Ангелы и демоны по-русски и на иврите. Как мы с Даней картину инфернального мира обсуждали
Папе понадобился самый свежий хлеб, поэтому мы пошли с Данелем и братом его Микаэлем, посаженным в коляску, в самый дальний киоск.
Папа четырежды повторил, чтобы брали только в киоске, так ему это важно, значит.
Хлеб туда, за бывший «Проспект» (на прошлой неделе его переоборудовали в «Магнит» и этот передел собственности требует отдельного свидетельства) привозят прямо с хлебокомбината, вот мы и отправились в экспедицию, чтобы посмотреть, что с посёлком за год случилось.
На людей посмотреть, себя показать.
Тополя засыпали своими стрелками всю Печерскую, прикрыли колдобины, но на повороте на Калининградскую, мы всё равно увязли в рытвинах, оставшихся с весны и теперь окаменевших. Колёса коляски не попадали в колею, разъезжались, пришлось взять Мику на руки, а Даня потащил коляску далее - как раз к дому Бережных.
Каждый раз, когда мы идём мимо Бережных, он вспоминает нашу двоюродную бабу Олю.
Вообще-то практически весь посёлок - наши родственники, троюродные-четвероюродные братья-сестры, дядья-племянники. Бережные, Миловановы, Бритовские, или их производные.
Ольга выделялась на общем фоне своей, ок, витальностью. Скажем так да
Умерла она в 93 года пару лет назад уже как, но Дане, видимо, сильно своими «седыми космами» запала в память, что он же всё время про неё вспоминает. Связывает посёлок в единый мета-нарратив, сопротивляющийся времени.
В прошлом году тоже спрашивал. Но тогда его устроил простой ответ: умерла, мол. Теперь Даня решил копать дальше. То есть, полностью сосредоточился на нашем диалоге и не смотрит по сторонам, не замечает тополиную пургу-метель и то, как она превращает улицу Калининградскую (начиная от нашей улицы она пересекает весь посёлок и тянется вплоть до Шершневского водохранилища, где и впадает в Шершневское море) в недопроявленный снимок с массой засвеченных мест, где реальность проваливается в белые дыры и словно бы перестаёт существовать.
- Если баба Оля умерла, то кто же теперь живёт в её доме?
- Её близкие. Те, кто остался. Кто был с нею рядом. Дом теперь перешёл к ним. По наследству.
- Кто же теперь будет готовить им еду? Борщ, например?
- Мне кажется, они должны научиться готовить сами. Тогда они не будут зависеть ни от бабушки, ни от мамы.
- А как же они теперь будут жить, рядом с ней?
- Баба Оля теперь не рядом с ними. Помнишь, когда мы ходили в экспедицию по сосновому бору и искали медведя, то там, в лесу, видели кладбище?
- Конечно, помню. И медведя видели и волка.
- Ну, да, и землянику ещё собирали. Так вот теперь она там.
- Зачем?
- Ну, понимаешь, Даня, она там спит вечным сном, поэтому её закопали под землю. Чтобы ей никто не мешал и она никому не мешала. Мы её теперь помним, она в нашей голове живёт.
- Её можно нарисовать, чтобы лучше помнить.
- Правильно, можно нарисовать, можно навестить. Главное, чтобы не мешать ей спать.
- А если она проснётся и встанет, как зомби?
- Зомби, Даня, это только у тебя в кино бывают. А в жизни люди после смерти спят вечно. Мы так устаём на за нашу длинную, долгую жизнь, что после смерти хотим только спать и спать. И ничего более.
- Но баба Оля может же проснуться хотя бы ещё один раз?
- В принципе, может. Шанс такой есть, но очень уж он хлипкий да ненадёжный. Второе Пришествие называется.
- Что это такое?
- Ну, Первое Пришествие уже было, когда приходил Мессия, теперь ждём второго раза, чтобы все мёртвые восстали из праха. Там, впрочем, говорят, что есть свои некоторые проблемки.
