О еретиках по мысли и по жизни.
(В качестве послесловия к прошедшей Неделе Православия.)
Откуда и когда в Церкви появился тот взгляд, что за неправильное исповедание веры человек может погибнуть, лишиться вечной жизни? История показывает, что разные позиции по многим вопросам в раннем христианстве были неизбежны, как и в предшествовавшем ему иудаизме, где известные религиозные партии саддукеев и фарисеев разногласили между собой по довольно-таки существенным вопросам веры, как воскресение мёртвых, например. А среди первых христиан были разделения по поводу того, принимать ли язычников в Церковь через обрезание и соблюдение прочих правил закона Моисея, или же не возлагать на них ничего подобного, поскольку «ветхое прошло, теперь всё новое», и во Христе ничего не значит ни обрезание, ни необрезание, но в Нем новая тварь, как учил апостол Павел. Наличие разных позиций по подобным вопросам неизбежно предполагает, что одна сторона заведомо будет считать неправой другую. Но при этом что в иудаизме, что в ранней Церкви и те, и другие существовали всё-таки в одном и том же вероисповедании!
Изначально суть христианской веры состояла в немногих теоретических положениях, и т. наз. Апостольский Символ Веры был короче нынешнего Никео-Цареградского. Ранние христиане довольствовались верой в Воплощение и Воскресение Христа, воскресение мёртвых, жизнь будущего века, в прощение грехов через Христа. Впоследствии происходит всё большая теоретическая детализация христианского вероисповедания с расширением церковного Предания. Что, разумеется, приводит неизбежно к новым разногласиям и разделениям в церковной среде. Тринитарные, христологические споры, споры об иконах… Логически эта детализация была неизбежна. При принятии христианства большим количеством людей, среди которых были греческие и римские интеллектуалы, при выходе Церкви на общегосударственный масштаб волей-неволей требовалось отвечать на разные вызовы и уметь говорить в том числе на философском языке той эпохи. Но всё это - больше надстроечные детали, в которых христианская мысль рисковала увязнуть всё глубже и глубже, что произошло к средним векам, когда за разными конкретными деревьями часто переставали видеть весь лес в целом. А где - база, где основа веры? Как изначально, так и теперь, думается, что она не столько в теоретическом мировоззрении, сколько в практической жизни и вере как ДОВЕРИИ Христу. А это самое трудное, пожалуй. Можно вызубрить Катехизис, можно прочитать множество святых отцов, в том числе Максима Исповедника или Леонтия Византийского с их супервысоким богословием, но пребывать в иллюзии насчет своей веры. «Дерзай!.. Вера твоя спасла тебя» - говорил каждый раз Христос при исцелениях или кровоточивой женщины, или слепцов. Какая вера, в таком случае?... Неужели вера в рамках семи последующих Соборов? Ведь те, кто видели Иисуса во плоти, максимум были способны только лишь на то, чтобы признать во Христе обещанного Машиаха, который, в представлении древних евреев, должен быть всего лишь человеком, хотя и посланником Бога. Ну или пророком: «Пророка из среды тебя, из братьев твоих, как меня, воздвигнет тебе Господь, Бог твой, - Его слушайте» (Второз. 18, 15). Те слепые и хромые, которых исцелял Иисус, уж конечно не могли исповедовать веру в Иисуса как Богочеловека в двух естествах и двух волях. Максимум у них была вера в то, что через Христа Бог им сможет помочь! И их вера их спасала, этого было вполне достаточно!
Так в чем же тогда дело? Последующее развитие христианской мысли с детализацией вероучения вовсе не подлежит игнорированию, но просто надо расставить кое-какие акценты. Ереси были неизбежны, и в них и в их возникновении нет в самих по себе ничего плохого. Плохое могло быть только тогда, когда они навязывались с помощью административного ресурса, чем не брезговала византийская императорская власть в некоторых случаях, хотя бы при том же иконоборчестве. А спасает в конечном счете не правильное детализированное мировоззрение, а жизнь во Христе, предполагающая практическое действие. Или даже просто однократный порыв к Нему, как это было с «разбойником благоразумным», распятым рядом, который ничего особо хорошего наверняка в своей жизни не сделал. Но тогда границы одной и той же единственной Церкви Христовой могут быть одновременно невероятно широкими, с одной стороны (в плане теоретической ортодоксии), что никогда на ум не приходило православным триумфалистам, и в чем-то очень даже узкими, с другой (в плане ортопраксии и реальных плодов веры, по которым, как сказано в Евангелии, познается дерево).
В общем, православная культура, богослужения, богословие, какими бы они самыми правильными ни воспринимались, еще не спасают. Спасает вера как доверие Христу и следование за Ним. А если и этого нет, то всё равно остаётся надежда на Его милость и любовь: «Помяни нас, Господи, когда придёшь во Царствии Твоём»! Но тогда получается, что значительное большинство православных были и есть еретики по жизни, несмотря на их принадлежность с их точки зрения к самому правильному вероисповеданию. Ересь жизни, когда дела расходятся со словами, может быть значительно страшней и губительней в общецерковных масштабах, чем ересь мысли, если последняя не навязывается окружающим и не противопоставляется церковному Преданию. В котором, впрочем, неизбежно потребуется отличать само ядро, существенное для содержания веры, от последующих философских и культурных наслоений в нём, которые не столь существенны, хотя и могут быть дороги многим.
