(no subject)
«Иностранцы удивляются, до чего непонятно написаны большинство статей в ЖЭТФе и Письмах ЖЭТФ времен "золотого века" этих журналов. Разгадка проста: эти статьи никогда не предназначались для того, чтобы быть реально понятыми. Публикация была скорее знаком причастности, избранности. Истинная передача информации происходила вполне эзотерическим путем, на элитных семинарах и, главным образом, в частных беседах.
Диктатура - прекрасная штука, если диктатор (а) святой; (б) гений; (в) бессмертен. Тот же высочайший научный уровень российских журналов "золотого века" объясняется, безусловно, высочайшим научным уровнем немногих избранных, решавших вопрос о публикации, по сравнению со средним "западным" рецензентом. Обратная сторона медали тоже понятна - это сектантство, если называть вещи своими именами. Помню, как мне однажды предложили для публикации в ЖЭТФе переделать правильно решенную задачу другим, формально эквивалентным, но "политически" совершенно отличным, методом - перейти с еретического подхода (двухвременные функции Грина, принятые в школе Боголюбова) на ортодоксальный (диаграммная техника, используемая в "школе Ландау", которая в то время контролировала ЖЭТФ).
В условиях изоляции и сверхцентрализации личные качества ведущих фигур и мельчайшие детали человеческих отношений между ними становились решающим фактором в развитии науки. Это, в общем, важно всегда и везде. Но в специфических условиях советской науки "роль личности в истории" вырастала до гротескных размеров. Разумеется, гораздо проще подражать некоторым, мягко говоря, странностям Ландау (связанным с тяжелейшими нерешенными психологическими проблемами), чем его гениальности. Многие до сих пор вполне искренне считают, что грубость и склонность к унижению человеческого достоинства коллег и есть главный признак Посвященности.»
http://lit.lib.ru/i/irhin_w_j/put_nikuda.shtml
* * *
С. Хрущев вспоминает:
Помню академика Боголюбова, который был у меня оппонентом на диссертации. У него, кстати, не было высшего образования. Я два года расчеты вел, а он за пару часов на листках получил тот же результат. Большего шока я в жизни не испытывал [*].
[*] С.О.: Боголюбов воспитывался в семье священика, не стеснялся посещать богослужения на протяжении всей своей жизни, был беспартийным. В 15 лет написал первую научную работу, в 21 защитил докторскую диссертацию. Высшего образования получить не смог вероятно потому, что в годы его молодости, пришедшиеся на 1920-е и начало 1930-х гг. получение образвания детьми русского образованного класса было воспрещено [ 1, 2, 3]. Зато «На Украине 26 % всех студентов были евреи, а в медицинских ВУЗах - 44,8 %. В РСФСР евреи составляли 11,4 % студентов (в то время как до революции, с Польшей, Литвой, Молдавией, евреи составляли 2,4 % населения). В Москве евреи составляли в 1920 г. - 2,2 % населения, в 1923 г. - 5,6 % и в 1926 г. - 6,5 %», как указывается в книге Ю. Ларина-Лурье.
Шафаревич вспоминает:
В издающемся в Израиле русском языке журнале рассказывается следующая история.
«Елена Исааковна Щорс, числящаяся по паспорту русской, на самом деле является внучкой Героя гражданской войны Николая Щорса, легендарного командарма, известного по песне «След кровавый стелется по густой траве».
