История о розах. Роза в поэзии. Стихи персидского поэта Хафиза из Шираза о Розе и Соловье.
В ж-ле «Русский вестник» (1860) нашла статью, написанную немецким ботаником Фердинандом Коном (1828-1898). Невозможно процитировать статью целиком, придётся пропустить великолепные рассуждения автора о влиянии моды, в том числе и моды на растения, за которыми гоняются садоводы, а любители «воспитываютъ у себя на окнахъ». В основном статья посвящена научной работе Гёте «Метаморфозы растений», работа была опубликована после возвращения Гёте из поездки по Италии в 1788 году. Фердинанд Кон обращает внимание не только на созданные Гёте поэтические строки о розе, но и настаивает на значимости работы Гёте как естествоиспытателя и переживает, что данное сочинение «было встрѣчено въ ученомъ мірѣ безъ всякаго сочувствія»:
«Если дѣятельность великаго ума, даже въ самыхъ повидимому отвлеченныхъ проявленіяхъ своихъ, представляетъ для насъ высокій интересь, то тѣмъ большее вниманіе должны мы обратить здѣсь на Гетево ученіе о метаморфозахъ, ибо именно это многознаменательное произведеніе геніяльнаго ума его вообще понимается неправильно».
Однако, тему о метаморфозах растений под пристальным взглядом Гёте мне тоже придётся пропустить.
В продолжение постов о розах.
История розы. Роза в древнем мире. Мифы и легенды о розах.
Всё о розах. История розы. Мифы, легенды, слухи. Взгляд из прошлого. Часть пятая.
«Если левъ считается царемъ звѣрей, а орелъ царемъ пернатыхъ, то этимъ обязаны они крѣпкимъ когтямъ своимъ и силѣ мышцъ вообще: зубами или клювомъ готовы они тотчасъ низложить каждаго противника, претендента на первенство; но не грубою силой стяжала роза свое царственное владычество, а тою неизъяснимою прелестью, которой равно покаряются старъ и младъ, бѣднякъ и богачъ, сильный и убогій. Она не такова какъ гордая камелія, блистающая лишь по вечерамъ въ бальной залѣ, или капризная орхидея, украшающая исключительно теплицу богача: безразлично украшаетъ роза и садикъ крестьянина, и цвѣтникъ вельможи. Самые естествоиспытатели, которые вообще умѣютъ ограж-
дать себя отъ поэтическихъ увлеченій, въ одинъ голосъ признаютъ первенство розы. Если не всѣ вполнѣ согласны съ мнѣніемъ Гете, считавшаго розу совершеннѣйшимъ растеніемъ нашихъ странъ, то по крайней мѣрѣ всякій согласится, что въ ряду всѣхъ растеній принадлежитъ ей одно изъ первыхъ мѣстъ; выше ея могутъ стать развѣ только чувствительныя мимозы, съ ближайшими къ нимъ родами».
«Въ садахъ царя Соломона, творца Великой пѣсни, еще не было розъ, да и въ Новомъ Завѣтѣ о нихъ не упоминается нигдѣ; ибо извѣстно, что саронская роза есть въ сущности лилія, имя которой переиначено плохими переводчиками, а іерихонская роза не только не роза, но даже и не іерихонская: это просто колючее растеніе изъ семейства крестоцвѣтныхъ, произрастающее въ песчаной пустынѣ. Сверхъ того
оказывается, что ни одна изъ странъ, населенныхъ семитическимъ племенемъ, не была первоначальнымъ отечествомъ розы: по крайней мѣрѣ на семитическихъ нарѣчіяхъ нѣтъ для нея настоящаго, народнаго названія, халдейское ея имя верадъ, армянское вардъ и арамейское варда, показываютъ, что растеніе это вошло въ употребленіе позднѣе, и притомъ у племенъ ароевропейскихъ. Г. Хвольсонъ говорить, что въ древнихъ земледѣльческихъ книгахъ Набатеевъ о розѣ не упоминается, хотя тамъ говорится о многихъ другихъ цвѣтахъ. Собственно въ Индіи также нѣтъ розъ, по причинѣ чрезмѣрно-жаркаго климата; а извѣстная у насъ индійская или бенгальская роза происходитъ изъ Китая.
За то въ Греціи встрѣчаемъ мы розу съ самыхъ отдаленныхъ временъ. Еще Геродотъ восхваляетъ розовые сады царя Мидаса, въ Македоніи, знаменитые своими шестидесяти-листными розами и существовавшіе даже гораздо позднѣе; въ этихъ садахъ, говорить преданіе, пойманъ былъ между прочимъ Силенъ, пьяный спутникъ Вакха. О центифольной розѣ впервые говорить Феофрастъ, ботаникъ, жившій во времена Александра Великаго. Такимъ образомъ древняя языческая Греція, которой мы обязаны всѣмъ изящнымъ, доселѣ украшающимъ наше существованіе, завѣщала намъ и царицу цвѣтовъ. Вообще принято думать, что первоначальное отечество столистной и другихъ садовыхъ розъ, есть Персія; но мнѣ до сихъ поръ не случалось еще встрѣтить ни одного факта, который бы могъ окончательно установить такое мнѣніе.
