Тысячелетие вокруг Балтики (36)
36. Ордынско-литовская дедукция
(начало, предыд.)
От описания общей картины притирки частей и формирования общих ценностей цивилизации в самой активной 4 стадии общерусского Подъема можно снова перейти к детализации процессов в каждой из четырех ветвей. Разметка 2 и 3 стадий осевого процесса северорусской ветви, сделанная ранее в 26 главе, пока подтверждается. Разметку левой южнорусской ветви придется немного уточнить, а для правой западнорусской ветви - сделать заново. Наконец, появилась возможность начать разметку четвертой, третейской ветви, она же восточная русско-татарская. С нее и начнем детализацию.
Прежде всего, отметим сходство сюжета экспансии татаро-монгольских степных кочевников в 13 веке с экспансией русско-норманнских речных кочевников в Х веке, вдоль транзитного военно-торгового пути от дальних торговых факторий на Киев. На первый взгляд, контроль Батыя над киевским узлом транзитных путей имеет для улуса Джучи то же значение, как взятие Киева Олегом для древней Руси. Хотя внутри восточной ветви аналогичным Киеву торгово-политическим узлом является, скорее, дельта Волги, а Киев тогда - аналог Царьграда. В этом случае узел 0/1 восточной ветви будет связан с битвой на Калке (1223) и подчинением половцев, а не взятием Батыем Киева (1240), аналогом византийского похода Олега. Это к вопросу о сложности первоначальной разметки, которую придется уточнять по мере детализации.
Проводить параллели между фазами восточной ветви и основного Подъема придется осторожно. Хотя бы потому, что на востоке лидерами элит являются не военные лидеры, собственноручно кующие харизму, а носители унаследованного символического капитала. Это проявляется в том числе в появлении таких фигур как военачальники Ногай, Мамай, Едигей - решающие судьбы ханов, но не имеющие прав править от своего славного имени. Поэтому характер правления в восточной ветви не может не отличаться от таких же фаз в основном процессе, и тем более - в западной или северной ветвях. Однако различия в характерах между стадиями должны быть схожими. Обращать внимание придется на характер взаимодействия с внешними силами, подчиненными союзниками, конфессиями и стоящей за ними торговой олигархией.
Так, вторая половина 13 века для улуса Джучи в целом похожа по сюжету на 10 век древней Руси. Берке-хан опирается не только на «молодую кровь» славного рода степных пиратов (как князь Игорь опирался на речных), но и на сеть торговых погостов, контролируемых родственниками жены, на «старые деньги». Религиозные связи с главными торговыми партнерами ограничены частью членов правящей семьи. В целом при Берке и преемнике Менгу-Тимуре доминирует языческая вера правящей семьи, условно веротерпимая к вере подчиненных народов. Можно также отметить, что к концу 13 века так же произошло разделение ордынской элиты на две автономных части - экспансивную внешнюю и консервативную внутреннюю. Причем Ногай базировался в той же придунайской степи, что и Святослав Игоревич, а оставшиеся «внутренние войска» под началом выдвиженцев торговых родов (как тот же Добрыня) охраняли внутренние торговые пути и перекрестки.
При хане Тохте (1292-1312) на рубеже 14 века происходит сначала внутренняя консолидация власти с ликвидацией внешней ногайской автономии и выходом на прямой военно-торгово-политический диалог с внешними партнерами (как при раннем языческом Владимире Святославиче). Однако, главные события узла 1/2 восточной ветви, включая принятие ислама как религии хана Узбека, но еще не ханского рода, произошли при смене правителя (1313).
При этом первые семь лет скитаний для военного лидера происламской торгово-политической партии, скорее, похожи на смутное время начала 11 века на Руси, когда Ярославу I Владимировичу пришлось издалека следить за борьбой братьев вокруг Киева, опираясь на северных союзников. Как и Узбеку пришлось в борьбе за реальную, а не номинальную власть опереться на северорусских князей - дальних родственников по торговой «женской» линии. Однако пришлось укрепить эту связь новой свадьбой Кончаки и Юрия Московского.
Если бы Узбек на тот момент обладал реальной властью, стал бы он связываться с самой младшей, маргинальной ветвью Ярославичей? Стал бы отдавать им и другим младшим союзникам на откуп сбор дани, если бы сам контролировал баскаков? И сами старшие Ярославичи стали бы воевать с зятем и захватывать в плен сестру полноправного хана? Все эти вопросы очевидны, и являются хрестоматийным примером искажающего умолчания летописцев, лояльных к московским князьям и сарайским ханам. Зачем лишний раз ставить под вопрос изначальную легитимность победителей?
При этом само по себе столь очевидное и политически оправданное умолчание, скорее, подтверждает подлинность исторической хронологии вместе с естественными для нее искажениями. Вполне естественно, что поздние промосковские и проордынские летописцы рисуют нам все правление Узбека как самого великого и успешного хана. Даже официальное разделение Золотой Орды на четыре автономных улуса до сих пор называют «укреплением вертикали», как впрочем и Ярослава I поздние летописцы назвали Мудрым, в том числе за мирный раздел власти с братом по Днепру.
Впрочем, поздней застойной фазе единоличного правления Ярослава соответствует параллель с ханом Джанибеком (1342-57), еще более мирным и мудрым правителем формально еще более единого государства. Однако это внешнее единство, как во все времена политических застоев, лишь прикрывало возрастающую самостийность правителей окраин. Так что попытка и без того фактического хана Бердибека сразу после смерти отца закрутить гайки путем зачистки всех конкурентов лишь привела внешнюю форму в соответствие расколотому содержанию - перестройка закончилась перестрелкой и смертью младореформатора (1359).