Тут мы прошли всю нашу часть улицы Калининградской, вплоть до Стадиона и застряли возле него на светофоре - он тут у нас особенный, таких в городе всего два - отрепетированных как по нотам: напротив стадиона - школа и детский сад, много детей, была масса ДТП со смертельным исходом, после чего местное начальство оснастило (именно так: оснастило) перекрёсток возле «Монетки», за которую уходит стремительная Калининградская, из одноэтажной превращаясь на время в двухэтажную, системой особо сложной и надёжной регуляции.
Нам надо толкать коляску с Микой на другую сторону. Мы не любим рисковать. Вот и ждём, стоим и ждём. Смотрим по сторонам. Разговариваем о разном.
- Как и с этим проблемки? Без них не бывает ничего, что ли, Дима?
- Ну, там, типа, ожидается, такой, так называемый Страшный суд, когда будут разбирать поведение всех людей - хорошо ты жил или не очень.
- А как разбирать?
- Да, практически как на родительском собрании. Ну, то есть, все соберутся возле большого-большого киноэкрана, на котором будут показывать всю твою жизнь, от начала до, понимаешь, конца и все твои поступки, даже самые тайные и те, о которых ты, давным-давно, забыл думать, будут показывать всем-всем-всем, после чего определят куда тебя отправить - к чертям в ад или к ангелам в рай.
- Дима, а кто такие черти?
- Даня, ну, как бы тебе объяснить… Это такие чертенята с рожками. Поставил ты меня в тупик, Даня. Ну, то есть, полулюди-полуживотные на копытцах, а ещё у них есть вилы и грабли. Они такие живут в аду и мучают грешников.
- Как мучают?
- Ну, не делай такие уж большие глаза, Данечка, думаю, не сильно больно, так как мучают они грешников веки вечные - сажают нас на горячие сковородки, поджаривают, значит, тех, кто жил неправедно, или в котлах с кипятком варят. Но к этому тоже привыкают, видимо, если вариться до скончания веков.
- Почему вариться? Как вариться? За что?
- Ну, если ты, допустим, обманывал родителей, хитрил и прятал разные вещички, подворовывал, или говорил неправду. Или же завидовал кому-то, допустим, другу своему из садика, говорил про него нехорошее или вредничал с мамой - так, что она расстроилась или не слушал папу. Или плохо учился, не слушался никого, убегал далеко от Мики, оставляя его одного, или, хотя бы хвастался или же разжигал своё сладострастие…
- Дима, что ж это такое, сладострастие?
- Это, Данечка, ты потом, попозже узнаешь, мало не покажется. Но позже, думаю, не торопись, всё будет.
Тут мы добрели до овощной палатки возле девятиэтажки с парикмахерской и банком, в которой год назад покупали сладкие и дешевые помидоры. Когда я был такой, как Даня, на этом месте был пустырь, где ставили поселковую ёлку.
Порой, казалась она выше главной городской - что воодружали (sic!) на Площади Революции, да и теперь её там водружают.
Правда, поселковая была всегда беднее убрана - отдельными прессованными украшениями, из-за чего она никогда не казалась наряженной до конца и стояла словно бы немного обиженная.
Теперь тут квартал многоэтажек и я не знаю, куда мне девать знание о пустыре - я всегда его вижу.
Иной раз мне «хочется» пройти сквозь бетонные стены, чтобы вновь увидеть убогие снежинки, вырезанные из цветного картона, слегка прикрытые отдельными блёстками.
А палатку держат южане, неопределяемой национальности - для казахов (наша область граничит с Казахстаном, из-за чего соседи чувствуют себя здесь как дома) они слишком экзотичные, для узбеков - слишком европеизированные, спросить-то неловко.
С их подходом я ещё не сталкивался: помидоры они крайне тщательно распределили по разным ящикам, начав от 30 рублей (гниль и зелень) - с шагом в пять рублей, достигающих в некоторых сортах, продающихся уже внутри палатки, а не на улице по 140 и даже 170 (что всё равно меньше, чем в моей московской «Билле»).