У Римлянъ страсть къ розамъ доходила до такихъ крайнихъ предѣловъ, что исторія цвѣтовъ не представляетъ болѣе ни одного подобнаго примѣра: онѣ служили лучшимъ и необходимымъ украшеніемъ каждаго цвѣтника, каждаго сада; были даже разводимы особые сады, состоявшіе изъ однихъ розъ; наконецъ, чтобъ и въ холодное время года не лишиться своихъ любимицъ, Римляне вывозили ихъ цѣлыми кораблями изъ Египта и содержали зимою въ стеклянныхъ теплицахъ. Историки позднѣйшаго времени, желая изобразить утонченную
роскошь древнихъ, говорили, что у нихъ «лѣтомъ бываетъ ледъ, а зимою розы» (aestivae nives, hibernae rosae).
И точно, розы были имъ необходимы: ни одинъ праздникъ, ни одна похоронная или торжественная процессія, ни одинъ религіозный обрядъ, не могли обойдтись безъ розы. Обычай требовалъ, чтобы, садясь за праздничную трапезу, каждый непремѣнно надѣвалъ на голову розовый вѣнокъ, и еще волосы напитывалъ розовымъ масломъ, потому что, по общему повѣрью, запахъ розы предохранялъ отъ опьяненія; какъ будто одно присутствіе цвѣтка, посвященнаго Граціямъ, должно было отстранять всякое нарушеніе изящнаго! Въ послѣдствіи, найдя розовые вѣнки черезмѣрно тяжелыми, сластолюбцы опутывали голову, шею и руки нитками, на которыхъ нанизаны были розовые лепестки; ими украшали также пиршественные кубки, убирали обѣденные столы; ложились на розовыя постели, то-есть на подушки, наполненныя лепестками, разсыпали ихъ по полу, чтобъ и ходить по розамъ, обвивали розовыми гирляндами колонны и увѣшивали стѣны комнатъ; въ торжественные дни устраивали въ залахъ фонтаны съ розовою водой. Наконецъ употребляли розы въ пищу: древне-римскіе рецепты сообщаютъ множество наставленій, какъ дѣлать различные розовые пуддинги и варенья, которые на Востокѣ и до сихъ поръ еще въ большомъ ходу. Розовое вино считалось драгоцѣннѣйшимъ и сравнивалось съ нектаромъ боговъ.
Умѣренный Горацій видя своего служителя черезмѣрно озабоченнымъ скудостію трапезы, во время зимняго празднества, увѣщеваетъ его не печалиться, «пока есть еще хотя одна роза въ опустѣломъ саду»; а роскошная Клеопатра, желая сдѣлать полъ своего дворца достаточно упругимъ, велитъ на него насыпать слой розовыхъ лепестковъ, въ цѣлый локоть толщиною, придержавъ его сверху сѣтью. Такимъ образомъ, во время ея пира, на однѣ розы истрачено было до 1.000 рублей серебромъ нашею монетой. Императоръ Неронъ заплатилъ однажды цѣлую бочку золота за розы, привезенныя зимой изъ Александріи; а безумный Эліогабалъ велѣлъ сыпать съ потолка пиршественной залы такое множество розъ и фіялокъ, что многіе изъ гостей, не успѣвшіе выбѣжать, задохнулись подъ этимъ цвѣточнымъ дождемъ. Какъ бы въ наказаніе за такое
безразсудное расточеніе розъ, нынѣшніе потомки древнихъ Римлянъ получили отвращеніе отъ запаха цвѣтовъ вообще и розы въ особенности; разказываютъ, будто бы современныя намъ Римлянки рѣшительно не выносятъ въ своихъ комнатахъ ни одного цвѣтка, такъ что присутствіе одной какой-нибудь розы доводитъ ихъ до судорогъ и до обморока. За то древнимъ Римлянамъ розы были необходимы не на однихъ только пиршествахъ: розовые вѣнки надѣвались на жертвы, обреченныя на закланіе богамъ, также на самыя статуи боговъ и на
головы жрецовъ, приносившихъ жертвы. Невѣста, входившая въ разукрашенный цвѣтами домъ новобрачнаго жениха своего, была увѣнчана розами и миртами, и сверхъ вѣнка уже покрыта розовымъ покрываломъ. Розами усыпали путь побѣдителей, тріумфально возвращавшихся въ предѣлы «вѣчнаго города»; щиты и шлемы воиновъ обвиты были цвѣтами; но вѣнчаться розами и украшать ими военные доспѣхи дозволялось только въ случаѣ окончательной побѣды и полнаго тріумфа, ибо роза служила эмблемою совершенной радости. Плиній разказываетъ, что во время второй пунической, войны, когда государство находилось въ наибольшей опасности, одинъ купецъ имѣлъ неосторожность показаться на балконѣ своего дома въ розовомъ вѣнкѣ: за это онъ тотчасъ былъ посаженъ въ тюрьму и выпущенъ не прежде окончанія войны ‹...›
