Кофе и сигареты. "Разрыв" Джоанны Уолш в переводе Карины Папп, "No Kidding Press", 2021
Дискурс «Разрыва» узнается почти сразу: накопление симптомов, не имеющих разрешения, возникает когда автор (скриптор) и сам не знает чем сердце успокоится.
Разорвав с любимым (заочный роман, когда даже не спали, общались почти всегда он-лайн, реальные встречи были редкими), героиня книги (похожая на автора, но не равная ей - рассказчица это то, каким бы хотел выглядеть автор со стороны), нарраторка пускается в путешествие.
Бежит от ситуации и к себе.
Живёт она в Лондоне, где, в зале ожидания одного из вокзалов, и начинается повествование о путанном пути, которое никуда не приводит: «Разрыв» обрывается на полу слове, буквальным возвращением в Лондон - главные усилия второй половины книги Джоанна Уолш прикладывает чтобы свести концы с концами и придать повествованию, пробирающемуся через Париж - Ниццу - Милан - Рим - Афины - Софию - Будапешт - Мюнхен - снова Париж - Амстердам - Берлин - хоть какое-то ускорение.
Но у нее это почти не выходит, словно бы в подтверждение максимы Сенеки о том, что «путешествие его не изменило, так как в дорогу он брал самого себя».
Возвращаясь из Лондона в Лондон (нарратив книги, состоящей из подённого дневника путешествий с датами, занимает ровно месяц), рассказчица делает буквальный круг, так и не избавившись от любовного наваждения, которое всё это время перемалывала, так как друг, от которого она бежала, так и не зазвав нарраторку в Прагу, зовёт её на новую встречу в столице Соединённого Королевства.
Будут внуки у нас, всё опять повторится сначала.
Коллекционирование симптомов и наблюдений (что вижу - то пою, фиксирую и осмысляю) создаёт структурную основу «Разрыва», состоящего из автономных абзацев, наподобие «Монтока» Макса Фриша.
Одно наблюдение, один концепт или одна мысль отрабатываются внутри прозаического периода, так день и проходит, затем следующий: пассажирка поездов и самолётов движется, пересекает границы, наблюдает людей и даже иногда общается с ними (друзья или же знакомые друзей оставляют ей квартиры в Париже, в Мюнхене и, например, Амстердаме, что автоматически влияет на длительность обитания в городе и на тональность его восприятия - именно так, таким образом европейские столицы становятся чредой автопортретов или, точнее, портретами субъективных состояний), но внутренне с ней ничего не происходит, кроме обрабатывания своего недавнего (любовного) прошлого…
…и этим отчасти (в очень небольшой части) «Разрыв» напоминает «Фрагменты речи влюблённого» Ролана Барта - цитаты из которой возникают на полях дневника, ведомого рассказчицей, вместе с массой других отсылок и прототипов, видимо, призванных очертить культурный контекст повествования.
Сделать его более объёмным, что ли. Выпуклым.
Меня тронуло, что в этих отсылках очень много Кьеркегора, даже захотелось перечитать "Дневник обольстителя".
Странно, что там нет Зебальда с его полуфантомными прогулками и круизами, постоянно застревающими в непролазной хандре и историософских отступлениях, постоянно уводящих его куда-то в бок, за границы кадра.
Впрочем, это «вбок» у Зебальда, пожалуй, и есть самое важное, ради чего от отчасти придумывает свои умозрительные вылазки, подтверждаемые лишь набором мутных фотоснимков дурного качества, зачем-то вставленных в текст.
Некоторые главы «Разрыва» тоже открываются мутными кадрами, в основном сделанными, из окон - иногда поездов, иногда мест стоянок: с выцветшими, почти не различимыми облаками, купами деревьев, проводами электропередачи, промежуточными и служебными пространствами зон отчуждения.
Они в книге Джоанны Уолш и есть самое ценное.
Так как приключение её во многом спонтанное, в нём возникает масса проволочек и остановок, задержек и замедлений хронотопа.
Где-то рассказчица опаздывает, где-то не успевает, где-то теряется во время прогулки, засыпает в автобусе, просыпаясь уже на границе, до самого финала уверенная, что на освоение [любого] большого города достаточно суток…
Сутки, Карл, чтоб место стало окончательно выпитым…
…тогда как на вторые сутки начинается привычка и хождение по уже знакомым местам…
Но ей-то, разумеется, в первую очередь, важны самые первые впечатления и эксклюзивные, так как внутреннее хозяйство её устроено экстенсивно - не вглубь, но вширь.
