Мой самый первый день в самой первой Венеции (август 1997)
Пассажиры сходят на берег и оказываются на августовской набережной, ослеплённой белым, безресничным солнцем. Никогда, до и после, уже не будет такого ощущения бездны возможностей вокруг. Каменные джунгли - так как город действительно похож на непроходимую данность, выход из которой нужно искать наугад, лишь примерно представляя направление движения - раскрывают объятья, в них углубляешься, точно внутрь отверделого кочана, в поисках, первым делом, банка. Для обмена долларов на лиры. Тысячи лир.
Сейчас, двадцать лет спустя, я бы хотел восстановить маршрут того дня, проложенный через чрево Дорсодуро и мост Академии, мимо чудес Сан-Марко, вдоль Славянской набережной - к садам Жиардини, где тогда проходила Биеннале современного искусства, но вряд ли смогу.
Да, там же, как раз, проходит Биеннале и этот поверхностный информационный повод затмевает весь прочий город, воспринимаемый сугубо вприкуску. Нужно учитывать, что для 1997-ого Венеция-на-отшибе сама по себе является деликатесом и деликатной редкостью, а уж современное искусство внутри неё - изысканный подарок судьбы уже даже не в квадрате, но в кубе. Поскольку "чемпионат мира", собирающий всё самое интересное, яркое, терпкое, острое. Знаменитое.
Приоритеты приобретаются на ходу: искусство нуждается в прицельном изучении, тогда как вся прочая красота хватается да хавается (улавливается и складывается в смятом виде в потную ладошку на потом) в автоматическом режиме; на автопилоте. Значит, ей можно как бы пренебречь.
Если времени в обрез, а возможности расходятся в разные стороны (отлично понимаешь, что можно нырнуть в любую, отходящую в бок улочку за очередным эстетическим <и каким угодно> впечатлением, кардинально изменив историю и рисунок своего неофициального визита) включаются дополнительные резервные способности извилин.
Сознание становится предельно рациональным, многоярусным и экономным, парадоксально реагируя на бархат персиковой красоты спелого и сочного августовского дня с японскими туристами возле лавок с масками, платками и веерами.
А ведь нужно же ещё поесть, попить (в жару без бутылки с водой жить невозможно), параллельно мониторя общественные туалеты и прочие попутные радости кочевой жизни (сувениры отложены на последнюю очередь, хотя русскоязычный путеводитель с вложенной внутрь картой необходим как воздух), не замирающей ни на минуту от того, что ты не там, где привык и где всё понятно, но здесь, где тебя никогда не было.
Вероятно, именно такое состояние имеют ввиду, говоря про "оказаться на ночь запертым в кондитерской": катастрофический обвал возможностей на достаточно небольшом отрезке времени (ну, да, чтобы бы не делал, часы тикают), приводящий к неумеренному, похотливому потреблению. Видимо, впрок.
Только во сне можно повторить этот мой венецианский первопуток, похожий на сон (в нём совершенно нет людей) с открытыми глазами. Из того, что случилось до садов Жиардини, помню -
- пустую площадь с поступательно развивающимся вверх белым церковным фасадом;
- улицу, тянущуюся вдоль узкого, бесконечно одинокого канала, заставляющего понимать внутреннюю логику городского синтаксиса с его тупиками и обводными прогулками до ближайшего мостка;
- бесплатный биеннальный павильон Тайваня или Таиланда, открытый в здании тюрьмы по соседству с Мостом Вздохов. Первый биеннальный павильон, из рассыпанных в бесконечном количестве по городу. Экспозиция его, между прочим, представляет фальсифицированное туристическое бюро, предлагающее поездки в какие-то заоблачные райские места;
- памятная доска, посвящённая Вивальди на одной из церквей, куда заглянул, из любопытства, минут на пять, чтобы увидеть своего первого потолочного Тьеполо;
- порножурнал в витрине киоска на набережной возле виа Гарибальди (купить так и не решился);
- стихотворение Мандельштама, точнее одна его непреходящая, цеплючая строка, требующая отдельного расследования: "И Тинторетто пёстрому дивлюсь, - за тысячу крикливых попугаев…" Ну, да, это из горячо любезного "Ещё мне далеко до патриарха", в предпоследней строфе, посвящённой искусству, где Рембрандт соседствует с Тицианом:
Вхожу в вертепы чудные музеев,
Где пучатся кащеевы Рембрандты,
Достигнув блеска кордованской кожи,
Дивлюсь рогатым митрам Тициана,
И Тинторетто пестрому дивлюсь, -
За тысячу крикливых попугаев.
