Господин Великий Новгород: история падения. 2.1 и 2.2
Части 1.1, 1.2 и 1.3 можно прочитать вот здесь:
http://nikolamsu.livejournal.com/80043.html ;
http://nikolamsu.livejournal.com/79638.html
Давай возьмем деньги и не будем говорить о справедливости
Эпиграф к первой части романа Ю. Л. Латыниной «Охота на изюбря»
Часть вторая. Загадочная экономика и демография Великого Новгорода.
2.1. Загадка новгородских путей и границ.
Совсем немного времени прошло после новгородской «революции» 1136 года, как город вошел в полосу новых «суздальских войн». И на этот раз источники указывают на новый и крайне важный для понимания всей фабулы нашей истории источник новгородско-суздальской напряженности.
Началось все с того, что Мстиславичи, представители которых - Святополк, Ростислав и Изяслав - закрепились в середине 1140-ых в Новгороде, Смоленске и Киеве соответственно, вступили в очередную войну с Юрием суздальским. Новгород оказался вовлечен в это масштабную междоусобицу, хоть и нельзя уверенно утверждать, что против воли: желание отомстить за поражение на Ждановой горе могло быть вполне близко горячим новгородцам, да и восстановление влияния на Северо-Востоке Руси было важным стратегическим приоритетом для Города. В результате
«Въ лЂто 6655 [1147]. На осень ходи Святопълкъ съ всЂю областию Новъгородьскою на Гюргя, хотя на Суждаль, и воротишася на Новемь търгу, распутья дЂля» [НПЛ, стр. 27].
В ответ Юрий сумел нанести новгородцам весьма и весьма болезненный удар: он «обидеть Новегород… дани от них отоимал и на путях им пакость дееть».
И это сообщение ставит перед нами интереснейшую загадку новгородских границ и путей, которым мог угрожать Юрий.
Чтобы до конца понять последовавшую бурную реакцию Новгорода на действия суздальского князя, нужно четко представлять значение для Новгорода обширных и малозаселенных «северных территорий». Недаром Новгородская первая летопись старшего извода, не слишком щедрая на сообщения, весьма и весьма серьезное внимание уделяет «колониальной» политике Великого Новгорода. Так, под 1042 годом она сообщает, что «Володимиръ иде на Емь съ новгородьци, сынъ Ярославль». Хватает подобных походов и позднее:
«Въ лЂто 6621 [1113]. побЂди Мьстислав на Бору Чюдь».
«Въ лЂто 6624 [1116]. Иде Мьстиславъ на Чюдь с новгородьци и възя МедвЂжю голову на 40 святыхъ».
«Въ лЂто 6631 [1123]. … а на весну ходи ВсЂволодъ съ новгородьци на Емь, въ вЂликое говение, и побЂди я...»
«Въ лЂто 6638 [1130]. Иде ВсЂволодъ съ новгородьци на Чюдь зимЂ, въ говение, и самы исеце, а хоромы пожьже, а жены и дети приведе домовь».
Причем эти «колониальные» походы не были легкими прогулками и далеко не всегда новгородцы выступали их инициаторами:
«Въ лЂто 6639 [1131]. … Томь же лЂтЂ, на зиму, иде ВсЂволодъ на Чюдь; и створися пакость велика: много добрыхъ мужь избиша въ КлинЂновъ городьць…».
«Въ лЂто 6650 [1142]. … Въ то же лЂто приходиша Емь и воеваша область Новгородьскую; избиша я ладожане 400 и не пустиша ни мужа».
Видно, что «чудьское» и «емьское» направления занимают более чем важное место в военной политике Новгорода. О накале «колонизационных» войн говорит гибель от рук чуди и упомянутого выше новгородского князя Глеба Святославича, и одного из первых новгородских посадников - Остромира, для которого и было создано знаменитое «Остромирово Евангелие» (надпись на котором, кстати, противоречит датировке сообщения о смерти Остромира [см. ПСРЛ, т. 5, стр. 139; Остромирово Евангелие 1056-1057 гг., СПб, 1883]). Что-то важное и значимое приносили Новгороду эти походы, докатывавшиеся аж до «Каменных ворот» (Урала?). Но серьезный интерес эти же земли вызывали и в Ростове, и в Суздале. Не случайно Лаврентьевская летопись под 1096 годом содержит крайне подробный рассказ новгородца Гюряты Роговича о походе его отроков в Печеру, где «люди, яже суть дань дающе Новугороду» и далее в Югру [ПСРЛ, т.1, Лаврентьевская летопись, М., 1997, стб. 234-235].
В эпоху, когда и речи не могло быть о замке на границах Новгородской и Ростово-Суздальской земель, ключевую роль играли редкие, но от этого еще более важные, опорные пункты на важнейших путях бескрайней северной периферии. И вот на этих торговых и военных путях Новгорода бельмом на глазу торчало тянущее к Ростову Белоозеро, разрывавшее прямой путь из Ладоги к Вологде, Сухоне, Северной Двине. С этого своего северного форпоста и рассылал, видимо, Юрий Долгорукий своих людей в ответ на поход новгородского князя от 1147 года - благо, перерезать из Белоозера ключевые пути из Новгорода на восток не так и сложно.
И новгородцы вместе с Мстиславичами в ответ тряхнули стариной:
«приде Изяслав Новугороду, сынъ Мьстиславль, ис Кыева, иде на Гюргя Ростову съ новгородьци; и мъного воеваша людье Гюргево, и по ВолзЂ възяша 6 городъкъ, оли до Ярославля попустиша, а головъ възяшя 7000, и воротишася роспутия дЂля» [НПЛ, стр. 29].
В этот поход, оказавшийся одним из крупнейших походов новгородских сил в суздальскую землю, объединенные силы новгородцев, псковичей, корелы, дружины Изяслава и Ростислава Мстиславичей разорили всю волжскую землю от Кснятиина до устья Мологи и далее до Ярославля, в свою очередь де факто отрезая северные форпосты Юрия «Долгорукого» от «хартленда» его земли. Так во второй раз союз Новгорода со Мстиславовым племенем принес «Северной столице» укрепление позиций на Северо-Востоке и Севере Руси. Но на этот раз Ростов и Суздаль так и не открыли ворота перед новгородской силой, надежды Изяслава Мстиславича на поддержку черниговских князей или на прямое сражение с заметно более слабой ростово-суздальской ратью не оправдались.
Двадцать лет после этого знакового похода в Новгороде доминировали сменяющие друг друга потомки Мстислава, причем на первое место в Руси вышел в те годы Ростислав Мстиславич «Смоленский» - так в очередной раз сплетались судьбы «Северной столицы» и Смоленска. В это время Мстиславичи регулярно меняют новгородских князей, и лишь изредка, после особо впечатляющих перегибов, вроде погибшей в киевских подвалах влиятельной «новгородской братии», их ненадолго меняют… представители «суздальского» дома. Что поделаешь: других Рюриковичей у Новгорода не было, да и те «суздальцы», что появлялись, например, в 1161 году, сидели лишь до тех пор, пока «старшие» князья «не уладися» по новгородской проблеме [см. НПЛ, стр. 31].
А между тем в Ростово-Суздальской земле поменялся старший князь и старший город. Юрия «Долгорукого», пару раз коснувшегося копьем киевского стола, сменил его старший сын Андрей, прозванный «Боголюбским» по месту своей любимой резиденции, а «старые» столицы земли сменил Владимир-на-Клязьме. В 60-ые годы XIII века Северо-Восток, который с этого времени для избегания путаницы стоит называть Владимирской землей, впечатляюще вышел на сцену общерусских войн, приняв, мягко скажем, заметное участие в крушении Киева в 1169 году.
