Рассказ о Белостокском следствии, продолжение. Начало см.:
http://naiwen.livejournal.com/1316579.html Итак, Игельстром попытался взять всю вину на себя и решил предупредить об этом Рукевича. Действительно, он сдержал свое слово: сообщил следственной комиссии, что желает дать дополнительное показание и 26 мая 1826 года показал следующее
(документ этот столь любопытен, что имеет смысл привести его здесь целиком):
«21 декабря прошлого 1825 года, будучи здесь, в Белостоке, и проходя из лавок к дому Рукевича, был встречен на Васильковской улице незнакомым мне жидом, который спросил меня: не я ли капитан Игельстром? Получив удовлетворительный ответ, вручил он мне письмо, которое было запечатано оплаткою. Развернул оное, я читал (после обыкновенных извинений незнакомого, что пишет ко мне) следующее:
- Я еду из Петербурге, где по получении известия о кончине блаженной памяти государя императора Александра Павловича изволила пожаловать в Санкт-Петербургский Сенат ее императорское величество Мария Федоровна с его императорским величеством Николаем Павловичем, предлагая признать его императорское величества, Николая Павловича, законным наследником, уверяя при том, что пылкость его высочества цесаревича может послужить ко вреду государства. Но гвардия, которая в сие время собралась около Сената, по данному ей знаку закричала: - Да здравствует государь император Константин Павлович! - чем принудила всех бывших в Сенате к учинению присяги на верность его высочеству цесаревичу. Впоследствии по полученным будто бы известиям из Варшавы, что его высочество цесаревич отказывается от престола, приказано было привести к присяге на верность его императорскому величеству Николаю Павловичу все находящиеся в Санкт-Петербурге войска, но оные такой присяги не приняли и решились ожидать прибытия его высочества цесаревича. После сих подробностей я уверен, что весь Литовский корпус не будет хладнокровно взирать нра то, что законного наследника лишают престола; тем более, что, служа под начальством оного, все члены сего корпуса узнали характер своего начальника и верно будут держать сторону его императорского высочества.
Имеют честь быть и прочее - К: х: л: б: к: р. -
Получив письмо, я тотчас сжег оное, но говорил о нем Вегелину и Требинскому, которые могут истину сих слов подтвердить. Что касается Рукевича, то, видя из некоторых вопросов, что комиссия имепет его в подозрении, и полагая, что, сложив всю вину на него, я не увеличу предстоящего ему наказания, решился я сказать, что имею известие о партиях петербургских от него; но действительно от Рукевича я никаких известий не имел.
Подсудимый Литовского пионерного батальона капитан Игельстром».
Следственная комиссия обрадовалась такой неожиданной находке: показания Игельстрома давали возможность прямо установить связь между вспышкой в Литовском корпусе и петербургскими заговорщиками. Комиссия немедленно допросила других подсудимых. Но упомянутые Вегелин и Требинский не подтвердили показания Игельстрома. Вегелин на вопрос комиссии, говорил ли ему Игельстром о получении в декабре 1825 года из Петербурга «от неизвестной особы какого-либо письма насчет происшествия в Петербурге», ответил: «Мне капитан Игельстром оного письма не показывал и не говорил о нем никогда». Требинский же назвал показания Игельстрома «несправедливыми, коими он запутывает дело и, сближая сим мнимым письмом Кюхельбекера с петербургскими бунтовщиками, может навлечь большое подозрение на наше общество, не имеющее в виду (сколько мне было известно) никаких вредных намерений». Требинский в ужасе, предвидя тяжкие последствия, добавляет, что «таковым показанием Игельстром может повредить всем и погубить совершенно меня».
Не удовлетворившись отрицаниями Вегелина и Требинского, комиссия продолжала выяснять правдоподобность показания Игельстрома. Председатель комиссии генерал-майор Перрен приказал Требинскому написать записку и передать ее «будто бы потаемно» Игельстрому. Записка была в присутствии Перрена передана в дверную щель Игельстрому, от которого Требинский «получил на оную в то же время словесный ответ: что он таковым показанием вредит только себе и спасает Рукевича, что сие также сделано им и для того, дабы заставить лучше обходиться с нами, ибо хотя и было обещано господином презусом (т.е. председателем следственной комиссии - РД), что после откровенного признания арест наш облегчится, однако же до тех пор не последовало никакого облегчения…»
Кюхельбекер Вильгельм Карлович (1797-1846), член Северного общества, лицейский друг Пушкина, участник восстания 14 декабря 1825 года в Петербурге. На самом деле, никто не знает - писал ли он действительно письмо Игельстрому или нет?...
...У следственной комиссии, по-видимому, не возникало сомнений относительно искренности признания Игельстрома. Однако они пожелали получить показания Кюхельбекера - писал или не писал он такое письмо?
Председатель следственной комиссии 3 июля 1826 года сделал запрос командиру Литовского корпуса:
«Комиссия военного суда, заключя из подписи письма, что оное было писано коллежским асессором Кюхельбекером, который известен был здесь проездом своим в Варшаву… желая удостовериться в истине показания Игельстрома, считает нужным к достижению таковой иметь при деле объяснение помянутого Кюхельбекера, когда именно, через кого и на чье имя писал он таковое письмо…»
Однако Константин Павлович, в чьем ведении находился Литовский корпус, не поддержал запрос. Великий князь совершенно не был заинтересован в «вынесении сора из избы» и дальнейшем затягивании процесса. Следствие в Петербурге к этому времени уже фактически закончилось, разворачивалось активное следствие в Варшаве - тоже вопреки воле и желанию Константина, который всячески сопротивлялся расследованию «крамолы» на территориях, которые он считал своей личной вотчиной и с этой позиции долгое время пытался утереть нос царственному братцу. Поэтому новые открытия в Литовском корпусе никак не сулили Константину Павловичу ничего хорошего для его власти и репутации. Выполняя волю Великого князя, командир Литовского корпуса 9 июля 1826 года сообщил следственной комиссии, что «относительно показания капитана Игельстрома насчет полученного якобы им через неизвестного жида от коллежского асессора Кюхельбекера письма, то его императорское высочество цесаревич изволил отозваться, что это есть не что более, как выдумка подсудимого, не заслуживающая никакого внимания, но клонящаяся к запутанности и проволочке дела, а потому запретить изволил комиссии впредь принимать к рассмотрению своему подобные предметы, а судить капитана Игельстрома за те вины, которые уже открыты, не запутывая оных отвлеченными обстоятельствами».
(заметим, что это не помешало далее, при конфирмации приговора, Константину Павловичу требовать приговора для Игельстрома и Вегелина «наравне с преступниками Муравьевым и Бестужевым»)
Детектив, даааа?
(продолжение следует)