в деле не работали. Таким образом, из четырех активных работников только я, № 3, жил при отце. Моя обязанность, естественно, была поэтому «адъютант» отца и «офицер для связи».
Всего нас было восемь братьев: из них пять кончили Московскую Практическую Академию Коммерческих Наук (с 1906 г. «Императорскую» при праздновании столетия ее существования), а трое (№ 4, 5, 8) Реальное Училище Воскресенского. Мною были уже даны характеристики № 1 и № 4 (Павла П. и Степана П.). Теперь скажу еще несколько слов о № 7, профессоре Дмитрии П. Рябушинском, известном ученом, члене-корреспонденте Французской Академии Наук. Еще совсем молодым человеком, он устроил в своем подмосковном имении Кучино первую в мире (по времени) аэродинамическую лабораторию.
Обо всем этом мною говорится не из старческой болтливости, а потому что это все типично для московского купечества: каждый молодец на свой образец, и выражается это обыкновенно в том, что у каждого молодца, кроме его дела, есть еще что-то, чем он занимается со страстью. Назовем это что-то «любительством». Иногда оно превращается в центр жизни и делает человека таким известным, что забывают о его деловитости. Наверное, редко кто теперь знает, что основатель Третьяковской картинной галереи в Москве, Павел Михайлович Третьяков, был известным фабрикантом и что Третьяковы - одна из знаменитейших льняных династий в России.
Теперь, к сожалению, мне придется коснуться и себя, а почему, будет пояснено ниже. Окончив вышеупомянутую Академию Коммерческих Наук, поехал я в Гейдельберг, где пробыл шесть семестров, слушая химию, математику и философию, и оставалось мне еще два или три семестра, чтобы сделать докторат, но все время меня грызла страшная тоска по родине (хотя на каникулы я и приезжал домой), так что я не выдержал и, махнув рукой на докторат, попросил у отца разрешения вернуться домой. Оно мне было дано, но мой авторитет в семье был подорван. «Москва слезам не верит» - это известно, но Москва и дряблости не выносит и презирает, когда дело не доводится до конца. Все это происходит и в тесном семейном, и в более широком кругу.
Мне это, конечно, очень неприятно писать, хотел было про кого-нибудь другого написать, но в конце концов решил, что уж лучше себя срамить, чем других, тем более что постом пишу, когда твердишь: «Ей, Господи, Царю, даждь ми зрети моя согрешения и еже не осуждати брата моего...», а так и тянет осуждать.
... Москва широка, Москва хлебосольна, Москва добродушна, но до известного предела - после него она жестка, а расхлябанность ей противна. Это очень важно для уразумения московской купеческой психологии. С детства нам внушали: «дело»; тут было нечто большее, чем нажива. Это говорилось так, как потом солдатом я слышал: «Служба Его Величества». И на ней и чины, и ордена, и выгода, но не в них суть для человека с совестью и пониманием.
Не сломив тоску по родине за границей, не соблюл «дело». Я и сейчас понимаю те слова, какими одна из младших сестер меня приветствовала при преждевременном возвращении из Гей-дельберга: «Ну, доктор приехал!»
И как это было сказано.
Так и нужно. Москва - не маниловщина.
Эти семейные дела отклонили меня временно от красочной фигуры вышеупомянутого Н. А. Найденова, очень показательной для купеческой Москвы последней трети XIX века. Значение и авторитет Н. А. в ней были тогда очень велики. Маленький, живой, огненный, таким живет он у меня в памяти; не таков казенный тип московского купца. А кто мог быть им более, чем Н. А.? Так все в Москве: напишешь какое-нибудь правило, а потом самым характерным является исключение...
Н. А. делал свое купеческое ремесло и хорошо делал, но главное его занятие было общественное служение. Молодость его проходила во времена, когда купец был еще для многих «купчишка» и «ар-шинник», а под конец своей жизни председатель Московского Биржевого Комитета Н.А.Найденов был персона и для Петербурга.
Жило в нем большое московское купеческое самосознание, но без классового эгоизма. Выросло оно на почве любви к родному городу, к его истории, традициям, быту. Очень поучительно читать у Забелина, как молодой гласный Московской городской Думы Н. А. Найденов отстаивал ассигновки на издание материалов для истории Москвы. Что-то общее чувствуется в мелком канцеляристе Забелине, будущем докторе русской истории, и купеческом сыне Найденове, будущем главе московского купечества.
А вот другая встреча за вечерним чаем. Сидор Мартынович Шибаев. Фабрикант в Богородске. Миллионщик. Владелец великолепного особняка на Басманной. Сад - угодье, целая усадьба.
Вспоминаю костюмированный бал у Шибаевых. Матушка моя, Александра Степановна, величавая, египетской царицей, с жезлом в руке, входит в зал. Брат Сережа и я, нам по 8-9 лет - мы арапчатами-пажами несем ее шлейф. Рожицы у нас вымазаны в черный цвет, руки в черных перчатках, на головах курчавые парики. До археологии нам дела нет. Были ли у египетских цариц шлейфы, жезлы, пажи, или нет, нам, конечно, совершенно безразлично. Забавно, весело и очень жарко от париков.
Сидор Мартынович был другого облика, чем Найденов. Людей типа, подобного Шибаевскому, можно было встретить во многих купеческих родах Москвы. Они были таковы, как будто их матери, часами горячо молясь пред древними иконами, невольно запечатлели в себе эти строгие и пламенные черты. В таких лицах было что-то византийское. Думается, что в старообрядческих семьях этот облик попадался чаще, чем в других. Шибаевы были старообрядцами, а Найденовы нет.