Сразу вслед за торжеством Андрея над Мстиславичами на Юге резко обострились «колониальные» противоречии между Владимирской и Новгородской землей на тех самых «северных путях»:
«Въ лЂто 6677 [1169]. Иде Даньслав Лазутиниць за Волокъ даньникомь съ дружиною; и присла АндрЂи пълкъ свои на нь, и бишася с ними, … и отступиша новгородьци, и опять воротивъшеся, възяшя всю дань, а на суждальскыхъ смьрдЂхъ другую» [НПЛ, стр. 33].
Так зима 1169-1170 гг. стала часом мужества для новгородцев, стала временем показать, что стоит на самом деле за лозунгами о «воле новгородской». Ведь на этот раз речь вполне могла пойти уже не о привычной перемене князя на новгородском столе, но об утрате той самой «периферии», тех самых путей и «даней», за которые столько лет боролся при всех князьях Господин Великий Новгород. И вот:
«Въ то же лЂто, на зиму, придоша подъ Новъгородъ суждальци съ Андреевицемь, Романъ и Мьстислав съ смольняны и съ торопьцяны, муромьци и рязаньци съ двема князьма, полоцьскыи князь съ полоцяны, и вся земля просто Русьская [здесь постранному совпадению летописец под всей русской землёй понимает практически соединенные силы «северной конфедерации», к которой речь шла выше]. Новгородьци же сташа твьрдо о князи РоманЂ о Мьстиславлици, о Изяславли вънуце, и о посадницЂ о ЯкунЂ, и устроиша острогъ около города. И приступиша къ граду въ недЂлю на съборъ, и съездишася по 3 дни въ четвьртыи же день въ среду приступиша силою и бишася всь день и къ вечеру побЂди я князь Романъ съ новгородьци, силою крестьною и святою богородицею».
Прибавить что-то к этому простому и гордому отчету о реальном рождении новгородской независимости сложно. Но нужно. Потому что уже следующий год показал, как нелегко удержать реальную, а не номинальную, независимость и ЧТО для этой борьбы на самом деле значат некоторые торговые пути:
Въ лЂто 6678 [1170]. Бысть дорогъвь НовегородЂ: и купляху кадь ръжи по 4 гривнЂ, а хлЂбъ по 2 ногатЂ, а медъ по 10 кунъ пудъ. И съдумавъше новъгородьци показаша путь князю Роману, а сами послаша къ Ондрееви по миръ на всЂи воли своеи».
Андрей Юрьевич убедительно продемонстрировал значение такого оружия как блокада транспортных путей для земли, попавшей в зависимость от внешних источников продовольствия. И год рождения реальной новгородской «воли» сменился годом окончательного оформления оружия против этой воли.
«Боголюбский» торжествовал недолго, но его смерть и последовавшая за ней распря между братьями Андрея и его племянниками наглядно продемонстрировала рождение еще одной крайне важной для истории России и крайне опасной для истории Новгорода тенденции: во Владимирской земле начало оформляться «оседание» князей на землю. Именно после убийства Андрея местная Лаврентьевская летопись определенно говорит о «новгородских» по своему стилю выборах князя во Владимирской земле:
«Ростовци и Сужьдалци и Переӕславци и вся дружина от мала до велика . съѣхашася к Володимерю и рѣша се... . по кого хочемъ послати» [ПСРЛ, т. 1, стб. 371],
причем ход событий показывает, что разные города не только выбирают «своего» князя (Ростов стоит за «суздальских Ростиславичей», племянников Андрея «Боголюбского», Владимир - за братьев Андрея Михалку и Всеволода), но и яростно сражаются за свой выбор с оружием в руках [ПСРЛ, т. 1, стб. 372-376] (что, увы, далеко не всегда готовы были делать новгородцы). Новгородцы попытались ловить тогда рыбку в мутных водах ростово-владимирских столкновений, но без особого успеха («суздальские Ростиславичи», на которых они поставили, были разбиты и даже в конце концов ослеплены то ли Всеволодом Юрьевичем «Большое Гнездо», то ли разъяренными жителями Владимира). Но бедой для Новгорода стало не это поражение, а принципиальная разница между борьбой за «волю новгородскую» с Юрьевичами - и борьбой за те же новгородские интересы с теми же Юрьевичами и Владимирской землей. И ярче всего эту разницу отражает не пертурбации на новгородском столе (где Юрьевичи все чаще и чаще теснят Мстиславичей-Ростиславичей), а появление новых опорных пунктов Владимира и его князя на важнейших новгородских путях. Именно в правление Всеволода Юрьевича появился Великий Устюг у слияния Юга и Сухона, перекрывший новгородцам путь в Северную Двину (недаром в XIV-XV вв. новгородцы не менее шести раз пытались уничтожить или захватить эту «родину Деда Мороза» и владимирско-московского контроля над Севером). Именно в правление Всеволода Юрьевича после взятия и разрушения Торжка на еще более важном для новгородцев «южном хлебном пути» по Тверце появилась новая владимирская крепость Тверь, отрезавшая от «Северной столицы» еще и важный для неё Волок на Ламе. Эти опорные пункты серьезно изменили конфигурацию отношения в паре Новгород-Владимир: со времен Всеволода Юрьевича владимирский князь имел возможность не прилагая особых усилий и перекрыть подвоз хлеба в Новгород, и перенять новгородские «дани», собираемые по Двине, Печере, Югре и ставшие кровью новгородской экономики. Даже битва под Липицей 1216 года, которую можно, не слишком погрешив против истины, расценить как крупную победу Новгорода на владимирской экспансией (хотя на самом деле тогда по разные стороны копья оказались люди и Владимирской, и Новгородской земель), не изменила кардинально положения дел. И с 30-х годов XIII века «трудами» Ярослава Всеволодовича, одного из младших сыновей Всеволода «Большое Гнездо», Новгород признал верховный суверенитет великого князя Владимирского. В 1250-ых Александр Ярославич «Невский» окончательно привязал «Северную столицу» к Владимиру и великому князю владимирскому (а «заодно» -- к государству Джучидов). Наконец, в совершенно неподцензурной приписке 1296 года на новгородской же рукописи из комплекта Софийских служебных миней [см. рук. ГИМ, Син. 161] «Северная столица» называется «отчиной» Даниила Александровича Московского. Этот князь, конечно же, не имел никаких отчинных прав на Новгород Великий, но тем ярче эта приписка характеризует отношение новгородцев к власти Александра Ярославича. История Новгородской республики выходила на финишную прямую.
2.2. Загадка новгородских экспортно-импортных операций.
Но чем же были так важны для Новгорода пути-дороги, о контроле над которыми и шла речь в предыдущем разделе? Загадки тут особой на самом деле нет. По «южным путям» через Тверь и Торжок в Новгород шел хлеб. К XIII веку, ко временам Всеволода «Большое Гнездо» большинство пригодных для земледелия площадей в Новгородской земле (в Деревской, Шелонской и на юге Водской пятин) уже были распаханы. При этом даже в условиях все еще продолжающегося «малого климатического оптимума» периодические неурожаи приводили к нехватке продовольствия [Е.П.Борисенко, В.М.Пасецкий, Тысячелетняя летопись необычных явлений природы, М.,Мысль, 1988, см. Приложение; Кирьянов А. В., История земледелия Новгородской земли X-XV вв. (по археологическим материалам), Материалы и исследования по археологии СССР,1959, № 65,стр. 362]. В этих условиях - как более чем наглядно показал опыт 1170 года - сила, контролирующая подвоз хлеба, могла добиться от Новгорода очень и очень многого.
