Личные воспоминания о событиях из немецкого танка в битве под Сталинградом (Часть III)
Часть I
Часть II
Общение с военнопленным коммунистом, потрясшее меня до глубины души
В какой-то момент я получил сильное ранение и попал в госпиталь- там меня сочли непригодным для того, чтобы находиться на линии фронта.
Теперь я процитирую отрывки из своей книги “Сквозь ад за Гитлера”1, новое издание которой должно вскоре выйти в свет:
“Нас на санитарном поезде доставили в госпиталь в Сталино. Несмотря на то, что первое время моя рана никак не хотела заживать, в госпитале мне понравилось. Несколько недель вдали от фронта я воспринял как подарок свыше. Большинство персонала этого госпиталя, включая хирургов, были русскими. Уход за больными был вполне удовлетворительным по меркам войны; когда настало время выписываться, русский доктор сказал мне на прощание с коварной усмешкой: “Давай, ступай дальше на Восток, молодой человек,-в конце концов ты здесь именно для этого!”
Я даже не понял, понравилось ли мне это замечание, так же как не знал, горел ли я желанием идти дальше на Восток. Все же мне не было еще и двадцати- я хотел жить и совсем не хотел умирать.
Хотя моё здоровье было в достаточно удовлетворительном состоянии для того, чтобы покинуть госпиталь, я все же еще не был готов к участию в военных действиях в составе моей дивизии, которая в то время находилась на линии фронта и постепенно прокладывала себе путь по направлению к Ростову. В связи с этим меня командировали в подразделение, обеспечивающего охрану лагеря для военнопленных где-то между Донцом и Днепром.
Лагерь, достаточно большой по размеру, был разбит в степи под открытым небом. Кухня, складские помещения и тому подобное размещались в укрытии, в то время как бессчетное количество военнопленных могли довольствоваться только тем, что попадется под руку. Полагающиеся им рационы были чрезвычайно скудны, впрочем, как и наши, хотя и не до такой степени. Надо сказать, летние дни были довольно погожими, и русские, привыкшие к тяжелой жизни, нормально переносили эти жуткие условия. Границей лагеря служил прорытый по периметру лагеря круглый ров, и пленным не разрешали к нему приближаться.
Внутри, с одной стороны лагеря, располагались помещения, принадлежащие колхозу. Весь колхоз был обнесен колючей проволокой и имел всего один охраняемый вход. Вместе с дюжиной таких же как я полуинвалидов нас приставили к охране внутренней части лагеря.
Боеспособные солдаты воспринимали конвойную службу как наказание, умерщвляющее сознание. Кроме того, это было скучнейшее занятие, и все что происходило во внутренней части колхоза представлялось довольно странным. Ключом ко всему, как я полагаю, был получивший позорную известность “приказ о комиссарах” Гитлера, согласно которому все пленные политруки (комиссары) и остальные члены коммунистической партии подлежали расстрелу.
Таким образом, для коммунистов такой приказ означал то же самое, что для евреев “окончательное решение”. Я предполагаю, что к тому времени большинство из нас смирилось с тем, что коммунистическое учение было равноценно преступлению, а коммунисты считались преступниками-это освобождало нас от какой-либо необходимости установления вины в рамках законности. Именно тогда мое сознание настигла мысль о том, что я охраняю лагерь, специально предназначенный для уничтожения “коммунистического заразы”.
Любой военнопленный, который оказывался на территории колхоза, никогда не выходил на волю. Не могу утверждать, что они знали об уготованной им судьбе. Среди военнопленных было достаточно много таких, кого выдали свои же товарищи из внешней части лагеря, но даже в самых неубедительных случаях, когда пленные торжественно клялись в том, что они никогда не состояли в рядах коммунистической партии; не были убежденными коммунистами; более того, всегда оставались антикоммунистами-даже в таких случаях их из лагеря не освобождали.
Но наши обязанности сводились исключительно к вооруженной охране территории, а всем заведовали здесь представители Sicherheitsdienst или сокращенно СД* под командованием штурмбаннфюрера СС- эквивалент майора в Вермахте. Во всех случаях сначала проводилось формальное расследование, а после него казнь- всегда в одном и том же месте: у стены полусгоревшей избы, которую не было видно ни с каких других позиций снаружи. Место погребения, представляющее из себя несколько длинных рвов, находилось дальше на отшибе.