Томаты их чуть больше бакинских черри, но такие же тугие и сладкие; причём сладость эта нарастает от сердцевины, нейтральной, но особенно ароматной, к краям с толстой кожицей самого что ни на есть упругого тургора.
Жевать её особенно приятно и это, на самом деле, большое счастье и маленькое чудо - в первый же день найти на всё оставшееся лето источник правильных помидор.
За 50 и, тем более 55 рублей за кг., я набрал две здоровые сетки, сложил их под Мику в колясочный поддон и мы пошли с Данелем дальше.
Он же всё никак не угомонится, задаёт свои вопросы, а мне, на самом деле, сложно - поди объясни человеку, кто такие черти, если человек ничего про них никогда не слышал.
Вот с чего начать? Через что выразить? С кем сравнить?
А если он спросил про ангелов, как ему рассказать про эманации и про Фаворский свет?
Ну, говорю, живут они, такие, в райском саду среди пионов, вот таких вот, как эти (вокруг же пионы цветут кустами и благоухают сильнее бензина - это мы остановку маршруток проходим), едят такое мороженное, круглосуточно смотрят мультяшки, игрушек у них завались, каких только не пожелают, пепси-кола фонтанами льётся, о холмах из конфет и пирожных и вовсе умолчим, так как добра этого там видимо-невидимо, и всё в благодарность и назидание хорошим людям за правильную жизнь.
Тут Даня вздыхает, жаль, мол, не попасть мне туда никогда, ничего в раю не увидеть.
- Почему? Можно же покаяться, можно изменить свою жизнь и всегда встать на путь исправления, Данель, чтобы искупить все свои грехи и заслужить себе место в райских кущах, среди фонтанов пепси-колы.
Но тут посыпалось столько вопросов, что мне пришлось забить этот фонтан.
Что такое кущи? А что такое покаяние? Что такое грехи и что значит искупить их?
Понимаешь, говорю, люди на них всю свою жизнь отвечают, а ты хочешь, чтобы я тебе дал ответы одним махом, за одну нашу прогулку, что ли? В самый первый день? Ты совсем в другом языковом и культурном контексте живёшь, Данечка, вот у тебя из какого глаза ресница упала? Причём, не одна. Две ресницы.
Вижу, что не понимает. Отвожу глаза.
- Я специально не смотрю тебе в глаза, чтобы не подсказывать из какого глаза у тебя ресницы выпали, потому что это у нас в России есть игра такая - ты должен сам угадать, я тебе их дам, ты возьмёшь в кулак, загадаешь желание, разожмёшь жменю, сдуешь их.
- Я хочу, чтобы борщ, который приготовит баба Оля…
- Погоди-погоди, только ты вслух или мне не рассказывай, то ведь не сбудется…
Тут мы дошли, наконец, до киоска. Взяли свежего хлеба и завернули в «Магнит», ну, тот самый, который теперь на месте «Проспекта», принадлежавшего бывшему мэру Юревичу.
Юревич, который и Первый хлебокомбинат организовал, и торговую сеть «Проспект» и много чего замечательно хорошего людям сделал, просто в небывалых каких-то количествах, теперь в международном розыске и, одновременно (разные источники разное говорят) - на излечении в Лондоне, а его имущество дербанят со всех сторон, да по разным углам растаскивают.
Логично же, что теперь на месте «Проспекта» открыли «Магнит», принадлежащий хорошим государевым людям семейства Медведева, из-за чего теперь в этом «Магните» (уже втором на посёлке) - полная чаша и всегда свежий хлеб.
Точно такой же, как в фирменном киоске Первого хлебкомбината, который Юревичу тоже давно уже не принадлежит.
И, слава богу, что не принадлежит - значит, всё-таки, есть на свете справедливость, слава небесам.