По «восточному пути» (Волхов - Ладога - Свирь - Онега - далее везде) шли товары из новгородских «колоний». И чтобы увидеть и пощупать эти потоки, чтобы оценить их значение нам как раз и понадобиться разобраться с внешней торговлей Новгорода Великого.
В серьезной работе А. Л. Хорошкевич «Торговля Великого Новгорода в XIV-XV веках» в балтийском экспорте Города особо выделены 2 группы товаров: пушнина и воск. Пушнина являлась, видимо, самой крупной и самой «демократичной» статьей новгородской торговли: до 90% оборота мехов составляла белка, которой теоретически могли торговать не только купцы и бояре Новгорода, но и простые горожане и крестьяне [см. содержание берестяной грамоты №310, А. В. Арциховский, Раскопки 1956 и 1957 гг. в Новгороде, Советская археология, 1958, №2, стр. 240]. Средний крестьянский двор даже в центральных, наиболее заселенных, районах Новгородской земли мог добыть за год от 30 до 100 белок, что при продажной цене 1000 шкурок в 25-30 марок давало ему 2 - 3 марки дохода в год. При этом на практике, по мнению А. Л. Хорошкевич, заметным участие «меньших» людей в торговле мехами стало лишь в конце XV веке, после гибели самой Новгородской республики - до этого в экспорте решительно преобладала торговля крупными и средним партиями, сотнями и тысячами шкурок [HanseRecesse, abt. 1, bd. III, n. 438, s. 451]. А анализ огромного массива новгородских берестяных грамот (на сегодняшний день найдено порядка тысячи штук) даёт нам лишь единичные примеры самостоятельного участия новгородских и окрестных «меньших людей» в меховой торговле. Зато в этих грамотах мы встречаем регулярные указание на сбор оброка пушниной (см., например, грамоту №1) и обыденное сообщение о партии в 40 бобровых шкурок стоимостью примерно в 2 кг серебра [см. грамоту №420; для сравнения укажем, что крупнейшей партией бобров, зафиксированной у одного купца, была партия в 60 шкурок, HanseRecesse, abt. 1, bd. VIII, n. 960, s. 628].
Можно заключить, что ключевую роль в пушном экспорте Новгорода играло местное боярство, контролирующее и продажу мехов за рубеж крупными партиями, и сбор мехов (особенно дорогих) со своих далеких восточных «колоний», периодически требовавший использования вот таких вот методов:
«Въ то же лЂто идоша из Новагорода въ Югру ратью съ воеводою Ядреемь; и придоша въ Югру и възяша городъ, и придоша къ другому граду, и затворишася въ градЂ, и стояша подъ городомь 5 недЂль; и высылаху къ нимъ Югра, льстьбою рекуще тако, яко «копимъ сребро и соболи и ина узорочья, а не губите своихъ смьрдъ и своеи дани»…» [НПЛ, стр. 40].
Оценить масштабы средств, которые давала новгородской олигархии эта торговля можно по сравнительно поздним данным таможенных книг Тевтонского ордена, городов знаменитого Ганзейского союза на Балтике (Ревеля, Любека), по опубликованным материалам торговых книг:
один Тевтонский орден и только за два торговых года (1399-1400 и 1402-1403) вывез из Новгорода более 300 тысяч штук шкурок белки [М.П. Лесников, Торговые отношения Великого Новгорода с Тевтонским орденом в конце XIV - начале XV веков], а годовой экспорт мог доходить до полумиллиона беличьих шкурок, десятка тысяч шкурок ласки, нескольких тысяч горностаев [А. Л. Хорошкевич, Торговля Великого Новгорода с Прибалтикой и Западной Европой в XIV-XV веках, М., 1963, стр. 45-120]. Для сравнения: 50 тысяч белок и 8 сороков соболей получил Новгород с упомянутого Великого Устюга в 1425 году [НПЛ, стр. 415].
Воск в новгородском экспорте следовал за мехами. Ганзейцы закупали это сырье в Новгороде сотнями килограммов и даже десятками тонн. По данным таможенных книг Ревеля, в 1368 году только в этот город из Новгорода было завезено до 18 тонн воска. Операции русских и немецких купцов в размере 3-6 тонн были отнюдь не редкими. К концу XV века общий объем вывоза воска из Новгорода составил до 100-150 тонн ежегодно. Однако в самом Новгороде производство воска было незначительно развито лишь в Деревской пятине. «Северная столица» являлась, видимо, лишь транзитным пунктом в русской торговле воском с Западной Европой, где этот материал шел на церковные свечи. Во всяком случае, новгородский договор Ганзой 1342 г., равно как и «Рукописание князя Всеволода Мстиславича», называет продавцами воска «низовских» (т. е. «суздальских»), смоленских и полоцких гостей. При этом внешнюю торговлю воском контролировала очень рано сформировавшаяся корпорация купцов-«вощников», и источники отмечают гораздо большую, по сравнению с «меховщиками», зарубежную активность именно этой корпорации русских купцов [см. А. Л. Хорошкевич, Торговля Великого Новгорода …, стр. 135 ].
Важной особенностью новгородского экспорта, просто бросающейся в глаза, является отсутствие хоть сколь-нибудь значимых следов готовых изделий и товаров «с высокой стоимостью передела». Нет в экспорте даже меха готовых изделий из пушнины. Более того, есть основания считать, что такая структура экспорта искусственно создавалась и поддерживалась. В частности в 1476 году ганзейские купцы в письме в Новгород требовали, чтобы вся пушнина продавалась им в том же виде, в каком поступила в город [HanseRecesse, abt. 2, bd. VII, n. 350, s. 585], а постановление 1346 г. вообще запрещает покупку у русских обработанных мехов [W. Schluter Die Novgorod Scra in sieben Fassungen, red. IV, s. 123]. А ведь в это же время, казалась бы, куда менее «ремесленная» Москва вывозила на Восток немалое количество готовых шуб и других продуктов обработки мехов [см. сборник РИО, т. 41, стр. 226, 405, 406, 409]. Схожая ситуация фиксируется и в других сферах новгородской экономики и внешней торговли: в XIII-XIV вв. воск продавался в Новгороде в основном в виде наименее очищенного полуфабриката - вощины, и подворье немецких купцов располагало собственной печью для её дальнейшей переработки [W. Schluter, Die Novgorod Scra in sieben Fassungen, Red I, s.66]. В XIV-XV вв. новгородцы пытались увеличить качество собственной переработки воска и по этому долго и нудно боролись с ганзейцами за право на собственную «вощаную» печать, удостоверяющую качество товара. На фоне этой невеселой картины не вызывает уже удивления и возмущения масштабный импорт тканей в Новгород, равно как и то, что «отсутствие упоминаний вплоть до конца XVI века о ремесленников-текстильщиках … вызывает сомнение в существовании городского ткачества» [А. Л. Хорошкевич, Торговля Великого Новгорода … , стр. 160-165].
