После бала (45)
45. О числе котов
( начало, предыд.глава)
Пока мы тут на периферии внимания следили за полетами Алексея-Алоизия по маршруту Москва-Берлин-Петушки, затянувшееся воплощение пророчеств добралось до совсем уже загадочной метафоры:
Мастер вытаращил глаза, шепча:
- Однако, это будет, пожалуй, почище того, что рассказывал Иван! - совершенно потрясенный, он оглядывался и наконец сказал коту: - А простите... это ты... это вы... - он сбился, не зная, как обращаться к коту, на "ты" или на "вы", - вы - тот самый кот, что садились в трамвай?
Похоже, множество многоточий в диалоге как раз и указывает на вынужденно затянутый процесс диалога между надличными субъектами, которых в пророческом Романе олицетворяют мастер и кот. Про Бегемота нам давно уже ясно, что он - аватар хищного духа торгово-финансовой олигархии. Сложнее было понять, что фигура мастера (если с маленькой буквы) означает надличный дух философского сообщества как основы любой самостоятельной цивилизации.
При этом судьбы такой философии сильно зависят от фазы развития и глобальной роли соответствующей цивилизации. Поэтому и сами цивилизации выступают на мировой арене и вступают в диалоги посредством тех или иных надличных субъектов и их лидеров. И такой же спроецированный диалог, хотя и с разными итогами, происходит внутри каждой цивилизации. Понятно, что булгаковское пророчество отражает, прежде всего диалог надличных субъектов в общерусской цивилизации, но через эту проекцию - и диалог на глобальном уровне тоже.
Здесь упоминается еще Иван - аватар молодой, маргинальной пока еще, но все же фундаментальной науки, идущей на смену классической истории. Насколько мы помним, Иванушка рассказывал мастеру как раз об историческом Алозии в его «первом пришествии», когда лидером этого сообщества предателей был Ал.М-ч Пешков (Горький). Безусловно, следует согласиться с оценкой мастера, что в наше время роль предателей была сыграна «навальнистами» более чисто и откровенно, потому и не было столько революционной грязи и крови, как в прошлый раз.
Испытало ли отечественное философско-публицистическое сообщество в наши последние дни некоторое потрясение? Определенно, да. Поскольку так или иначе пришлось выйти из комфортной серой зоны условной лояльности и умеренной оппозиционности. Это раньше, все тридцать лет реставрационной стадии российской истории, фронты информационной войны были сугубо внутренними. Можно было выбирать сторону и перебегать между ними, оставаясь при этом патриотом и при этом демократом и даже либералом. Собственно, холодная гражданская война, перманентно разжигаемая олигархией ради своего доминирования - это и есть западная «демократия».
По причине прохождения информационных фронтов внутри общества и внутри публицистического сообщества, мастер и Алоизий были настолько близки, можно сказать почти неразлучны. Можно было вечером писать философские нетленки, а наутро снова участвовать в не самой чистой выборной кампании по заказу олигархов друг против друга, чем и обеспечивалось общее доминирование «жирных котов» в информполе. Хотя чаще всего мастерам пера было не до философии, некогда. И вот теперь, когда не только записные аналитики, но все общество увидело и осознало реальность агрессивной информационной войны Запада против России как таковой, это и стало встряской для всех - приходится определяться и размежеваться: «с кем вы, мастера культуры» и не только?
С этой вводной частью рассматриваемого эпизода все достаточно ясно. Однако, что может означать неопределенность выбора между единственным и множественным числом в диалоге мастера с котом? Эта штука будет посильнее предыдущих загадок Романа, не говоря уже о «Фаусте» и прочих литературных первоисточниках. Первомайский диалог со сфинксом столь же двойственного Фауста в союзе с Мефистофелем относится все же к давним временам становления научного прогресса еще до явления первого Алоизия.
Единственной более или менее близкой параллелью в самом Романе, вернее - в «романе в романе» является диалог Иешуа с Пилатом из 2 главы. Там тоже возникла неопределенность в форме обращения прототипа мастера к собеседнику, который тоже сам себя считает больше зверем. И там тоже бездомный философ старается убедить игемона, что он все же больше похож на человека, а не на зверя. Так что параллель в целом работающая, но что она может означать?
При первом истолковании всего Романа (в «MMIX - Год Быка») мы предположили, что исторический сюжет 2 главы описывает, скорее, взаимоотношение глобальных субъектов - в том числе России в лице мастера и США в лице Пилата. При этом зашифрованные во 2 главе события по шкале исторического времени относятся к 1930-м. Тогда США (Пилат) действительно находились в состоянии Великой депрессии, элита (голова) раскалывалась в состоянии холодной гражданской войны между криминальными и военно-полицейскими отрядами каждой из сторон. Однако именно политический диалог с бедной, избитой в войнах Россией и экономический госзаказ для экономики США позволил американцам начать выход из своей депрессии.