- Знает он всё, - сказала Лена, когда мы с добычей вернулись на нашу Печерскую и рассказывали про глобальные изменения в посёлке, - просто он по-русски не понимает, что такое «ангелы» и что такое» черти», а на иврите-то ангелы это «малахим», а черти «шедим».
Я даже заслушался: на иврите почти всё звучит убедительнее, чем по-русски, особенно когда дело касается волшебных сущностей и всяческой инфернальности.
Да только, если по реакции Данеля судить, он и на иврите не различает малахим и чем они отличаются от шедим. Пожимает плечами и снова за мячик. Играет с ним, будто маленький и снова ни на что по сторонам внимания не обращает.
Снова переключился, «обнулился», как это Лена называет.
- Короче, Лена. - говорю матери трёх детей, - прими к сведению, что папина информация устарела: хлеб есть не только в фирменном киоске Первого хлебокомбината, но и в обоих «Магнитах», и в том, который открыли на месте старого «Проспекта», и в самом первом «Магните», возле психушки - мы и туда за «Ессентуками» заглядывали, так туда теперь тоже свежий хлеб завозят.
Лена к сведению приняла, конечно.
Вся страна наша - один сплошной «Магнит»: неброские товары первой категории и повышенного спроса по вполне приемлемым ценам. Скромного выбора, без скидок и разносолов, зато терпимого качества. Даже сыр есть - не только тульский, но и, например, соседский - из солнечного Башкортостана, до недавнего времени славившегося разве что липовым мёдом.
Наглядное такое явление продуктовой корзины народу, живущему рядом - в треугольнике между дуркой, кварталом "Глухарей", в котором глухонемые живут, нашим посёлком и омоновской военной частью.
Мы каждый раз про эту в/ч вспоминаем, когда они на поселковых улицах кроссы устраивают, ну, или сирену включают, возвращаясь в дежурства. Сначала пугаешься с непривычки, когда пыль сонных и пустых предместий разбирает потусторонний вой, потом привыкаешь.
Заслышал сирену - значит омоновцы в своей коробчёнке в казарму вернулись.
Значит, закупили в "Магните" башкирского сыра (и не только) и спят теперь сном праведников до радостного утра.
Папа четырежды повторил, чтобы брали только в киоске, так ему это важно, значит.
Хлеб туда, за бывший «Проспект» (на прошлой неделе его переоборудовали в «Магнит» и этот передел собственности требует отдельного свидетельства) привозят прямо с хлебокомбината, вот мы и отправились в экспедицию, чтобы посмотреть, что с посёлком за год случилось.
На людей посмотреть, себя показать.
Тополя засыпали своими стрелками всю Печерскую, прикрыли колдобины, но на повороте на Калининградскую, мы всё равно увязли в рытвинах, оставшихся с весны и теперь окаменевших. Колёса коляски не попадали в колею, разъезжались, пришлось взять Мику на руки, а Даня потащил коляску далее - как раз к дому Бережных.
Каждый раз, когда мы идём мимо Бережных, он вспоминает нашу двоюродную бабу Олю.
Вообще-то практически весь посёлок - наши родственники, троюродные-четвероюродные братья-сестры, дядья-племянники. Бережные, Миловановы, Бритовские, или их производные.
Ольга выделялась на общем фоне своей, ок, витальностью. Скажем так да
Умерла она в 93 года пару лет назад уже как, но Дане, видимо, сильно своими «седыми космами» запала в память, что он же всё время про неё вспоминает. Связывает посёлок в единый мета-нарратив, сопротивляющийся времени.
В прошлом году тоже спрашивал. Но тогда его устроил простой ответ: умерла, мол. Теперь Даня решил копать дальше. То есть, полностью сосредоточился на нашем диалоге и не смотрит по сторонам, не замечает тополиную пургу-метель и то, как она превращает улицу Калининградскую (начиная от нашей улицы она пересекает весь посёлок и тянется вплоть до Шершневского водохранилища, где и впадает в Шершневское море) в недопроявленный снимок с массой засвеченных мест, где реальность проваливается в белые дыры и словно бы перестаёт существовать.