- памятник венецианским партизанам: фигура убитой женщины, некогда поразившая меня на чёрно-белой фотографии из книги "Кто правит бал?", разоблачающей буржуазное искусство (одном из главных в СССР источников знания про актуальные культурные процессы под предлогом их классовой критики). Жертва фашизма лежит прямо в воде на краю набережной - как раз недалеко от входа в сады Жиардини, где Биеннале (!!!). И волны бьются о её каменный подол, а сама она зело незаметна; видима, в основном, в часы отлива;
- каменная ладонь, торчащая из земли прямо посредине центральной набережной востока Венеции - "Славянского берега", ну, или же, Riva degli Schiavoni. Странная скульптура, поразившая воображение, хотя, как теперь понимаю, скорее всего, это был очередной… Бурганов?!?! (Чтобы установить "истину", все эти годы я многократно пытался найти фотографии или упоминания этого памятника, но тщетно. Ни Google-map, ни всевозможные искалки, ни вопросы к аборигенам, дотошным путешественникам и даже авторам путеводителей следов этой каменной руки не отыскали. Она осталась для меня странным фантомом, приблазившимся от избытка впечатлений. Запечатленном на одной из фотографий (цифры тогда не существовало, все ездили с мыльницами и экономили кадры) почти случайно, на заднем плане. Сейчас подумалось, что нужно, отринув ненужный стыд обратиться напрямую в московский музей Бурганова на Арбате. Хотя, венецианская ладонь стилистически отличается от худосочных российских. Может, и не Бурганов, но предмет восхищения и подражания Бурганова…).
- кессонный потолок в какой-то, наугад испробованной церкви. Ровное покрытие его расчерчено на аккуратные квадратики, в каждом из которых - локальная фреска с ликом очередного святого. Попав в Венецию практически двадцать лет спустя, я пытался найти этот потолок, отпечатавшийся на сетчатке своей регулярностью, но не смог. Ближайший аналог его, максимально похожий на то, что осталось в памяти, выпал на мою любимейшую Санта-Мария деи Мираколи, но, кажется, она же чуланит совсем в стороне от моего маршрута, всё время направленного строго на восток.
Вполне возможно, что я забрёл в Мираколи когда искал банк? Но почему меня тогда никто не остановил на входе, ведь вход в Санта-Марию платный. Впрочем, меня никто не остановил и на входе в Пьету, которая и теперь формально бесплатна, но, функционирующая как концертный зал (привет своему рыжему хормейстеру!), теперь доступна лишь во время невзыскательных концертов, идущих здесь в "высокий сезон" нон-стоп.
Пришлось, таки, залезть в Вики. Ассоциация "Хорус", объединившая 16 самых как бы интересных (есть и другие, не менее нажористые) в историческом и культурном смысле венецианских церквей единым билетом за 16 евро, была основана в июне 1997-го года, то есть, примерно за месяц до того, как я оказался в Хорватии.
Первоначально церквей, правда, было 13 и Мираколи, как не самая очевидная из этого списка (главное в ней - архитектурное единство, а не начинка из артефактов), вполне могла в "Хорусе" отсутствовать.
Но если так, дополнительно возрадуюсь своей чуйке, автоматически приведшей меня к одному из главных (любимых и максимально почитаемых - при внешней незаметности этого локального культа) местных чудес.
Хотя поиски кессонного потолка можно и продолжить. Тем более, связана у меня с ним одна задумка.
Сейчас, двадцать лет спустя, я бы хотел восстановить маршрут того дня, проложенный через чрево Дорсодуро и мост Академии, мимо чудес Сан-Марко, вдоль Славянской набережной - к садам Жиардини, где тогда проходила Биеннале современного искусства, но вряд ли смогу.
Да, там же, как раз, проходит Биеннале и этот поверхностный информационный повод затмевает весь прочий город, воспринимаемый сугубо вприкуску. Нужно учитывать, что для 1997-ого Венеция-на-отшибе сама по себе является деликатесом и деликатной редкостью, а уж современное искусство внутри неё - изысканный подарок судьбы уже даже не в квадрате, но в кубе. Поскольку "чемпионат мира", собирающий всё самое интересное, яркое, терпкое, острое. Знаменитое.
Приоритеты приобретаются на ходу: искусство нуждается в прицельном изучении, тогда как вся прочая красота хватается да хавается (улавливается и складывается в смятом виде в потную ладошку на потом) в автоматическом режиме; на автопилоте. Значит, ей можно как бы пренебречь.
Если времени в обрез, а возможности расходятся в разные стороны (отлично понимаешь, что можно нырнуть в любую, отходящую в бок улочку за очередным эстетическим <и каким угодно> впечатлением, кардинально изменив историю и рисунок своего неофициального визита) включаются дополнительные резервные способности извилин.
Сознание становится предельно рациональным, многоярусным и экономным, парадоксально реагируя на бархат персиковой красоты спелого и сочного августовского дня с японскими туристами возле лавок с масками, платками и веерами.
А ведь нужно же ещё поесть, попить (в жару без бутылки с водой жить невозможно), параллельно мониторя общественные туалеты и прочие попутные радости кочевой жизни (сувениры отложены на последнюю очередь, хотя русскоязычный путеводитель с вложенной внутрь картой необходим как воздух), не замирающей ни на минуту от того, что ты не там, где привык и где всё понятно, но здесь, где тебя никогда не было.
Вероятно, именно такое состояние имеют ввиду, говоря про "оказаться на ночь запертым в кондитерской": катастрофический обвал возможностей на достаточно небольшом отрезке времени (ну, да, чтобы бы не делал, часы тикают), приводящий к неумеренному, похотливому потреблению. Видимо, впрок.