«Великая замятня», пресечение непрерывно правившей династии потомков Батыя, как и династии Изяславичей в том же Полоцке к 1217 году - верный признак узла 18/19 Кризиса центра в масштабах первой четверти Подъема. В общерусском процессе этому соответствует фактический распад правления Рюриковичей на самостийные вотчины (1069), закрепленный позже Любечским съездом (1097), а в северорусской ветви таким же узлом 2.19/20 является смерть Ярослава Ярославича (1272), также давшая старт замятне и усобице между наследниками Невского.
19 стадия Реставрации всегда зеркально симметрична революционной 14 стадии. Для первой четверти Подъема это означает частичное возрождение родоплеменных форм, на которые опирается протогосударство. И в самом деле, после Бердибека центральная власть в Сарае становится слабой, как будто и не столица, а ключевой фигурой становится глава возрожденной ногайской орды Едигей, который в свою очередь отчасти опирается на внешнюю силу новой державы Тимура.
Такое же ослабление столичного Полоцка и возрождение влияния балтских племенных вождей мы отмечали на стадии A’.19 правой балтийской ветви. Только здесь в роли нового внешнего игрока выступил Тевтонский орден совместно с ливонскими рыцарями. Столь же религиозная держава Тимура тоже была двойной, Самарканд конкурировал и сотрудничал со столицей Хорасана Гератом, так же как Кенигсберг с Ригой. Тохтамыш и Едигей - то опирались на Самарканд, то конфликтовали с ним так же, как Миндовг или Гедимин - то подписывались в союзники Кенигсберга, то открещивались от католических клятв.
Однако насколько закономерна именно такая структура и динамика стадии A’.D? Наверное, нам следует найти аналог Самарканда и Кенигсберга и для северной ветви для Москвы, и для основного киевского Подъема. Впрочем, Владимир Мономах и его наследники именно так и относились к столичной власти в Киеве, предпочитая ставить великих князей, как и Едигей ставил ханов в Сарае, а сам предпочитал военный контроль торговых путей в союзе с Тимуром и Тимуридами. Так кто же был таким же внешним союзником Мономаха и Мономаховичей? И это не византийцы, где родственная династия пресеклась.
Возможно, подсказка в том, что Тимур создал свою державу на самом восточном степном перекрестке Шелкового пути, сразу после его выхода через горные проходы из Китая. Новый регулировщик мог при этом направлять торговые караваны как южным путем через Персию, так и северным путем через Золотую Орду. Отсюда идеологическая дань как мусульманской религии и культуре, так и символическому капиталу Чингизидов.
Также и Мономаховичи в начале 12 века взяли под контроль Новгород и Булгар, став регулировщиками торгового движения между днепровским и волжским путями «из варяг в греки». При этом главным торговым партнером владимиро-суздальской земли становится возрожденный Хорезм, вновь объединивший Среднюю Азию. И такая же конфигурация контроля торговых путей сложилась двести лет спустя в масштабах Северо-Восточной Руси, уровнем ниже. Только при наследниках Невского внешним юго-восточным партнером выступал Сарай.
Используем для дальнейшей разметки еще один заметный индикатор, когда внутри стадии Реставрации происходит своя быстротечная реставрация. Так, например, после дефолта 1998 года внутри российской Реставрации при премьере Примакове прошла реставрация позднесоветских форм - бывшие члены Политбюро в правительстве, плюс опора на органы безопасности. Похожая фаза недолгого правления в бывшем Полоцком княжестве православных князей и даже одного из Рюриковичей Шварна Даниловича (1267-69) произошла после смерти Миндовга.
В той же фазе золотоордынской истории провести разметку немного сложнее. Можно только предположить, что Урус-хан и его наследники, устроившие в Новом Сарае чехарду «Великой замятни», по характеру правления были «перестройщиками». Как и позднесоветские лидеры из последнего политбюро ЦК КПСС, «тука-тимуриды» желали использовать символический капитал основателей государства, чтобы организовать и оседлать третейскую силу тюркских кочевников - для вполне себе гедонистических целей участия в контроле степных ветвей Шелкового пути. Отсюда опора ордынских перестройщиков, как и советских, на торгашеские южные улусы, и основа для торговых союзов и политических торгов с Самаркандом. Однако отсюда же интерес Самарканда ослабить, расколоть и подмять под себя Сарай, перекупив третейскую племенную силу во главе с Едигеем.
Точно также была сделана внешняя политическая ставка на изгнанного члена «перестроечного политбюро» - Тохтамыша, как в недавнее время внешние игроки ставили на Ельцина. Момент двойной «реставрации в реставрации», таким образом, связан с политико-экономическим «дефолтом» Тохтамыша (1395), когда «мавр сделал свое дело» в пользу внешней силы и был ею же отстранен от власти в пользу «перестроечного» клана внуков Урус-хана, хотя какую-то легитимность сохранял, как и Ельцин в 1998-м. Попытка Тохтамыша взять реванш на Ворскле (1399) привела к ухудшению позиций всех «перестройщиков» - и Тохтамыша, и «тука-тимуридов» в пользу третейской силы Едигея. Как в течение 1999 года взаимно ослабили друг друга и Ельцин, и Примаков в пользу Путина. В обоих случаях перехват власти третейской силой - признак узла внутренней консолидации (19.19/20).