- Если баба Оля умерла, то кто же теперь живёт в её доме?
- Её близкие. Те, кто остался. Кто был с нею рядом. Дом теперь перешёл к ним. По наследству.
- Кто же теперь будет готовить им еду? Борщ, например?
- Мне кажется, они должны научиться готовить сами. Тогда они не будут зависеть ни от бабушки, ни от мамы.
- А как же они теперь будут жить, рядом с ней?
- Баба Оля теперь не рядом с ними. Помнишь, когда мы ходили в экспедицию по сосновому бору и искали медведя, то там, в лесу, видели кладбище?
- Конечно, помню. И медведя видели и волка.
- Ну, да, и землянику ещё собирали. Так вот теперь она там.
- Зачем?
- Ну, понимаешь, Даня, она там спит вечным сном, поэтому её закопали под землю. Чтобы ей никто не мешал и она никому не мешала. Мы её теперь помним, она в нашей голове живёт.
- Её можно нарисовать, чтобы лучше помнить.
- Правильно, можно нарисовать, можно навестить. Главное, чтобы не мешать ей спать.
- А если она проснётся и встанет, как зомби?
- Зомби, Даня, это только у тебя в кино бывают. А в жизни люди после смерти спят вечно. Мы так устаём на за нашу длинную, долгую жизнь, что после смерти хотим только спать и спать. И ничего более.
- Но баба Оля может же проснуться хотя бы ещё один раз?
- В принципе, может. Шанс такой есть, но очень уж он хлипкий да ненадёжный. Второе Пришествие называется.
- Что это такое?
- Ну, Первое Пришествие уже было, когда приходил Мессия, теперь ждём второго раза, чтобы все мёртвые восстали из праха. Там, впрочем, говорят, что есть свои некоторые проблемки.
Тут мы прошли всю нашу часть улицы Калининградской, вплоть до Стадиона и застряли возле него на светофоре - он тут у нас особенный, таких в городе всего два - отрепетированных как по нотам: напротив стадиона - школа и детский сад, много детей, была масса ДТП со смертельным исходом, после чего местное начальство оснастило (именно так: оснастило) перекрёсток возле «Монетки», за которую уходит стремительная Калининградская, из одноэтажной превращаясь на время в двухэтажную, системой особо сложной и надёжной регуляции.
Нам надо толкать коляску с Микой на другую сторону. Мы не любим рисковать. Вот и ждём, стоим и ждём. Смотрим по сторонам. Разговариваем о разном.
- Как и с этим проблемки? Без них не бывает ничего, что ли, Дима?
- Ну, там, типа, ожидается, такой, так называемый Страшный суд, когда будут разбирать поведение всех людей - хорошо ты жил или не очень.
- А как разбирать?
- Да, практически как на родительском собрании. Ну, то есть, все соберутся возле большого-большого киноэкрана, на котором будут показывать всю твою жизнь, от начала до, понимаешь, конца и все твои поступки, даже самые тайные и те, о которых ты, давным-давно, забыл думать, будут показывать всем-всем-всем, после чего определят куда тебя отправить - к чертям в ад или к ангелам в рай.
- Дима, а кто такие черти?
- Даня, ну, как бы тебе объяснить… Это такие чертенята с рожками. Поставил ты меня в тупик, Даня. Ну, то есть, полулюди-полуживотные на копытцах, а ещё у них есть вилы и грабли. Они такие живут в аду и мучают грешников.
- Как мучают?
- Ну, не делай такие уж большие глаза, Данечка, думаю, не сильно больно, так как мучают они грешников веки вечные - сажают нас на горячие сковородки, поджаривают, значит, тех, кто жил неправедно, или в котлах с кипятком варят. Но к этому тоже привыкают, видимо, если вариться до скончания веков.
- Почему вариться? Как вариться? За что?
