О том, как становятся двоечниками, или Как я докатился до такой жизни (часть 11)
Часть 1.
Часть 2.
Часть 3.
Часть 4.
Часть 5.
Часть 6.
Часть 7.
Часть 8.
Часть 9.
Часть 10.
Надо бы подходить к концу в описании моей учёбы на мехмате. Прошу снова прощения у читателей за длинную паузу и на этот раз попытаюсь всё завершить. Кажется, остановился я на середине четвёртого курса, рассказав всё про 7-й семестр и даже кое-где забежав вперёд. Впрочем, кое о чём я всё-таки позабыл -- потому, должно быть, что, с точки зрения сдачи, оно принадлежало уже 8-му семестру.
Речь идёт о так называемом "спецкурсе по выбору студента", про который учебным планом предполагалось, что студент слушает его весь год, а сдаёт -- летом. О нём я уже как-то рассказывал, в записи, посвящённой Юрию Михайловичу Смирнову, но там сказано лишь о начале и сейчас следует добавить, что слушал я его очень аккуратно, ни разу, кажется, не пропустив, но, увы, с какого-то момента потеряв нить и стесняясь попросить лектора вернуться на несколько глав назад. Потому не удивительно, что программа его показалась совершенно неподъёмной, но спасло меня то, что сдавался он так же, как (или даже проще, чем) спецкурс Винберга годом ранее. Ю.М. давал мне на дом одну за другой задачки, которые я, к своему удивлению, решал, а иные и довольно красиво. Одна особенно запомнилась: нужно было то ли проверить, то ли опровергнуть какое-то утверждение, для чего построился в голове очень симпатичный примерчик, до сих пор из неё не ушедший (тогда как и вопрос, и ответ в задачке давно и прочно забылись).
Так что спецкурс сдался быстро и успешно, но... это оказался единственный экзамен, который я сдал вовремя в ту сессию. И от отчисления меня спасла... военка. Вернее, просто её существование. В июне нас отправляли на военные сборы (заслуживающие отдельного рассказа, совсем не связанного с учёбой, а потому сейчас я его опущу) и, как мне передали из учебной части, именно поэтому отчисление было отложено до осени. А сдавать мне нужно было численные методы, теоретическую механику и физику (первые два курса продолжались, а физика только началась в 8-м семестре). Как уже писал, численными методами я заниматься почти бросил, а в механике к концу семестра забыл и то, что знал... А что-то я знал и даже задачки умел неплохо решать. Но со мной после зимних каникул случилось то самое евангельское: когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит; тогда говорит: возвращусь в дом мой, откуда я вышел. И, придя, находит его незанятым, выметенным и убранным; тогда идет и берет с собою семь других духов, злейших себя, и, войдя, живут там; и бывает для человека того последнее хуже первого (Мф. 12, 43-45). В восьмом семестре я не учился совсем :(. Что это было? -- уныние, понимание, что я на самом деле ничего особенного из себя как математик не представляю (вообще-то, очень полезное, но тогда для меня почти непосильное) или что-то ещё? Несомненно, что-то ещё было, и я даже прекрасно знаю, что именно, однако боюсь об этом как бы то ни было рассказывать. Тогда я его иногда определял, как запой, ибо это действительно была одна из тех страстей, которые очень похожи на пьянство и которые мешают всему, что бы ни соседствовало с ними (или, тем более, пыталось их остановить). К сожалению, Церковь тогда не смогла мне помочь. Вернее, впрочем, я тогда не воспользовался тем, что Она предлагает для борьбы. Отчасти по незнанию, отчасти по непониманию соотвествующих Её наставлений (которые, впрочем, разыскивал всеми силами и пытался, насколько мог, применить к себе), но, в основном и главном, -- из-за отсутствия воли, решительности и... веры. Не веры в Бога, конечно, а, так бы сказать, веры Богу, той самой, крохотная часть которой движет горами.
Короче говоря, я учиться перестал вовсе, и целых два предмета (физику и "зачётную" математическую логику, по которой не было занятий, а были одни лекции) пропустил совсем, не посетив, считай, ни разу. Тем не менее я запомнил фамилии обоих лекторов: Борисов -- по физике и Артёмов -- по логике и, как ни удивительно, относительно легко сдал оба предмета (ничего, увы, в них, по существу, не смысля). Логику сдал вовремя, какой-то очень доброй женщине, которая поощряла каждую мою верную фразу. Рассказывал, помнится, я последний, очень лёгкий и привычный по многим другим подобным ситуациям, шаг в доказательстве теоремы Гёделя, но смысл самой теоремы понял существенно позже, тогда лишь уже, когда мне самому пришлось, по иронии судьбы, прочесть своим студентам курс математической логики. И вообще мне много раз пришлось сильно пожалеть об этих упущенных лекциях. Одна сердобольная душа из однокурсниц (до сих пор мне за это стыдно!!) записывая лекции и пользуясь копиркой, делала сразу два экземпляра, один из которых отдавала мне, и я эти её копии очень долго хранил, пока не изучил в той или иной мере весь курс. Потом они затерялись и, видимо, попали в печку на даче со многими бумагами, которые уничтожались там, ибо хранить всё не было и нет никакой возможности. Но иногда я о них вспоминаю и жалею, хотя сейчас уже знаю, что в чём-то их перерос. Однако, будучи студентом, я эти записи не понимал совсем и на зачёте пользовался чьими-то компактными заметками на всего что-то около десяти вопросов программы. Сейчас понимаю, что мне тогда очень повезло, и я вытащил тот единственный из десяти вопрос, который мог понять и рассказать.