В первой четверти северорусского Подъема стадия Реставрации A’.19/20 началась также с кризиса прежнего центра после слабого правления Василия Ярославича (1272-76) и попытки «перестройки» со стороны Дмитрия Александровича (1276-81). Как и в 1217 году в масштабах всей Руси, новгородская олигархия и ее прикаспийские контрагенты, инициировали раскол и провели своего ставленника на владимирский стол. Андрей Городецкий по источнику влияния и характеру правления - вполне себе северорусский «тохтамыш».
После ухода также имела место недолгая «реставрация в реставрации», попытка восстановить лествичное право, и при этом совместить его с внешним протекторатом, ордынским ярлыком (Михаил Ярославич, 1305). Такая несмелая фронда не могла не закончиться отрицанием со стороны укрепившегося сюзерена. Узбек-хан назначил младшего московского князя Юрия Даниловича старшим - с опорой на третейскую силу в лице союза православной церкви и исламской Орды (узел внутренней консолидации, 1318). Узел внешней консолидации (A’.19/20, он же 2/3) связан с окончательным закреплением за Иваном Даниловичем Калитой полномочий на сбор дани с северорусских земель и титула «великого князя всея Руси».
Попробуем теперь на основе этих параллелей продолжить сравнительный анализ эволюции русско-балтийской ветви. По идее, после внутренней реставрации должна следовать внутренняя консолидация, однако после Шварна Даниловича в Литве сначала происходит совсем непонятная даже лояльным историкам смена князей. Причем не могут даже назвать точно их имена и степени родства, не говоря уже о происхождении. Так что прямая параллель ранней литовской истории с северорусской или восточной ордынской ветвью, по-видимому, не работает.
Наиболее вероятна при проведении таких сравнительных параллелей ошибка в уровнях рассмотрения процессов, когда одну ветвь начинают сравнивать не с другой ветвью, а с ведущей подветвью. Причем ведущей литовская подветвь становится лишь при Гедимине, а не при его предшественниках. Впрочем, по той же идее, то бишь модели, западная балтийская ветвь опережает по фазе развития северную, южную и тем более восточную ветви. Это значит, что балтийская ветвь и должна была раньше других распасться на конкурирующие внутри нее отдельные подветви, одной из которых стала Литва.
Внутри западной русско-балтийской ветви есть своя западная прибалтийская подветвь, обособление которой также происходит ранее других. Захват балтийскими (это важно) крестоносцами торгового узла в Риге (1202) - такой же узел 0/1 для прибалтийской подветви, как обособление Полоцка при Всеславе Чародее после его недолгого киевского княжения (1068-69). Происходит это обособление западной подветви также на фоне «перестройки» и узла 18/19 Кризиса центра в процессе уровнем выше (полоцком и киевском, соответственно).
Южная подветвь русско-балтийской подветви связывает ее с внешними соседями - южной русско-черноморской ветвью и «северной» ветвью германского Подъема через Венгрию и Польшу. При этом поначалу галицко-волынские, венгерские, польские и отчасти полоцкие и литовские князья находятся в постоянном взаимодействии и взаимном родстве. Обособление южной подветви происходит за счет активности ее западного польского крыла с центром в Кракове, также как обособление южной русской ветви было делом самых западных русских князей с центром в Галиче. Так что южная (торгово-политическая) подветвь русско-балтийской ветви связана с бугско-вислинским торговым путем и его ответвлениями. В дальнейшем будем называть эту подветвь польской.
Двинский торговый путь от Смоленска к Риге после отвоевания Царьграда (1261) отчасти восстановил свое значение. Однако военно-политический контроль над ним теперь разделили не Смоленск и Полоцк, как до захвата Риги, а Смоленск и Рига, как и побочный «чудской» путь контролировали Псков и та же Рига через Дерпт. Впрочем, и за Смоленском, и за Псковом стояли Тверь и Новгород. Западные ветви и подветви в любом случае остаются зависимыми в торговле от северной, в то время как у северных есть альтернативы. Кроме того, в этом примере наглядно проявляется лимитрофная двойственность приграничных территорий. Смоленск и при нем Полоцк является теперь западной подветвью северной русской ветви, как и Псков - западной подветвью новгородской торговой подветви. При этом эти же города, их элиты являются северной подветвью западной ветви, через них проходит сопряжение ветвей.
Наконец, на долю литовских князей остается последняя «восточная» подветвь, тоже опирающаяся на язычников, балтских и отчасти на бывших степных, как и третейская ветвь Мономаховичей опиралась на язычников-половцев. Соответственно, нужно так же разделять периоды литовской истории на до и после принятия ордынского протектората при Гедимине, как и русская история, включая взаимоотношения с половцами и прочими условно союзными язычниками, делится на до и после Батыя. Другое дело, что дальнейшая прозападная историография всячески затушевывает любые намеки на участие степных союзников в формировании сильного литовского государства. В том числе и отсюда возникли многие белые пятна, путаница и просто фальсификации ранней литовской истории. Хотя выраженная степная скуластость ярых представителей польско-литовской аристократии, как Костюшко или Дзержинский, выдает общее происхождение.
Владение обобщенной моделью и методологией сравнительного анализа дает нам возможность слегка рассеять болотный туман исторических берегов Немана и Вилии. Все циклы политико-экономической экспансии на ранних стадиях Подъема цивилизаций, их ветвей и подветвей имеют вполне понятные и надежные общие закономерности.