И был Сидор Мартынович по характеру под стать своему лицу: человек самовластный, иногда, как говорили, даже без удержу, а вот тогда в столовой сидел он как будто унылый, угрюмо опустив на грудь свою гордую, умную голову.
Было это года 4-5 после бала.
В чем дело?
Нефть.
Кто теперь помнит, что Шибаев был одним из первых пионеров не «нефти» вообще, а использования нефти для производства машинных (смазочных) масел по идее и методу Рагозина в широком масштабе. Пока этот продукт пробил себе дорогу, С. М. терпел убытки и попал в тяжелое положение, о котором я и пишу.
Пока было понято, что такое нефть и каково ее значение, один за другим катились шибаевские миллионы в нефтяные колодцы и там застревали надолго, рискуя погибнуть. Сколько волнений и тревог пережил С. М. и весь род его, пока дело выправилось, и правильные ожидания его оправдались. Говорят, что дети С. М. после его кончины продали дело Ротшильдам из-за того, что с ним было связано уж очень много горьких воспоминаний.
Я сам лично помню, как в девяностых годах нефтяные остатки продавались до смешного по низким ценам и как все фабрики Волжского бассейна перешли на нефтяное отопление, идеальное технически и несравненно более дешевое. Мы же, северные фабрики, сидевшие на самом скверном топливе в мире, на мокрых сплавных дровах, не имея возможности перейти на нефть, могли только облизываться, высчитывая, почем на пуд ткани ложится топлива у волгарей и почем у нас. Да заодно вспоминали и о владимирских ткачах, потомственных искусниках: где нашим вышневолоцким мужичкам было угнаться за ними. Вот, классовые противоречия постоянно пережевывают, а куда, по существу, острее их территориальные противоречия.
Возвращаясь к посещению Шибаева, должен отметить, что оно произошло за несколько лет до Найденовского, когда я в делах еще не был, поэтому не знаю, в каких размерах ему был оказан кредит, за которым он приезжал. Полагаю, что он остался доволен, т. к. хорошие отношения между нашими домами продолжались.
Расскажу теперь еще про третью встречу вечером за чайным столом, которая введет нас в круг других идей, и этим закончу чайные разговоры.
Сидит человек в восточной одежде с тонким породистым лицом и длинной окрашенной бородой - Мулла-Наги-Сафаров - перс, астраханский купец, наш покупатель. Тонкие, длинные пальцы, медленные и красивые движения, манеры изумительные, никогда не спорит, не торгуется - такого барина я и не встречал, а дела идут великолепно. Сафаров не только купец, он и духовное лицо, и ученый. По времени это чаепитие приблизительно совпадало с Шибаевским: я еще в Академии, но уже в специальных классах, седьмом или восьмом. Мулла осторожно начинает меня расспрашивать, вроде экзамена. Вопросы по геометрии элементарные. Я отвечаю, но с презрением.
Мулла: «Почему ты сердишься?»
Я: «Эти вещи у нас маленькие дети знают» (Чувствуй, азиат.)
Как-то все уладилось, но культурное превосходство перса надо мной мне очень скоро стало понятно. С тех пор прошло около 60 лет, и я до сих пор внутренне краснею, когда вспоминаю об этом собеседовании.
Родители переводят разговор на другие темы.
Говорит отец гостю: «Вот мы торгуем с Персией: нужно, чтобы один из моих сыновей научился персидскому языку».
Сафаров ответил (мне показалось, что это не было простою вежливостью): «Нет, Павел Михайлович, - нам нужно учиться по-русски, а не вам по-нашему».
Потом, как-то, катаясь по Волге, родители заехали в Астрахань к Сафарову в гости. Матушка рассказывала, как их радушно встретили и как это было красиво, когда дамы семьи Сафарова спускались к ним навстречу по лестнице с цветами в руках.
Вот тут уместно поговорить о том притяжении, которое Москва оказывала на всероссийское купечество - одинаково и русское, и нерусское по крови.
У московских немцев первого поколения, еще говоривших между собою по-немецки, нередко слышалось «Мutterchen Моskau» - перевод «Матушка Москва».
Когда какой-нибудь провинциальный купеческий род, обыкновенно во втором или в третьем поколении, достигая прочного имущественного благополучия и деловой известности, становился, так сказать, «именитым», то его начинало тянуть в Москву и нередко он туда переселялся навсегда. Из Сибири и с Волги, с Кавказа и с Украины ехали в Москву именитые купцы. Конечно, не все, ибо и Иркутск, и Нижний, и Тифлис, и Киев, столица Украины, и Одесса - все они свое значение сознавали, а все-таки Москва влекла к себе.
И что замечательно, не Петербург, а именно Москва, несмотря на то, что в деловом отношении как финансовый центр Петербург с конца XIX века стал, выражаясь вульгарно, но показательно, явно «зашибать» Москву.
Но в Москве купец чувствовал себя «первым человеком». Люди его класса строили церкви, больницы, богадельни, народные столовые, театры, собирали картины, книги, иконы, играли главную роль в городской думе и преобладали на первых представлениях в театрах, на бегах и на скачках.
Молодой человек какой-нибудь известной купеческой фамилии приходил на балет в Большом театре или на первое представление в Малом и Художественном театрах, почти как в гостиную своего родительского дома. Все свои: родные, знакомые или знакомые знакомых. Во время антрактов он делал визиты и не успевал обойти знакомые ложи.
