Губная гармошка и отсутствующий рояль 1
***Рояль «Бехштайн» звучит очень насыщенно. Особенно - упав с четвертого этажа.
…Инструмент слегка накренился в сторону изогнутого крыла и исчез из виду. Потом раздался тупой стук, заглушаемый многоголосым «Баумммммм!». После - взрыв и «БуоММ!» исключительно на басах. Потом три или четыре «Пиу!». Это, взвизгнув, лопнули несколько тонких струн. Я отчетливо помню именно такую очередность. Но помню и иное: все «Бауммм», «БуоММ» и «Пиу» звучали почти одновременно. Они начинались последовательно, но с таким мизерным зазором, в какой не вставишь и иголку. И все же время паузы были колоссальными. В промежутке от звука до звука я успевал и умереть, и родиться.
А потом предсмертный всхлип рояля начал затихать и по улице раскатилось «Твою ма-ать!..» рядового Кожуры.
…Дежурный по полку капитан Измирский шел,как утка на манок. В просторной рекреации отданного военным бывшего техникума всхлипывал «Саммертайм». В третьем часу ночи. Первого января 1996 года.
Едва капитан - длинный и тонкий, как дирижерская палочка - сбежал с лестницы, мелодия сменилась на разухабистого «Августина». Звуки неравномерными комками вываливались из дежурки. Там в зарешеченном «аквариуме» из оргстекла, сидя на тяжелой сварной табуретке, помдеж терзал губную гармошку.
…Обычно «губнушку» я с собой в дежурку не брал. Оставаясь ответственным по роте - баловался. А заступая помдежем по полку - нет. Люди вокруг, все на виду. Да и по уставу не положено. Но в новогоднюю ночь…
…Измирский, иронично улыбаясь, выложил на заставленный телефонами стол несколько апельсинов:
- Августин?
Я «кивнул» одними глазами, не вынимая гармошку изо рта.
- Я-я! Хенде хох! - капитан бросил апельсин посыльному - Зольдат, яйки, гурки, млеко! Шнель, шнель!
- Товарищ капитан - только чай, хлеб и масло.
- Годится! - и ко мне - Ну так любой сможет. Ты «Мурку» сыграй!
Я затянул «Сент-Луис блюз»
Мой «губнушечный» репертуар тогда был на пике. Кроме «Августина», «Сэммертайм» и «Сент-Луис блюза» я наигрывал «Когда святые маршируют» и «Степь да степь кругом». Игорь Измирский приподнял бровь, взял стакан и принялся как-то хитро в него поквакивать. То - приглушая руками. То - давая звуку волю. То хрюкая. То крякая. И не забывая отбивать ритм лаковой туфлей музыканта. Посыльный перестал чистить апельсин и глядел на нас, удивленно улыбаясь. Его заспанный напарник выполз из комнаты отдыха и жмурился на свету.
Напраздновавшийся до усталости сверхсрочник из автороты плюхнулся на свободную табуретку:
- Если бы меня так вставляло, я бы тоже не пил…
…Дирижер полкового оркестра Игорь Измирский обладал редким для военных недугом - аллергией на алкоголь. Это автоматически выносило капитана за пределы системы координат, в которой обитали остальные офицеры. И обеспечивало гарантированные дежурства по праздникам.
Когда полковник Зингер знал, что пьянки по ротным канцеляриям неизбежны, он поступал иезуитски. У командира полка хватало крутых подчиненных, способных обуздать лихую вольницу бесконечно воюющего полка. Сам Зингер одним топорщеньем рыжего уса ставил на грань инфаркта бравых летёх и безбашенных прапорщиков. Но бывали ночи, когда никакой ус не действовал. Например - новогодняя.
Зингер ни секунды не сомневался - при всех запретах и инструктажах, даже при его личном присутствии в части, после боя курантов народ все равно станет выпивать по каптеркам. Полковник мог лично пройтись по подразделениям и отчихвостить нарушителей. Но тогда поутру пришлось бы объявлять выговор каждому второму офицеру и всем контрактникам. То есть - выставить себя на посмешище. Если же, выявив «залеты», оставить их безнаказанными - удар по авторитету окажется еще болезненней. Простил однажды - прощай всегда. Следственно - прощай дисциплина. А позволить народу спокойно напиваться командир не мог - он свою бедовую кадру знал. Спокойно не получится.