Это плачевное состояние новгородской «предпромышленности», фиксируемое самой структурой внешней торговли Города, явно связано с ситуацией в новгородской политике, описанной в первой части разбора. Сложившаяся в Новгороде ситуация взаимного истощения «внешней» княжеской и «внутренней» боярской власти заложила фундамент под проблемы новгородской торговли и новгородского ремесла в XIII-XV вв.
Остановимся подробней над «боярской» частью этой устойчиво неустойчивой политической системы, тем более, о ней мы еще и не говорили. Распространено представление об изначальной «недружинной» природе новгородской знати, отталкивающееся от специфики общественного строя Новгородской земли с XII в., с декларируемым ограничением княжеской власти и заметной ролью в системе управления местного боярства. По мнению В. Л. Янина, новгородские бояре происходили от «родоплеменной старейшины» [Янин В. Л., Социально-политическая структура Новгорода в свете археологических исследований, Новгородский исторический сборник, вып. 1(11), Л., 1982, стр. 90]. Есть предположения о формировании новгородской знати из «лидеров городской общины» [Фроянов И. Я., Дворниченко А. Ю., Города-государства Древней Руси, Л., 1988, стр. 183-184].
Между тем в источниках имеются данные для предположения о формировании новгородского боярства из среды дружинников, в разное время пребывавших в Новгороде. Так, вторым номером после легендарного Гостомысла в знаменитых Списках новгородских посадников идет Константин Добрынич, упомянутый в летописях в качестве новгородского посадника в 10-х гг. XI века. Этот исторический деятель - сын Добрыни, уроженца Любеча и дядя Владимира Святославича по матери [см. ПСРЛ, т. 1, стб. 69, 143; НПЛ, стр. 121, 161, 164] - явно не потомок словенской родоплеменной знати и не «лидер местной общины», а представитель династии служилых людей. Вышата, сын Остромира, следующего по списку новгородского посадника, возглавлял поход на Царьград и служил в Тьмутаракани князю-изгою Ростиславу Владимировичу [ПСРЛ, т. 2, стб. 152]. Сын Вышаты и внук Остромира Ян Вышатич с бурным приключениями собирал для киевского князя дани в Заволочье и дослужился до киевского тысячника. Очень вероятно предположение о происхождении части бояр Людина конца Новгорода от варяга Регнвальда, приехавшего на Русь с женой Ярослава Владимировича, дочерью шведского короля Ингигерд [см.: Гиппиус А. А., «Суть людие новгородци от рода варяжьска…» (опыт генеалогической реконструкции), Восточная Европа в древности и средневековье: Генеалогия как форма исторической памяти, М., 2001]. Под 1118 г. упоминается новгородский боярин сотский Ставр [НПЛ, стр. 21]. Он отождествляется со Ставкой Гордятичем, дружинником Владимира Мономаха в годы его юности [Рыбаков Б. А., Древняя Русь. Сказания, былины, летописи, М., 1963, стр. 126-130]. Отмечается летописью и появление в Новгороде «пришлых» вельмож из южных земель, вроде посадника Данилы, и в более поздние времена. Так что вероятнее всего, новгородская верхушка сложилась из потомков словенской дружинной знати и представителей тех дружинных контингентов, что пребывали в Новгороде в Х - начале XI в. с князьями-наместниками киевских князей - Святославом, Владимиром, Вышеславом, Ярославом.
И каким бы не было происхождение «больших людей» Новгорода, непрочное и временное положение в Новгороде князей, рассматривавших пребывание там как ступеньку к киевскому столу, привело к ранней «консолидации» новгородской знати в корпорацию, со временем все более приобретавшую известную независимость от княжеской власти. Но само коловращение князей в то же время и предопределило специфическую раздробленность выделившейся новгородской олигархической корпорации. Межбоярская борьба за власть причудливо накладывалась на междукняжескую борьбу за Новгород, порождая такие явления как
И эта же самая внутрибоярская борьба способствовала фрагментации еще до конца не консолидированной местной элиты. Очень ясно эту фрагментацию демонстрируют археологические данные: каждый конец Новгорода был совокупностью боярских кланов, причем многочисленные ремесленные мастерские Новгорода находились на боярских усадьбах. Набор мастерских разного профиля составляли основу устойчивости усадьбы: «на протяжении столетий линии частоколов таких усадеб, переходивших от поколения к поколению, оставались на одном и том же месте» [Янин В. Л., Новгородская феодальная община (Историко-генеалогическое исследование), М., 1981, стр. 7-57].
Новгород, как показал В. Л. Янин, был городом не ремесленников и торговцев, а богатых бояр-землевладельцев, имевших обширные владения во всей земле, но живших в Новгороде, где они держали своих ремесленников и торговых людей для обработки и реализации тех природных богатств, которые поступали к ним из их владений. Естественно, что при такой «клановой» организации производства не могло быть и речи о возникновении в Новгороде ремесленных цехов по образу и подобию торговых «полисов» Западной Европы - что вполне объясняет масштабный импорт в Город тканей с Запада. Более того, в XII-XIII веках город представлял собой систему пространственно, политически и - как следствие - хозяйственно разделенных центров: «между древними Чудиным и Неревским концами лежала территория в основном пустопорожнего Загородья» [В. Л. Янин, Новгородские посадники, стр. 189]. Лишь по краю Загородья проходила Прусская улица, «подчинившая» себе в начале XIII века Людин конец и люто враждовавшая в то же время с концом Неревским.
Конкретным политическим итогом
(1) влияния противоборствующих кланов Рюриковичей на новгородскую политику и
(2) вражды концов
стал десяток переворотов в городе за какие-то 35 лет между 1136-1171 гг. За это время всего двое посадников (Кстянтин Микульчич и Якун «Второй») умерли на своём посту [см. В. Л. Янин, Новгородские посадники, стр. 148]. Редкие успехи в деле политической консолидации Новгорода на почве борьбы за «вольности новгородские» (заметные, например, при посаднике Мирошке Несдиниче в конце XII века) вели к формированию зачатков автократии (которые обнаруживаются, например, при посаднике Дмитре, сыне упомянутого выше Мирошки). А эта неумелая автократия разрушает все зачатки породившей её консолидации новгородских сил. Так, итогом объединительного процесса при посадниках Мирошке и Дмитре Мирошкиниче стал взрыв 1207 года, когда успешные дипломатические демарши Всеволода Юрьевича «Большое Гнездо» спровоцировали новгородское восстание, направленное против Дмитра [НПЛ, стр. 50, 247; ПСРЛ, т. 1, стр. 210].
Для сравнения просто напомню, что между 1130 и 1172 гг. в Венеции, заметно менее зависимой от влияния внешних «имперских» сил, сменилось лишь три дожа, причем из них только несчастный Витале Микеле II был свергнут, да и то - по более чем уважительной причине [John Julius Norwich, A History of Venice, New York, 1982; М., АСТ, 2009]. Как видим, ужасающую неустойчивость власти новгородских посадников в XII веке нельзя списать на «дурные республиканские нравы», и нам придется искать для неё внятное собственно «новгородское» объяснение. И представляется вполне естественным связать несомненное и разнонаправленное влияние на новгородскую политику княжеских фракций с очевидной внутренней фрагментацией новгородской элиты. А проделанное выше исследование экспорта/импорта Города отлично описывает экономические результаты политической и хозяйственной «клАнизации» олигархической республики.
http://nikolamsu.livejournal.com/80043.html ;
http://nikolamsu.livejournal.com/79638.html
Давай возьмем деньги и не будем говорить о справедливости
Эпиграф к первой части романа Ю. Л. Латыниной «Охота на изюбря»
Часть вторая. Загадочная экономика и демография Великого Новгорода.
