Юрий Домбровский. Факультет ненужных вещей
(О романе Ю. Домбровского "Хранитель Древностей" см. ЗДЕСЬ.)
Лев Толстой сказал в отношении Леонида Андреева: «Андреев все меня пугает, а мне не страшно»; в отношении Домбровского можно сказать противоположное: «Мне страшно, а Домбровский все меня успокаивает».
«Факультет ненужных вещей» - это продолжение романа «Хранитель древностей», вместе они составляют дилогию.
Что же такое «факультет ненужных вещей»? Эту фразу поясняет лейтенант НКВД Аникеева, «высокая, молодая, тонкая и стройная брюнетка с гладкой прической»: «Вы ведь тоже кончали юридический? Да? По истории права. Так вот, ваш факультет был в то время ф а к у л ь т е т о м ненужных вещей - наукой о формальностях, бумажках и процедурах. А нас учили устанавливать истину». Вот, оказывается, о чем роман - о подлинном праве.
И как роман о праве и бесправии он очень много поясняет не только в истории XX века, но и в современности: «Так вот помни: если с бандитом можно, то и с тобой можно. А с тобой нельзя только потому, что и с бандитом так нельзя. Только потому! Помни! Помни! Пожалуйста, помни это, и тогда ты будешь себя вести как человек. В этом твое единственное спасение!»
Здесь было бы уместно привести видео с избиением заключенных в какой-нибудь российской колонии - такие видео появляются пачками и набирают сотни тысяч просмотров. Кстати, любопытно, знаменитый спор Шарапова и Жеглова о кошельке, который Жеглов засунул Кирпичу в карман, навеян не этими ли строчками?
В отличие от других авторов, например, Василия Гроссмана и Евгении Гинзбург, Домбровский старается не сопоставлять "в лоб" сталинский и гитлеровский режимы. Но в одном месте это у него прорвалось, со знаком равенства, разумеется: «Давите же нас, вечных студентов и вольных слушателей факультета ненужных вещей. К вашим рукам и солдатским сапогам, которыми вы топчете нас, мы должны припадать, как к иконе. Так я скажу, если вы правы и вы играете эту последнюю войну. Ох как будет страшно, если кто-нибудь из вас - фюрер или вы, вождь, ее выиграете. Тогда мир пропал. Тогда человек осужден. На веки вечные, потому что только кулаку он и служит, только кнуту и поклоняется, только в тюрьмах и может жить спокойно».
Мир пропал. Потому что кто-то должен был выиграть - вождь или фюрер, кто-то один. Или Домбровский рассчитывал на победу кого-то третьего? Запада?
Весьма любопытны вставные новеллы о Христе. Это вообще стиль русской литературы - в большое произведение вставлять новеллы о Христе. Так поступали Достоевский и Булгаков. В романе «ФНВ» целых три новеллы о Христе, и их разбор заслуживает отдельного исследования. Очень любопытна мысль, что Христа предал не только Иуда, но и еще кто-то из апостолов, штатный провокатор, так сказать. Любопытно, что эта версия выдвигается и аргументируется священником-стукачом: «еще один свидетель - тот, который не хватает, не обличает, не приводит стражу, а только молча присутствует. И потом дает показания. И такой человек в деле Христа был, но появился он только однажды секретно на заседании синедриона. Его выслушали, записали и отпустили. Поэтому кто он, мы не знаем. Только это был кто-то из людей, очень близких Христу, - такой близкий, что когда учителя арестовали, а потом поволокли на судилище, он ходил и плакал вместе со всеми».
Третья часть очень интересна, потому что Домбровский поднимает в ней тему, на которую и тогда и сегодня в обществе наложено табу - стукачество: «Подписывайся. Число. Запомни, в последний раз расписываешься своей фамилией. Теперь у тебя псевдоним будет. И знаешь какой? Овод. Видишь, какой псевдоним мы тебе выбрали. Героический! Народный! Имя великого революционера, вроде как Спартака». Другое имя. Вот почему Домбровский эту часть начинает и заканчивает цитатой из Гоголя: «Он умер и сейчас же открыл глаза. Но был он уже мертвец и глядел как мертвец». Подписав, человек умирает и рождается заново, но уже вурдалаком.