Строгіе нравы первыхъ христіянъ воспротивились такому употребленію розановъ, которое отзывалось чѣмъ-то языческимъ и черезчуръ мірскимъ ‹...›
Нѣсколько вѣковъ продолжалось въ христіянскомъ мірѣ гоненіе на розы; но вотъ наконецъ, съ первымъ проблескомъ возраждающейся культуры, настало для нихъ утро новой жизни. Карлъ Великій, перечисляя растенія, которыми предполагалъ засадить сады своего Пфальца, далъ первое мѣсто розѣ. Среднеевропейскіе народы, въ новѣйшее время поставленные судьбою во главѣ всемірной цивилизаціи, наперерывъ старались взлелѣять розу. Въ старинныхъ преданіяхъ нашихъ (нѣмецкихъ) она постоянно играетъ роль: въ нѣмецкой Книгѣ Героевъ говорится
о розовыхъ садахъ короля Лаурина, въ Пѣсни Нибелунговъ упоминается о такомъ же садѣ, разведенномъ на Рейнѣ, близь Вурмса (Вормса), Эльмингильдою, которая вмѣсто стѣнъ окружила его шелковинкой, а рыцарей, защищавшихъ этотъ садъ съ опасностью жизни, награждала розовыми вѣнками. Самая граціозная изъ нашихъ народныхъ сказокъ: Колючая розочка (Dornröschen рус. «Спящая красавица»), есть не что иное, какъ поэтическое прославленіе царицы цвѣтовъ, которая крѣпко спитъ подъ защитою своей колючей ограды, до тѣхъ поръ, пока не придетъ весеннее солнышко и горячимъ поцѣлуемъ не пробудитъ ея къ новой жизни.
Крестовые походы, вновь приведшіе въ соприкосновеніе разъединенные народы Запада и Востока, внесли въ Европу множество драгоцѣнныхъ породъ розы изъ Азіи, которая и до сихъ поръ еще славится обширными розовыми садами и превосходными розами. Къ этому времени относится введеніе у насъ дамаскской розы и мускусной розы ширазской, воспѣтой Гафизомъ (Хафиз из Шираза, 1325-1390) подъ именемъ Невѣсты Соловья. Въ шестнадцатомъ вѣкѣ центифольныя розы, считались еще въ сѣверной Европѣ большою рѣдкостью, такъ что тогдашній ботаникъ Хузіусъ тщательно обозначаетъ нѣкоторые сады въ Голландіи и въ Франкфуртѣ на Майнѣ, въ которыхъ водилось это рѣдкое растеніе. Съ тѣхъ поръ страсть къ розамъ очевидно возрастала. Китай и Сѣверная Америка подарили насъ нѣсколькими великолѣпными видами розъ, а искуснѣйшіе садовники Франціи, Англіи и Германіи, постоянно стараются выводить новыя, облагороженныя породы.
Нужно ли еще говорить о пѣсняхъ, посвященныхъ розѣ поэтами всѣхъ временъ и народовъ, о тѣхъ поэтическихъ уподобленіяхъ и формахъ, которыя извлекли они изъ этого цвѣтка? Чтобы только перечислить ихъ, потребовалось бы болѣе страницъ, нежели намъ осталось строчекъ. Почти всѣ древніе писатели, начиная съ Сафо и Анакреона, - Феокритъ и Мосхъ, Горацій и Овидій, Катуллъ и Авзоній, воспѣли розу въ элегіяхъ, одахъ и эпиграммахъ; и съ этихъ-то классическихъ временъ гремить непрерывная хвала розѣ; въ среднихъ вѣкахъ выражается она пѣснями романскихъ трубадуровъ и германскихъ миннезенгеровъ, потомъ переходитъ въ баллады Данта, въ сонеты Петрарки, въ канцоны и мадригалы Тасса; проходитъ всѣ стихотворныя формы, въ устахъ всевозможныхъ поэтовъ, и, дойдя до нашихъ дней, сливается въ полный хоръ.
А кто не знаетъ, какъ прославляетъ розу восточная поэзія? Кому не извѣстенъ прелестный персидскій мифъ - любовь Розы и Соловья, которая встрѣчается непремѣнно въ каждомъ обращикѣ восточной поэзіи? Роза краснѣетъ при видѣ своего возлюбленнаго пѣвца, пѣсни его имѣютъ свойство вызывать цвѣты ея изъ почекъ; а онъ, въ свою очередь, постоянно вдохновляется любовію къ розѣ. Въ одной изъ пѣсенъ, соловей горько жалуется на суровость своей возлюбленной и умираетъ отъ избытка сердечной печали. Въ другой, онъ восторженно изучаетъ вѣчную книгу любви, въ тысячѣ лепесткахъ розы».
В статье одновременно присутствует и термин «бутоны», и термин «почки»:
«Почка есть, быть-можетъ, прелестнѣйшая изъ формъ розы: это символъ всего привлекательнаго на землѣ-молодости, невинности, надежды, раждающейся любви, дѣвственности, еще не сознающей красоты своей.