Раз уж именно концепты и симптомы составляют главную единицу текста.
В великих городах Европы Уолш торит пути и достопримечательности (не только туристические, но вообще любые объекты, выделяющиеся на общем фоне) интересуют ее в самую последнюю очередь.
На первом же месте у нее - топография размышлений, неизбежно зависимая от перемещений в пространства, из-за чего именно паузы и промежутки становятся главными персонажами описаний.
То, что опытные путешественники пропускают, сразу же приступая к рассказу о посещении святынь.
«Мне нравятся станции. Мне нравятся места, спроектированные для того, чтобы их покидали. Здесь всё на виду - они позволяют рассмотреть их внутреннее устройство до мельчайшего винтика: до рельсов, по которым они тебя увозят. Железная крыша выставляет свой скелет, словно украшение - никаких уловок, видно все подпоры, крепления - и под ней длинный, очень длинный транспортный путь, скопление магазинов, спёртый запах алкоголя и горячей еды в неуместное время…» (18)
Ох, уж этот попутный алкоголь!
Нам ли: русским людям, да под картошечку, да под курочку остывшую и яичко в крутую, не знать…
В культурных травелогах почти никогда не понятно как и каким способом человек добирался до места назначения, что накануне ел и что чувствовал, предвкушая во время завтрака или обеда, причащение к очередной порции прекрасного.
Люди делают вид, что главное в подобных повествованиях - мясо осязаемых впечатлений, а не вот это вот залитое солнцем пространство городского предбанника, на освоение которого уходит большая часть поездки.
Тут важно, что человек при деле трудно отвлекается он дела: он занят.
И только праздные люди, идущие к цели чредой автономных шагов (каждый из которых словно бы цель и сам по себе), имеют место для отвлечённых размышлизмов о времени и о себе.
О себе и том, что движет солнце и светила…
Возможно, все дело в том, что у Уолш нет понятного даже ей самой места назначения (поедет ли она в Прагу к другу - вот основная интрига, вызревающая к центру Гранд Тура), самым интересным и точным оказывается то, что удаётся извлечь из промежутка - буквального, территориального, ментального, нарративного.
«Ты говорил о времени между станциями, времени, проведённом на автобусных остановках, в аэропортах? С детства меня приучили засчитывать только время, проведенное в местах назначения, не придавая значения времени, потраченному на дорогу: часы на трассе на рассвете, очереди на паром в бензиновой дымке, изнурительные обходы по домам - болотцам уюта - в поисках нового адреса. Сколько ещё ждать? Хотя тогда это было невозможно представить, но, думаю, я была счастливее всего в те моменты потерянного времени; я помню потери, а не места назначения…» (17)
История (чтобы под этим внутри «Разрыва» не понималось) движима перемещениями в пространстве, но даже сама авторка не знает, что будет дальше (ничего).
Отдельные абзацы допиливаются до состояния «стихотворения в прозе» или ещё одного «фрагмента речи влюблённого» (правда, без бартовского семиотического анализа, но просто как данность), чтобы можно быть, конец, вспомнить - именно так, как «Разрыв» устроены многие блоги.
Да, чего, там, многие, практическое большинство, заставляющее нас осознавать, что человек не способен поместиться в свои посты целиком, главное в соцсетях - это осознанно (или не очень) выстраиваемые образы.
Вот, к примеру, есть весьма привлекательный образ «работы в кафе»: это когда обычный читатель, весь в мыле, бегает по очередной туристической Мекке, чтобы как можно больше увидеть за ту пару дней, что входит (входило) в стоимость доступной путёвки, а на площадях, залитых вежливым солнцем, у фонтанов или где-нибудь сбоку от Саграда Фамилиа или Миланского собора (можно поставить любой важный для себя манок) сидит очередной любимец богов с мольбертом или же блокнотом…
…а то и с ноутбуком, весь такой ушедший в себя и в своё творчество.
Ты в мыле и уже получеловек, а у неё только-только вдохновение, понимаешь, заструилось…
«Работаю то в одном кафе, то в другом, расшифровываю свои записи, пытаюсь найти место, в котором мне будет комфортно. Я сижу за столиком кафе рядом с образом меня, работающей в кафе. Я усердно работаю…» (216)
Это лишь мне кажется, что таким, незамысловатым образом, впроброс, непуганная Уолш выбалтывает главную свою тайну про «казаться», а не «быть»?