Сначала на предварительной (нулевой) стадии возникает протоаристократия (славянская - в нашем случае) и смешанная торговая сеть с соседними племенами, так что на каком-то зрелом этапе требуются третейские посредники, авторитетные и для славян, и для соседей - балтских, угорских. Причем посредники должны иметь, с одной стороны, родство с местной знатью, но при этом опираться на внешнюю по отношению к третируемым подопечным силовую опору.
Отсюда, видимо, и возникло на каком-то этапе смешанное славяно-балтское племя кривичей, протоаристократия которых вступила в торговые, а потом и брачные отношения с родами норманнских пиратов-наемников. После чего третейские лидеры кривичской знати могли легко удивлять подопечных балтов и угро-финнов чудесами камлания пред скандинавскими идолами, обеспечивающими быстрое и неотвратимое наказание за грехи типа обмана в торговле или утаивания дани. Отсюда третейские политические статусы «святой», «святая», ставшие для самих лидеров вторыми именами Хельг, Хельга, а для подопечных местных жителей - так и заменили первые имена на Олег, Ольга. Этим, кстати, вполне может объясняться летописная путаница с возрастом святой Ольги. Если это не личное имя, а статусное, то Олегов и Ольг могло быть более одного.
Такой же алгоритм формирования третейской ветви повторяется и в масштабах всей первой четверти Подъема, на 2-3 стадиях. Экспансия политико-экономического уклада до определенных природными условиями пределов, неизбежное расширение внешних торговых путей достаточно далеко за эти пределы - делают неизбежной опору третейской ветви раннефеодальной аристократии на союзную внешнюю силу, менее развитую в культурно-хозяйственном отношении, и при этом периферийную и для своего собственного степного или болотно-речного уклада. Так, условными и все более близкими союзниками Мономаховичей становятся донские половцы, зажатые между Русью и более просторными восточными степями с более сильными родственниками. Аналогично на 2-3 стадии русско-балтийской ветви близкими союзниками полоцких князей из третейской подветви могли стать только соседние балтские племена. (Степные соседи типа торков и берендеев, во-первых, уже были ангажированы киевскими и волынскими соседями, так что в литовских раскладах появятся только вместе с ними.)
Из немногих неподтертых свидетельств ранней литовской истории известен факт, удивлявший соседских летописцев и хронографов - наличия у литовского князя второго по иерархии «субгегемона». Для европейских, как и русских элит это выглядело странно. Однако, для восточной русско-ордынской ветви такое наличие двух значимых фигур, притом не родственных - хана и беклярбека (Ногая, Мамая, Едигея) было, скорее, правилом, а периоды единоличной власти - редким исключением. Так что «восточный» характер литовской подветви подтверждается и этим наблюдением. Хотя есть и значимая разница - в Литве «второй номер» мог и даже, как правило, наследовал власть «первого», а в Орде ханом мог быть только чингизид. (При этом чингизид не мог стать лидером разнородной ногайской или мамайской «орды» - другие чингизиды не допустили бы, да и сами нечингизиды не имели бы в таклм лидерстве общего интереса.)
Объяснить эти нюансы может уже сделанная гипотеза об автономном оружейном источнике власти для западной ветви, включая восточную подветвь. Один из лидеров должен был контролировать железорудный источник в районе Тракая, держать при себе и защищать мастеров-оружейников. Именно поэтому «первое лицо» строит укрепление на ближайшем берегу Вилии. Однако само по себе оружие, без применения для контроля торговых путей - не имеет смысла, а Вилия сама по себе торговым путем не является. Так что после обособления от двинского пути, остается только пробивать и развивать путь по Неману. А там свои языческие вожди, с которыми придется породниться. Эти вторые лидеры, вооруженные первыми, могут обеспечить доходы от пиратства и торговли, а во втором смешанном поколении могут и наследовать «первому». Так что легенда от внуков Гедимина Ольгердовечей о происхождении от некоего Соколоменда, отождествляемого с воинственным ятвяжским князем - более чем правдоподобна.
Вернемся к параллели между ранними литовскими князьями и первыми Мономаховичами. Близкие союзы с язычниками - половцами через два-три поколения вели к тому, что половецкой крови у владимирских князей становилось уже даже не три четверти, как немецкой крови у поздних Романовых. Тоже самое произошло с третейской ветвью полоцких князей - языческих балтских родственников у православного Войшелка было намного больше, чем русских. То, что в истории сохранились только языческие имена русско-литовских князей объясняется переходным историческим контекстом и далее тем, кто писал и переписывал дальнейшую историю Литвы - это католические хронографы. Вполне возможно, что половецкие союзники Мономаховичей тоже называли их по-родственному своими именами, но в русской православной истории остались только русские имена.
Главный вывод из применения общей модели к конкретному случаю - история ранних литовских князей и история Гедиминовичей соотносятся к разным эпохам так же, как доордынская история Мономаховичей и история улуса Джучи, Золотой Орды. Так что разметка для них должна быть отдельной. Кроме того, разметка балтийской ветви в целом на ее 3 стадии не может основываться только на литовских событиях. Смоленская ветвь Мономаховичей продолжала ведущей частью политического центра всей западной ветви, и только после русско-балтийского узла 3/4 формируется собственно Великое княжество Литовское, аналогом которого в общерусском процессе является волжская Орда.