И, разумеется, Домбровского очень интересно читать. Тот, кто умеет получать удовольствие от изысканного стиля, его получит. Вот как, например, он описывает арбуз: «Арбуз, если нет ножа, просто колют о колено, а надколов, разрывают руками. Едят тут же, чавкая, истекая сладостью, урча, уходя в корку с носом, с глазами, чуть не до волос. Повсюду на земле валяются горбушки и шкурки. Дыню под мышкой уносят домой. И когда там ее положат на белое фаянсовое блюдо и поставят среди стола, то стол тоже сразу вспыхнет и станет праздничным. Такая она нежно-цветистая, такая она светящаяся, изнизанная загаром и золотом, в общем, очень похожая на дорогую майоликовую вазу».
Так почему же мне страшно, а Домбровский успокаивает? Да потому что сталинское следствие страшнее было и не могло закончиться оправданием подозреваемого, тем более, в политическом деле. Домбровский дает такое пояснение: «Так что все описанное было. В одном я только допустил маленькую перестановку: мое последнее следствие велось не во время Ежова, а через не сколько месяцев после него, при раннем Берии. Этим и объясняется сравнительная мягкость всего, что со мной происходило. При раннем Ежове или позднем Берии меня бы просто затоптали сапогами, вот и все».
Важные цитаты:
Он с особым смаком произнес это слово - тогда оно было по-настоящему страшным: ’’Идиотская болезнь - благодушие”,- сказал вождь недавно…
«Лицо измятое, как бумажный рубль», - написал где-то Грин о таких лицах.
Помнишь Сенеку, трагедию ’’Эдип” : ”Да будет мне позволено молчать - какая есть свобода меньше этой?”
- Я хочу добраться до азиатских пустынь, - сказал он, - там пески засосали замки, усадьбы, города, там обсерватории, библиотеки и театры. Это Хорезм, Маргиана, Бактрия. Вы знаете, что такое раскаленный песок? Заройте в него человека, и он через месяц высохнет, одеревенеет, но останется по виду прежним. Что перед этим богатством Нубия и Египет? А древний Отрар? Вторая библиотека древнего мира? Ее до сих пор не нашли, но она где-то там, в подземелье. И вот в какой-нибудь нише стоит сундук, и в нем лежит полный Тацит, все сто драм Софокла, десять книг Сафо, все элегии великого Галла, от которого не осталось ни строчки. Вот куда хочу я обязательно добраться с лопатой. А это так, начало.
Пошлость-то всегда права.
Став Великими, империи почему-то всегда начинают голодать.
Когда бросаешь камни в воду, следи за кругами, иначе твое занятие будет бессмысленно - так сказал Козьма Прутков.
К человеку, осужденному за изнасилование, политические статьи почему-то не прилепляются.
Ибо так именно осознавал создаваемую им для нас действительность ’’самый гуманный человек на земле”. Написав эту строчку, Фадеев застрелился.
А все-таки, знаете, что мне больше всего понравилось?- сказал он, усаживаясь за стол. - Вот это правило: ’’Суд, осуждающий на казнь раз в семь лет, - бойня. Да зовутся же члены его членами к р о в а в о г о с и н е д р и о н а”. Да, тут задумаешься, прежде чем осудишь.
Одним словом, после мучеников всегда идут палачи.
Совесть нужна? Так читай Фадеева и Федина! Они по части совести мастера. Нет, ты в другой конец смотри - вот свет погас, занавесь взвилась, и открылось тайное тайных, святая святых - кабинет начальника следственной части НКВД.
Вы, либералы, работали средь бела дня, а потом вышли из игры, а мы пришли черной ночью, вот цвета-то у нас с вами и оказались разные. Вот так”. Ну что, глупо, скажете?
В лагере действительно скрипучее дерево два века живет.
Оказывается, можно заставить человека идти на смерть, как на оправку.
”А человек он хоть и не умнейший, но подлейший”, - вспомнила она чью-то сказанную про него в их доме фразу.
У персидского царя Камбиза был судья неправедный. Так царь повелел его казнить, кожу содрать, выдубить и обить ею судейское кресло, а потом на это кресло посадил сына казненного и велел ему судить. И, говорят, тот судил уже правильно. Так поинтересуйтесь когда-нибудь, сколько кож на этом вашем кресле. Ведь нормальная жизнь следователя вашего толка - пять лет, а потом в собачий ящик.
Ой какая сильная вещь - система бесправия. И еще одно - беда, когда слабый и непоследовательный человек начинает проявлять силу воли. Он такого наломает вокруг! И сам рухнет, вы сунув язык. Помню это по своему детству - когда бессилие взялось воспитывать во мне силу воли.
