Юрий Домбровский. Хранитель древностей
(О романе Ю. Домбровского "Факультет ненужных вещей" см. ЗДЕСЬ).
Признаться, я давно читал «Хранителя древностей», а «Факультет ненужных вещей» и вовсе не читал, пропустил когда-то и потом забыл. Но вот относительно недавно я прочел об убийстве Домбровского, очевидно, заказанном КГБ, и решил перечитать «Хранителя древностей» и прочитать «Факультет».
Как подходить к Домбровскому? С какими критериями? Ответ можно найти в самом романе. Хранитель пишет статью о художнике Хлудове: «И та моя давняя статья об этом художнике не удалась мне, конечно, только потому, что я тоже пытался что-то анализировать и обобщать, а о Хлудове надо разговаривать. И начинать статью о нем надо со слов "я люблю". Это очень точные слова, и они сразу ставят все на свое место. Так вот - я люблю... Я люблю Хлудова за свежесть, за радость, за полноту жизни, за красоту событий, которые он увидел и перенес на холст».
Действие романа происходит в Алма-Ате в конце 30-х. Я был в Алматы, посетил столь живописно описанные Домбровским Вознесенский Собор, Зеленый рынок, но, сказать по правде,ничего особо поэтического я в этих местах не заметил. Но, если бы я побывал в Алматы после прочтения романа «Хранитель древностей», я бы отнёсся и к собору, и к рыку и к самому городу внимательнее.
Вот фотография Вознесенского Собора:
А вот как описывает его Домбровский: «Высочайший, многоглавый, узорчатый, разноцветный, с хитрыми карнизами, с гофрированным железом крыш. С колокольней, лестницей - с целой системой лестниц, переходов и галерей. Настоящий храм Василия Блаженного, только построенный заново пятьдесят лет тому назад уездным архитектором».
«А внутри собор огромен. Его своды распахнуты, как шатер: под ними масса южного солнца, света и тепла, оно льется прямо из окон в куполе на каменные плиты пола, и когда разблестится ясный, солнечный день, белый купол кажется летящим ввысь, а стены как бы парят в белом и голубом тумане. И вообще в этом лучшем творении Зенкова столько простора, света и свободы, что кажется, будто какая-то часть земного круга покрыта куполом. Это очень южный храм, в нем все рассчитано на свет и солнце».
Разумеется, в середине романа у кого-то возникает серьезное предложение Собор снести:
«- И вам не жалко собор? - спросил я. Он (директор музея) удивленно посмотрел на меня.
- Вот еще! Этот клоповник, поповскую пылесобирательницу эту жалеть? Да что ты...»
Картина окружающей советской действительности рисуется Домбровским мрачной: у кого-то «забрали мужа», у кого-то расстреляли брата, кто-то отбывает в Алма-Ате ссылку ни за что, храмы превращаются в музеи, а музеи сносятся, кто-то пишет доносы, кому-то приходится за эти доносы садиться в тюрьму, всем заправляют какие-то хамы. Словом, автор видит много такого, за что стоило бы ненавидеть советскую власть.
Если когда-то всё создавалось на века, добротное, сейсмостойкое, как Вознесенский Собор, то советская власть всё только портит и разрушает. В музее экспозиция «Культура Казахстана» заменяется аляповатой картиной «Чапаев со своим штабом», но потом снимают и ее, потому что обнаруживается, что рядом с Чапаевым изображены враги народа. Всё у советской власти призрачно, неустойчиво, крохко. Даже настоящие герои революции и гражданской войны превращаются в «высоких сухих людей, бухгалтеров или вагоновожатых, с маленьким ученическим портфельчиком под мышкой», а в портфельчике - желтеющие фотографии, которые опасно показывать.
Но ведь стОит же всё это, вопреки советской власти, под угрозой быть отправленным в места более далекие, чем Алма-Ата, сохранять? Собор, и всё, что хранится в музее: «китайские акварели, легчайшие расписные ткани, персидские миниатюры ("словно бабочки сказочных стран"), золотые византийские и каирские пергаменты» и пожелтевшие фотографии не такой уж давней гражданской войны? Отсюда эта - нет, не должность, а призвание - Хранитель.