Откуда и когда в Церкви появился тот взгляд, что за неправильное исповедание веры человек может погибнуть, лишиться вечной жизни? История показывает, что разные позиции по многим вопросам в раннем христианстве были неизбежны, как и в предшествовавшем ему иудаизме, где известные религиозные партии саддукеев и фарисеев разногласили между собой по довольно-таки существенным вопросам веры, как воскресение мёртвых, например. А среди первых христиан были разделения по поводу того, принимать ли язычников в Церковь через обрезание и соблюдение прочих правил закона Моисея, или же не возлагать на них ничего подобного, поскольку «ветхое прошло, теперь всё новое», и во Христе ничего не значит ни обрезание, ни необрезание, но в Нем новая тварь, как учил апостол Павел. Наличие разных позиций по подобным вопросам неизбежно предполагает, что одна сторона заведомо будет считать неправой другую. Но при этом что в иудаизме, что в ранней Церкви и те, и другие существовали всё-таки в одном и том же вероисповедании!
Изначально суть христианской веры состояла в немногих теоретических положениях, и т. наз. Апостольский Символ Веры был короче нынешнего Никео-Цареградского. Ранние христиане довольствовались верой в Воплощение и Воскресение Христа, воскресение мёртвых, жизнь будущего века, в прощение грехов через Христа. Впоследствии происходит всё большая теоретическая детализация христианского вероисповедания с расширением церковного Предания. Что, разумеется, приводит неизбежно к новым разногласиям и разделениям в церковной среде. Тринитарные, христологические споры, споры об иконах… Логически эта детализация была неизбежна. При принятии христианства большим количеством людей, среди которых были греческие и римские интеллектуалы, при выходе Церкви на общегосударственный масштаб волей-неволей требовалось отвечать на разные вызовы и уметь говорить в том числе на философском языке той эпохи. Но всё это - больше надстроечные детали, в которых христианская мысль рисковала увязнуть всё глубже и глубже, что произошло к средним векам, когда за разными конкретными деревьями часто переставали видеть весь лес в целом. А где - база, где основа веры? Как изначально, так и теперь, думается, что она не столько в теоретическом мировоззрении, сколько в практической жизни и вере как ДОВЕРИИ Христу. А это самое трудное, пожалуй. Можно вызубрить Катехизис, можно прочитать множество святых отцов, в том числе Максима Исповедника или Леонтия Византийского с их супервысоким богословием, но пребывать в иллюзии насчет своей веры. «Дерзай!.. Вера твоя спасла тебя» - говорил каждый раз Христос при исцелениях или кровоточивой женщины, или слепцов. Какая вера, в таком случае?... Неужели вера в рамках семи последующих Соборов? Ведь те, кто видели Иисуса во плоти, максимум были способны только лишь на то, чтобы признать во Христе обещанного Машиаха, который, в представлении древних евреев, должен быть всего лишь человеком, хотя и посланником Бога. Ну или пророком: «Пророка из среды тебя, из братьев твоих, как меня, воздвигнет тебе Господь, Бог твой, - Его слушайте» (Второз. 18, 15). Те слепые и хромые, которых исцелял Иисус, уж конечно не могли исповедовать веру в Иисуса как Богочеловека в двух естествах и двух волях. Максимум у них была вера в то, что через Христа Бог им сможет помочь! И их вера их спасала, этого было вполне достаточно!
Так в чем же тогда дело? Последующее развитие христианской мысли с детализацией вероучения вовсе не подлежит игнорированию, но просто надо расставить кое-какие акценты. Ереси были неизбежны, и в них и в их возникновении нет в самих по себе ничего плохого. Плохое могло быть только тогда, когда они навязывались с помощью административного ресурса, чем не брезговала византийская императорская власть в некоторых случаях, хотя бы при том же иконоборчестве. А спасает в конечном счете не правильное детализированное мировоззрение, а жизнь во Христе, предполагающая практическое действие. Или даже просто однократный порыв к Нему, как это было с «разбойником благоразумным», распятым рядом, который ничего особо хорошего наверняка в своей жизни не сделал. Но тогда границы одной и той же единственной Церкви Христовой могут быть одновременно невероятно широкими, с одной стороны (в плане теоретической ортодоксии), что никогда на ум не приходило православным триумфалистам, и в чем-то очень даже узкими, с другой (в плане ортопраксии и реальных плодов веры, по которым, как сказано в Евангелии, познается дерево).
В общем, православная культура, богослужения, богословие, какими бы они самыми правильными ни воспринимались, еще не спасают. Спасает вера как доверие Христу и следование за Ним. А если и этого нет, то всё равно остаётся надежда на Его милость и любовь: «Помяни нас, Господи, когда придёшь во Царствии Твоём»! Но тогда получается, что значительное большинство православных были и есть еретики по жизни, несмотря на их принадлежность с их точки зрения к самому правильному вероисповеданию. Ересь жизни, когда дела расходятся со словами, может быть значительно страшней и губительней в общецерковных масштабах, чем ересь мысли, если последняя не навязывается окружающим и не противопоставляется церковному Преданию. В котором, впрочем, неизбежно потребуется отличать само ядро, существенное для содержания веры, от последующих философских и культурных наслоений в нём, которые не столь существенны, хотя и могут быть дороги многим.