Для неё-то подобная «работа над имиджем» вполне естественна, как сам воздух, так как люди новейшей антропологической модели эпохи цифры (потоков, четвёртой пост-индустриализации, пост-пост-пост-модерна), в основном, видимостями и занимаются, оживая на миру, выполняющим для них роль видеокамеры.
Вот, скажем, для исполнения ролей актёры худеют или набирают вес, а нарраторка «Разрыва» начинает курить, ибо круто же сидеть на Королевской площади за круглым столиком, печать нечто крышесносное в девайс и держать на отлёте дымящуюся сигарету.
Круглые столики в уличном кафе, снаряжённые не только чашками и бокалами, но ещё и пепельницей, увеличивают свою инстаграмность раза в два, не меньше.
Особенно если ты в Ницце.
«В супермаркете покупаю маленькую бутылочку розе, идущую вместе с пластиковым стаканчиком. Вижу много полезных и вкусных вещей, их я бы тоже была рада купить, но в моей сумке нет места, чтобы обременять себя сувенирами. В tabac долго смотрю на выставленные блоки основных цветов, пока наконец не выбираю кубик «Голуаз» и зажигалку, briquest. «“Голуаз”, - сомневаюсь я, - Лёгкие». Женщины не курят по-настоящему, ведь так? На самом деле я не то чтобы курю, но время от времени мне нравится быть частью международной республики курильщиков. Прикурить сигарету от любого из них; частной собственности не существует. Vous avez du feu?/Огоньку/ зажигалки не найдётся? Как звучит лучше - на моём языке или на французском? Чтобы это спросить, слова не нужны, достаточно жеста. Но откуда мне знать, понравятся ли мне эти сигареты?» (61)
Вопрос денег и финансового обеспечения не поднимается в «Разрыве» ни разу: блог не способен вместить сразу всё и нужен серьёзный отбор того, что описывать и о чём говорить.
Одну технологическую проблему авторов из ЖЖ или из ФБ я уже упомянул (блог не способен закончиться и, тем более, выйти на другой уровень, меняясь лишь с значительным временным отрезком, но точно не за месяц, каким бы насыщенным он не был - тем более, если обстоятельства его намеренно спровоцированы автором, чтобы было о чём писать), другая, не менее важная - в сплошняке одной ленты.
Ведь обычно в соцсетях наши посты идут в разбивку, перемежаясь текстами других юзеров, вот как в любом журнале, чередующем контексты, уровни и стили письма, тогда как в книге посты одного человека идут друг за дружкой.
Соцсети так не потребляются, вглубь почти никто не читает, даже если нужно разобраться что за незнакомец прислал запрос - пройдешь ленту до 24 февраля и всё сразу с таким человеком понятно.
Особенно в ленте ВК.
Уолш, судя по количеству книг, авторка опытная и понимает, что без композиционного насилия книгу не построишь, из-за чего, помимо образа нарраторки начинает трудиться над образом книги.
Это и есть средостение модного в нынешнем веке жанра «автофикшн», который придумывает теперь себя заново - тесно ему в рамках, заданных Сенекой, Монтенем, Блаженным Августином или Кьеркегором, ему, как какой-нибудь «новой драме» нужны иные композиционные основания, допускающие всё, что угодно.
Автофикшн делает вид, что классическая драматургия его не касается, тогда как восприятие слепо диктует набор привычных жестов - начального события, после которого жизнь не может продолжаться как раньше, нарастания конфликта, приводящего к пику напряжения, ну, и, дальнейшее решение-разрешение коллизии, издалека готовящей финал.
Тезис - антитезис - синтез.
Хотя, возможно, дело не в природе человеческого восприятия (оно меняется), но это я такой дремучий, старомодный, не восприимчивый до новаций: мне, де, типичную триаду подавай, иначе никакого катарсиса я не обещаю.
С другой стороны, сейчас ведь «Разрыв» описываю я, а не кто-то другой, поэтому сверяться могу со своими критериями, а не чьими-то еще: я курить бросил пару лет назад и пока вот держусь.
Говорим одно, но подразумеваем совершенно другое - чем больше этот сдвиг между видимостью и замыслом, тем интересней читать, заглядывая в зазор между тем, что писалось и тем, что написалось.