- Ну, если ты, допустим, обманывал родителей, хитрил и прятал разные вещички, подворовывал, или говорил неправду. Или же завидовал кому-то, допустим, другу своему из садика, говорил про него нехорошее или вредничал с мамой - так, что она расстроилась или не слушал папу. Или плохо учился, не слушался никого, убегал далеко от Мики, оставляя его одного, или, хотя бы хвастался или же разжигал своё сладострастие…
- Дима, что ж это такое, сладострастие?
- Это, Данечка, ты потом, попозже узнаешь, мало не покажется. Но позже, думаю, не торопись, всё будет.
Тут мы добрели до овощной палатки возле девятиэтажки с парикмахерской и банком, в которой год назад покупали сладкие и дешевые помидоры. Когда я был такой, как Даня, на этом месте был пустырь, где ставили поселковую ёлку.
Порой, казалась она выше главной городской - что воодружали (sic!) на Площади Революции, да и теперь её там водружают.
Правда, поселковая была всегда беднее убрана - отдельными прессованными украшениями, из-за чего она никогда не казалась наряженной до конца и стояла словно бы немного обиженная.
Теперь тут квартал многоэтажек и я не знаю, куда мне девать знание о пустыре - я всегда его вижу.
Иной раз мне «хочется» пройти сквозь бетонные стены, чтобы вновь увидеть убогие снежинки, вырезанные из цветного картона, слегка прикрытые отдельными блёстками.
А палатку держат южане, неопределяемой национальности - для казахов (наша область граничит с Казахстаном, из-за чего соседи чувствуют себя здесь как дома) они слишком экзотичные, для узбеков - слишком европеизированные, спросить-то неловко.
С их подходом я ещё не сталкивался: помидоры они крайне тщательно распределили по разным ящикам, начав от 30 рублей (гниль и зелень) - с шагом в пять рублей, достигающих в некоторых сортах, продающихся уже внутри палатки, а не на улице по 140 и даже 170 (что всё равно меньше, чем в моей московской «Билле»).
Томаты их чуть больше бакинских черри, но такие же тугие и сладкие; причём сладость эта нарастает от сердцевины, нейтральной, но особенно ароматной, к краям с толстой кожицей самого что ни на есть упругого тургора.
Жевать её особенно приятно и это, на самом деле, большое счастье и маленькое чудо - в первый же день найти на всё оставшееся лето источник правильных помидор.
За 50 и, тем более 55 рублей за кг., я набрал две здоровые сетки, сложил их под Мику в колясочный поддон и мы пошли с Данелем дальше.
Он же всё никак не угомонится, задаёт свои вопросы, а мне, на самом деле, сложно - поди объясни человеку, кто такие черти, если человек ничего про них никогда не слышал.
Вот с чего начать? Через что выразить? С кем сравнить?
А если он спросил про ангелов, как ему рассказать про эманации и про Фаворский свет?
Ну, говорю, живут они, такие, в райском саду среди пионов, вот таких вот, как эти (вокруг же пионы цветут кустами и благоухают сильнее бензина - это мы остановку маршруток проходим), едят такое мороженное, круглосуточно смотрят мультяшки, игрушек у них завались, каких только не пожелают, пепси-кола фонтанами льётся, о холмах из конфет и пирожных и вовсе умолчим, так как добра этого там видимо-невидимо, и всё в благодарность и назидание хорошим людям за правильную жизнь.
Тут Даня вздыхает, жаль, мол, не попасть мне туда никогда, ничего в раю не увидеть.
- Почему? Можно же покаяться, можно изменить свою жизнь и всегда встать на путь исправления, Данель, чтобы искупить все свои грехи и заслужить себе место в райских кущах, среди фонтанов пепси-колы.
Но тут посыпалось столько вопросов, что мне пришлось забить этот фонтан.
Что такое кущи? А что такое покаяние? Что такое грехи и что значит искупить их?