Конечно, не вся Москва была купеческая, была и дворянская Москва, но соприкосновение между этими двумя мирами было небольшое. Домами очень редко были знакомы, а смешанные браки происходили как исключение. Московские бары пренебрежительно смотрели на «купчишек», а московские купцы из-за обилия «своих» не замечали бар. Некоторое сближение стало происходить лишь после 1905 г., когда одни бары сидели вместе с купцами в октябристах, а другие - в кадетах.
В одном было единодушие - в отношении к Петербургу. Московские бары смотрели сверху вниз на петербургских, и таково же было отношение московского к петербургскому купечеству. Все это было довольно добродушно - но было, знаю по своей петербургской родне.
Примечания.
* "В свободное от общественной и деловой нагрузки время Николай Александрович писал книги об истории родного города и городского купечества. Получилось более восьмидесяти книг. Правда, не все современники воспринимали его труды всерьез.
«Купца Найденова, - писал в фельетонах Антоша Чехонте (А. П. Чехов), - посетила муза истории и показала ему кукиш… Муза вдохновила купца Найденова. Он, смекая, соображая и натужась, сел за стол и стал сочинять “Историю известных купеческих родов”. На что понадобилась ему эта никому не нужная “история”, не разберет ни черт, ни квартальный…»
А в самом начале XX века Николай Александрович Найдёнов издал два тома своих «Воспоминаний о виденном, слышанном и испытанном». Тираж издания был менее ста экземпляров, а на титульном листе имелась пометка «Напечатаны для лиц, принадлежащих и близких к роду составителя».
Спустя несколько месяцев после выхода в свет второго тома «Воспоминаний», в ноябре 1905 года, Николай Александрович Найдёнов умер от грудной жабы (говоря современным языком, от стенокардии). Все, что он нажил за свою жизнь, перешло к сыну - Александру Николаевичу Найдёнову. Перешло именно все - от имущества до общественных нагрузок. После смерти отца он стал и старшиной Биржевого комитета, и гласным Городской думы, и попечителем, и почетным председателем, и членом многочисленных комитетов…
Но главным своим делом Александр Николаевич считал все-таки дело банковское. И репутацией уважаемого, честного банкира он дорожил настолько, что когда в конце 1917 года большевики национализировали (или, проще говоря, захватили, ограбили) его банк, он начал расплачиваться с кредиторами из собственных средств.
Такого в мировой финансовой практике еще не было. Конечно, люди понимали, что Найдёнов ни в чем не виноват. Никто не требовал от него возврата денег, зная, что деньги загребли Советы. Но он сам отдавал то, что было на его личных счетах в зарубежных банках. Отдал все, что оставалось, более 300 000 рублей.
Советская власть оценила этот его поступок. Посчитав, что бывший банкир издевается над новым правительством, ему вежливо предложили не раздавать деньги пострадавшим вкладчикам, а сдать их в Госбанк - мол, там разберутся. После того, как Найдёнов продолжил свою антисоветскую акцию по раздаче денег, его арестовали. А потом - отпустили. И снова арестовали, и снова отпустили, и так три раза за два года. В конце концов ему предложили просто уехать из страны, чтобы не мозолить глаза трудовому народу, но Александр Николаевич от этого предложения вежливо отказался, заявив, что покидать родину сейчас не намерен.
Умер он в 1920 году, в возрасте 54 лет. Умер, как и прадед Егор Иванович, бедным и свободным. И даже новая власть не могла его ни в чем упрекнуть: по своим кредитам Найденов рассчитался полностью. - Валерий Чумаков. РУССКИЙ КАПИТАЛ ОТ ДЕМИДОВЫХ ДО НОБЕЛЕЙ.
** "Банковское дело для братьев не замкнулось на одном Харьковском земельном банке. Напротив, с его приобретением они почувствовали настоящий вкус к этому делу и вплотную занялись банковскими операциями. Уже в 1902 году ими был организован «Банкирский дом братьев Рябушинских», в число учредителей которого вошли все братья, за исключением «шалого» Николая. Первоначальный основной капитал составлял 1 050 000 рублей. По договору, составленному при учреждении Банкирского дома, никто из братьев не мог в течение пяти лет выйти из общего дела и не имел права кредитоваться в своем Банкирском доме и входить «в кредитные обязательства по делам личным». Вскоре у Банкирского дома появились иностранные корреспонденты. В 1907 году братья попытались приобрести три крупнейших банка разорившегося банкира Полякова, однако попытка эта окончилась провалом". - Валерий Чумаков. РУССКИЙ КАПИТАЛ ОТ ДЕМИДОВЫХ ДО НОБЕЛЕЙ.
"Петербург, финансовый центр страны, с его мощными банками манил Рябушинских своими возможностями. В 1913 г. они стали скупать акции Русского для внешней торговли банка, акционерный капитал которого составлял 60 миллионов рублей. Но эта попытка оказалась неудачной: биржевые маклеры вздули цены на акции банка и Рябушинские отказались от задуманной комбинации. В 1916 г. все ранее приобретенные ими шесть тысяч 250 акций этого банка братья продали с прибылью на сумму один миллион 687 тысяч рублей.
Еще одна попытка, также окончившаяся неудачей, была предпринята в том же 1913 г. с Русским Торгово-Промышленным банком. Рябушинские скупили 25 тысяч акций банка и ввели в правление своего служащего: В. Е. Силкина (пример попытки перехвата управления).