Сталинский конвейер - это сфинкс без загадки. Если уничтожать не за что-то, а во имя чего-то - то остановиться нельзя.
Лев Толстой сказал в отношении Леонида Андреева: «Андреев все меня пугает, а мне не страшно»; в отношении Домбровского можно сказать противоположное: «Мне страшно, а Домбровский все меня успокаивает».
«Факультет ненужных вещей» - это продолжение романа «Хранитель древностей», вместе они составляют дилогию.
Что же такое «факультет ненужных вещей»? Эту фразу поясняет лейтенант НКВД Аникеева, «высокая, молодая, тонкая и стройная брюнетка с гладкой прической»: «Вы ведь тоже кончали юридический? Да? По истории права. Так вот, ваш факультет был в то время ф а к у л ь т е т о м ненужных вещей - наукой о формальностях, бумажках и процедурах. А нас учили устанавливать истину». Вот, оказывается, о чем роман - о подлинном праве.
И как роман о праве и бесправии он очень много поясняет не только в истории XX века, но и в современности: «Так вот помни: если с бандитом можно, то и с тобой можно. А с тобой нельзя только потому, что и с бандитом так нельзя. Только потому! Помни! Помни! Пожалуйста, помни это, и тогда ты будешь себя вести как человек. В этом твое единственное спасение!»
Здесь было бы уместно привести видео с избиением заключенных в какой-нибудь российской колонии - такие видео появляются пачками и набирают сотни тысяч просмотров. Кстати, любопытно, знаменитый спор Шарапова и Жеглова о кошельке, который Жеглов засунул Кирпичу в карман, навеян не этими ли строчками?
В отличие от других авторов, например, Василия Гроссмана и Евгении Гинзбург, Домбровский старается не сопоставлять "в лоб" сталинский и гитлеровский режимы. Но в одном месте это у него прорвалось, со знаком равенства, разумеется: «Давите же нас, вечных студентов и вольных слушателей факультета ненужных вещей. К вашим рукам и солдатским сапогам, которыми вы топчете нас, мы должны припадать, как к иконе. Так я скажу, если вы правы и вы играете эту последнюю войну. Ох как будет страшно, если кто-нибудь из вас - фюрер или вы, вождь, ее выиграете. Тогда мир пропал. Тогда человек осужден. На веки вечные, потому что только кулаку он и служит, только кнуту и поклоняется, только в тюрьмах и может жить спокойно».
Мир пропал. Потому что кто-то должен был выиграть - вождь или фюрер, кто-то один. Или Домбровский рассчитывал на победу кого-то третьего? Запада?
Весьма любопытны вставные новеллы о Христе. Это вообще стиль русской литературы - в большое произведение вставлять новеллы о Христе. Так поступали Достоевский и Булгаков. В романе «ФНВ» целых три новеллы о Христе, и их разбор заслуживает отдельного исследования. Очень любопытна мысль, что Христа предал не только Иуда, но и еще кто-то из апостолов, штатный провокатор, так сказать. Любопытно, что эта версия выдвигается и аргументируется священником-стукачом: «еще один свидетель - тот, который не хватает, не обличает, не приводит стражу, а только молча присутствует. И потом дает показания. И такой человек в деле Христа был, но появился он только однажды секретно на заседании синедриона. Его выслушали, записали и отпустили. Поэтому кто он, мы не знаем. Только это был кто-то из людей, очень близких Христу, - такой близкий, что когда учителя арестовали, а потом поволокли на судилище, он ходил и плакал вместе со всеми».
Третья часть очень интересна, потому что Домбровский поднимает в ней тему, на которую и тогда и сегодня в обществе наложено табу - стукачество: «Подписывайся. Число. Запомни, в последний раз расписываешься своей фамилией. Теперь у тебя псевдоним будет. И знаешь какой? Овод. Видишь, какой псевдоним мы тебе выбрали. Героический! Народный! Имя великого революционера, вроде как Спартака». Другое имя. Вот почему Домбровский эту часть начинает и заканчивает цитатой из Гоголя: «Он умер и сейчас же открыл глаза. Но был он уже мертвец и глядел как мертвец». Подписав, человек умирает и рождается заново, но уже вурдалаком.