«Сны о сексе, утверждал Артемидор, всегда говорят о чём-то другом, однако, по Фрейду, сны, о чём бы они не были, практически всегда о сексе. Сновидение подобно зеркалу, есть полная противоположность реальности, - да, оно отражает, но не как фотография», 237
Книги, вызывающие противоречивые чувства, хороши раздражением воспринимающей машинки, начинающей метаться между разных полочек персонального книжного каталога, до поры до времени (а то и до финала), не представляя где разместить неформатный дискурс.
Это раздражение благодатно на развилки буквально в каждом абзаце, который лично я написал бы или прочувствовал по своему - без оглядки на соглядатаев, сидящих в чужой голове и диктующих ей чужой, чуждый текст.
Пиком авторского дискомфорта в «Разрыве» оказывается попадание в Софию, то есть город недостаточно красивый и культурный, не такой богатый и разнообразный, как Париж и даже Будапешт, в отличие от которого столица Болгарии так и не освободилась от влияния социалистического прошлого.
Нарраторка здесь раздражена, взгляду её не за что зацепиться, а мусора и беспризорных детей на улицах больше, чем нужно.
Предыдущая стадия антропологической (а так же политической, социальной) эволюции здесь ещё не завершена: София не зачищена для людей с аватарки, посему быть этому месту пусту.
И тогда понимаешь, что главной поживой такого путешествия, как в этой книге, являются импульсы извне, любовь ли это или же окраина Софии, тогда как внутренние жернова перемалывают пространство и время почти вхолостую.
Промежутки хороши тем, что совпадают с экзистенциальной изжогой, делая видимой всю нашу пустоту; паузы и запаздывания (бабушка любила говорить: нет хуже чем ждать и догонять) оправдывают, способны оправдать любые синкопы (т.е. перебои ритма).
Раз уж, если по Вознесенскому А.А. «скука - это пост души, когда жизненные соки помышляют о высоком»…
«В какой момент отсчёт дней начинает идти в обратном порядке? Выбрав направление, я начинаю чувствовать, что мне нужно скорее уехать. Я вроде бы довольно долго путешествую, но далеко ли я продвинулась? Что бы я не делала - мне скучно. Новые места меня больше не интересуют. Друг в имейле советует наслаждаться жизнью. Это меня злит. Его словарный запас для описания того, что я делаю, кажется скудным…» (140)
Так и оказывается, что литература - это не только слова, слова, слова, но и ещё некое движение, постоянно ускользающее от взгляда, причем не только читателя, но и автора; это внутреннее движение, которое попросту невозможно заменить внешним перемещением в пространстве.
И даже предельно субъективный автофикшн устроен ведь точно так же, когда количество симптомов и складок переходит на другой уровень и в иное качество.
Ну, или не переходит.
Вангую, что, если не произойдёт ничего экстраординарного, книги Джоанны Уолш переведут на русский, все до одной и возникнет культ, небольшой, но возникнет, как это было например, с издательскими усилиями по продвижению Алена де Боттона, которого усердно прививали местному читателю, но очень уж книги его под чужеродный контекст заточены.
Ну, то есть, перевели на русский едва ли не все сборники Боттона, больше дюжины, что ли, начиная с «Искусства путешествовать» и «Утешения философией», но воз и ныне там: читать это по-русски примерно так же, как Буковски после Венедикта Ерофеева.
Иные комнаты, чужие голоса, другие миры.
Это, кстати, к вопросу о достижениях и особенностях отечественной культуры, способной забираться в такие складки, где никто ещё толком не отметился.
Прошёл по касательной…
…коснувшись краем крыла.
Они, эти летучие, словно сам воздух, люди новой антропологической формации, кажутся нам наивными и легковерными, но вопрос ещё и в том, каким им теперь кажется мы, с той стороны зеркального стекла - нанайские мальчики и девочки, изводящие друг друга и себя агрессивно-бесплодной борьбой под ковром до полной гибели всерьёз.
До абсолютного вымирания, раз уж у нас от природы такое антропологическое задание.