Действия москвичей по овладению банком привели их к столкновению с председателем правления, бывшим управляющим Госбанка А. В. Коншиным. Для его вытеснения Рябушинским было необходимо заполучить пакет акций, принадлежавший британскому финансисту Криспу, но тот запросил слишком высокую цену.
Примеривались братья и к Волжско-Камскому банку, но с ним повторилась та же история, как и с Русским для внешней торговли банком: курс его акций резко пошел вверх после начала их скупки Рябушинскими.
Временные неудачи Рябушинских, без всякого сомнения, не могли остановить их стремление к построению финансовой империи, которая наверняка была бы создана, если бы не роковой для России 1917 г." - Рябушинские
...
Продолжение - Рябушинский. Неизбежность краха. - 2. "Володя в Орду едет!"
Понятно, что интерес к староверам появился не вчера. Более того, много лет тому назад я делал выписки о староверах из произведений Мамина-Сибиряка, а вот найти не могу и не уверен, что достанет сил и времени всё перечитывать, но догадываюсь, что подобные увлечения случайными быть не могут. А раскол XVII века, когда два мордовских мужика развели огромную страну, и вовсе и до сих пор не даёт мне покоя...
Но вернёмся к размышлениям Рябушинского, который ходит вокруг да около мысли, что крах купечества был неизбежен.
Одна из замечательных попыток очерчить круг проблем возможной теории "Русского хозяина", противопоставив её абстрактным теориям капитализма. Странно однако, что Рябушинский не упоминает о замечательной книге Сергия Булгакова "Философия хозяйства", увидевшей свет в 1912 году (кстати, ещё и год смерти Мамина-Сибиряка). Почему книгу Рябушинского, которому не хватает ни глубины, ни знаний, я не могу наивной? Некогда я думал посвятить Рябушинскому несколько строк, а именно той части его рассуждений, где он приходит к выводу, что каждому роду даётся от 70 до 100 лет, в которые укладываются возвышение, расцвет, закат и исчезновение. Но сегодня перечитав его размышления, я решил, как можно полнее представить их на страницах своего журнала. Русское купечество сделало тот шаг, пусть поздно, но сделало, который не успело сделать мусульманское (у которого такой возможности просто не было, не хватило пятидесяти лет, не могло хватить), шаг к производству и банковскому делу... Но прежде всего меня привлекло непринимаемое Рябушинским его же собственное предчувствие неизбежного краха...
Ну, а язык, а атмосфера... Мне они знакомы... Выдам себя ещё более странной фразой: тем, кто рос в больших татарских семьях в 60-70-х уже ХХ века, эта атмосфера не может не быть знакомой...
Без вопросов, я полагаю, останутся параллели семейного дела, семейных ценностей, отношение к религии.
Но возникают другие. И связано это с терминологией. Нет такого понятия "татарский (или башкирский) мужик", нет такого понятия "хозяин", "крестьянин". "Крестьянин" в татарском сознании - крещёный, крестить, нести крест. От крестьянина перескочили в колхозники. Как инородца и иноверца назвать хозяином? - не мог он быть хозяином ни земли - не было татарской земли, не было татарского народа...
Ну, а благость, благодушие и прекраснодушие, которые исходят от текста Рябушинского... возможно, годы отшлифовали воспоминания, возвратили к заповедям, заставили вспомнить, что того же мужика, как бы тереплив он ни был, на колени не поставишь, а поставив, получишь бунт, который сметёт всё это благонравное московское купечество... Итак, к тексту. Некоторые детали я, конечно, опускаю (полный текст):
"Начну с общих соображений. Почти все без исключения видные московские купеческие фамилии - крестьянского происхождения. Основатели - дети владимирских, ярославских, калужских, костромских и иных мужиков. Для хода вверх нужна была наличность двух последовательных талантливых поколений (отца и сыновей) и, конечно, Божие благословение, теперь сказали бы удача, выгодная конъюнктура и другие умные слова. Отцы же наши говорили: «Аще не Господь созиждет дому, всуе трудишася зиждущии» (Пс. 126, 1).
Но не нужно думать, что благословение Божие только в богатстве: когда в богатстве, а когда и в бедности. Многих из нас когда-то Господь благословил богатством, а сейчас бедностью или даже нищетою. Это благословение, думается, еще выше.
Рассматривая судьбы возвышавшихся купеческих родов, видим, что в большинстве случаев сын был еще талантливее, чем отец. Под талантом нужно подразумевать наличность и ума, и воли, и это в известном равновесии. Квадрат Наполеона.
Что меня в наших стариках, в частности в отце, поражало, это совершенно необыкновенный ум. Действительно, на три аршина под землей видели (как это красочно и метко сказано). Воля же выражалась наиболее выпукло в выдержке, в убийственном хладнокровии при удаче и неудаче; как будто все равно было, что наживать, что терять, а, конечно, было не все равно. С точки зрения экономической стратегии это очень ценно. На бумаге оно кажется очень простым, но на практике осуществлять это очень трудно. Помню, как я, волнуясь от плохих, продолжавшихся в течение нескольких лет дел, говорил об этом с отцом, и как он меня успокаивал, заявляя, что все это нормально, в течение его долгой жизни повторялось не раз, и что период упадка всегда сменялся периодом процветания. Нужно переждать.
...