В нынешний Год Быка история снова повторяется, как минимум, в части финансового кризиса и экономической депрессии в США и западном мире. При этом североатлантическая цивилизация пытается говорить с Россией с позиции силы, хищника, а Россия пытается относиться к этому философски и снова убеждает западных партнеров проявить разумную человечность. Как и в предвоенные 1930-е Запад пытается в диалоге с Россией если не быть, то хотя бы выглядеть единым. Однако раскол на грани «смерти мозга» признается самими западными лидерами.
Возможно, затянувшийся диалог с попыткой разобраться в единственном или множественном числе котов отражает именно это переходное состояние от одного хищного субъекта к разделению на несколько субъектов. Причем эти разделившиеся субъекты вынуждены для выживания отказываться от сугубо хищнических инстинктов в пользу некоторой разумности. Строить политику приходится уже не только на сугубо бухгалтерских расчетах и беспроигрышных стратегиях финансовых спекуляций. Теперь уже потребовалось вводить идеологические ограничения, хотя бы какой-то мере обращенные к разумным резонам.
Отсюда отсылка к 4 главе Романа, в которой символ трамвая как раз и означает движение по замкнутым идеологическим рельсам. Нэпманским и тем более западным финансовым жирным котам проезд в идеологически правильном советском трамвае был запрещен даже за деньги - «Котам нельзя. С котами нельзя.» Однако на внешнем контуре советского аппарата, как раз для торговли с западными партнерами, хищному духу наживы удалось-таки закрепиться - чтобы нарастить влияние в позднесоветское время и взять реванш в 90-е.
Таким образом, многоточия в загадочном диалоге мастера с котом отражают достаточно длительный переходный период, когда сами североатлантические элиты никак не могли определиться со своей субъектность - то ли они едины в отношениях с Россией, то ли сразу после демонстрации видимого единства раскалываются надвое-натрое, чтобы успеть раньше конкурентов вступить в разумный диалог и получить только себе возможные дивиденды от демонстративно единого давления.
Продолжение следует
( начало, предыд.глава)
Пока мы тут на периферии внимания следили за полетами Алексея-Алоизия по маршруту Москва-Берлин-Петушки, затянувшееся воплощение пророчеств добралось до совсем уже загадочной метафоры:
Мастер вытаращил глаза, шепча:
- Однако, это будет, пожалуй, почище того, что рассказывал Иван! - совершенно потрясенный, он оглядывался и наконец сказал коту: - А простите... это ты... это вы... - он сбился, не зная, как обращаться к коту, на "ты" или на "вы", - вы - тот самый кот, что садились в трамвай?
Похоже, множество многоточий в диалоге как раз и указывает на вынужденно затянутый процесс диалога между надличными субъектами, которых в пророческом Романе олицетворяют мастер и кот. Про Бегемота нам давно уже ясно, что он - аватар хищного духа торгово-финансовой олигархии. Сложнее было понять, что фигура мастера (если с маленькой буквы) означает надличный дух философского сообщества как основы любой самостоятельной цивилизации.
При этом судьбы такой философии сильно зависят от фазы развития и глобальной роли соответствующей цивилизации. Поэтому и сами цивилизации выступают на мировой арене и вступают в диалоги посредством тех или иных надличных субъектов и их лидеров. И такой же спроецированный диалог, хотя и с разными итогами, происходит внутри каждой цивилизации. Понятно, что булгаковское пророчество отражает, прежде всего диалог надличных субъектов в общерусской цивилизации, но через эту проекцию - и диалог на глобальном уровне тоже.
Здесь упоминается еще Иван - аватар молодой, маргинальной пока еще, но все же фундаментальной науки, идущей на смену классической истории. Насколько мы помним, Иванушка рассказывал мастеру как раз об историческом Алозии в его «первом пришествии», когда лидером этого сообщества предателей был Ал.М-ч Пешков (Горький). Безусловно, следует согласиться с оценкой мастера, что в наше время роль предателей была сыграна «навальнистами» более чисто и откровенно, потому и не было столько революционной грязи и крови, как в прошлый раз.