Розовый нѣжный бутонъ посвящается дѣвѣ прекрасной:
Скромности вѣрный символъ,- милая дань красотѣ...
(Гете)
Ho вотъ постепенно надувается почка, перси ея полнѣютъ, узкое покрывало разрывается, легкій румянецъ пробивается сквозь тѣсно-сплоченные листочки. Наконецъ въ ясное, росистое іюльское утро цвѣтокъ раскрывается и стыдливо взглядываетъ на окружающій міръ:
Разверзлися цвѣточные покровы,
Внутри блеснулъ какъ бы златистый щитъ;
Цвѣтокъ сложилъ зеленыя оковы
И радостно онъ рдѣетъ и глядитъ.
(Эрнестъ Шульце)»
Вероятно, в тексте приведен перевод стихотворения Гёте «Frühling» (Весна) из цикла «Времена года»:
Rosenknospe, du bist dem blühenden Mädchen gewidmet,
Die als die Herrlichste sich, als die Bescheidenste zeigt.
О любви Розы и Соловья на примерах строк знаменитого персидского поэта Хафиза из Шираза (1325-1390).
Кому же принадлежат заключительные строки, и кто сделал перевод с немецкого? Фердинанд Кон подчеркивает созвучие восточной поэзии и христианской. Стихи прекрасны.
*
Как из пылающих ветвей
Синайской купины священной
Глас Божий слышал Моисей
Законы мудрости нетленной,
Так, из куста цветущих роз,
Цветами яркими пылая,
Вещает Истина святая,
И слышится немолчный клик:
«Прекрасен мир, - Творец велик!»
Соловей и роза
В безмолвии садов, весной, во мгле ночей,
Поет над розою восточный соловей.
Но роза милая не чувствует, не внемлет,
И под влюбленный гимн колеблется и дремлет.
Не так ли ты поешь для хладной красоты?
Опомнись, о поэт, к чему стремишься ты?
Она не слушает, не чувствует поэта;
Глядишь - она цветет; взываешь - нет ответа.
А.С. (напечатано в альманахе «Литературный музеум на 1827 год» )
Предполагалось, что с восточным персидским мотивом Пушкин познакомился у Байрона. Байрон в начальных строках «Гяура» говорит о любви соловья и розы, причем в примечании указывает, что любовь соловья и розы составляет сюжет одной персидской сказки:
For there-the Rose o'er crag or vale,
Sultana of the Nightingale...
Перевод Александр Студитский (1818-1861), обратите внимание, он использует слово «султанша»:
Султаншу розу там поет
И на скалах и меж ветвей
В нее влюбленный соловей,
И, нежной радости полна,
Подь песнь его цветет она.
Царица гордая садов,
Вдали от ветра и снегов,
Не зная хлада наших зим,
Венцом красуяся своим,
Спокойно к небу шлет назад
От неба взятый аромат -
И небо-полное любви -
С улыбкой льет лучи свои
Перевод Василий Бетаки (1960 год):
Привет царицы соловьев,
Ей сотни песен соловей
Поёт, и каждая - о ней!
И пенью соловья внимая,
Краснеет роза молодая.
Садов царице, розе роз
Не страшен ветер и мороз.
Зимы не зная, круглый год
Она красуется, цветет.
И неба, райский аромат
Она вернет ему стократ,
А небо улыбнется ей,
Цветущей с каждым днём пышней...
Байрон упоминает о влюбленном соловье и в других произведениях, к примеру, в «Абидосской невесте». Любовь соловья и розы - излюбленный мотив восточной поэзии. Персидский поэт Фирдуси (XI век) говорил, что «въ рощахъ розы вздохами отвѣчають на пѣніе соловьев». В ХІІІ веке персидский поэт-суфий Джалаладдин Руми писал, что «лиліи разсказываютъ кипарисамъ на ухо о тайнахъ соловья и розы». Фарид-ад-дин-Атар подробно развил историю любви соловья и розы в труде «Беседа птиц» (въ „Собраніи птицъ“ ок. 1175). Знаменитый персидский поэт Хафиз придал рассказу ту форму, которой воспользовался впоследствии Байрон, а вслед за Байроном и Пушкин.
«Гафизъ проситъ розу, султаншу по красотѣ, упоенную счастьемъ, не удаляться гордо отъ бѣдныхъ соловьевъ. Соловей только и думаеть о розѣ, но роза равнодушна. Саади обработал мотивъ о соловьѣ и розѣ въ басню, основной смыслъ которой тотъ же, что въ баснѣ Лафонтена „La cigaleet le fourmi“ и вѣ баснѣ Крылова „Стрекоза и муравей“. Въ то время, какъ муравей трудолюбиво работалъ, соловей порхалъ по рощѣ и любезничалъ съ розами. Подошла осень. Соловей прилетѣлъ въ рощу и увидѣлъ, что розѣ нѣтъ. Усталый и голодный соловей проситъ у муравья милостыни въ нѣсколько зеренъ. Муравей отказалъ: “Ты проводилъ ночи въ любовныхъ разговорахъ съ розами, не хотѣлъ знать, что за весной идеть осень, что всѣ дороги ведутъ въ пустыню“ ‹...› Въ поэмѣ одного современника Фазли „Роза и весна" любовникомъ розы оказывается весна, а соловей разноситъ любовныя письма...» © «Русский филологический вестник» (1896)
Для оформления темы использованы гравюры 1850-ых г.г. и кружева из коллекции Lenagold.