Возвратимся теперь к нашим отцам. Кроме отсутствия паникерства меня всегда поражала в них способность распознавать, часто вопреки видимости, каков корень учреждения, с которым им предлагали вступить в какие-либо деловые отношения. Вот это чутье, эта интуиция восхищали меня. Русского человека нередко упрекают в недостатке предприимчивости, особенно в сравнении с англосаксами. Дело не в этом, а в разнице характеров: англичанин в душе всегда игрок, даже если он серьезный деловой человек, а наши совсем не игроки, а очень осторожны и медлительны, решение принимают не сразу, а выжидая, но раз оно принято, гнут линию упорно и тягуче, несмотря на неудачи...
...
Был у нас дома обычай: вечером, часов около десяти, пили родители чай в большой столовой, и мы приходили к ним прощаться - пожелать спокойной ночи. Прихожу раз и вижу: сидит за столом Николай Александрович Найденов*, председатель Московского Биржевого комитета, старый знакомый отца. Однако посещение это в такое время было необычно.
Н. А. одновременно с возглавленном Биржевого комитета был и главой Московского Торгового банка. Коренные московские банки были своеобразны и сильно отличались от петербургских: главная цель у нас была - солидарность. Думается, что из петербургских банков только Волжско-камский и Русский для внешней торговли банки**, да еще одно или два учреждения уважались у нас, а к большинству остальных - отношение было, мягко выражаясь, осторожным. В Москве же на первом месте во всех отношениях стоял Московский Купеческий банк.
Найденовский Торговый банк был гораздо меньше, но почитался вполне соответствующим московским традициям. Они же заключались в том, чтобы не заниматься «грюндерством», т.е. основанием новых предприятий, что делали петербургские банки.
Риск такой политики заключался в том, что она слишком тесно связывала судьбу банка с судьбой патронируемых им предприятий. Москва этого опасалась.
Но время шло. Амплитуда промышленного размаха России все увеличивалась, и сохранять чистоту принципов становилось невозможным, особенно когда дело касалось коренных, специфически московских дел, а одним из таких, и, может быть, главнейшим, была хлопчатобумажная промышленность. Важность развития русского хлопководства, чтобы стать как можно меньше зависимым от заграницы, главным образом от Америки и Египта, бросается в глаза. В России было два главных хлопководческих района: Туркестан и Закавказье. Целый ряд больших и малых фирм вели торговлю этим хлопком. Она была связана с предоставлением хлопководам кредитов.
Для этого образовывались специальные предприятия, которые, кроме своих капиталов, должны были кредитоваться у банков. Одно из таких дел мало-помалу довольно тесно связалось с найденовским Торговым банком. Мировые цены на хлопок строились главнейшим производителем его, Северной Америкой. Цены сильно колебались, и при понижении их торговцы хлопком несли потери, т.к. хлопководы не были в состоянии возвращать данные им ссуды. Тогда торговцы в свою очередь вынуждены были задерживать платежи банкам. В такое положение попало то дело, о котором говорилось. По существу ничего трагического для Торгового банка не произошло, но начался шепот, пошли слухи, и клиенты банка стали снимать свои деньги с текущих счетов и вкладов. По-видимому, это приняло опасные размеры, и Найденов, как оказалось, приезжал к отцу просить у него поддержки.
Когда И. А. уехал, слышу приказ: «Володя, скажи Паше, чтобы завтра все деньги из других банков были стянуты в Торговый».
Кроме фактического влияния, это оказало и психологическое воздействие. Все обошлось, и Торговый банк, вотчина Найденовых, сохраняя свою репутацию небольшого, но прочного, настоящего «московского» банка, благополучно дожил до революции 1917 года, когда и был уничтожен вместе с другими учреждениями.
Тут мне для объяснения: «Володя, скажи Паше...» необходимо коснуться характера управления нашим делом в XIX веке. Хозяин - отец, Павел Михайлович Рябушинский, стал стареть и не каждый день выезжал в город. Его правой рукой и заместителем был старший сын, Павел Павлович, впоследствии член Государственного Совета по выборам, Председатель Московского Биржевого комитета, один из вождей старообрядчества, прекрасный оратор и любитель высшей математики. П.П. был женат, жил отдельно, вот почему приказ шел через меня.
Второй брат, Сергей П., по окончании в Германии, в Крефельде, специальных ткацкой и красильной школ, жил в Вышнем Волочке, на фабрике, которой управлял с помощью старых служащих.
Четвертый брат, Степан П., заведовал торговой частью дела, продажей производства наших фабрик. Он был тоже видным старообрядческим деятелем, а главное, известен как собиратель, знаток и исследователь древних икон. Тут он стоял на одном из первых мест в России. Был он тоже женат и жил отдельно.
Младшие братья еще учились и в деле не работали. Таким образом, из четырех активных работников только я, № 3, жил при отце. Моя обязанность, естественно, была поэтому «адъютант» отца и «офицер для связи».
Всего нас было восемь братьев: из них пять кончили Московскую Практическую Академию Коммерческих Наук (с 1906 г. «Императорскую» при праздновании столетия ее существования), а трое (№ 4, 5, 8) Реальное Училище Воскресенского. Мною были уже даны характеристики № 1 и № 4 (Павла П. и Степана П.). Теперь скажу еще несколько слов о № 7, профессоре Дмитрии П. Рябушинском, известном ученом, члене-корреспонденте Французской Академии Наук. Еще совсем молодым человеком, он устроил в своем подмосковном имении Кучино первую в мире (по времени) аэродинамическую лабораторию.
