Завтра обещали грозу, после которой идёт резкое потепление, которое установится сразу же и без оттенков в районе 28 - 32 по Цельсию, южноуральцы знают, что это такое.
Последние две недели, надо сказать, мы жили в пасмурном полумраке с минимальными ночными температурами - не
прибалтийскими даже, но северно-скандинавскими: тепло обтекало нас, точно Гольфстрим шведские фиорды - вокруг бушевали жара и духота, лишь Урал обходило больное, туркестанское лето.
Но теперь оно и до нас дотянется - и, сколько хватает прогнозных возможностей на ближайшие десять дней, не единой щели для передышки и облегчения не предвидится, нужно заранее набираться сил.
Нужно заранее запасаться выдержкой, а ещё, помимо прочего, это значит, что тот июнь, который зафиксирован на снимках этого лета, уступит место совсем другому агрегатному состоянию пыли да усталости - ощущению дополнительной расширенности простора, время в котором течет медленнее обычного, а тело сбрасывает самосознание возраста до вневозрастных величин.
В такие моменты мир распадается даже не на кластеры или зоны, но на ряд ярко освещённых сцен, демонстрирующих постановки, созданные из подручного материала, в отдельных, плохо проветриваемых театральных залах малых сцен, куда вход большому числу людей заказан.
В эпоху пандемии, которая не пошла на спад, но сделалась менее заметной, хотя и более цепкой, это весьма важное обстоятельство.
Туркестанская жара - это, конечно, те сторона улицы Печерской, где она только-только начинается со стороны Германтов, то есть, города.
Ну, там, где психбольница, фабрика глухонемых, магазин "Доброцен", мемориал скорбящих матерей скульптора Льва Головницкого и микрорайон "Глухари" с "Магнитом" при остановке "Больница", ассоциации именно с этим асфальтовым пятачком (наша часть Печерской беспонтовая безасфальтовая, к счастью, плавиться нечему), между прочим, претерпевшим за последние годы минимальное количество видимых изменений -
- запустение там заросло, затянулось, но не исчезло окончательно: сторона Германтов, заросшая бесконечным количеством одуванчиков, именно поэтому и служит полосой отчуждения посёлка от города.
Тем более, что сосновый бор, подрезанный со всех сторон и продолжающий съёживаться и уменьшаться кончается именно здесь - на подступах к психбольнице.
Разлив улицы Печерской широк, а далее она, односторонняя, всё время сужается, пока не утыкается в плохо проходимый проход в сторону Свана, то есть, начал улицы Калининградской, железнодорожных путей и пустырей, с ними связанных, а также школы для дураков, постоянно используемой как пункт добровольного голосования за поправки и прочие радости общественной жизни.
Там уже царят не одуванчики,
хотя где это они не царят, кажется, им вольготно везде и всюду, но направление к Свану оккупировано лопухами и репейником, они уже зацвели и цветут, если абстрагироваться, весьма экзотически - словно бы нота ориенталистской беспризорности ненароком вторгается в центр заброшенного южноуральского околотка, прорастает в нём как облезлая позолота, сигнализирующая о подлинных токах нашего места...
...именно в такие периоды нападений безоттеночного жара она вылезает без какой бы то ни было маскировки.
Сколько верёвочке Печёрской не виться, но все мы тут люди пришлые и изначально чужие: я хорошо вижу это место диким и необихоженным, лишённым вообще какого бы то ни было народонаселения.
Развороченная часть дороги у истоков Калининградской, где ни пройти, ни проехать из-за глиняных пластов, особенно эффектно застывающих зимой (сейчас я заснял их в трещинах, напоминающих чулки в крупную сетку), как раз и выглядит первородной хтонью участка, внезапно полезшего наружу...
...но застывшего в недоумении...
Из-за того, что мир переменился и теперь всё иначе, хотя практически так же, как вчера-позавчера, как всегда...
...хотя в России никогда этого самого всегда не было, но были отдельные исторические периоды, плохо соприкасающиеся друг с другом.
Но это уже разговор не про нашу улицу, а про методы исторического строительства.
Поэтому сэкономлю-ка я усилия.
...и тогда прекратил он дозволенные речи.