«Женой Щорса в то незабываемое время была Фрума Ростова, настоящую фамилию которой я не знаю. Эта железная чекистка Фрума, давя контрреволюционеров, как клопов, во вверенном ей для этой цели городе Ростове, сумела родить от Н. Щорса дочь Валентину, которая, в свою очередь, подрастя, вышла замуж за физика Исаака Халатникова, в настоящее время являющегося членом-корреспондентом Академии наук СССР (напечатано в 1976 г.; позже - академик). История его карьеры еще более поучительна, так как, живя в городе Харькове, он был вызван академиком Ландау для учебы в его семинаре. В то время Ландау, угнетенный длинным списком еврейских фамилий, образующих школу его учеников, натолкнулся на фамилию Халатникова, что дало ему повод ошибочно подумать, что он разбавит школу физиков-теоретиков хоть одним русским человеком, о чем его неоднократно просили партия и правительство. Можно представить, как матюгался Ландау, узнав, что этот харьковчанин Халатников никакой не Халатников, а Исаак Маркович»
С какой удивительной легкостью, с одесским юмором подается здесь и тема «железной чекистски, давившей контрреволюционеров, как клопов», и более современная тема «длинного списка еврейских учеников» Ландау. Ведь это тяжелое моральное обвинение: все равно как брать на работу только своих родственников.
Мне неизвестно, насколько правильно автор описывает положение в школе Ландау, скорее, его статья характеризует направление опубликовавшего ее журнала. Однако, в высказываниях учеников другого крупнейшего физика-теоретика (и математика) того времени Боголюбова чувствуется горечь, вызванная положением «аутсайдеров» по отношению к уже сложившейся школе Ландау. Началось все с конкуренции глав школ на почве теории сверхтекучести гелия, о которой Боголюбов доложил в Академии наук в 1946 г., а Ландау к тому времени занимался более 5 лет. Ученик Боголюбова, Д. Ширков (впоследствии академик) пишет:
«По воспоминаниям участников... собрания, Дау (Ландау) резко критиковал докладчика. Однако, он скоро переварил и оценил все услышанное, так как всего лишь две-три недели спустя направил в печать статью, где ad hoc (т.е. без обоснования - И.Ш.) была предложена кривая с перегибом для спектра возбуждений... Кривая Ландау вытекает из формулы Н.Н. (Боголюбова) при некоторых предположениях о характере взаимодействия между атомами гелия-II. Однако, какой-либо ссылки на Н.Н. в публикации Ландау не содержится».
Другой ученик Боголюбова, В.Г. Соловьев пишет:
«Осенью 1953 г. Н.Н. Боголюбов был избран академиком по Отделению физико-математических наук. В это время господство школы Ландау было полным. Поскольку работы Н.Н. Боголюбова, выполненные вне школы Ландау, вызывали большой интерес, то всячески подчеркивалось, что он не физик-теоретик, а математик».
В связи с избранием Боголюбова академиком, я сам помню, что знаменитый математик Л.С. Понтрягин рассказывал мне позже, что Ландау (с которым они тогда были в приятельских отношениях) говорил ему:
«Как жаль, что Вы не баллотируетесь, а то бы мы Вас избрали вместо Боголюбова».
Причем основные достижения Понтрягина относились тогда к топологии, и Ландау никак не мог их оценить. Говоря о начале 1950-х г.г., тот же В.Г. Соловьев пишет:
«Если на семинаре Ландау доклад одобрен, то тем самым одобрена публикация или диссертация. Если научное направление не получило поддержки на семинаре, то оно практически не имело шансов для развития. Полноправным участником семинара считался тот, кто сдал теоретический минимум Ландау, состоявший из девяти экзаменов. Во время каждого экзамена, который лично принимал Ландау, нужно было решить три задачи и ответить на дополнительные вопросы... Я узнал, что некоторые экзаменующиеся заранее знали предлагаемые задачи. Я же не знал ни одной... и поэтому посчитал..., что, возможно, имеет место какой-то скрытый отбор».
Дальше автор говорит по поводу учеников Боголюбова:
«Создавались искусственные трудности нашим публикациям редакцией «ЖЭТФ» и существовавшей тогда советской редакцией «Nuclear Phisics»».
Потом он пишет:
«После 1965 г. школы Ландау и Боголюбова, а также другие направления в теоретической физике мирно сосуществовали».
Но я думаю, что такому мирному концу значительно помогли совершенно экстраординарные политико-административные способности Н.Н. Боголюбова.
А дело ведь явно не ограничивалось одной школой. Я помню аналогичные научные школы и семинары в математике.