Моё эссе о первых четырёх книгах Алена де Боттона по-русски: http://www.nm1925.ru/Archive/Journal6_2014_8/Content/Publication6_1207/Default.aspx
"Фрагменты речи влюблённого" Ролана Барта в переводе Виктора Лапицкого. "Ad marginem", 1999: href="https://paslen.livejournal.com/2420870.html
"Головокружения" Винфрида Георга Макса Зебальда в переводе Елизаветы Соколовой. "Новое издательство": https://paslen.livejournal.com/2343276.html
Разорвав с любимым (заочный роман, когда даже не спали, общались почти всегда он-лайн, реальные встречи были редкими), героиня книги (похожая на автора, но не равная ей - рассказчица это то, каким бы хотел выглядеть автор со стороны), нарраторка пускается в путешествие.
Бежит от ситуации и к себе.
Живёт она в Лондоне, где, в зале ожидания одного из вокзалов, и начинается повествование о путанном пути, которое никуда не приводит: «Разрыв» обрывается на полу слове, буквальным возвращением в Лондон - главные усилия второй половины книги Джоанна Уолш прикладывает чтобы свести концы с концами и придать повествованию, пробирающемуся через Париж - Ниццу - Милан - Рим - Афины - Софию - Будапешт - Мюнхен - снова Париж - Амстердам - Берлин - хоть какое-то ускорение.
Но у нее это почти не выходит, словно бы в подтверждение максимы Сенеки о том, что «путешествие его не изменило, так как в дорогу он брал самого себя».
Возвращаясь из Лондона в Лондон (нарратив книги, состоящей из подённого дневника путешествий с датами, занимает ровно месяц), рассказчица делает буквальный круг, так и не избавившись от любовного наваждения, которое всё это время перемалывала, так как друг, от которого она бежала, так и не зазвав нарраторку в Прагу, зовёт её на новую встречу в столице Соединённого Королевства.
Будут внуки у нас, всё опять повторится сначала.
Коллекционирование симптомов и наблюдений (что вижу - то пою, фиксирую и осмысляю) создаёт структурную основу «Разрыва», состоящего из автономных абзацев, наподобие «Монтока» Макса Фриша.
Одно наблюдение, один концепт или одна мысль отрабатываются внутри прозаического периода, так день и проходит, затем следующий: пассажирка поездов и самолётов движется, пересекает границы, наблюдает людей и даже иногда общается с ними (друзья или же знакомые друзей оставляют ей квартиры в Париже, в Мюнхене и, например, Амстердаме, что автоматически влияет на длительность обитания в городе и на тональность его восприятия - именно так, таким образом европейские столицы становятся чредой автопортретов или, точнее, портретами субъективных состояний), но внутренне с ней ничего не происходит, кроме обрабатывания своего недавнего (любовного) прошлого…
…и этим отчасти (в очень небольшой части) «Разрыв» напоминает «Фрагменты речи влюблённого» Ролана Барта - цитаты из которой возникают на полях дневника, ведомого рассказчицей, вместе с массой других отсылок и прототипов, видимо, призванных очертить культурный контекст повествования.
Сделать его более объёмным, что ли. Выпуклым.
Меня тронуло, что в этих отсылках очень много Кьеркегора, даже захотелось перечитать "Дневник обольстителя".
Странно, что там нет Зебальда с его полуфантомными прогулками и круизами, постоянно застревающими в непролазной хандре и историософских отступлениях, постоянно уводящих его куда-то в бок, за границы кадра.
Впрочем, это «вбок» у Зебальда, пожалуй, и есть самое важное, ради чего от отчасти придумывает свои умозрительные вылазки, подтверждаемые лишь набором мутных фотоснимков дурного качества, зачем-то вставленных в текст.
Некоторые главы «Разрыва» тоже открываются мутными кадрами, в основном сделанными, из окон - иногда поездов, иногда мест стоянок: с выцветшими, почти не различимыми облаками, купами деревьев, проводами электропередачи, промежуточными и служебными пространствами зон отчуждения.
Они в книге Джоанны Уолш и есть самое ценное.
Так как приключение её во многом спонтанное, в нём возникает масса проволочек и остановок, задержек и замедлений хронотопа.
Где-то рассказчица опаздывает, где-то не успевает, где-то теряется во время прогулки, засыпает в автобусе, просыпаясь уже на границе, до самого финала уверенная, что на освоение [любого] большого города достаточно суток…
Сутки, Карл, чтоб место стало окончательно выпитым…
…тогда как на вторые сутки начинается привычка и хождение по уже знакомым местам…
Но ей-то, разумеется, в первую очередь, важны самые первые впечатления и эксклюзивные, так как внутреннее хозяйство её устроено экстенсивно - не вглубь, но вширь.