2.1. Загадка новгородских путей и границ.
Совсем немного времени прошло после новгородской «революции» 1136 года, как город вошел в полосу новых «суздальских войн». И на этот раз источники указывают на новый и крайне важный для понимания всей фабулы нашей истории источник новгородско-суздальской напряженности.
Началось все с того, что Мстиславичи, представители которых - Святополк, Ростислав и Изяслав - закрепились в середине 1140-ых в Новгороде, Смоленске и Киеве соответственно, вступили в очередную войну с Юрием суздальским. Новгород оказался вовлечен в это масштабную междоусобицу, хоть и нельзя уверенно утверждать, что против воли: желание отомстить за поражение на Ждановой горе могло быть вполне близко горячим новгородцам, да и восстановление влияния на Северо-Востоке Руси было важным стратегическим приоритетом для Города. В результате
«Въ лЂто 6655 [1147]. На осень ходи Святопълкъ съ всЂю областию Новъгородьскою на Гюргя, хотя на Суждаль, и воротишася на Новемь търгу, распутья дЂля» [НПЛ, стр. 27].
В ответ Юрий сумел нанести новгородцам весьма и весьма болезненный удар: он «обидеть Новегород… дани от них отоимал и на путях им пакость дееть».
И это сообщение ставит перед нами интереснейшую загадку новгородских границ и путей, которым мог угрожать Юрий.
Чтобы до конца понять последовавшую бурную реакцию Новгорода на действия суздальского князя, нужно четко представлять значение для Новгорода обширных и малозаселенных «северных территорий». Недаром Новгородская первая летопись старшего извода, не слишком щедрая на сообщения, весьма и весьма серьезное внимание уделяет «колониальной» политике Великого Новгорода. Так, под 1042 годом она сообщает, что «Володимиръ иде на Емь съ новгородьци, сынъ Ярославль». Хватает подобных походов и позднее:
«Въ лЂто 6621 [1113]. побЂди Мьстислав на Бору Чюдь».
«Въ лЂто 6624 [1116]. Иде Мьстиславъ на Чюдь с новгородьци и възя МедвЂжю голову на 40 святыхъ».
«Въ лЂто 6631 [1123]. … а на весну ходи ВсЂволодъ съ новгородьци на Емь, въ вЂликое говение, и побЂди я...»
«Въ лЂто 6638 [1130]. Иде ВсЂволодъ съ новгородьци на Чюдь зимЂ, въ говение, и самы исеце, а хоромы пожьже, а жены и дети приведе домовь».
Причем эти «колониальные» походы не были легкими прогулками и далеко не всегда новгородцы выступали их инициаторами:
«Въ лЂто 6639 [1131]. … Томь же лЂтЂ, на зиму, иде ВсЂволодъ на Чюдь; и створися пакость велика: много добрыхъ мужь избиша въ КлинЂновъ городьць…».
«Въ лЂто 6650 [1142]. … Въ то же лЂто приходиша Емь и воеваша область Новгородьскую; избиша я ладожане 400 и не пустиша ни мужа».
Видно, что «чудьское» и «емьское» направления занимают более чем важное место в военной политике Новгорода. О накале «колонизационных» войн говорит гибель от рук чуди и упомянутого выше новгородского князя Глеба Святославича, и одного из первых новгородских посадников - Остромира, для которого и было создано знаменитое «Остромирово Евангелие» (надпись на котором, кстати, противоречит датировке сообщения о смерти Остромира [см. ПСРЛ, т. 5, стр. 139; Остромирово Евангелие 1056-1057 гг., СПб, 1883]). Что-то важное и значимое приносили Новгороду эти походы, докатывавшиеся аж до «Каменных ворот» (Урала?). Но серьезный интерес эти же земли вызывали и в Ростове, и в Суздале. Не случайно Лаврентьевская летопись под 1096 годом содержит крайне подробный рассказ новгородца Гюряты Роговича о походе его отроков в Печеру, где «люди, яже суть дань дающе Новугороду» и далее в Югру [ПСРЛ, т.1, Лаврентьевская летопись, М., 1997, стб. 234-235].
В эпоху, когда и речи не могло быть о замке на границах Новгородской и Ростово-Суздальской земель, ключевую роль играли редкие, но от этого еще более важные, опорные пункты на важнейших путях бескрайней северной периферии. И вот на этих торговых и военных путях Новгорода бельмом на глазу торчало тянущее к Ростову Белоозеро, разрывавшее прямой путь из Ладоги к Вологде, Сухоне, Северной Двине. С этого своего северного форпоста и рассылал, видимо, Юрий Долгорукий своих людей в ответ на поход новгородского князя от 1147 года - благо, перерезать из Белоозера ключевые пути из Новгорода на восток не так и сложно.
И новгородцы вместе с Мстиславичами в ответ тряхнули стариной:
«приде Изяслав Новугороду, сынъ Мьстиславль, ис Кыева, иде на Гюргя Ростову съ новгородьци; и мъного воеваша людье Гюргево, и по ВолзЂ възяша 6 городъкъ, оли до Ярославля попустиша, а головъ възяшя 7000, и воротишася роспутия дЂля» [НПЛ, стр. 29].
В этот поход, оказавшийся одним из крупнейших походов новгородских сил в суздальскую землю, объединенные силы новгородцев, псковичей, корелы, дружины Изяслава и Ростислава Мстиславичей разорили всю волжскую землю от Кснятиина до устья Мологи и далее до Ярославля, в свою очередь де факто отрезая северные форпосты Юрия «Долгорукого» от «хартленда» его земли. Так во второй раз союз Новгорода со Мстиславовым племенем принес «Северной столице» укрепление позиций на Северо-Востоке и Севере Руси. Но на этот раз Ростов и Суздаль так и не открыли ворота перед новгородской силой, надежды Изяслава Мстиславича на поддержку черниговских князей или на прямое сражение с заметно более слабой ростово-суздальской ратью не оправдались.
Двадцать лет после этого знакового похода в Новгороде доминировали сменяющие друг друга потомки Мстислава, причем на первое место в Руси вышел в те годы Ростислав Мстиславич «Смоленский» - так в очередной раз сплетались судьбы «Северной столицы» и Смоленска. В это время Мстиславичи регулярно меняют новгородских князей, и лишь изредка, после особо впечатляющих перегибов, вроде погибшей в киевских подвалах влиятельной «новгородской братии», их ненадолго меняют… представители «суздальского» дома. Что поделаешь: других Рюриковичей у Новгорода не было, да и те «суздальцы», что появлялись, например, в 1161 году, сидели лишь до тех пор, пока «старшие» князья «не уладися» по новгородской проблеме [см. НПЛ, стр. 31].
А между тем в Ростово-Суздальской земле поменялся старший князь и старший город. Юрия «Долгорукого», пару раз коснувшегося копьем киевского стола, сменил его старший сын Андрей, прозванный «Боголюбским» по месту своей любимой резиденции, а «старые» столицы земли сменил Владимир-на-Клязьме. В 60-ые годы XIII века Северо-Восток, который с этого времени для избегания путаницы стоит называть Владимирской землей, впечатляюще вышел на сцену общерусских войн, приняв, мягко скажем, заметное участие в крушении Киева в 1169 году.