Заметим, что в это описание музейных древностей вплетена цитата из Николая Гумилева, поэта, расстреленного большевиками:
Шейхи молятся, строги и хмуры,
И лежит перед ними Коран,
Где персидские миниатюры -
Словно бабочки сказочных стран.
Хранитель как главный враг советской власти, антипод советского человека.
«Там (у советской власти) всё яснее ясного, вот экспонат, вот диаграмма, вот схема производственного процесса, вот портрет Вождя и над ним крупно: "Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселей". Все понятно и ясно. У меня же ни черта не поймешь: каждая вещь имеет не свою обычную ценность, какую-то особую, так называемую научную, и законы ее никак не уловишь».
А вот краткая, очень ёмкая характеристика советского человека - хамки-массовички, разрушающей экспозицию: «Она хитро и хмуро прищурилась. Она политически прищурилась, так сказать».
Есть в романе и размышления о самом Сталине, но иносказательные. Хранитель рассматривает монетку, динарий Аврелиана, и пытается понять, кем же был этот римский император. "Он отличался такой жестокостью, что выдвигал против многих вымышленные обвинения в заговоре, чтоб получить легкую возможность их казнить. Были убиты даже некоторые из самых именитых на основании легковесных обвинений, исходивших от единственного свидетеля, притом ненадежного и ничтожного" и т.д. - целый набор характеристик, ясно указывающих на Сталина. А вот и вердикт: "Взвешен и найден слишком легким, - скажет старая весовщица Фемида своей сестре - музе истории Клио. - Возьми, коллега, его себе - его вполне хватит на десяток кандидатских работ".
Роману предпослан эпиграф из Тацита: «…Что же сказать, если в продолжение пятнадцати лет - великая часть жизни человеческой! - столько народу погибло по разным обстоятельствам, а даровитейшие по жестокости Вождя! - мы, немногие уцелевшие, пережили не только себя, но и других: ведь из нашей жизни исторгнуто столько лет, в течение которых молодые молча дошли до старости, а старики почти до самых границ человеческого возраста». Разумеется, в 1964 году «Новый мир» не посмел опубликовать этот эпиграф, очень точно схватывающего суть сталинского времени, да и вообще советского времени, слишком заятнувшегося.
Признаться, я давно читал «Хранителя древностей», а «Факультет ненужных вещей» и вовсе не читал, пропустил когда-то и потом забыл. Но вот относительно недавно я прочел об убийстве Домбровского, очевидно, заказанном КГБ, и решил перечитать «Хранителя древностей» и прочитать «Факультет».
Как подходить к Домбровскому? С какими критериями? Ответ можно найти в самом романе. Хранитель пишет статью о художнике Хлудове: «И та моя давняя статья об этом художнике не удалась мне, конечно, только потому, что я тоже пытался что-то анализировать и обобщать, а о Хлудове надо разговаривать. И начинать статью о нем надо со слов "я люблю". Это очень точные слова, и они сразу ставят все на свое место. Так вот - я люблю... Я люблю Хлудова за свежесть, за радость, за полноту жизни, за красоту событий, которые он увидел и перенес на холст».
Действие романа происходит в Алма-Ате в конце 30-х. Я был в Алматы, посетил столь живописно описанные Домбровским Вознесенский Собор, Зеленый рынок, но, сказать по правде,ничего особо поэтического я в этих местах не заметил. Но, если бы я побывал в Алматы после прочтения романа «Хранитель древностей», я бы отнёсся и к собору, и к рыку и к самому городу внимательнее.
Вот фотография Вознесенского Собора:
А вот как описывает его Домбровский: «Высочайший, многоглавый, узорчатый, разноцветный, с хитрыми карнизами, с гофрированным железом крыш. С колокольней, лестницей - с целой системой лестниц, переходов и галерей. Настоящий храм Василия Блаженного, только построенный заново пятьдесят лет тому назад уездным архитектором».
«А внутри собор огромен. Его своды распахнуты, как шатер: под ними масса южного солнца, света и тепла, оно льется прямо из окон в куполе на каменные плиты пола, и когда разблестится ясный, солнечный день, белый купол кажется летящим ввысь, а стены как бы парят в белом и голубом тумане. И вообще в этом лучшем творении Зенкова столько простора, света и свободы, что кажется, будто какая-то часть земного круга покрыта куполом. Это очень южный храм, в нем все рассчитано на свет и солнце».