Раз уж именно концепты и симптомы составляют главную единицу текста.
В великих городах Европы Уолш торит пути и достопримечательности (не только туристические, но вообще любые объекты, выделяющиеся на общем фоне) интересуют ее в самую последнюю очередь.
На первом же месте у нее - топография размышлений, неизбежно зависимая от перемещений в пространства, из-за чего именно паузы и промежутки становятся главными персонажами описаний.
То, что опытные путешественники пропускают, сразу же приступая к рассказу о посещении святынь.
«Мне нравятся станции. Мне нравятся места, спроектированные для того, чтобы их покидали. Здесь всё на виду - они позволяют рассмотреть их внутреннее устройство до мельчайшего винтика: до рельсов, по которым они тебя увозят. Железная крыша выставляет свой скелет, словно украшение - никаких уловок, видно все подпоры, крепления - и под ней длинный, очень длинный транспортный путь, скопление магазинов, спёртый запах алкоголя и горячей еды в неуместное время…» (18)
Ох, уж этот попутный алкоголь!
Нам ли: русским людям, да под картошечку, да под курочку остывшую и яичко в крутую, не знать…
В культурных травелогах почти никогда не понятно как и каким способом человек добирался до места назначения, что накануне ел и что чувствовал, предвкушая во время завтрака или обеда, причащение к очередной порции прекрасного.
Люди делают вид, что главное в подобных повествованиях - мясо осязаемых впечатлений, а не вот это вот залитое солнцем пространство городского предбанника, на освоение которого уходит большая часть поездки.
Тут важно, что человек при деле трудно отвлекается он дела: он занят.
И только праздные люди, идущие к цели чредой автономных шагов (каждый из которых словно бы цель и сам по себе), имеют место для отвлечённых размышлизмов о времени и о себе.
О себе и том, что движет солнце и светила…
Возможно, все дело в том, что у Уолш нет понятного даже ей самой места назначения (поедет ли она в Прагу к другу - вот основная интрига, вызревающая к центру Гранд Тура), самым интересным и точным оказывается то, что удаётся извлечь из промежутка - буквального, территориального, ментального, нарративного.
«Ты говорил о времени между станциями, времени, проведённом на автобусных остановках, в аэропортах? С детства меня приучили засчитывать только время, проведенное в местах назначения, не придавая значения времени, потраченному на дорогу: часы на трассе на рассвете, очереди на паром в бензиновой дымке, изнурительные обходы по домам - болотцам уюта - в поисках нового адреса. Сколько ещё ждать? Хотя тогда это было невозможно представить, но, думаю, я была счастливее всего в те моменты потерянного времени; я помню потери, а не места назначения…» (17)
История (чтобы под этим внутри «Разрыва» не понималось) движима перемещениями в пространстве, но даже сама авторка не знает, что будет дальше (ничего).
Отдельные абзацы допиливаются до состояния «стихотворения в прозе» или ещё одного «фрагмента речи влюблённого» (правда, без бартовского семиотического анализа, но просто как данность), чтобы можно быть, конец, вспомнить - именно так, как «Разрыв» устроены многие блоги.
Да, чего, там, многие, практическое большинство, заставляющее нас осознавать, что человек не способен поместиться в свои посты целиком, главное в соцсетях - это осознанно (или не очень) выстраиваемые образы.
Вот, к примеру, есть весьма привлекательный образ «работы в кафе»: это когда обычный читатель, весь в мыле, бегает по очередной туристической Мекке, чтобы как можно больше увидеть за ту пару дней, что входит (входило) в стоимость доступной путёвки, а на площадях, залитых вежливым солнцем, у фонтанов или где-нибудь сбоку от Саграда Фамилиа или Миланского собора (можно поставить любой важный для себя манок) сидит очередной любимец богов с мольбертом или же блокнотом…
…а то и с ноутбуком, весь такой ушедший в себя и в своё творчество.
Ты в мыле и уже получеловек, а у неё только-только вдохновение, понимаешь, заструилось…
«Работаю то в одном кафе, то в другом, расшифровываю свои записи, пытаюсь найти место, в котором мне будет комфортно. Я сижу за столиком кафе рядом с образом меня, работающей в кафе. Я усердно работаю…» (216)
Это лишь мне кажется, что таким, незамысловатым образом, впроброс, непуганная Уолш выбалтывает главную свою тайну про «казаться», а не «быть»?