Le Moniteur de la mode. художник Jules David (1808-1892).
«Если дѣятельность великаго ума, даже въ самыхъ повидимому отвлеченныхъ проявленіяхъ своихъ, представляетъ для насъ высокій интересь, то тѣмъ большее вниманіе должны мы обратить здѣсь на Гетево ученіе о метаморфозахъ, ибо именно это многознаменательное произведеніе геніяльнаго ума его вообще понимается неправильно».
Однако, тему о метаморфозах растений под пристальным взглядом Гёте мне тоже придётся пропустить.
В продолжение постов о розах.
История розы. Роза в древнем мире. Мифы и легенды о розах.
Всё о розах. История розы. Мифы, легенды, слухи. Взгляд из прошлого. Часть пятая.
«Если левъ считается царемъ звѣрей, а орелъ царемъ пернатыхъ, то этимъ обязаны они крѣпкимъ когтямъ своимъ и силѣ мышцъ вообще: зубами или клювомъ готовы они тотчасъ низложить каждаго противника, претендента на первенство; но не грубою силой стяжала роза свое царственное владычество, а тою неизъяснимою прелестью, которой равно покаряются старъ и младъ, бѣднякъ и богачъ, сильный и убогій. Она не такова какъ гордая камелія, блистающая лишь по вечерамъ въ бальной залѣ, или капризная орхидея, украшающая исключительно теплицу богача: безразлично украшаетъ роза и садикъ крестьянина, и цвѣтникъ вельможи. Самые естествоиспытатели, которые вообще умѣютъ ограж-
дать себя отъ поэтическихъ увлеченій, въ одинъ голосъ признаютъ первенство розы. Если не всѣ вполнѣ согласны съ мнѣніемъ Гете, считавшаго розу совершеннѣйшимъ растеніемъ нашихъ странъ, то по крайней мѣрѣ всякій согласится, что въ ряду всѣхъ растеній принадлежитъ ей одно изъ первыхъ мѣстъ; выше ея могутъ стать развѣ только чувствительныя мимозы, съ ближайшими къ нимъ родами».
«Въ садахъ царя Соломона, творца Великой пѣсни, еще не было розъ, да и въ Новомъ Завѣтѣ о нихъ не упоминается нигдѣ; ибо извѣстно, что саронская роза есть въ сущности лилія, имя которой переиначено плохими переводчиками, а іерихонская роза не только не роза, но даже и не іерихонская: это просто колючее растеніе изъ семейства крестоцвѣтныхъ, произрастающее въ песчаной пустынѣ. Сверхъ того
оказывается, что ни одна изъ странъ, населенныхъ семитическимъ племенемъ, не была первоначальнымъ отечествомъ розы: по крайней мѣрѣ на семитическихъ нарѣчіяхъ нѣтъ для нея настоящаго, народнаго названія, халдейское ея имя верадъ, армянское вардъ и арамейское варда, показываютъ, что растеніе это вошло въ употребленіе позднѣе, и притомъ у племенъ ароевропейскихъ. Г. Хвольсонъ говорить, что въ древнихъ земледѣльческихъ книгахъ Набатеевъ о розѣ не упоминается, хотя тамъ говорится о многихъ другихъ цвѣтахъ. Собственно въ Индіи также нѣтъ розъ, по причинѣ чрезмѣрно-жаркаго климата; а извѣстная у насъ индійская или бенгальская роза происходитъ изъ Китая.
За то въ Греціи встрѣчаемъ мы розу съ самыхъ отдаленныхъ временъ. Еще Геродотъ восхваляетъ розовые сады царя Мидаса, въ Македоніи, знаменитые своими шестидесяти-листными розами и существовавшіе даже гораздо позднѣе; въ этихъ садахъ, говорить преданіе, пойманъ былъ между прочимъ Силенъ, пьяный спутникъ Вакха. О центифольной розѣ впервые говорить Феофрастъ, ботаникъ, жившій во времена Александра Великаго. Такимъ образомъ древняя языческая Греція, которой мы обязаны всѣмъ изящнымъ, доселѣ украшающимъ наше существованіе, завѣщала намъ и царицу цвѣтовъ. Вообще принято думать, что первоначальное отечество столистной и другихъ садовыхъ розъ, есть Персія; но мнѣ до сихъ поръ не случалось еще встрѣтить ни одного факта, который бы могъ окончательно установить такое мнѣніе.