Обо всем этом мною говорится не из старческой болтливости, а потому что это все типично для московского купечества: каждый молодец на свой образец, и выражается это обыкновенно в том, что у каждого молодца, кроме его дела, есть еще что-то, чем он занимается со страстью. Назовем это что-то «любительством». Иногда оно превращается в центр жизни и делает человека таким известным, что забывают о его деловитости. Наверное, редко кто теперь знает, что основатель Третьяковской картинной галереи в Москве, Павел Михайлович Третьяков, был известным фабрикантом и что Третьяковы - одна из знаменитейших льняных династий в России.
Теперь, к сожалению, мне придется коснуться и себя, а почему, будет пояснено ниже. Окончив вышеупомянутую Академию Коммерческих Наук, поехал я в Гейдельберг, где пробыл шесть семестров, слушая химию, математику и философию, и оставалось мне еще два или три семестра, чтобы сделать докторат, но все время меня грызла страшная тоска по родине (хотя на каникулы я и приезжал домой), так что я не выдержал и, махнув рукой на докторат, попросил у отца разрешения вернуться домой. Оно мне было дано, но мой авторитет в семье был подорван. «Москва слезам не верит» - это известно, но Москва и дряблости не выносит и презирает, когда дело не доводится до конца. Все это происходит и в тесном семейном, и в более широком кругу.
Мне это, конечно, очень неприятно писать, хотел было про кого-нибудь другого написать, но в конце концов решил, что уж лучше себя срамить, чем других, тем более что постом пишу, когда твердишь: «Ей, Господи, Царю, даждь ми зрети моя согрешения и еже не осуждати брата моего...», а так и тянет осуждать.
... Москва широка, Москва хлебосольна, Москва добродушна, но до известного предела - после него она жестка, а расхлябанность ей противна. Это очень важно для уразумения московской купеческой психологии. С детства нам внушали: «дело»; тут было нечто большее, чем нажива. Это говорилось так, как потом солдатом я слышал: «Служба Его Величества». И на ней и чины, и ордена, и выгода, но не в них суть для человека с совестью и пониманием.
Не сломив тоску по родине за границей, не соблюл «дело». Я и сейчас понимаю те слова, какими одна из младших сестер меня приветствовала при преждевременном возвращении из Гей-дельберга: «Ну, доктор приехал!»
И как это было сказано.
Так и нужно. Москва - не маниловщина.
Эти семейные дела отклонили меня временно от красочной фигуры вышеупомянутого Н. А. Найденова, очень показательной для купеческой Москвы последней трети XIX века. Значение и авторитет Н. А. в ней были тогда очень велики. Маленький, живой, огненный, таким живет он у меня в памяти; не таков казенный тип московского купца. А кто мог быть им более, чем Н. А.? Так все в Москве: напишешь какое-нибудь правило, а потом самым характерным является исключение...
Н. А. делал свое купеческое ремесло и хорошо делал, но главное его занятие было общественное служение. Молодость его проходила во времена, когда купец был еще для многих «купчишка» и «ар-шинник», а под конец своей жизни председатель Московского Биржевого Комитета Н.А.Найденов был персона и для Петербурга.
Жило в нем большое московское купеческое самосознание, но без классового эгоизма. Выросло оно на почве любви к родному городу, к его истории, традициям, быту. Очень поучительно читать у Забелина, как молодой гласный Московской городской Думы Н. А. Найденов отстаивал ассигновки на издание материалов для истории Москвы. Что-то общее чувствуется в мелком канцеляристе Забелине, будущем докторе русской истории, и купеческом сыне Найденове, будущем главе московского купечества.
А вот другая встреча за вечерним чаем. Сидор Мартынович Шибаев. Фабрикант в Богородске. Миллионщик. Владелец великолепного особняка на Басманной. Сад - угодье, целая усадьба.
Вспоминаю костюмированный бал у Шибаевых. Матушка моя, Александра Степановна, величавая, египетской царицей, с жезлом в руке, входит в зал. Брат Сережа и я, нам по 8-9 лет - мы арапчатами-пажами несем ее шлейф. Рожицы у нас вымазаны в черный цвет, руки в черных перчатках, на головах курчавые парики. До археологии нам дела нет. Были ли у египетских цариц шлейфы, жезлы, пажи, или нет, нам, конечно, совершенно безразлично. Забавно, весело и очень жарко от париков.
Сидор Мартынович был другого облика, чем Найденов. Людей типа, подобного Шибаевскому, можно было встретить во многих купеческих родах Москвы. Они были таковы, как будто их матери, часами горячо молясь пред древними иконами, невольно запечатлели в себе эти строгие и пламенные черты. В таких лицах было что-то византийское. Думается, что в старообрядческих семьях этот облик попадался чаще, чем в других. Шибаевы были старообрядцами, а Найденовы нет.
И был Сидор Мартынович по характеру под стать своему лицу: человек самовластный, иногда, как говорили, даже без удержу, а вот тогда в столовой сидел он как будто унылый, угрюмо опустив на грудь свою гордую, умную голову.
Было это года 4-5 после бала.
В чем дело?
Нефть.
Кто теперь помнит, что Шибаев был одним из первых пионеров не «нефти» вообще, а использования нефти для производства машинных (смазочных) масел по идее и методу Рагозина в широком масштабе. Пока этот продукт пробил себе дорогу, С. М. терпел убытки и попал в тяжелое положение, о котором я и пишу.