Понимаешь, говорю, люди на них всю свою жизнь отвечают, а ты хочешь, чтобы я тебе дал ответы одним махом, за одну нашу прогулку, что ли? В самый первый день? Ты совсем в другом языковом и культурном контексте живёшь, Данечка, вот у тебя из какого глаза ресница упала? Причём, не одна. Две ресницы.
Вижу, что не понимает. Отвожу глаза.
- Я специально не смотрю тебе в глаза, чтобы не подсказывать из какого глаза у тебя ресницы выпали, потому что это у нас в России есть игра такая - ты должен сам угадать, я тебе их дам, ты возьмёшь в кулак, загадаешь желание, разожмёшь жменю, сдуешь их.
- Я хочу, чтобы борщ, который приготовит баба Оля…
- Погоди-погоди, только ты вслух или мне не рассказывай, то ведь не сбудется…
Тут мы дошли, наконец, до киоска. Взяли свежего хлеба и завернули в «Магнит», ну, тот самый, который теперь на месте «Проспекта», принадлежавшего бывшему мэру Юревичу.
Юревич, который и Первый хлебокомбинат организовал, и торговую сеть «Проспект» и много чего замечательно хорошего людям сделал, просто в небывалых каких-то количествах, теперь в международном розыске и, одновременно (разные источники разное говорят) - на излечении в Лондоне, а его имущество дербанят со всех сторон, да по разным углам растаскивают.
Логично же, что теперь на месте «Проспекта» открыли «Магнит», принадлежащий хорошим государевым людям семейства Медведева, из-за чего теперь в этом «Магните» (уже втором на посёлке) - полная чаша и всегда свежий хлеб.
Точно такой же, как в фирменном киоске Первого хлебкомбината, который Юревичу тоже давно уже не принадлежит.
И, слава богу, что не принадлежит - значит, всё-таки, есть на свете справедливость, слава небесам.
- Знает он всё, - сказала Лена, когда мы с добычей вернулись на нашу Печерскую и рассказывали про глобальные изменения в посёлке, - просто он по-русски не понимает, что такое «ангелы» и что такое» черти», а на иврите-то ангелы это «малахим», а черти «шедим».
Я даже заслушался: на иврите почти всё звучит убедительнее, чем по-русски, особенно когда дело касается волшебных сущностей и всяческой инфернальности.
Да только, если по реакции Данеля судить, он и на иврите не различает малахим и чем они отличаются от шедим. Пожимает плечами и снова за мячик. Играет с ним, будто маленький и снова ни на что по сторонам внимания не обращает.
Снова переключился, «обнулился», как это Лена называет.
- Короче, Лена. - говорю матери трёх детей, - прими к сведению, что папина информация устарела: хлеб есть не только в фирменном киоске Первого хлебокомбината, но и в обоих «Магнитах», и в том, который открыли на месте старого «Проспекта», и в самом первом «Магните», возле психушки - мы и туда за «Ессентуками» заглядывали, так туда теперь тоже свежий хлеб завозят.
Лена к сведению приняла, конечно.
Вся страна наша - один сплошной «Магнит»: неброские товары первой категории и повышенного спроса по вполне приемлемым ценам. Скромного выбора, без скидок и разносолов, зато терпимого качества. Даже сыр есть - не только тульский, но и, например, соседский - из солнечного Башкортостана, до недавнего времени славившегося разве что липовым мёдом.
Наглядное такое явление продуктовой корзины народу, живущему рядом - в треугольнике между дуркой, кварталом "Глухарей", в котором глухонемые живут, нашим посёлком и омоновской военной частью.
Мы каждый раз про эту в/ч вспоминаем, когда они на поселковых улицах кроссы устраивают, ну, или сирену включают, возвращаясь в дежурства. Сначала пугаешься с непривычки, когда пыль сонных и пустых предместий разбирает потусторонний вой, потом привыкаешь.
Заслышал сирену - значит омоновцы в своей коробчёнке в казарму вернулись.
Значит, закупили в "Магните" башкирского сыра (и не только) и спят теперь сном праведников до радостного утра.