Продолжение следует
(начало, предыд.)
От описания общей картины притирки частей и формирования общих ценностей цивилизации в самой активной 4 стадии общерусского Подъема можно снова перейти к детализации процессов в каждой из четырех ветвей. Разметка 2 и 3 стадий осевого процесса северорусской ветви, сделанная ранее в 26 главе, пока подтверждается. Разметку левой южнорусской ветви придется немного уточнить, а для правой западнорусской ветви - сделать заново. Наконец, появилась возможность начать разметку четвертой, третейской ветви, она же восточная русско-татарская. С нее и начнем детализацию.
Прежде всего, отметим сходство сюжета экспансии татаро-монгольских степных кочевников в 13 веке с экспансией русско-норманнских речных кочевников в Х веке, вдоль транзитного военно-торгового пути от дальних торговых факторий на Киев. На первый взгляд, контроль Батыя над киевским узлом транзитных путей имеет для улуса Джучи то же значение, как взятие Киева Олегом для древней Руси. Хотя внутри восточной ветви аналогичным Киеву торгово-политическим узлом является, скорее, дельта Волги, а Киев тогда - аналог Царьграда. В этом случае узел 0/1 восточной ветви будет связан с битвой на Калке (1223) и подчинением половцев, а не взятием Батыем Киева (1240), аналогом византийского похода Олега. Это к вопросу о сложности первоначальной разметки, которую придется уточнять по мере детализации.
Проводить параллели между фазами восточной ветви и основного Подъема придется осторожно. Хотя бы потому, что на востоке лидерами элит являются не военные лидеры, собственноручно кующие харизму, а носители унаследованного символического капитала. Это проявляется в том числе в появлении таких фигур как военачальники Ногай, Мамай, Едигей - решающие судьбы ханов, но не имеющие прав править от своего славного имени. Поэтому характер правления в восточной ветви не может не отличаться от таких же фаз в основном процессе, и тем более - в западной или северной ветвях. Однако различия в характерах между стадиями должны быть схожими. Обращать внимание придется на характер взаимодействия с внешними силами, подчиненными союзниками, конфессиями и стоящей за ними торговой олигархией.
Так, вторая половина 13 века для улуса Джучи в целом похожа по сюжету на 10 век древней Руси. Берке-хан опирается не только на «молодую кровь» славного рода степных пиратов (как князь Игорь опирался на речных), но и на сеть торговых погостов, контролируемых родственниками жены, на «старые деньги». Религиозные связи с главными торговыми партнерами ограничены частью членов правящей семьи. В целом при Берке и преемнике Менгу-Тимуре доминирует языческая вера правящей семьи, условно веротерпимая к вере подчиненных народов. Можно также отметить, что к концу 13 века так же произошло разделение ордынской элиты на две автономных части - экспансивную внешнюю и консервативную внутреннюю. Причем Ногай базировался в той же придунайской степи, что и Святослав Игоревич, а оставшиеся «внутренние войска» под началом выдвиженцев торговых родов (как тот же Добрыня) охраняли внутренние торговые пути и перекрестки.
При хане Тохте (1292-1312) на рубеже 14 века происходит сначала внутренняя консолидация власти с ликвидацией внешней ногайской автономии и выходом на прямой военно-торгово-политический диалог с внешними партнерами (как при раннем языческом Владимире Святославиче). Однако, главные события узла 1/2 восточной ветви, включая принятие ислама как религии хана Узбека, но еще не ханского рода, произошли при смене правителя (1313).
При этом первые семь лет скитаний для военного лидера происламской торгово-политической партии, скорее, похожи на смутное время начала 11 века на Руси, когда Ярославу I Владимировичу пришлось издалека следить за борьбой братьев вокруг Киева, опираясь на северных союзников. Как и Узбеку пришлось в борьбе за реальную, а не номинальную власть опереться на северорусских князей - дальних родственников по торговой «женской» линии. Однако пришлось укрепить эту связь новой свадьбой Кончаки и Юрия Московского.
Если бы Узбек на тот момент обладал реальной властью, стал бы он связываться с самой младшей, маргинальной ветвью Ярославичей? Стал бы отдавать им и другим младшим союзникам на откуп сбор дани, если бы сам контролировал баскаков? И сами старшие Ярославичи стали бы воевать с зятем и захватывать в плен сестру полноправного хана? Все эти вопросы очевидны, и являются хрестоматийным примером искажающего умолчания летописцев, лояльных к московским князьям и сарайским ханам. Зачем лишний раз ставить под вопрос изначальную легитимность победителей?
При этом само по себе столь очевидное и политически оправданное умолчание, скорее, подтверждает подлинность исторической хронологии вместе с естественными для нее искажениями. Вполне естественно, что поздние промосковские и проордынские летописцы рисуют нам все правление Узбека как самого великого и успешного хана. Даже официальное разделение Золотой Орды на четыре автономных улуса до сих пор называют «укреплением вертикали», как впрочем и Ярослава I поздние летописцы назвали Мудрым, в том числе за мирный раздел власти с братом по Днепру.
Впрочем, поздней застойной фазе единоличного правления Ярослава соответствует параллель с ханом Джанибеком (1342-57), еще более мирным и мудрым правителем формально еще более единого государства. Однако это внешнее единство, как во все времена политических застоев, лишь прикрывало возрастающую самостийность правителей окраин. Так что попытка и без того фактического хана Бердибека сразу после смерти отца закрутить гайки путем зачистки всех конкурентов лишь привела внешнюю форму в соответствие расколотому содержанию - перестройка закончилась перестрелкой и смертью младореформатора (1359).