Пока было понято, что такое нефть и каково ее значение, один за другим катились шибаевские миллионы в нефтяные колодцы и там застревали надолго, рискуя погибнуть. Сколько волнений и тревог пережил С. М. и весь род его, пока дело выправилось, и правильные ожидания его оправдались. Говорят, что дети С. М. после его кончины продали дело Ротшильдам из-за того, что с ним было связано уж очень много горьких воспоминаний.
Я сам лично помню, как в девяностых годах нефтяные остатки продавались до смешного по низким ценам и как все фабрики Волжского бассейна перешли на нефтяное отопление, идеальное технически и несравненно более дешевое. Мы же, северные фабрики, сидевшие на самом скверном топливе в мире, на мокрых сплавных дровах, не имея возможности перейти на нефть, могли только облизываться, высчитывая, почем на пуд ткани ложится топлива у волгарей и почем у нас. Да заодно вспоминали и о владимирских ткачах, потомственных искусниках: где нашим вышневолоцким мужичкам было угнаться за ними. Вот, классовые противоречия постоянно пережевывают, а куда, по существу, острее их территориальные противоречия.
Возвращаясь к посещению Шибаева, должен отметить, что оно произошло за несколько лет до Найденовского, когда я в делах еще не был, поэтому не знаю, в каких размерах ему был оказан кредит, за которым он приезжал. Полагаю, что он остался доволен, т. к. хорошие отношения между нашими домами продолжались.
Расскажу теперь еще про третью встречу вечером за чайным столом, которая введет нас в круг других идей, и этим закончу чайные разговоры.
Сидит человек в восточной одежде с тонким породистым лицом и длинной окрашенной бородой - Мулла-Наги-Сафаров - перс, астраханский купец, наш покупатель. Тонкие, длинные пальцы, медленные и красивые движения, манеры изумительные, никогда не спорит, не торгуется - такого барина я и не встречал, а дела идут великолепно. Сафаров не только купец, он и духовное лицо, и ученый. По времени это чаепитие приблизительно совпадало с Шибаевским: я еще в Академии, но уже в специальных классах, седьмом или восьмом. Мулла осторожно начинает меня расспрашивать, вроде экзамена. Вопросы по геометрии элементарные. Я отвечаю, но с презрением.
Мулла: «Почему ты сердишься?»
Я: «Эти вещи у нас маленькие дети знают» (Чувствуй, азиат.)
Как-то все уладилось, но культурное превосходство перса надо мной мне очень скоро стало понятно. С тех пор прошло около 60 лет, и я до сих пор внутренне краснею, когда вспоминаю об этом собеседовании.
Родители переводят разговор на другие темы.
Говорит отец гостю: «Вот мы торгуем с Персией: нужно, чтобы один из моих сыновей научился персидскому языку».
Сафаров ответил (мне показалось, что это не было простою вежливостью): «Нет, Павел Михайлович, - нам нужно учиться по-русски, а не вам по-нашему».
Потом, как-то, катаясь по Волге, родители заехали в Астрахань к Сафарову в гости. Матушка рассказывала, как их радушно встретили и как это было красиво, когда дамы семьи Сафарова спускались к ним навстречу по лестнице с цветами в руках.
Вот тут уместно поговорить о том притяжении, которое Москва оказывала на всероссийское купечество - одинаково и русское, и нерусское по крови.
У московских немцев первого поколения, еще говоривших между собою по-немецки, нередко слышалось «Мutterchen Моskau» - перевод «Матушка Москва».
Когда какой-нибудь провинциальный купеческий род, обыкновенно во втором или в третьем поколении, достигая прочного имущественного благополучия и деловой известности, становился, так сказать, «именитым», то его начинало тянуть в Москву и нередко он туда переселялся навсегда. Из Сибири и с Волги, с Кавказа и с Украины ехали в Москву именитые купцы. Конечно, не все, ибо и Иркутск, и Нижний, и Тифлис, и Киев, столица Украины, и Одесса - все они свое значение сознавали, а все-таки Москва влекла к себе.
И что замечательно, не Петербург, а именно Москва, несмотря на то, что в деловом отношении как финансовый центр Петербург с конца XIX века стал, выражаясь вульгарно, но показательно, явно «зашибать» Москву.
Но в Москве купец чувствовал себя «первым человеком». Люди его класса строили церкви, больницы, богадельни, народные столовые, театры, собирали картины, книги, иконы, играли главную роль в городской думе и преобладали на первых представлениях в театрах, на бегах и на скачках.
Молодой человек какой-нибудь известной купеческой фамилии приходил на балет в Большом театре или на первое представление в Малом и Художественном театрах, почти как в гостиную своего родительского дома. Все свои: родные, знакомые или знакомые знакомых. Во время антрактов он делал визиты и не успевал обойти знакомые ложи.
Конечно, не вся Москва была купеческая, была и дворянская Москва, но соприкосновение между этими двумя мирами было небольшое. Домами очень редко были знакомы, а смешанные браки происходили как исключение. Московские бары пренебрежительно смотрели на «купчишек», а московские купцы из-за обилия «своих» не замечали бар. Некоторое сближение стало происходить лишь после 1905 г., когда одни бары сидели вместе с купцами в октябристах, а другие - в кадетах.
В одном было единодушие - в отношении к Петербургу. Московские бары смотрели сверху вниз на петербургских, и таково же было отношение московского к петербургскому купечеству. Все это было довольно добродушно - но было, знаю по своей петербургской родне.
Примечания.