У Римлянъ страсть къ розамъ доходила до такихъ крайнихъ предѣловъ, что исторія цвѣтовъ не представляетъ болѣе ни одного подобнаго примѣра: онѣ служили лучшимъ и необходимымъ украшеніемъ каждаго цвѣтника, каждаго сада; были даже разводимы особые сады, состоявшіе изъ однихъ розъ; наконецъ, чтобъ и въ холодное время года не лишиться своихъ любимицъ, Римляне вывозили ихъ цѣлыми кораблями изъ Египта и содержали зимою въ стеклянныхъ теплицахъ. Историки позднѣйшаго времени, желая изобразить утонченную
роскошь древнихъ, говорили, что у нихъ «лѣтомъ бываетъ ледъ, а зимою розы» (aestivae nives, hibernae rosae).
И точно, розы были имъ необходимы: ни одинъ праздникъ, ни одна похоронная или торжественная процессія, ни одинъ религіозный обрядъ, не могли обойдтись безъ розы. Обычай требовалъ, чтобы, садясь за праздничную трапезу, каждый непремѣнно надѣвалъ на голову розовый вѣнокъ, и еще волосы напитывалъ розовымъ масломъ, потому что, по общему повѣрью, запахъ розы предохранялъ отъ опьяненія; какъ будто одно присутствіе цвѣтка, посвященнаго Граціямъ, должно было отстранять всякое нарушеніе изящнаго! Въ послѣдствіи, найдя розовые вѣнки черезмѣрно тяжелыми, сластолюбцы опутывали голову, шею и руки нитками, на которыхъ нанизаны были розовые лепестки; ими украшали также пиршественные кубки, убирали обѣденные столы; ложились на розовыя постели, то-есть на подушки, наполненныя лепестками, разсыпали ихъ по полу, чтобъ и ходить по розамъ, обвивали розовыми гирляндами колонны и увѣшивали стѣны комнатъ; въ торжественные дни устраивали въ залахъ фонтаны съ розовою водой. Наконецъ употребляли розы въ пищу: древне-римскіе рецепты сообщаютъ множество наставленій, какъ дѣлать различные розовые пуддинги и варенья, которые на Востокѣ и до сихъ поръ еще въ большомъ ходу. Розовое вино считалось драгоцѣннѣйшимъ и сравнивалось съ нектаромъ боговъ.
Умѣренный Горацій видя своего служителя черезмѣрно озабоченнымъ скудостію трапезы, во время зимняго празднества, увѣщеваетъ его не печалиться, «пока есть еще хотя одна роза въ опустѣломъ саду»; а роскошная Клеопатра, желая сдѣлать полъ своего дворца достаточно упругимъ, велитъ на него насыпать слой розовыхъ лепестковъ, въ цѣлый локоть толщиною, придержавъ его сверху сѣтью. Такимъ образомъ, во время ея пира, на однѣ розы истрачено было до 1.000 рублей серебромъ нашею монетой. Императоръ Неронъ заплатилъ однажды цѣлую бочку золота за розы, привезенныя зимой изъ Александріи; а безумный Эліогабалъ велѣлъ сыпать съ потолка пиршественной залы такое множество розъ и фіялокъ, что многіе изъ гостей, не успѣвшіе выбѣжать, задохнулись подъ этимъ цвѣточнымъ дождемъ. Какъ бы въ наказаніе за такое
безразсудное расточеніе розъ, нынѣшніе потомки древнихъ Римлянъ получили отвращеніе отъ запаха цвѣтовъ вообще и розы въ особенности; разказываютъ, будто бы современныя намъ Римлянки рѣшительно не выносятъ въ своихъ комнатахъ ни одного цвѣтка, такъ что присутствіе одной какой-нибудь розы доводитъ ихъ до судорогъ и до обморока. За то древнимъ Римлянамъ розы были необходимы не на однихъ только пиршествахъ: розовые вѣнки надѣвались на жертвы, обреченныя на закланіе богамъ, также на самыя статуи боговъ и на
головы жрецовъ, приносившихъ жертвы. Невѣста, входившая въ разукрашенный цвѣтами домъ новобрачнаго жениха своего, была увѣнчана розами и миртами, и сверхъ вѣнка уже покрыта розовымъ покрываломъ. Розами усыпали путь побѣдителей, тріумфально возвращавшихся въ предѣлы «вѣчнаго города»; щиты и шлемы воиновъ обвиты были цвѣтами; но вѣнчаться розами и украшать ими военные доспѣхи дозволялось только въ случаѣ окончательной побѣды и полнаго тріумфа, ибо роза служила эмблемою совершенной радости. Плиній разказываетъ, что во время второй пунической, войны, когда государство находилось въ наибольшей опасности, одинъ купецъ имѣлъ неосторожность показаться на балконѣ своего дома въ розовомъ вѣнкѣ: за это онъ тотчасъ былъ посаженъ въ тюрьму и выпущенъ не прежде окончанія войны ‹...›
Строгіе нравы первыхъ христіянъ воспротивились такому употребленію розановъ, которое отзывалось чѣмъ-то языческимъ и черезчуръ мірскимъ ‹...›
Нѣсколько вѣковъ продолжалось въ христіянскомъ мірѣ гоненіе на розы; но вотъ наконецъ, съ первымъ проблескомъ возраждающейся культуры, настало для нихъ утро новой жизни. Карлъ Великій, перечисляя растенія, которыми предполагалъ засадить сады своего Пфальца, далъ первое мѣсто розѣ. Среднеевропейскіе народы, въ новѣйшее время поставленные судьбою во главѣ всемірной цивилизаціи, наперерывъ старались взлелѣять розу. Въ старинныхъ преданіяхъ нашихъ (нѣмецкихъ) она постоянно играетъ роль: въ нѣмецкой Книгѣ Героевъ говорится
о розовыхъ садахъ короля Лаурина, въ Пѣсни Нибелунговъ упоминается о такомъ же садѣ, разведенномъ на Рейнѣ, близь Вурмса (Вормса), Эльмингильдою, которая вмѣсто стѣнъ окружила его шелковинкой, а рыцарей, защищавшихъ этотъ садъ съ опасностью жизни, награждала розовыми вѣнками. Самая граціозная изъ нашихъ народныхъ сказокъ: Колючая розочка (Dornröschen рус. «Спящая красавица»), есть не что иное, какъ поэтическое прославленіе царицы цвѣтовъ, которая крѣпко спитъ подъ защитою своей колючей ограды, до тѣхъ поръ, пока не придетъ весеннее солнышко и горячимъ поцѣлуемъ не пробудитъ ея къ новой жизни.