Меня, пропитанного духом нацистской “школой” после занятий в учебных заведениях и в рядах гитлерюгенда, это первое впечатление непосредственного контакта с коммунистами во плоти поначалу озадачило. Пленные, ежедневно доставляемые сюда в лагерь- будь то поодиночке, или небольшими группами- были совсем не такими, какими я их себе представлял. На самом деле они отличались от остальной массы пленников во внешнем участке лагеря- последние и своим видом, и поведением мало чем отличались от обычных крестьян востока Европы.
Что меня больше всего поражало в политруках и членах компартии-так это присущее им чувство собственного достоинства и признаки высшей степени образованности. Я никогда, или почти никогда, не видел, чтобы они сетовали на что-то или жаловались, и никогда ни о чем не просили для себя. Когда подходил час казни, а казни происходили постоянно, они принимали казнь с высоко поднятой головой. Почти все они производили впечатление людей, которым можно безгранично доверять; я был вполне уверен, что повстречайся я с ними в мирных условиях, они вполне могли бы стать моими друзьями.
В политотделе 13-й гвардейской стрелковой дивизии во время боев на Курской дуге. Источник: fr.sputniknews.com
Все дни походили один на другой. Мы либо по нескольку часов стояли у ворот с напарником , либо прохаживались вокруг поодиночке с заряженными и готовыми к выстрелу винтовками на плече. Обычно под нашей опекой находились до десятка, или чуть больше, “посетителей”. Содержались они в вычищенном свинарнике, который тоже был окружен колючей проволокой, несмотря на то, что находился во внутренней части лагеря. Это была тюрьма, заключенная внутри главной тюрьмы.
Охрана была организована так, что у пленных не было никаких шансов убежать, так что нам по большому счету было не о чем беспокоиться. Поскольку нам приходилось видеть пленных почти круглосуточно, мы знали их всех в лицо и часто даже по имени. Именно мы сопровождали их туда, где проводилось “расследование”, и именно мы конвоировали их в последний путь до места расстрела.
Один из пленных достаточно сносно говорил по-немецки-благодаря урокам немецкого языка в школе . Я уже не припомню его фамилию, но звали его Борис. Поскольку я тоже неплохо владел русским,- хоть и коверкал падежи и склонения- мы без труда общались, обсуждая множество тем. Борис был лейтенантом, политруком, примерно на два года старше, чем я. В разговоре выяснилось, что и он, и я учились на слесаря: он-в районе Горловки и Артемовска на крупном промышленном комплексе; я-в железнодорожной мастерской в Гамбурге.
Во время наступления мы проходили через его родную Горловку. Борис был светловолос, около метра восьмидесяти ростом, с веселыми голубыми глазами, в которых даже в условиях плена мелькали искры добродушия. Часто, особенно в поздние часы, меня тянуло к нему и хотелось поговорить.
Я все время называл его Борисом, поэтому он тоже спросил у меня, может ли он называть меня по имени- в этот момент нас обоих поразило то, насколько легко могут сходиться люди. В основном мы беседовали о наших семьях, школе, местах, где родились и где обучались своей профессии. Я знал по именам всех его братьев и сестер, знал, сколько им лет, чем занимались его родители, даже знал некоторые их привычки. Разумеется, он страшно тревожился за их судьбу в оккупированном городе, а я ни в коей мере не мог его утешить.
Он даже назвал мне их адрес и попросил меня-на случай если мне доведется быть в Горловке-разыскать их и всё рассказать им. Но что я мог им рассказать? Думаю, мы оба прекрасно понимали, что я никогда не стану разыскивать их, и его семья никогда не узнает о судьбе их Бориса.
Я тоже рассказал ему о своей семье и обо всем, что мне дорого. Я рассказал ему о том, что у меня есть девушка, которую я люблю, хотя между нами ничего серьезного не было. Борис понимающе улыбнулся и рассказал, что у него тоже есть девушка, студентка. В такие моменты нам казалось, что мы очень близки, однако это чувство тут же сменялось жутким сознанием того, что между нами стоит пропасть, по одну сторону которой- я, охранник с винтовкой; по другую- он, мой пленник.
Я определенно понимал, что Борису уже никогда не представится возможность обнять свою девушку, всё же я не был уверен, что Борис осознавал это. Я также понимал, что единственным его преступлением было то, что он был военным, к тому же политруком, и я инстинктивно чувствовал, что это очень и очень неправильно.
Продолжение следует…
1.Spellmount, Staplehurst, 1990, p.77-81
*Sicherheitsdienst (SD)-“служба безопасности”, одна из структур в составе СС, орган разведки и контрразведки фашистской Германии.
Часть IV
Часть V