Но у Зингера был Измирский. Никто кроме непьющего дирижера не рискнул бы впереться в поддатую компанию со словами: «Хелло, братья по оружию! У меня галлюцинация. Я хочу прийти через полчаса и в этом убедиться. Слышали - полчаса!»
Время Игорь устанавливал произвольно. Смотрел на средний градус коллектива и назначал. Самым пьяным - четверть часа. Только начавшим поддавать мог отпустить сорок пять минут. Но это - максимум.
С приговором Измирского никто не спорил. Никто не пытался торговаться. Не протягивал рюмку. Знали - бесполезно. Измирский не выпьет, не скостит, не простит. Придет с проверкой, как обещал. Увидит продолжение банкета - поутру доложит Зингеру о происшествии с указанием фамилий всех участников. Если же принять приговор музыканта, то можно дернуть еще рюмку-другую и быстро свернуться. И не волноваться - выполнивших его требования Измирский никогда не сдаст начальству.
Любого другого офицера за такое обращение с бравыми вояками считали бы стукачом и нещадно били. Похожего на смычок музыканта безропотно слушались. Только уважительно разводили руками - «Дирижер, мля!..»
…После нового года мы часто дежурили вместе. Без совпадений и мистики. Вписывая подчиненных в «простыню» графика полковых нарядов, мой ротный специально ставил меня помдежем к Измирскому. Настоящий командир всегда знает, чем дышит личный состав, а ротный еще и обладал специфичным чувством юмора:
- «Пиджак» «чувака» видит издалека - намекал ротный на мое ущербное гражданское прошлое и на сомнительную «военность» военного дирижера Измирского. - Смотри, гармонист, опозоришь меня перед лабухом, буду тебя помдежем к Громозеке ставить.
Громозекой звали дурковатого майора из артдивизиона. На его дежурствах постоянно случались ЧП по причине неумной громозекиной принципиальности. То он, прикопавшись к наряду по кухне, задерживал обед. И ломал сложный, но отлаженный распорядок жизни полка. То выявлял какой-то пустячный непорядок и раздувал его до ЧП на полста рапортов. То докладывал в дивизию о самовольной отлучке бойца, который на десять минут опаздывал из увольнения. Помдежами к Громозеке ротные и комбаты любили вписывать проштрафившихся подчиненных. Он это знал, и, заступая дежурным по полку, своих помощников называл «штрафничками». Я с Громозекой дежурил трижды и всегда к концу наряда хотел его разорвать. После такого наряд с Измирским был истинным санаторием.
- Я - ваш импрессарио, - усмехался ротный, - Когда отчисления пойдут, а дуэт?
- Старший лейтенант Фомин, покиньте дежурное помещение! - командовал Измирский, после чего другим - «гражданским» - голосом добавлял: - Программа «По вашим заявкам начнется в час ночи».
Час ночи - самая славная пора наряда. К этому времени ответственный по полку сваливает домой или засыпает на диванчике в штабе. Уходит в казарму наряд по столовой. Даже вечно копошащаяся авторота засыпает.
Идеальный час для совместного музицирования на фоне дежурки. Я с губной гармошкой. Измирский со стаканом, расческой, телефонами вместо барабанов, имитирующий и трубу, и саксофон, и кошачью свадьбу. Плюс акустика огромного пустого вестибюля. Благодать.
У нас появились почитатели. Несколько раз забредал даже прослышавший о спевках Зингер. Предупрежденные посыльным о приближении полковника мы успевали чинно сесть перед пультом. Но «вождь краснорожих» (это было подпольное погоняло рыжего и моментально багровеющего во гневе Зингера) выслушав доклад Измирского, садился на табуретку, наливал чаю из котелка и шевелил усами:
- Ну, начинайте что ли концерт «Для тех, кто так и не заснул».
Продолжение - здесь: Губная гармошка и отсутствующий рояль 2
Другие истории из серии «Инструменты» здесь:
Каникулы!
Партизанская балалайка 1