«Великая замятня», пресечение непрерывно правившей династии потомков Батыя, как и династии Изяславичей в том же Полоцке к 1217 году - верный признак узла 18/19 Кризиса центра в масштабах первой четверти Подъема. В общерусском процессе этому соответствует фактический распад правления Рюриковичей на самостийные вотчины (1069), закрепленный позже Любечским съездом (1097), а в северорусской ветви таким же узлом 2.19/20 является смерть Ярослава Ярославича (1272), также давшая старт замятне и усобице между наследниками Невского.
19 стадия Реставрации всегда зеркально симметрична революционной 14 стадии. Для первой четверти Подъема это означает частичное возрождение родоплеменных форм, на которые опирается протогосударство. И в самом деле, после Бердибека центральная власть в Сарае становится слабой, как будто и не столица, а ключевой фигурой становится глава возрожденной ногайской орды Едигей, который в свою очередь отчасти опирается на внешнюю силу новой державы Тимура.
Такое же ослабление столичного Полоцка и возрождение влияния балтских племенных вождей мы отмечали на стадии A’.19 правой балтийской ветви. Только здесь в роли нового внешнего игрока выступил Тевтонский орден совместно с ливонскими рыцарями. Столь же религиозная держава Тимура тоже была двойной, Самарканд конкурировал и сотрудничал со столицей Хорасана Гератом, так же как Кенигсберг с Ригой. Тохтамыш и Едигей - то опирались на Самарканд, то конфликтовали с ним так же, как Миндовг или Гедимин - то подписывались в союзники Кенигсберга, то открещивались от католических клятв.
Однако насколько закономерна именно такая структура и динамика стадии A’.D? Наверное, нам следует найти аналог Самарканда и Кенигсберга и для северной ветви для Москвы, и для основного киевского Подъема. Впрочем, Владимир Мономах и его наследники именно так и относились к столичной власти в Киеве, предпочитая ставить великих князей, как и Едигей ставил ханов в Сарае, а сам предпочитал военный контроль торговых путей в союзе с Тимуром и Тимуридами. Так кто же был таким же внешним союзником Мономаха и Мономаховичей? И это не византийцы, где родственная династия пресеклась.
Возможно, подсказка в том, что Тимур создал свою державу на самом восточном степном перекрестке Шелкового пути, сразу после его выхода через горные проходы из Китая. Новый регулировщик мог при этом направлять торговые караваны как южным путем через Персию, так и северным путем через Золотую Орду. Отсюда идеологическая дань как мусульманской религии и культуре, так и символическому капиталу Чингизидов.
Также и Мономаховичи в начале 12 века взяли под контроль Новгород и Булгар, став регулировщиками торгового движения между днепровским и волжским путями «из варяг в греки». При этом главным торговым партнером владимиро-суздальской земли становится возрожденный Хорезм, вновь объединивший Среднюю Азию. И такая же конфигурация контроля торговых путей сложилась двести лет спустя в масштабах Северо-Восточной Руси, уровнем ниже. Только при наследниках Невского внешним юго-восточным партнером выступал Сарай.
Используем для дальнейшей разметки еще один заметный индикатор, когда внутри стадии Реставрации происходит своя быстротечная реставрация. Так, например, после дефолта 1998 года внутри российской Реставрации при премьере Примакове прошла реставрация позднесоветских форм - бывшие члены Политбюро в правительстве, плюс опора на органы безопасности. Похожая фаза недолгого правления в бывшем Полоцком княжестве православных князей и даже одного из Рюриковичей Шварна Даниловича (1267-69) произошла после смерти Миндовга.
В той же фазе золотоордынской истории провести разметку немного сложнее. Можно только предположить, что Урус-хан и его наследники, устроившие в Новом Сарае чехарду «Великой замятни», по характеру правления были «перестройщиками». Как и позднесоветские лидеры из последнего политбюро ЦК КПСС, «тука-тимуриды» желали использовать символический капитал основателей государства, чтобы организовать и оседлать третейскую силу тюркских кочевников - для вполне себе гедонистических целей участия в контроле степных ветвей Шелкового пути. Отсюда опора ордынских перестройщиков, как и советских, на торгашеские южные улусы, и основа для торговых союзов и политических торгов с Самаркандом. Однако отсюда же интерес Самарканда ослабить, расколоть и подмять под себя Сарай, перекупив третейскую племенную силу во главе с Едигеем.
Точно также была сделана внешняя политическая ставка на изгнанного члена «перестроечного политбюро» - Тохтамыша, как в недавнее время внешние игроки ставили на Ельцина. Момент двойной «реставрации в реставрации», таким образом, связан с политико-экономическим «дефолтом» Тохтамыша (1395), когда «мавр сделал свое дело» в пользу внешней силы и был ею же отстранен от власти в пользу «перестроечного» клана внуков Урус-хана, хотя какую-то легитимность сохранял, как и Ельцин в 1998-м. Попытка Тохтамыша взять реванш на Ворскле (1399) привела к ухудшению позиций всех «перестройщиков» - и Тохтамыша, и «тука-тимуридов» в пользу третейской силы Едигея. Как в течение 1999 года взаимно ослабили друг друга и Ельцин, и Примаков в пользу Путина. В обоих случаях перехват власти третейской силой - признак узла внутренней консолидации (19.19/20).