Для неё-то подобная «работа над имиджем» вполне естественна, как сам воздух, так как люди новейшей антропологической модели эпохи цифры (потоков, четвёртой пост-индустриализации, пост-пост-пост-модерна), в основном, видимостями и занимаются, оживая на миру, выполняющим для них роль видеокамеры.
Вот, скажем, для исполнения ролей актёры худеют или набирают вес, а нарраторка «Разрыва» начинает курить, ибо круто же сидеть на Королевской площади за круглым столиком, печать нечто крышесносное в девайс и держать на отлёте дымящуюся сигарету.
Круглые столики в уличном кафе, снаряжённые не только чашками и бокалами, но ещё и пепельницей, увеличивают свою инстаграмность раза в два, не меньше.
Особенно если ты в Ницце.
«В супермаркете покупаю маленькую бутылочку розе, идущую вместе с пластиковым стаканчиком. Вижу много полезных и вкусных вещей, их я бы тоже была рада купить, но в моей сумке нет места, чтобы обременять себя сувенирами. В tabac долго смотрю на выставленные блоки основных цветов, пока наконец не выбираю кубик «Голуаз» и зажигалку, briquest. «“Голуаз”, - сомневаюсь я, - Лёгкие». Женщины не курят по-настоящему, ведь так? На самом деле я не то чтобы курю, но время от времени мне нравится быть частью международной республики курильщиков. Прикурить сигарету от любого из них; частной собственности не существует. Vous avez du feu?/Огоньку/ зажигалки не найдётся? Как звучит лучше - на моём языке или на французском? Чтобы это спросить, слова не нужны, достаточно жеста. Но откуда мне знать, понравятся ли мне эти сигареты?» (61)
Вопрос денег и финансового обеспечения не поднимается в «Разрыве» ни разу: блог не способен вместить сразу всё и нужен серьёзный отбор того, что описывать и о чём говорить.
Одну технологическую проблему авторов из ЖЖ или из ФБ я уже упомянул (блог не способен закончиться и, тем более, выйти на другой уровень, меняясь лишь с значительным временным отрезком, но точно не за месяц, каким бы насыщенным он не был - тем более, если обстоятельства его намеренно спровоцированы автором, чтобы было о чём писать), другая, не менее важная - в сплошняке одной ленты.
Ведь обычно в соцсетях наши посты идут в разбивку, перемежаясь текстами других юзеров, вот как в любом журнале, чередующем контексты, уровни и стили письма, тогда как в книге посты одного человека идут друг за дружкой.
Соцсети так не потребляются, вглубь почти никто не читает, даже если нужно разобраться что за незнакомец прислал запрос - пройдешь ленту до 24 февраля и всё сразу с таким человеком понятно.
Особенно в ленте ВК.
Уолш, судя по количеству книг, авторка опытная и понимает, что без композиционного насилия книгу не построишь, из-за чего, помимо образа нарраторки начинает трудиться над образом книги.
Это и есть средостение модного в нынешнем веке жанра «автофикшн», который придумывает теперь себя заново - тесно ему в рамках, заданных Сенекой, Монтенем, Блаженным Августином или Кьеркегором, ему, как какой-нибудь «новой драме» нужны иные композиционные основания, допускающие всё, что угодно.
Автофикшн делает вид, что классическая драматургия его не касается, тогда как восприятие слепо диктует набор привычных жестов - начального события, после которого жизнь не может продолжаться как раньше, нарастания конфликта, приводящего к пику напряжения, ну, и, дальнейшее решение-разрешение коллизии, издалека готовящей финал.
Тезис - антитезис - синтез.
Хотя, возможно, дело не в природе человеческого восприятия (оно меняется), но это я такой дремучий, старомодный, не восприимчивый до новаций: мне, де, типичную триаду подавай, иначе никакого катарсиса я не обещаю.
С другой стороны, сейчас ведь «Разрыв» описываю я, а не кто-то другой, поэтому сверяться могу со своими критериями, а не чьими-то еще: я курить бросил пару лет назад и пока вот держусь.
Говорим одно, но подразумеваем совершенно другое - чем больше этот сдвиг между видимостью и замыслом, тем интересней читать, заглядывая в зазор между тем, что писалось и тем, что написалось.