Испытало ли отечественное философско-публицистическое сообщество в наши последние дни некоторое потрясение? Определенно, да. Поскольку так или иначе пришлось выйти из комфортной серой зоны условной лояльности и умеренной оппозиционности. Это раньше, все тридцать лет реставрационной стадии российской истории, фронты информационной войны были сугубо внутренними. Можно было выбирать сторону и перебегать между ними, оставаясь при этом патриотом и при этом демократом и даже либералом. Собственно, холодная гражданская война, перманентно разжигаемая олигархией ради своего доминирования - это и есть западная «демократия».
По причине прохождения информационных фронтов внутри общества и внутри публицистического сообщества, мастер и Алоизий были настолько близки, можно сказать почти неразлучны. Можно было вечером писать философские нетленки, а наутро снова участвовать в не самой чистой выборной кампании по заказу олигархов друг против друга, чем и обеспечивалось общее доминирование «жирных котов» в информполе. Хотя чаще всего мастерам пера было не до философии, некогда. И вот теперь, когда не только записные аналитики, но все общество увидело и осознало реальность агрессивной информационной войны Запада против России как таковой, это и стало встряской для всех - приходится определяться и размежеваться: «с кем вы, мастера культуры» и не только?
С этой вводной частью рассматриваемого эпизода все достаточно ясно. Однако, что может означать неопределенность выбора между единственным и множественным числом в диалоге мастера с котом? Эта штука будет посильнее предыдущих загадок Романа, не говоря уже о «Фаусте» и прочих литературных первоисточниках. Первомайский диалог со сфинксом столь же двойственного Фауста в союзе с Мефистофелем относится все же к давним временам становления научного прогресса еще до явления первого Алоизия.
Единственной более или менее близкой параллелью в самом Романе, вернее - в «романе в романе» является диалог Иешуа с Пилатом из 2 главы. Там тоже возникла неопределенность в форме обращения прототипа мастера к собеседнику, который тоже сам себя считает больше зверем. И там тоже бездомный философ старается убедить игемона, что он все же больше похож на человека, а не на зверя. Так что параллель в целом работающая, но что она может означать?
При первом истолковании всего Романа (в «MMIX - Год Быка») мы предположили, что исторический сюжет 2 главы описывает, скорее, взаимоотношение глобальных субъектов - в том числе России в лице мастера и США в лице Пилата. При этом зашифрованные во 2 главе события по шкале исторического времени относятся к 1930-м. Тогда США (Пилат) действительно находились в состоянии Великой депрессии, элита (голова) раскалывалась в состоянии холодной гражданской войны между криминальными и военно-полицейскими отрядами каждой из сторон. Однако именно политический диалог с бедной, избитой в войнах Россией и экономический госзаказ для экономики США позволил американцам начать выход из своей депрессии.
В нынешний Год Быка история снова повторяется, как минимум, в части финансового кризиса и экономической депрессии в США и западном мире. При этом североатлантическая цивилизация пытается говорить с Россией с позиции силы, хищника, а Россия пытается относиться к этому философски и снова убеждает западных партнеров проявить разумную человечность. Как и в предвоенные 1930-е Запад пытается в диалоге с Россией если не быть, то хотя бы выглядеть единым. Однако раскол на грани «смерти мозга» признается самими западными лидерами.
Возможно, затянувшийся диалог с попыткой разобраться в единственном или множественном числе котов отражает именно это переходное состояние от одного хищного субъекта к разделению на несколько субъектов. Причем эти разделившиеся субъекты вынуждены для выживания отказываться от сугубо хищнических инстинктов в пользу некоторой разумности. Строить политику приходится уже не только на сугубо бухгалтерских расчетах и беспроигрышных стратегиях финансовых спекуляций. Теперь уже потребовалось вводить идеологические ограничения, хотя бы какой-то мере обращенные к разумным резонам.
Отсюда отсылка к 4 главе Романа, в которой символ трамвая как раз и означает движение по замкнутым идеологическим рельсам. Нэпманским и тем более западным финансовым жирным котам проезд в идеологически правильном советском трамвае был запрещен даже за деньги - «Котам нельзя. С котами нельзя.» Однако на внешнем контуре советского аппарата, как раз для торговли с западными партнерами, хищному духу наживы удалось-таки закрепиться - чтобы нарастить влияние в позднесоветское время и взять реванш в 90-е.
Таким образом, многоточия в загадочном диалоге мастера с котом отражают достаточно длительный переходный период, когда сами североатлантические элиты никак не могли определиться со своей субъектность - то ли они едины в отношениях с Россией, то ли сразу после демонстрации видимого единства раскалываются надвое-натрое, чтобы успеть раньше конкурентов вступить в разумный диалог и получить только себе возможные дивиденды от демонстративно единого давления.
Продолжение следует