Только во сне можно повторить этот мой венецианский первопуток, похожий на сон (в нём совершенно нет людей) с открытыми глазами. Из того, что случилось до садов Жиардини, помню -
- пустую площадь с поступательно развивающимся вверх белым церковным фасадом;
- улицу, тянущуюся вдоль узкого, бесконечно одинокого канала, заставляющего понимать внутреннюю логику городского синтаксиса с его тупиками и обводными прогулками до ближайшего мостка;
- бесплатный биеннальный павильон Тайваня или Таиланда, открытый в здании тюрьмы по соседству с Мостом Вздохов. Первый биеннальный павильон, из рассыпанных в бесконечном количестве по городу. Экспозиция его, между прочим, представляет фальсифицированное туристическое бюро, предлагающее поездки в какие-то заоблачные райские места;
- памятная доска, посвящённая Вивальди на одной из церквей, куда заглянул, из любопытства, минут на пять, чтобы увидеть своего первого потолочного Тьеполо;
- порножурнал в витрине киоска на набережной возле виа Гарибальди (купить так и не решился);
- стихотворение Мандельштама, точнее одна его непреходящая, цеплючая строка, требующая отдельного расследования: "И Тинторетто пёстрому дивлюсь, - за тысячу крикливых попугаев…" Ну, да, это из горячо любезного "Ещё мне далеко до патриарха", в предпоследней строфе, посвящённой искусству, где Рембрандт соседствует с Тицианом:
Вхожу в вертепы чудные музеев,
Где пучатся кащеевы Рембрандты,
Достигнув блеска кордованской кожи,
Дивлюсь рогатым митрам Тициана,
И Тинторетто пестрому дивлюсь, -
За тысячу крикливых попугаев.
- памятник венецианским партизанам: фигура убитой женщины, некогда поразившая меня на чёрно-белой фотографии из книги "Кто правит бал?", разоблачающей буржуазное искусство (одном из главных в СССР источников знания про актуальные культурные процессы под предлогом их классовой критики). Жертва фашизма лежит прямо в воде на краю набережной - как раз недалеко от входа в сады Жиардини, где Биеннале (!!!). И волны бьются о её каменный подол, а сама она зело незаметна; видима, в основном, в часы отлива;
- каменная ладонь, торчащая из земли прямо посредине центральной набережной востока Венеции - "Славянского берега", ну, или же, Riva degli Schiavoni. Странная скульптура, поразившая воображение, хотя, как теперь понимаю, скорее всего, это был очередной… Бурганов?!?! (Чтобы установить "истину", все эти годы я многократно пытался найти фотографии или упоминания этого памятника, но тщетно. Ни Google-map, ни всевозможные искалки, ни вопросы к аборигенам, дотошным путешественникам и даже авторам путеводителей следов этой каменной руки не отыскали. Она осталась для меня странным фантомом, приблазившимся от избытка впечатлений. Запечатленном на одной из фотографий (цифры тогда не существовало, все ездили с мыльницами и экономили кадры) почти случайно, на заднем плане. Сейчас подумалось, что нужно, отринув ненужный стыд обратиться напрямую в московский музей Бурганова на Арбате. Хотя, венецианская ладонь стилистически отличается от худосочных российских. Может, и не Бурганов, но предмет восхищения и подражания Бурганова…).
- кессонный потолок в какой-то, наугад испробованной церкви. Ровное покрытие его расчерчено на аккуратные квадратики, в каждом из которых - локальная фреска с ликом очередного святого. Попав в Венецию практически двадцать лет спустя, я пытался найти этот потолок, отпечатавшийся на сетчатке своей регулярностью, но не смог. Ближайший аналог его, максимально похожий на то, что осталось в памяти, выпал на мою любимейшую Санта-Мария деи Мираколи, но, кажется, она же чуланит совсем в стороне от моего маршрута, всё время направленного строго на восток.
Вполне возможно, что я забрёл в Мираколи когда искал банк? Но почему меня тогда никто не остановил на входе, ведь вход в Санта-Марию платный. Впрочем, меня никто не остановил и на входе в Пьету, которая и теперь формально бесплатна, но, функционирующая как концертный зал (привет своему рыжему хормейстеру!), теперь доступна лишь во время невзыскательных концертов, идущих здесь в "высокий сезон" нон-стоп.
Пришлось, таки, залезть в Вики. Ассоциация "Хорус", объединившая 16 самых как бы интересных (есть и другие, не менее нажористые) в историческом и культурном смысле венецианских церквей единым билетом за 16 евро, была основана в июне 1997-го года, то есть, примерно за месяц до того, как я оказался в Хорватии.
Первоначально церквей, правда, было 13 и Мираколи, как не самая очевидная из этого списка (главное в ней - архитектурное единство, а не начинка из артефактов), вполне могла в "Хорусе" отсутствовать.
Но если так, дополнительно возрадуюсь своей чуйке, автоматически приведшей меня к одному из главных (любимых и максимально почитаемых - при внешней незаметности этого локального культа) местных чудес.
Хотя поиски кессонного потолка можно и продолжить. Тем более, связана у меня с ним одна задумка.