Крестовые походы, вновь приведшіе въ соприкосновеніе разъединенные народы Запада и Востока, внесли въ Европу множество драгоцѣнныхъ породъ розы изъ Азіи, которая и до сихъ поръ еще славится обширными розовыми садами и превосходными розами. Къ этому времени относится введеніе у насъ дамаскской розы и мускусной розы ширазской, воспѣтой Гафизомъ (Хафиз из Шираза, 1325-1390) подъ именемъ Невѣсты Соловья. Въ шестнадцатомъ вѣкѣ центифольныя розы, считались еще въ сѣверной Европѣ большою рѣдкостью, такъ что тогдашній ботаникъ Хузіусъ тщательно обозначаетъ нѣкоторые сады въ Голландіи и въ Франкфуртѣ на Майнѣ, въ которыхъ водилось это рѣдкое растеніе. Съ тѣхъ поръ страсть къ розамъ очевидно возрастала. Китай и Сѣверная Америка подарили насъ нѣсколькими великолѣпными видами розъ, а искуснѣйшіе садовники Франціи, Англіи и Германіи, постоянно стараются выводить новыя, облагороженныя породы.
Нужно ли еще говорить о пѣсняхъ, посвященныхъ розѣ поэтами всѣхъ временъ и народовъ, о тѣхъ поэтическихъ уподобленіяхъ и формахъ, которыя извлекли они изъ этого цвѣтка? Чтобы только перечислить ихъ, потребовалось бы болѣе страницъ, нежели намъ осталось строчекъ. Почти всѣ древніе писатели, начиная съ Сафо и Анакреона, - Феокритъ и Мосхъ, Горацій и Овидій, Катуллъ и Авзоній, воспѣли розу въ элегіяхъ, одахъ и эпиграммахъ; и съ этихъ-то классическихъ временъ гремить непрерывная хвала розѣ; въ среднихъ вѣкахъ выражается она пѣснями романскихъ трубадуровъ и германскихъ миннезенгеровъ, потомъ переходитъ въ баллады Данта, въ сонеты Петрарки, въ канцоны и мадригалы Тасса; проходитъ всѣ стихотворныя формы, въ устахъ всевозможныхъ поэтовъ, и, дойдя до нашихъ дней, сливается въ полный хоръ.
А кто не знаетъ, какъ прославляетъ розу восточная поэзія? Кому не извѣстенъ прелестный персидскій мифъ - любовь Розы и Соловья, которая встрѣчается непремѣнно въ каждомъ обращикѣ восточной поэзіи? Роза краснѣетъ при видѣ своего возлюбленнаго пѣвца, пѣсни его имѣютъ свойство вызывать цвѣты ея изъ почекъ; а онъ, въ свою очередь, постоянно вдохновляется любовію къ розѣ. Въ одной изъ пѣсенъ, соловей горько жалуется на суровость своей возлюбленной и умираетъ отъ избытка сердечной печали. Въ другой, онъ восторженно изучаетъ вѣчную книгу любви, въ тысячѣ лепесткахъ розы».
В статье одновременно присутствует и термин «бутоны», и термин «почки»:
«Почка есть, быть-можетъ, прелестнѣйшая изъ формъ розы: это символъ всего привлекательнаго на землѣ-молодости, невинности, надежды, раждающейся любви, дѣвственности, еще не сознающей красоты своей.
Розовый нѣжный бутонъ посвящается дѣвѣ прекрасной:
Скромности вѣрный символъ,- милая дань красотѣ...
(Гете)
Ho вотъ постепенно надувается почка, перси ея полнѣютъ, узкое покрывало разрывается, легкій румянецъ пробивается сквозь тѣсно-сплоченные листочки. Наконецъ въ ясное, росистое іюльское утро цвѣтокъ раскрывается и стыдливо взглядываетъ на окружающій міръ:
Разверзлися цвѣточные покровы,
Внутри блеснулъ какъ бы златистый щитъ;
Цвѣтокъ сложилъ зеленыя оковы
И радостно онъ рдѣетъ и глядитъ.