И, разумеется, Домбровского очень интересно читать. Тот, кто умеет получать удовольствие от изысканного стиля, его получит. Вот как, например, он описывает арбуз: «Арбуз, если нет ножа, просто колют о колено, а надколов, разрывают руками. Едят тут же, чавкая, истекая сладостью, урча, уходя в корку с носом, с глазами, чуть не до волос. Повсюду на земле валяются горбушки и шкурки. Дыню под мышкой уносят домой. И когда там ее положат на белое фаянсовое блюдо и поставят среди стола, то стол тоже сразу вспыхнет и станет праздничным. Такая она нежно-цветистая, такая она светящаяся, изнизанная загаром и золотом, в общем, очень похожая на дорогую майоликовую вазу».
Так почему же мне страшно, а Домбровский успокаивает? Да потому что сталинское следствие страшнее было и не могло закончиться оправданием подозреваемого, тем более, в политическом деле. Домбровский дает такое пояснение: «Так что все описанное было. В одном я только допустил маленькую перестановку: мое последнее следствие велось не во время Ежова, а через не сколько месяцев после него, при раннем Берии. Этим и объясняется сравнительная мягкость всего, что со мной происходило. При раннем Ежове или позднем Берии меня бы просто затоптали сапогами, вот и все».
Важные цитаты:
Он с особым смаком произнес это слово - тогда оно было по-настоящему страшным: ’’Идиотская болезнь - благодушие”,- сказал вождь недавно…
«Лицо измятое, как бумажный рубль», - написал где-то Грин о таких лицах.
Помнишь Сенеку, трагедию ’’Эдип” : ”Да будет мне позволено молчать - какая есть свобода меньше этой?”
- Я хочу добраться до азиатских пустынь, - сказал он, - там пески засосали замки, усадьбы, города, там обсерватории, библиотеки и театры. Это Хорезм, Маргиана, Бактрия. Вы знаете, что такое раскаленный песок? Заройте в него человека, и он через месяц высохнет, одеревенеет, но останется по виду прежним. Что перед этим богатством Нубия и Египет? А древний Отрар? Вторая библиотека древнего мира? Ее до сих пор не нашли, но она где-то там, в подземелье. И вот в какой-нибудь нише стоит сундук, и в нем лежит полный Тацит, все сто драм Софокла, десять книг Сафо, все элегии великого Галла, от которого не осталось ни строчки. Вот куда хочу я обязательно добраться с лопатой. А это так, начало.
Пошлость-то всегда права.
Став Великими, империи почему-то всегда начинают голодать.
Когда бросаешь камни в воду, следи за кругами, иначе твое занятие будет бессмысленно - так сказал Козьма Прутков.
К человеку, осужденному за изнасилование, политические статьи почему-то не прилепляются.
Ибо так именно осознавал создаваемую им для нас действительность ’’самый гуманный человек на земле”. Написав эту строчку, Фадеев застрелился.
А все-таки, знаете, что мне больше всего понравилось?- сказал он, усаживаясь за стол. - Вот это правило: ’’Суд, осуждающий на казнь раз в семь лет, - бойня. Да зовутся же члены его членами к р о в а в о г о с и н е д р и о н а”. Да, тут задумаешься, прежде чем осудишь.
Одним словом, после мучеников всегда идут палачи.
Совесть нужна? Так читай Фадеева и Федина! Они по части совести мастера. Нет, ты в другой конец смотри - вот свет погас, занавесь взвилась, и открылось тайное тайных, святая святых - кабинет начальника следственной части НКВД.
Вы, либералы, работали средь бела дня, а потом вышли из игры, а мы пришли черной ночью, вот цвета-то у нас с вами и оказались разные. Вот так”. Ну что, глупо, скажете?
В лагере действительно скрипучее дерево два века живет.
Оказывается, можно заставить человека идти на смерть, как на оправку.
”А человек он хоть и не умнейший, но подлейший”, - вспомнила она чью-то сказанную про него в их доме фразу.
У персидского царя Камбиза был судья неправедный. Так царь повелел его казнить, кожу содрать, выдубить и обить ею судейское кресло, а потом на это кресло посадил сына казненного и велел ему судить. И, говорят, тот судил уже правильно. Так поинтересуйтесь когда-нибудь, сколько кож на этом вашем кресле. Ведь нормальная жизнь следователя вашего толка - пять лет, а потом в собачий ящик.
Ой какая сильная вещь - система бесправия. И еще одно - беда, когда слабый и непоследовательный человек начинает проявлять силу воли. Он такого наломает вокруг! И сам рухнет, вы сунув язык. Помню это по своему детству - когда бессилие взялось воспитывать во мне силу воли.
Сталинский конвейер - это сфинкс без загадки. Если уничтожать не за что-то, а во имя чего-то - то остановиться нельзя.