«Сны о сексе, утверждал Артемидор, всегда говорят о чём-то другом, однако, по Фрейду, сны, о чём бы они не были, практически всегда о сексе. Сновидение подобно зеркалу, есть полная противоположность реальности, - да, оно отражает, но не как фотография», 237
Книги, вызывающие противоречивые чувства, хороши раздражением воспринимающей машинки, начинающей метаться между разных полочек персонального книжного каталога, до поры до времени (а то и до финала), не представляя где разместить неформатный дискурс.
Это раздражение благодатно на развилки буквально в каждом абзаце, который лично я написал бы или прочувствовал по своему - без оглядки на соглядатаев, сидящих в чужой голове и диктующих ей чужой, чуждый текст.
Пиком авторского дискомфорта в «Разрыве» оказывается попадание в Софию, то есть город недостаточно красивый и культурный, не такой богатый и разнообразный, как Париж и даже Будапешт, в отличие от которого столица Болгарии так и не освободилась от влияния социалистического прошлого.
Нарраторка здесь раздражена, взгляду её не за что зацепиться, а мусора и беспризорных детей на улицах больше, чем нужно.
Предыдущая стадия антропологической (а так же политической, социальной) эволюции здесь ещё не завершена: София не зачищена для людей с аватарки, посему быть этому месту пусту.
И тогда понимаешь, что главной поживой такого путешествия, как в этой книге, являются импульсы извне, любовь ли это или же окраина Софии, тогда как внутренние жернова перемалывают пространство и время почти вхолостую.
Промежутки хороши тем, что совпадают с экзистенциальной изжогой, делая видимой всю нашу пустоту; паузы и запаздывания (бабушка любила говорить: нет хуже чем ждать и догонять) оправдывают, способны оправдать любые синкопы (т.е. перебои ритма).
Раз уж, если по Вознесенскому А.А. «скука - это пост души, когда жизненные соки помышляют о высоком»…
«В какой момент отсчёт дней начинает идти в обратном порядке? Выбрав направление, я начинаю чувствовать, что мне нужно скорее уехать. Я вроде бы довольно долго путешествую, но далеко ли я продвинулась? Что бы я не делала - мне скучно. Новые места меня больше не интересуют. Друг в имейле советует наслаждаться жизнью. Это меня злит. Его словарный запас для описания того, что я делаю, кажется скудным…» (140)
Так и оказывается, что литература - это не только слова, слова, слова, но и ещё некое движение, постоянно ускользающее от взгляда, причем не только читателя, но и автора; это внутреннее движение, которое попросту невозможно заменить внешним перемещением в пространстве.
И даже предельно субъективный автофикшн устроен ведь точно так же, когда количество симптомов и складок переходит на другой уровень и в иное качество.
Ну, или не переходит.
Вангую, что, если не произойдёт ничего экстраординарного, книги Джоанны Уолш переведут на русский, все до одной и возникнет культ, небольшой, но возникнет, как это было например, с издательскими усилиями по продвижению Алена де Боттона, которого усердно прививали местному читателю, но очень уж книги его под чужеродный контекст заточены.
Ну, то есть, перевели на русский едва ли не все сборники Боттона, больше дюжины, что ли, начиная с «Искусства путешествовать» и «Утешения философией», но воз и ныне там: читать это по-русски примерно так же, как Буковски после Венедикта Ерофеева.
Иные комнаты, чужие голоса, другие миры.
Это, кстати, к вопросу о достижениях и особенностях отечественной культуры, способной забираться в такие складки, где никто ещё толком не отметился.
Прошёл по касательной…
…коснувшись краем крыла.
Они, эти летучие, словно сам воздух, люди новой антропологической формации, кажутся нам наивными и легковерными, но вопрос ещё и в том, каким им теперь кажется мы, с той стороны зеркального стекла - нанайские мальчики и девочки, изводящие друг друга и себя агрессивно-бесплодной борьбой под ковром до полной гибели всерьёз.
До абсолютного вымирания, раз уж у нас от природы такое антропологическое задание.
Моё эссе о первых четырёх книгах Алена де Боттона по-русски: http://www.nm1925.ru/Archive/Journal6_2014_8/Content/Publication6_1207/Default.aspx
"Фрагменты речи влюблённого" Ролана Барта в переводе Виктора Лапицкого. "Ad marginem", 1999: href="https://paslen.livejournal.com/2420870.html
"Головокружения" Винфрида Георга Макса Зебальда в переводе Елизаветы Соколовой. "Новое издательство": https://paslen.livejournal.com/2343276.html