В первой четверти северорусского Подъема стадия Реставрации A’.19/20 началась также с кризиса прежнего центра после слабого правления Василия Ярославича (1272-76) и попытки «перестройки» со стороны Дмитрия Александровича (1276-81). Как и в 1217 году в масштабах всей Руси, новгородская олигархия и ее прикаспийские контрагенты, инициировали раскол и провели своего ставленника на владимирский стол. Андрей Городецкий по источнику влияния и характеру правления - вполне себе северорусский «тохтамыш».
После ухода также имела место недолгая «реставрация в реставрации», попытка восстановить лествичное право, и при этом совместить его с внешним протекторатом, ордынским ярлыком (Михаил Ярославич, 1305). Такая несмелая фронда не могла не закончиться отрицанием со стороны укрепившегося сюзерена. Узбек-хан назначил младшего московского князя Юрия Даниловича старшим - с опорой на третейскую силу в лице союза православной церкви и исламской Орды (узел внутренней консолидации, 1318). Узел внешней консолидации (A’.19/20, он же 2/3) связан с окончательным закреплением за Иваном Даниловичем Калитой полномочий на сбор дани с северорусских земель и титула «великого князя всея Руси».
Попробуем теперь на основе этих параллелей продолжить сравнительный анализ эволюции русско-балтийской ветви. По идее, после внутренней реставрации должна следовать внутренняя консолидация, однако после Шварна Даниловича в Литве сначала происходит совсем непонятная даже лояльным историкам смена князей. Причем не могут даже назвать точно их имена и степени родства, не говоря уже о происхождении. Так что прямая параллель ранней литовской истории с северорусской или восточной ордынской ветвью, по-видимому, не работает.
Наиболее вероятна при проведении таких сравнительных параллелей ошибка в уровнях рассмотрения процессов, когда одну ветвь начинают сравнивать не с другой ветвью, а с ведущей подветвью. Причем ведущей литовская подветвь становится лишь при Гедимине, а не при его предшественниках. Впрочем, по той же идее, то бишь модели, западная балтийская ветвь опережает по фазе развития северную, южную и тем более восточную ветви. Это значит, что балтийская ветвь и должна была раньше других распасться на конкурирующие внутри нее отдельные подветви, одной из которых стала Литва.
Внутри западной русско-балтийской ветви есть своя западная прибалтийская подветвь, обособление которой также происходит ранее других. Захват балтийскими (это важно) крестоносцами торгового узла в Риге (1202) - такой же узел 0/1 для прибалтийской подветви, как обособление Полоцка при Всеславе Чародее после его недолгого киевского княжения (1068-69). Происходит это обособление западной подветви также на фоне «перестройки» и узла 18/19 Кризиса центра в процессе уровнем выше (полоцком и киевском, соответственно).
Южная подветвь русско-балтийской подветви связывает ее с внешними соседями - южной русско-черноморской ветвью и «северной» ветвью германского Подъема через Венгрию и Польшу. При этом поначалу галицко-волынские, венгерские, польские и отчасти полоцкие и литовские князья находятся в постоянном взаимодействии и взаимном родстве. Обособление южной подветви происходит за счет активности ее западного польского крыла с центром в Кракове, также как обособление южной русской ветви было делом самых западных русских князей с центром в Галиче. Так что южная (торгово-политическая) подветвь русско-балтийской ветви связана с бугско-вислинским торговым путем и его ответвлениями. В дальнейшем будем называть эту подветвь польской.
Двинский торговый путь от Смоленска к Риге после отвоевания Царьграда (1261) отчасти восстановил свое значение. Однако военно-политический контроль над ним теперь разделили не Смоленск и Полоцк, как до захвата Риги, а Смоленск и Рига, как и побочный «чудской» путь контролировали Псков и та же Рига через Дерпт. Впрочем, и за Смоленском, и за Псковом стояли Тверь и Новгород. Западные ветви и подветви в любом случае остаются зависимыми в торговле от северной, в то время как у северных есть альтернативы. Кроме того, в этом примере наглядно проявляется лимитрофная двойственность приграничных территорий. Смоленск и при нем Полоцк является теперь западной подветвью северной русской ветви, как и Псков - западной подветвью новгородской торговой подветви. При этом эти же города, их элиты являются северной подветвью западной ветви, через них проходит сопряжение ветвей.
Наконец, на долю литовских князей остается последняя «восточная» подветвь, тоже опирающаяся на язычников, балтских и отчасти на бывших степных, как и третейская ветвь Мономаховичей опиралась на язычников-половцев. Соответственно, нужно так же разделять периоды литовской истории на до и после принятия ордынского протектората при Гедимине, как и русская история, включая взаимоотношения с половцами и прочими условно союзными язычниками, делится на до и после Батыя. Другое дело, что дальнейшая прозападная историография всячески затушевывает любые намеки на участие степных союзников в формировании сильного литовского государства. В том числе и отсюда возникли многие белые пятна, путаница и просто фальсификации ранней литовской истории. Хотя выраженная степная скуластость ярых представителей польско-литовской аристократии, как Костюшко или Дзержинский, выдает общее происхождение.
Владение обобщенной моделью и методологией сравнительного анализа дает нам возможность слегка рассеять болотный туман исторических берегов Немана и Вилии. Все циклы политико-экономической экспансии на ранних стадиях Подъема цивилизаций, их ветвей и подветвей имеют вполне понятные и надежные общие закономерности.