Разумеется, в середине романа у кого-то возникает серьезное предложение Собор снести:
«- И вам не жалко собор? - спросил я. Он (директор музея) удивленно посмотрел на меня.
- Вот еще! Этот клоповник, поповскую пылесобирательницу эту жалеть? Да что ты...»
Картина окружающей советской действительности рисуется Домбровским мрачной: у кого-то «забрали мужа», у кого-то расстреляли брата, кто-то отбывает в Алма-Ате ссылку ни за что, храмы превращаются в музеи, а музеи сносятся, кто-то пишет доносы, кому-то приходится за эти доносы садиться в тюрьму, всем заправляют какие-то хамы. Словом, автор видит много такого, за что стоило бы ненавидеть советскую власть.
Если когда-то всё создавалось на века, добротное, сейсмостойкое, как Вознесенский Собор, то советская власть всё только портит и разрушает. В музее экспозиция «Культура Казахстана» заменяется аляповатой картиной «Чапаев со своим штабом», но потом снимают и ее, потому что обнаруживается, что рядом с Чапаевым изображены враги народа. Всё у советской власти призрачно, неустойчиво, крохко. Даже настоящие герои революции и гражданской войны превращаются в «высоких сухих людей, бухгалтеров или вагоновожатых, с маленьким ученическим портфельчиком под мышкой», а в портфельчике - желтеющие фотографии, которые опасно показывать.
Но ведь стОит же всё это, вопреки советской власти, под угрозой быть отправленным в места более далекие, чем Алма-Ата, сохранять? Собор, и всё, что хранится в музее: «китайские акварели, легчайшие расписные ткани, персидские миниатюры ("словно бабочки сказочных стран"), золотые византийские и каирские пергаменты» и пожелтевшие фотографии не такой уж давней гражданской войны? Отсюда эта - нет, не должность, а призвание - Хранитель.
Заметим, что в это описание музейных древностей вплетена цитата из Николая Гумилева, поэта, расстреленного большевиками:
Шейхи молятся, строги и хмуры,
И лежит перед ними Коран,
Где персидские миниатюры -
Словно бабочки сказочных стран.
Хранитель как главный враг советской власти, антипод советского человека.
«Там (у советской власти) всё яснее ясного, вот экспонат, вот диаграмма, вот схема производственного процесса, вот портрет Вождя и над ним крупно: "Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселей". Все понятно и ясно. У меня же ни черта не поймешь: каждая вещь имеет не свою обычную ценность, какую-то особую, так называемую научную, и законы ее никак не уловишь».
А вот краткая, очень ёмкая характеристика советского человека - хамки-массовички, разрушающей экспозицию: «Она хитро и хмуро прищурилась. Она политически прищурилась, так сказать».
Есть в романе и размышления о самом Сталине, но иносказательные. Хранитель рассматривает монетку, динарий Аврелиана, и пытается понять, кем же был этот римский император. "Он отличался такой жестокостью, что выдвигал против многих вымышленные обвинения в заговоре, чтоб получить легкую возможность их казнить. Были убиты даже некоторые из самых именитых на основании легковесных обвинений, исходивших от единственного свидетеля, притом ненадежного и ничтожного" и т.д. - целый набор характеристик, ясно указывающих на Сталина. А вот и вердикт: "Взвешен и найден слишком легким, - скажет старая весовщица Фемида своей сестре - музе истории Клио. - Возьми, коллега, его себе - его вполне хватит на десяток кандидатских работ".
Роману предпослан эпиграф из Тацита: «…Что же сказать, если в продолжение пятнадцати лет - великая часть жизни человеческой! - столько народу погибло по разным обстоятельствам, а даровитейшие по жестокости Вождя! - мы, немногие уцелевшие, пережили не только себя, но и других: ведь из нашей жизни исторгнуто столько лет, в течение которых молодые молча дошли до старости, а старики почти до самых границ человеческого возраста». Разумеется, в 1964 году «Новый мир» не посмел опубликовать этот эпиграф, очень точно схватывающего суть сталинского времени, да и вообще советского времени, слишком заятнувшегося.