* "В свободное от общественной и деловой нагрузки время Николай Александрович писал книги об истории родного города и городского купечества. Получилось более восьмидесяти книг. Правда, не все современники воспринимали его труды всерьез.
«Купца Найденова, - писал в фельетонах Антоша Чехонте (А. П. Чехов), - посетила муза истории и показала ему кукиш… Муза вдохновила купца Найденова. Он, смекая, соображая и натужась, сел за стол и стал сочинять “Историю известных купеческих родов”. На что понадобилась ему эта никому не нужная “история”, не разберет ни черт, ни квартальный…»
А в самом начале XX века Николай Александрович Найдёнов издал два тома своих «Воспоминаний о виденном, слышанном и испытанном». Тираж издания был менее ста экземпляров, а на титульном листе имелась пометка «Напечатаны для лиц, принадлежащих и близких к роду составителя».
Спустя несколько месяцев после выхода в свет второго тома «Воспоминаний», в ноябре 1905 года, Николай Александрович Найдёнов умер от грудной жабы (говоря современным языком, от стенокардии). Все, что он нажил за свою жизнь, перешло к сыну - Александру Николаевичу Найдёнову. Перешло именно все - от имущества до общественных нагрузок. После смерти отца он стал и старшиной Биржевого комитета, и гласным Городской думы, и попечителем, и почетным председателем, и членом многочисленных комитетов…
Но главным своим делом Александр Николаевич считал все-таки дело банковское. И репутацией уважаемого, честного банкира он дорожил настолько, что когда в конце 1917 года большевики национализировали (или, проще говоря, захватили, ограбили) его банк, он начал расплачиваться с кредиторами из собственных средств.
Такого в мировой финансовой практике еще не было. Конечно, люди понимали, что Найдёнов ни в чем не виноват. Никто не требовал от него возврата денег, зная, что деньги загребли Советы. Но он сам отдавал то, что было на его личных счетах в зарубежных банках. Отдал все, что оставалось, более 300 000 рублей.
Советская власть оценила этот его поступок. Посчитав, что бывший банкир издевается над новым правительством, ему вежливо предложили не раздавать деньги пострадавшим вкладчикам, а сдать их в Госбанк - мол, там разберутся. После того, как Найдёнов продолжил свою антисоветскую акцию по раздаче денег, его арестовали. А потом - отпустили. И снова арестовали, и снова отпустили, и так три раза за два года. В конце концов ему предложили просто уехать из страны, чтобы не мозолить глаза трудовому народу, но Александр Николаевич от этого предложения вежливо отказался, заявив, что покидать родину сейчас не намерен.
Умер он в 1920 году, в возрасте 54 лет. Умер, как и прадед Егор Иванович, бедным и свободным. И даже новая власть не могла его ни в чем упрекнуть: по своим кредитам Найденов рассчитался полностью. - Валерий Чумаков. РУССКИЙ КАПИТАЛ ОТ ДЕМИДОВЫХ ДО НОБЕЛЕЙ.
** "Банковское дело для братьев не замкнулось на одном Харьковском земельном банке. Напротив, с его приобретением они почувствовали настоящий вкус к этому делу и вплотную занялись банковскими операциями. Уже в 1902 году ими был организован «Банкирский дом братьев Рябушинских», в число учредителей которого вошли все братья, за исключением «шалого» Николая. Первоначальный основной капитал составлял 1 050 000 рублей. По договору, составленному при учреждении Банкирского дома, никто из братьев не мог в течение пяти лет выйти из общего дела и не имел права кредитоваться в своем Банкирском доме и входить «в кредитные обязательства по делам личным». Вскоре у Банкирского дома появились иностранные корреспонденты. В 1907 году братья попытались приобрести три крупнейших банка разорившегося банкира Полякова, однако попытка эта окончилась провалом". - Валерий Чумаков. РУССКИЙ КАПИТАЛ ОТ ДЕМИДОВЫХ ДО НОБЕЛЕЙ.
"Петербург, финансовый центр страны, с его мощными банками манил Рябушинских своими возможностями. В 1913 г. они стали скупать акции Русского для внешней торговли банка, акционерный капитал которого составлял 60 миллионов рублей. Но эта попытка оказалась неудачной: биржевые маклеры вздули цены на акции банка и Рябушинские отказались от задуманной комбинации. В 1916 г. все ранее приобретенные ими шесть тысяч 250 акций этого банка братья продали с прибылью на сумму один миллион 687 тысяч рублей.
Еще одна попытка, также окончившаяся неудачей, была предпринята в том же 1913 г. с Русским Торгово-Промышленным банком. Рябушинские скупили 25 тысяч акций банка и ввели в правление своего служащего: В. Е. Силкина (пример попытки перехвата управления).
Действия москвичей по овладению банком привели их к столкновению с председателем правления, бывшим управляющим Госбанка А. В. Коншиным. Для его вытеснения Рябушинским было необходимо заполучить пакет акций, принадлежавший британскому финансисту Криспу, но тот запросил слишком высокую цену.
Примеривались братья и к Волжско-Камскому банку, но с ним повторилась та же история, как и с Русским для внешней торговли банком: курс его акций резко пошел вверх после начала их скупки Рябушинскими.
Временные неудачи Рябушинских, без всякого сомнения, не могли остановить их стремление к построению финансовой империи, которая наверняка была бы создана, если бы не роковой для России 1917 г." - Рябушинские
...
Продолжение - Рябушинский. Неизбежность краха. - 2. "Володя в Орду едет!"