(Эрнестъ Шульце)»
Вероятно, в тексте приведен перевод стихотворения Гёте «Frühling» (Весна) из цикла «Времена года»:
Rosenknospe, du bist dem blühenden Mädchen gewidmet,
Die als die Herrlichste sich, als die Bescheidenste zeigt.
О любви Розы и Соловья на примерах строк знаменитого персидского поэта Хафиза из Шираза (1325-1390).
Кому же принадлежат заключительные строки, и кто сделал перевод с немецкого? Фердинанд Кон подчеркивает созвучие восточной поэзии и христианской. Стихи прекрасны.
*
Как из пылающих ветвей
Синайской купины священной
Глас Божий слышал Моисей
Законы мудрости нетленной,
Так, из куста цветущих роз,
Цветами яркими пылая,
Вещает Истина святая,
И слышится немолчный клик:
«Прекрасен мир, - Творец велик!»
Соловей и роза
В безмолвии садов, весной, во мгле ночей,
Поет над розою восточный соловей.
Но роза милая не чувствует, не внемлет,
И под влюбленный гимн колеблется и дремлет.
Не так ли ты поешь для хладной красоты?
Опомнись, о поэт, к чему стремишься ты?
Она не слушает, не чувствует поэта;
Глядишь - она цветет; взываешь - нет ответа.
А.С. (напечатано в альманахе «Литературный музеум на 1827 год» )
Предполагалось, что с восточным персидским мотивом Пушкин познакомился у Байрона. Байрон в начальных строках «Гяура» говорит о любви соловья и розы, причем в примечании указывает, что любовь соловья и розы составляет сюжет одной персидской сказки:
For there-the Rose o'er crag or vale,
Sultana of the Nightingale...
Перевод Александр Студитский (1818-1861), обратите внимание, он использует слово «султанша»:
Султаншу розу там поет
И на скалах и меж ветвей
В нее влюбленный соловей,
И, нежной радости полна,
Подь песнь его цветет она.
Царица гордая садов,
Вдали от ветра и снегов,
Не зная хлада наших зим,
Венцом красуяся своим,
Спокойно к небу шлет назад
От неба взятый аромат -
И небо-полное любви -
С улыбкой льет лучи свои
Перевод Василий Бетаки (1960 год):
Привет царицы соловьев,
Ей сотни песен соловей
Поёт, и каждая - о ней!
И пенью соловья внимая,
Краснеет роза молодая.
Садов царице, розе роз
Не страшен ветер и мороз.
Зимы не зная, круглый год
Она красуется, цветет.
И неба, райский аромат
Она вернет ему стократ,
А небо улыбнется ей,
Цветущей с каждым днём пышней...
Байрон упоминает о влюбленном соловье и в других произведениях, к примеру, в «Абидосской невесте». Любовь соловья и розы - излюбленный мотив восточной поэзии. Персидский поэт Фирдуси (XI век) говорил, что «въ рощахъ розы вздохами отвѣчають на пѣніе соловьев». В ХІІІ веке персидский поэт-суфий Джалаладдин Руми писал, что «лиліи разсказываютъ кипарисамъ на ухо о тайнахъ соловья и розы». Фарид-ад-дин-Атар подробно развил историю любви соловья и розы в труде «Беседа птиц» (въ „Собраніи птицъ“ ок. 1175). Знаменитый персидский поэт Хафиз придал рассказу ту форму, которой воспользовался впоследствии Байрон, а вслед за Байроном и Пушкин.
«Гафизъ проситъ розу, султаншу по красотѣ, упоенную счастьемъ, не удаляться гордо отъ бѣдныхъ соловьевъ. Соловей только и думаеть о розѣ, но роза равнодушна. Саади обработал мотивъ о соловьѣ и розѣ въ басню, основной смыслъ которой тотъ же, что въ баснѣ Лафонтена „La cigaleet le fourmi“ и вѣ баснѣ Крылова „Стрекоза и муравей“. Въ то время, какъ муравей трудолюбиво работалъ, соловей порхалъ по рощѣ и любезничалъ съ розами. Подошла осень. Соловей прилетѣлъ въ рощу и увидѣлъ, что розѣ нѣтъ. Усталый и голодный соловей проситъ у муравья милостыни въ нѣсколько зеренъ. Муравей отказалъ: “Ты проводилъ ночи въ любовныхъ разговорахъ съ розами, не хотѣлъ знать, что за весной идеть осень, что всѣ дороги ведутъ въ пустыню“ ‹...› Въ поэмѣ одного современника Фазли „Роза и весна" любовникомъ розы оказывается весна, а соловей разноситъ любовныя письма...» © «Русский филологический вестник» (1896)
Для оформления темы использованы гравюры 1850-ых г.г. и кружева из коллекции Lenagold.
Le Moniteur de la mode. художник Jules David (1808-1892).