Дневник читателя. Гёте "Поэзия и правда"
В самом начале книги, начатой описанием родного дома и первых дней, есть эпизод с побитием посуды, взятым Фрейдом в начало "Художника и фантазирования", как пример сублимированного воспоминания и сокрытой информации.
Я к тому, что "Поэзия и правда" не просто беззубая автобиография и "роман воспитания" бесстрастного Веймарского олимпийца, но хитроустроенное сочинение, состоящее из разнотематических, идущих внахлёст волн.
Природные метафоры, особенно активные к концу тома (Гёте любит дотошно разглядывать и описывать пейзажи и ландшафты, внезапно открывающиеся внутри романтической эпистолы) здесь особенно уместны, так как, несмотря на предельную точность, предельную объективность тона в описании своей собственной жизни, Иоганн-Вольфганг (точнее, фигура рассказчика) оказывается какой-то внутри полой, пустой, растворяющейся в описаниях как тот самый ветер или дух, что веет, где хочет.
А Гёте, прекрасно понимающий собственное значение в истории европейской культуры, взвешивающий на незримых золотых весах каждое слово и каждую стороннюю оценку (и, тем более, ссылку), как бы облегчая работу будущим биографам и исследователям, при этом, пресный и неинтересный (бесцветный) до какой-то крайней степени цветоразличительной возможности, вольно или невольно выдаёт себя за проявление немецкой природы, самозародившийся во Франкфурте вихрь в напудренном парике.
Это именно что интеллектуальная биография, фиксирующая развитие и мужание интеллекта, со всех сторон обтёсываемого обстоятельствами, которые преодолеваются или обыгрываются.
А ещё точнее - Книга познания. Накопления толщины и плотности
Уж не знаю, сколько в этих построениях лукавства, хотя, разумеется, без него не обошлось; однако, куда важнее, что Гёте пытается из всего извлекать уроки, время от времени делая стоп-кадры с различными умозаключениями.
Хотя обретаешь не там, где ищешь.
Я взялся читать как путешествие по эпистоле (и правда, есть в этой книге, в первой её части, то, что сближает её с мемуарами Казановы - некоторая принципиальная барочность) XVIII века, а нашёл плавное плаванье переходов из барокко к классицизму, переваренность которого постепенно прорастает и покрывается скалами и хвойными лесами предромантизма -особенно в последнем предитальянском путешествии по Германии, которым "Поэзия и правда" заканчивается.
Мне не было интересно детство гения, его отрочество и юность, университет и попытки вписаться в тогдашний социум, мне хотелось прочесть про жизнь в Веймаре и дружбу с Шиллером, однако книга заканчивается ровно перед переездом в Веймар и длительным итальянским Гранд-туром, которому Гёте посвятил отдельную, более стройную книженцию.
Но детство и последующие стадии становления (семья, устройство дома, интеграция в социальные структуры, стиль наставничества и наблюдения, способы общения и проявления, взаимоотношения с девушками) оказываются идеальным материалом для рассказа о бытовом и повседневном - совсем как в реконструкциях Арона Гуревича (которые, между прочим, в постсоветское время [или на фоне Фуко] заметно скукожились и постарели, по крайней мере, взятая не так давно на перечитывание "Культура безмолвного большинства").
Остаётся отрешиться от индивидуализма рассказчика (тем более, что он же ветер) и читать, ну, да, как про время.
Да, детство, обременённое минимумом сверхзадач, с французской оккупацией Франкфурта, описанием отца и дружбой с местными художниками, украшавшими папину галерею, вышло много ярче, нежели дальнейшее существование, разбодяженное пафосом самостояния исключительного человека, заранее ставшего заготовкой для бронзовых бюстов и мраморных статуй.
Стройную - важное, при описании структуры книг, технологическое слово; "Поэзия и правда" выглядит как шкатулка с рукописями и наскоро переписанными набело дневниками, пышно сшитыми в праздничный, избыточный наряд...
...так барочность разливанная, входит в чётко очерченные берега классицистической эпистолы, чтобы затем окончательно структурироваться и жанрово замёрзнуть в преддверии романтических "бури и натиска".
Этот плавающий, постоянный переходный (а потому что живой, внутри потока конкретной жизни) период чем-то неуловимо похож на наше межсезонье; собственно, для того книга и восстребована - поток потоком, а веточке, внутри него, важно ощущать себя бревном, цепляясь за извивы русла, дабы не утащило куда-то в сторону, держаться, стараться держаться золотой середины.
Некоторые фразы (их я навыписывал много) точно подходят к нынешним временам, но точных совпадений нет, поэтому, ничего не повторяется; никаких историософских натяжек, скорее, логика существования, самоосмысления, которая мало чем отличается у гения и у самого последнего бюргера.
Просто у гения она более, что ли, кудрявистая да цветная.
Бонус
"...стиль, господствовавший доселе, не давал даже возможности отличить низкопробное от более высокого, ибо всё влеклось к одинаково плоскому..." (стр. 259)
"Я понял, что первый шаг к выходу из этой водянистой, расплывчатой, нулевой эпохи может быть сделан лишь путём непреложной точности и выразительной краткости..." (стр. 227)