Сначала на предварительной (нулевой) стадии возникает протоаристократия (славянская - в нашем случае) и смешанная торговая сеть с соседними племенами, так что на каком-то зрелом этапе требуются третейские посредники, авторитетные и для славян, и для соседей - балтских, угорских. Причем посредники должны иметь, с одной стороны, родство с местной знатью, но при этом опираться на внешнюю по отношению к третируемым подопечным силовую опору.
Отсюда, видимо, и возникло на каком-то этапе смешанное славяно-балтское племя кривичей, протоаристократия которых вступила в торговые, а потом и брачные отношения с родами норманнских пиратов-наемников. После чего третейские лидеры кривичской знати могли легко удивлять подопечных балтов и угро-финнов чудесами камлания пред скандинавскими идолами, обеспечивающими быстрое и неотвратимое наказание за грехи типа обмана в торговле или утаивания дани. Отсюда третейские политические статусы «святой», «святая», ставшие для самих лидеров вторыми именами Хельг, Хельга, а для подопечных местных жителей - так и заменили первые имена на Олег, Ольга. Этим, кстати, вполне может объясняться летописная путаница с возрастом святой Ольги. Если это не личное имя, а статусное, то Олегов и Ольг могло быть более одного.
Такой же алгоритм формирования третейской ветви повторяется и в масштабах всей первой четверти Подъема, на 2-3 стадиях. Экспансия политико-экономического уклада до определенных природными условиями пределов, неизбежное расширение внешних торговых путей достаточно далеко за эти пределы - делают неизбежной опору третейской ветви раннефеодальной аристократии на союзную внешнюю силу, менее развитую в культурно-хозяйственном отношении, и при этом периферийную и для своего собственного степного или болотно-речного уклада. Так, условными и все более близкими союзниками Мономаховичей становятся донские половцы, зажатые между Русью и более просторными восточными степями с более сильными родственниками. Аналогично на 2-3 стадии русско-балтийской ветви близкими союзниками полоцких князей из третейской подветви могли стать только соседние балтские племена. (Степные соседи типа торков и берендеев, во-первых, уже были ангажированы киевскими и волынскими соседями, так что в литовских раскладах появятся только вместе с ними.)
Из немногих неподтертых свидетельств ранней литовской истории известен факт, удивлявший соседских летописцев и хронографов - наличия у литовского князя второго по иерархии «субгегемона». Для европейских, как и русских элит это выглядело странно. Однако, для восточной русско-ордынской ветви такое наличие двух значимых фигур, притом не родственных - хана и беклярбека (Ногая, Мамая, Едигея) было, скорее, правилом, а периоды единоличной власти - редким исключением. Так что «восточный» характер литовской подветви подтверждается и этим наблюдением. Хотя есть и значимая разница - в Литве «второй номер» мог и даже, как правило, наследовал власть «первого», а в Орде ханом мог быть только чингизид. (При этом чингизид не мог стать лидером разнородной ногайской или мамайской «орды» - другие чингизиды не допустили бы, да и сами нечингизиды не имели бы в таклм лидерстве общего интереса.)
Объяснить эти нюансы может уже сделанная гипотеза об автономном оружейном источнике власти для западной ветви, включая восточную подветвь. Один из лидеров должен был контролировать железорудный источник в районе Тракая, держать при себе и защищать мастеров-оружейников. Именно поэтому «первое лицо» строит укрепление на ближайшем берегу Вилии. Однако само по себе оружие, без применения для контроля торговых путей - не имеет смысла, а Вилия сама по себе торговым путем не является. Так что после обособления от двинского пути, остается только пробивать и развивать путь по Неману. А там свои языческие вожди, с которыми придется породниться. Эти вторые лидеры, вооруженные первыми, могут обеспечить доходы от пиратства и торговли, а во втором смешанном поколении могут и наследовать «первому». Так что легенда от внуков Гедимина Ольгердовечей о происхождении от некоего Соколоменда, отождествляемого с воинственным ятвяжским князем - более чем правдоподобна.
Вернемся к параллели между ранними литовскими князьями и первыми Мономаховичами. Близкие союзы с язычниками - половцами через два-три поколения вели к тому, что половецкой крови у владимирских князей становилось уже даже не три четверти, как немецкой крови у поздних Романовых. Тоже самое произошло с третейской ветвью полоцких князей - языческих балтских родственников у православного Войшелка было намного больше, чем русских. То, что в истории сохранились только языческие имена русско-литовских князей объясняется переходным историческим контекстом и далее тем, кто писал и переписывал дальнейшую историю Литвы - это католические хронографы. Вполне возможно, что половецкие союзники Мономаховичей тоже называли их по-родственному своими именами, но в русской православной истории остались только русские имена.
Главный вывод из применения общей модели к конкретному случаю - история ранних литовских князей и история Гедиминовичей соотносятся к разным эпохам так же, как доордынская история Мономаховичей и история улуса Джучи, Золотой Орды. Так что разметка для них должна быть отдельной. Кроме того, разметка балтийской ветви в целом на ее 3 стадии не может основываться только на литовских событиях. Смоленская ветвь Мономаховичей продолжала ведущей частью политического центра всей западной ветви, и только после русско-балтийского узла 3/4 формируется собственно Великое княжество Литовское, аналогом которого в общерусском процессе является волжская Орда.
Продолжение следует