Сразу вслед за торжеством Андрея над Мстиславичами на Юге резко обострились «колониальные» противоречии между Владимирской и Новгородской землей на тех самых «северных путях»:
«Въ лЂто 6677 [1169]. Иде Даньслав Лазутиниць за Волокъ даньникомь съ дружиною; и присла АндрЂи пълкъ свои на нь, и бишася с ними, … и отступиша новгородьци, и опять воротивъшеся, възяшя всю дань, а на суждальскыхъ смьрдЂхъ другую» [НПЛ, стр. 33].
Так зима 1169-1170 гг. стала часом мужества для новгородцев, стала временем показать, что стоит на самом деле за лозунгами о «воле новгородской». Ведь на этот раз речь вполне могла пойти уже не о привычной перемене князя на новгородском столе, но об утрате той самой «периферии», тех самых путей и «даней», за которые столько лет боролся при всех князьях Господин Великий Новгород. И вот:
«Въ то же лЂто, на зиму, придоша подъ Новъгородъ суждальци съ Андреевицемь, Романъ и Мьстислав съ смольняны и съ торопьцяны, муромьци и рязаньци съ двема князьма, полоцьскыи князь съ полоцяны, и вся земля просто Русьская [здесь постранному совпадению летописец под всей русской землёй понимает практически соединенные силы «северной конфедерации», к которой речь шла выше]. Новгородьци же сташа твьрдо о князи РоманЂ о Мьстиславлици, о Изяславли вънуце, и о посадницЂ о ЯкунЂ, и устроиша острогъ около города. И приступиша къ граду въ недЂлю на съборъ, и съездишася по 3 дни въ четвьртыи же день въ среду приступиша силою и бишася всь день и къ вечеру побЂди я князь Романъ съ новгородьци, силою крестьною и святою богородицею».
Прибавить что-то к этому простому и гордому отчету о реальном рождении новгородской независимости сложно. Но нужно. Потому что уже следующий год показал, как нелегко удержать реальную, а не номинальную, независимость и ЧТО для этой борьбы на самом деле значат некоторые торговые пути:
Въ лЂто 6678 [1170]. Бысть дорогъвь НовегородЂ: и купляху кадь ръжи по 4 гривнЂ, а хлЂбъ по 2 ногатЂ, а медъ по 10 кунъ пудъ. И съдумавъше новъгородьци показаша путь князю Роману, а сами послаша къ Ондрееви по миръ на всЂи воли своеи».
Андрей Юрьевич убедительно продемонстрировал значение такого оружия как блокада транспортных путей для земли, попавшей в зависимость от внешних источников продовольствия. И год рождения реальной новгородской «воли» сменился годом окончательного оформления оружия против этой воли.
«Боголюбский» торжествовал недолго, но его смерть и последовавшая за ней распря между братьями Андрея и его племянниками наглядно продемонстрировала рождение еще одной крайне важной для истории России и крайне опасной для истории Новгорода тенденции: во Владимирской земле начало оформляться «оседание» князей на землю. Именно после убийства Андрея местная Лаврентьевская летопись определенно говорит о «новгородских» по своему стилю выборах князя во Владимирской земле:
«Ростовци и Сужьдалци и Переӕславци и вся дружина от мала до велика . съѣхашася к Володимерю и рѣша се... . по кого хочемъ послати» [ПСРЛ, т. 1, стб. 371],
причем ход событий показывает, что разные города не только выбирают «своего» князя (Ростов стоит за «суздальских Ростиславичей», племянников Андрея «Боголюбского», Владимир - за братьев Андрея Михалку и Всеволода), но и яростно сражаются за свой выбор с оружием в руках [ПСРЛ, т. 1, стб. 372-376] (что, увы, далеко не всегда готовы были делать новгородцы). Новгородцы попытались ловить тогда рыбку в мутных водах ростово-владимирских столкновений, но без особого успеха («суздальские Ростиславичи», на которых они поставили, были разбиты и даже в конце концов ослеплены то ли Всеволодом Юрьевичем «Большое Гнездо», то ли разъяренными жителями Владимира). Но бедой для Новгорода стало не это поражение, а принципиальная разница между борьбой за «волю новгородскую» с Юрьевичами - и борьбой за те же новгородские интересы с теми же Юрьевичами и Владимирской землей. И ярче всего эту разницу отражает не пертурбации на новгородском столе (где Юрьевичи все чаще и чаще теснят Мстиславичей-Ростиславичей), а появление новых опорных пунктов Владимира и его князя на важнейших новгородских путях. Именно в правление Всеволода Юрьевича появился Великий Устюг у слияния Юга и Сухона, перекрывший новгородцам путь в Северную Двину (недаром в XIV-XV вв. новгородцы не менее шести раз пытались уничтожить или захватить эту «родину Деда Мороза» и владимирско-московского контроля над Севером). Именно в правление Всеволода Юрьевича после взятия и разрушения Торжка на еще более важном для новгородцев «южном хлебном пути» по Тверце появилась новая владимирская крепость Тверь, отрезавшая от «Северной столицы» еще и важный для неё Волок на Ламе. Эти опорные пункты серьезно изменили конфигурацию отношения в паре Новгород-Владимир: со времен Всеволода Юрьевича владимирский князь имел возможность не прилагая особых усилий и перекрыть подвоз хлеба в Новгород, и перенять новгородские «дани», собираемые по Двине, Печере, Югре и ставшие кровью новгородской экономики. Даже битва под Липицей 1216 года, которую можно, не слишком погрешив против истины, расценить как крупную победу Новгорода на владимирской экспансией (хотя на самом деле тогда по разные стороны копья оказались люди и Владимирской, и Новгородской земель), не изменила кардинально положения дел. И с 30-х годов XIII века «трудами» Ярослава Всеволодовича, одного из младших сыновей Всеволода «Большое Гнездо», Новгород признал верховный суверенитет великого князя Владимирского. В 1250-ых Александр Ярославич «Невский» окончательно привязал «Северную столицу» к Владимиру и великому князю владимирскому (а «заодно» -- к государству Джучидов). Наконец, в совершенно неподцензурной приписке 1296 года на новгородской же рукописи из комплекта Софийских служебных миней [см. рук. ГИМ, Син. 161] «Северная столица» называется «отчиной» Даниила Александровича Московского. Этот князь, конечно же, не имел никаких отчинных прав на Новгород Великий, но тем ярче эта приписка характеризует отношение новгородцев к власти Александра Ярославича. История Новгородской республики выходила на финишную прямую.
2.2. Загадка новгородских экспортно-импортных операций.
Но чем же были так важны для Новгорода пути-дороги, о контроле над которыми и шла речь в предыдущем разделе? Загадки тут особой на самом деле нет. По «южным путям» через Тверь и Торжок в Новгород шел хлеб. К XIII веку, ко временам Всеволода «Большое Гнездо» большинство пригодных для земледелия площадей в Новгородской земле (в Деревской, Шелонской и на юге Водской пятин) уже были распаханы. При этом даже в условиях все еще продолжающегося «малого климатического оптимума» периодические неурожаи приводили к нехватке продовольствия [Е.П.Борисенко, В.М.Пасецкий, Тысячелетняя летопись необычных явлений природы, М.,Мысль, 1988, см. Приложение; Кирьянов А. В., История земледелия Новгородской земли X-XV вв. (по археологическим материалам), Материалы и исследования по археологии СССР,1959, № 65,стр. 362]. В этих условиях - как более чем наглядно показал опыт 1170 года - сила, контролирующая подвоз хлеба, могла добиться от Новгорода очень и очень многого.
По «восточному пути» (Волхов - Ладога - Свирь - Онега - далее везде) шли товары из новгородских «колоний». И чтобы увидеть и пощупать эти потоки, чтобы оценить их значение нам как раз и понадобиться разобраться с внешней торговлей Новгорода Великого.
В серьезной работе А. Л. Хорошкевич «Торговля Великого Новгорода в XIV-XV веках» в балтийском экспорте Города особо выделены 2 группы товаров: пушнина и воск. Пушнина являлась, видимо, самой крупной и самой «демократичной» статьей новгородской торговли: до 90% оборота мехов составляла белка, которой теоретически могли торговать не только купцы и бояре Новгорода, но и простые горожане и крестьяне [см. содержание берестяной грамоты №310, А. В. Арциховский, Раскопки 1956 и 1957 гг. в Новгороде, Советская археология, 1958, №2, стр. 240]. Средний крестьянский двор даже в центральных, наиболее заселенных, районах Новгородской земли мог добыть за год от 30 до 100 белок, что при продажной цене 1000 шкурок в 25-30 марок давало ему 2 - 3 марки дохода в год. При этом на практике, по мнению А. Л. Хорошкевич, заметным участие «меньших» людей в торговле мехами стало лишь в конце XV веке, после гибели самой Новгородской республики - до этого в экспорте решительно преобладала торговля крупными и средним партиями, сотнями и тысячами шкурок [HanseRecesse, abt. 1, bd. III, n. 438, s. 451]. А анализ огромного массива новгородских берестяных грамот (на сегодняшний день найдено порядка тысячи штук) даёт нам лишь единичные примеры самостоятельного участия новгородских и окрестных «меньших людей» в меховой торговле. Зато в этих грамотах мы встречаем регулярные указание на сбор оброка пушниной (см., например, грамоту №1) и обыденное сообщение о партии в 40 бобровых шкурок стоимостью примерно в 2 кг серебра [см. грамоту №420; для сравнения укажем, что крупнейшей партией бобров, зафиксированной у одного купца, была партия в 60 шкурок, HanseRecesse, abt. 1, bd. VIII, n. 960, s. 628].
Можно заключить, что ключевую роль в пушном экспорте Новгорода играло местное боярство, контролирующее и продажу мехов за рубеж крупными партиями, и сбор мехов (особенно дорогих) со своих далеких восточных «колоний», периодически требовавший использования вот таких вот методов:
«Въ то же лЂто идоша из Новагорода въ Югру ратью съ воеводою Ядреемь; и придоша въ Югру и възяша городъ, и придоша къ другому граду, и затворишася въ градЂ, и стояша подъ городомь 5 недЂль; и высылаху къ нимъ Югра, льстьбою рекуще тако, яко «копимъ сребро и соболи и ина узорочья, а не губите своихъ смьрдъ и своеи дани»…» [НПЛ, стр. 40].
Оценить масштабы средств, которые давала новгородской олигархии эта торговля можно по сравнительно поздним данным таможенных книг Тевтонского ордена, городов знаменитого Ганзейского союза на Балтике (Ревеля, Любека), по опубликованным материалам торговых книг:
один Тевтонский орден и только за два торговых года (1399-1400 и 1402-1403) вывез из Новгорода более 300 тысяч штук шкурок белки [М.П. Лесников, Торговые отношения Великого Новгорода с Тевтонским орденом в конце XIV - начале XV веков], а годовой экспорт мог доходить до полумиллиона беличьих шкурок, десятка тысяч шкурок ласки, нескольких тысяч горностаев [А. Л. Хорошкевич, Торговля Великого Новгорода с Прибалтикой и Западной Европой в XIV-XV веках, М., 1963, стр. 45-120]. Для сравнения: 50 тысяч белок и 8 сороков соболей получил Новгород с упомянутого Великого Устюга в 1425 году [НПЛ, стр. 415].
Воск в новгородском экспорте следовал за мехами. Ганзейцы закупали это сырье в Новгороде сотнями килограммов и даже десятками тонн. По данным таможенных книг Ревеля, в 1368 году только в этот город из Новгорода было завезено до 18 тонн воска. Операции русских и немецких купцов в размере 3-6 тонн были отнюдь не редкими. К концу XV века общий объем вывоза воска из Новгорода составил до 100-150 тонн ежегодно. Однако в самом Новгороде производство воска было незначительно развито лишь в Деревской пятине. «Северная столица» являлась, видимо, лишь транзитным пунктом в русской торговле воском с Западной Европой, где этот материал шел на церковные свечи. Во всяком случае, новгородский договор Ганзой 1342 г., равно как и «Рукописание князя Всеволода Мстиславича», называет продавцами воска «низовских» (т. е. «суздальских»), смоленских и полоцких гостей. При этом внешнюю торговлю воском контролировала очень рано сформировавшаяся корпорация купцов-«вощников», и источники отмечают гораздо большую, по сравнению с «меховщиками», зарубежную активность именно этой корпорации русских купцов [см. А. Л. Хорошкевич, Торговля Великого Новгорода …, стр. 135 ].
Важной особенностью новгородского экспорта, просто бросающейся в глаза, является отсутствие хоть сколь-нибудь значимых следов готовых изделий и товаров «с высокой стоимостью передела». Нет в экспорте даже меха готовых изделий из пушнины. Более того, есть основания считать, что такая структура экспорта искусственно создавалась и поддерживалась. В частности в 1476 году ганзейские купцы в письме в Новгород требовали, чтобы вся пушнина продавалась им в том же виде, в каком поступила в город [HanseRecesse, abt. 2, bd. VII, n. 350, s. 585], а постановление 1346 г. вообще запрещает покупку у русских обработанных мехов [W. Schluter Die Novgorod Scra in sieben Fassungen, red. IV, s. 123]. А ведь в это же время, казалась бы, куда менее «ремесленная» Москва вывозила на Восток немалое количество готовых шуб и других продуктов обработки мехов [см. сборник РИО, т. 41, стр. 226, 405, 406, 409]. Схожая ситуация фиксируется и в других сферах новгородской экономики и внешней торговли: в XIII-XIV вв. воск продавался в Новгороде в основном в виде наименее очищенного полуфабриката - вощины, и подворье немецких купцов располагало собственной печью для её дальнейшей переработки [W. Schluter, Die Novgorod Scra in sieben Fassungen, Red I, s.66]. В XIV-XV вв. новгородцы пытались увеличить качество собственной переработки воска и по этому долго и нудно боролись с ганзейцами за право на собственную «вощаную» печать, удостоверяющую качество товара. На фоне этой невеселой картины не вызывает уже удивления и возмущения масштабный импорт тканей в Новгород, равно как и то, что «отсутствие упоминаний вплоть до конца XVI века о ремесленников-текстильщиках … вызывает сомнение в существовании городского ткачества» [А. Л. Хорошкевич, Торговля Великого Новгорода … , стр. 160-165].
Это плачевное состояние новгородской «предпромышленности», фиксируемое самой структурой внешней торговли Города, явно связано с ситуацией в новгородской политике, описанной в первой части разбора. Сложившаяся в Новгороде ситуация взаимного истощения «внешней» княжеской и «внутренней» боярской власти заложила фундамент под проблемы новгородской торговли и новгородского ремесла в XIII-XV вв.
Остановимся подробней над «боярской» частью этой устойчиво неустойчивой политической системы, тем более, о ней мы еще и не говорили. Распространено представление об изначальной «недружинной» природе новгородской знати, отталкивающееся от специфики общественного строя Новгородской земли с XII в., с декларируемым ограничением княжеской власти и заметной ролью в системе управления местного боярства. По мнению В. Л. Янина, новгородские бояре происходили от «родоплеменной старейшины» [Янин В. Л., Социально-политическая структура Новгорода в свете археологических исследований, Новгородский исторический сборник, вып. 1(11), Л., 1982, стр. 90]. Есть предположения о формировании новгородской знати из «лидеров городской общины» [Фроянов И. Я., Дворниченко А. Ю., Города-государства Древней Руси, Л., 1988, стр. 183-184].
Между тем в источниках имеются данные для предположения о формировании новгородского боярства из среды дружинников, в разное время пребывавших в Новгороде. Так, вторым номером после легендарного Гостомысла в знаменитых Списках новгородских посадников идет Константин Добрынич, упомянутый в летописях в качестве новгородского посадника в 10-х гг. XI века. Этот исторический деятель - сын Добрыни, уроженца Любеча и дядя Владимира Святославича по матери [см. ПСРЛ, т. 1, стб. 69, 143; НПЛ, стр. 121, 161, 164] - явно не потомок словенской родоплеменной знати и не «лидер местной общины», а представитель династии служилых людей. Вышата, сын Остромира, следующего по списку новгородского посадника, возглавлял поход на Царьград и служил в Тьмутаракани князю-изгою Ростиславу Владимировичу [ПСРЛ, т. 2, стб. 152]. Сын Вышаты и внук Остромира Ян Вышатич с бурным приключениями собирал для киевского князя дани в Заволочье и дослужился до киевского тысячника. Очень вероятно предположение о происхождении части бояр Людина конца Новгорода от варяга Регнвальда, приехавшего на Русь с женой Ярослава Владимировича, дочерью шведского короля Ингигерд [см.: Гиппиус А. А., «Суть людие новгородци от рода варяжьска…» (опыт генеалогической реконструкции), Восточная Европа в древности и средневековье: Генеалогия как форма исторической памяти, М., 2001]. Под 1118 г. упоминается новгородский боярин сотский Ставр [НПЛ, стр. 21]. Он отождествляется со Ставкой Гордятичем, дружинником Владимира Мономаха в годы его юности [Рыбаков Б. А., Древняя Русь. Сказания, былины, летописи, М., 1963, стр. 126-130]. Отмечается летописью и появление в Новгороде «пришлых» вельмож из южных земель, вроде посадника Данилы, и в более поздние времена. Так что вероятнее всего, новгородская верхушка сложилась из потомков словенской дружинной знати и представителей тех дружинных контингентов, что пребывали в Новгороде в Х - начале XI в. с князьями-наместниками киевских князей - Святославом, Владимиром, Вышеславом, Ярославом.
И каким бы не было происхождение «больших людей» Новгорода, непрочное и временное положение в Новгороде князей, рассматривавших пребывание там как ступеньку к киевскому столу, привело к ранней «консолидации» новгородской знати в корпорацию, со временем все более приобретавшую известную независимость от княжеской власти. Но само коловращение князей в то же время и предопределило специфическую раздробленность выделившейся новгородской олигархической корпорации. Межбоярская борьба за власть причудливо накладывалась на междукняжескую борьбу за Новгород, порождая такие явления как
- «Черниговский выбор» (яркие представителе - посадник Якун Мирославич, бежавший в 1141 году из Новгорода вместе со Святославом Ольговичем);
- «Блок “Наш Дом - Мстиславичи”» (Костянтин Микульчич, бежавший в 1137 году к Всеволоду Мстиславичу на юг и фактически участвовавший в таком опасном для Новгорода приглашении этого князя во Псков);
- «Партия “Единый Суздаль”» (олигархи с замечательными именами Судила, Нежата и Страшок, бегавшие к суздальскому князю и обратно) [НПЛ, стр. 26, 211].
И эта же самая внутрибоярская борьба способствовала фрагментации еще до конца не консолидированной местной элиты. Очень ясно эту фрагментацию демонстрируют археологические данные: каждый конец Новгорода был совокупностью боярских кланов, причем многочисленные ремесленные мастерские Новгорода находились на боярских усадьбах. Набор мастерских разного профиля составляли основу устойчивости усадьбы: «на протяжении столетий линии частоколов таких усадеб, переходивших от поколения к поколению, оставались на одном и том же месте» [Янин В. Л., Новгородская феодальная община (Историко-генеалогическое исследование), М., 1981, стр. 7-57].
Новгород, как показал В. Л. Янин, был городом не ремесленников и торговцев, а богатых бояр-землевладельцев, имевших обширные владения во всей земле, но живших в Новгороде, где они держали своих ремесленников и торговых людей для обработки и реализации тех природных богатств, которые поступали к ним из их владений. Естественно, что при такой «клановой» организации производства не могло быть и речи о возникновении в Новгороде ремесленных цехов по образу и подобию торговых «полисов» Западной Европы - что вполне объясняет масштабный импорт в Город тканей с Запада. Более того, в XII-XIII веках город представлял собой систему пространственно, политически и - как следствие - хозяйственно разделенных центров: «между древними Чудиным и Неревским концами лежала территория в основном пустопорожнего Загородья» [В. Л. Янин, Новгородские посадники, стр. 189]. Лишь по краю Загородья проходила Прусская улица, «подчинившая» себе в начале XIII века Людин конец и люто враждовавшая в то же время с концом Неревским.
Конкретным политическим итогом
(1) влияния противоборствующих кланов Рюриковичей на новгородскую политику и
(2) вражды концов
стал десяток переворотов в городе за какие-то 35 лет между 1136-1171 гг. За это время всего двое посадников (Кстянтин Микульчич и Якун «Второй») умерли на своём посту [см. В. Л. Янин, Новгородские посадники, стр. 148]. Редкие успехи в деле политической консолидации Новгорода на почве борьбы за «вольности новгородские» (заметные, например, при посаднике Мирошке Несдиниче в конце XII века) вели к формированию зачатков автократии (которые обнаруживаются, например, при посаднике Дмитре, сыне упомянутого выше Мирошки). А эта неумелая автократия разрушает все зачатки породившей её консолидации новгородских сил. Так, итогом объединительного процесса при посадниках Мирошке и Дмитре Мирошкиниче стал взрыв 1207 года, когда успешные дипломатические демарши Всеволода Юрьевича «Большое Гнездо» спровоцировали новгородское восстание, направленное против Дмитра [НПЛ, стр. 50, 247; ПСРЛ, т. 1, стр. 210].
Для сравнения просто напомню, что между 1130 и 1172 гг. в Венеции, заметно менее зависимой от влияния внешних «имперских» сил, сменилось лишь три дожа, причем из них только несчастный Витале Микеле II был свергнут, да и то - по более чем уважительной причине [John Julius Norwich, A History of Venice, New York, 1982; М., АСТ, 2009]. Как видим, ужасающую неустойчивость власти новгородских посадников в XII веке нельзя списать на «дурные республиканские нравы», и нам придется искать для неё внятное собственно «новгородское» объяснение. И представляется вполне естественным связать несомненное и разнонаправленное влияние на новгородскую политику княжеских фракций с очевидной внутренней фрагментацией новгородской элиты. А проделанное выше исследование экспорта/импорта Города отлично описывает экономические результаты политической и хозяйственной «клАнизации» олигархической республики.