А по физике была книжка, очень тонкая (Гальцов-Грац-Жуковский, если память не обманывает), по которой я что-то разобрал (как всегда, увы, для меня в физике, исключительно как чистую математику) и добродушный Борисов мне как-то слишком легко в сентябре поставил четвёрку, так что я даже не успел сообразить, что сдал один из самых страшных (для меня) экзаменов. Перед ним я успел почти честно (почти -- потому что я всего не выучил, но что выучил, выучил очень хорошо) и красиво сдать численные методы. Евгений Александрович Лапшин отказался сам у меня принимать пересдачу (я только потом сообразил, что это потому, видимо, что он был председателем комиссии по отчислению), но привёл меня к какой-то женщине с его кафедры и попросил о том её. Где-то через месяц мы с ним столкнулись на мехматской лестнице, и я получил ещё один удивительный (и на этот раз приятный) жизненый урок. Е.А., после приветствий, не постеснялся похвалить меня за отличную сдачу (экзаменатор ему всё в подробностях рассказала). Причём он формально хвалил вполне точно, без преувеличений, но, в общем, не обращал внимания на то, что в некоторых своих выводах о качестве моей сдачи вполне мог ошибаться (и ошибался). Учитывая моё всё продолжавшееся унылое состояние (возможно, и даже скорее всего, в этот момент продолжали "висеть" механика и, добавившаяся летом после сборов, военка), эти неожиданные похвала и поддержка были особенно нужными.
Механику же я сдавал совсем позорно. Собственно, я бы не стал её сдавать, если бы учебной частью мне не был поставлен последний срок. Разобрать я смог (точнее: мне хватило духу разобрать) лишь один первый вопрос программы, так что нашему (проводившему у нас в группе занятия) преподавателю, должно быть, было очень грустно слушать мои молчание или "не знаю" в ответ на все его вопросы. В конце концов, я признался, что знаю лишь первый вопрос программы, рассказал его и был отпущен с трояком, от которого краснею до сих пор. Ещё больше краснеть заставляет то, что в дипломе по механике стоит пятёрка, попавшая туда совершенно непостижимым для меня (хотя вполне понятным) образом. Для аспирантуры -- точнее, для формальной рекомендации туда, -- нужно было не иметь дипломных троек совсем, а недипломных -- не более двух. Впрочем, говорили, что по личному представлению научного руководителя, учёный совет может рекомендовать в аспирантуру и совершенного троечника. Собственно, это всё я и высказал начальнику курса, когда он меня к себе позвал по поводу этих пересдач (мне нужно было пересдать три тройки: по статистике, матанализу за 4-й семестр и по теоретической механике). Я ему сообщил, что если анализ и статистику ещё сдам, то с механикой это совсем невозможно, ибо я "только что её пытался учить, но ничего не смог выучить" (цитирую себя почти дословно). Василий Васильевич, не смутился моими речами, сказав, что "нехорошо, даже стыдно, беспокоить научного руководителя, а также заставлять учёный совет отвлекаться на ненужные обсуждения", и тут же стал набирать чей-то номер телефона: "Николай Николаевич, тут один студент должен пересдать механику, но стесняется прийти..." -- "Пусть приходит ко мне завтра!" -- слышу я ответ из трубки и через 2-3 минуты В.В. объясняет мне, к кому и куда подойти, чтобы договориться о сдаче экзамена. Наутро Николай Николаевич Колесников, как я узнал позже -- один из самых любимых студентами мехмата преподавателей (и вовсе не за то, что легко ставил хорошие оценки!), задаёт мне всего два вопроса: "Давайте зачётку!" и "А куда ещё я должен поставить?", после чего я, не понимая до конца, что происходит, получаю обратно зачётку с пятёркой.
Мне стыдно. Стыдно до сих пор. Но -- за себя. Потому что я отчего-то знаю, что и покойный ныне Николай Николаевич, и Василий Васильевич поступили правильно. Да, неправильно, но... правильно. Я не умею объяснить этого парадокса, не умею точно описать, с какой точки зрения это всё было очень правильно (с какой же, точнее -- с каких, неправильно -- это запросто!). Но мне эта история вспоминается всякий раз, когда я понимаю, что некоторые формальные правила честно выполнить невозможно, а выполнить нужно, хотя бы ровно потому, что невыполнение их станет той или иной меры обузой для совершенно посторонних людей.
А ещё я мечтаю выучить термех...
... Наконец, последней за 4-й курс я сдал военку. Тут мне почему-то было особенно стыдно ничего не знать, и я выучил почти всё, успешно и без труда (правда, с очень сильным опозданием -- чуть ли не в декабре) закрыв последний долг. Он, а также пересдача (уже совсем честная!) для аспирантуры статистики, которая, конечно, была у Василия Васильевича (он отказывался и пытался меня направить к другим преподавателям, но я прямо-таки умолял его самого принять у меня экзамен) и закончилась четвёркой, сильно мешали учёбе давно начавшегося пятого курса. Что там было? -- Продолжилась физика, уже с другим лектором, Гальцовым, и его аспирантом Станиславом Алексеевым на занятиях. Был удивительно красивый, но "пулемётного стиля" предмет под названием механика сплошной среды. Вернее, красивыми были лекции, которые упоённо-влюблённо читал на бешеной скорости, если не ошибаюсь в имени и отчестве, Георгий Леонидович Бровко -- сам-то предмет и страшил, и даже где-то отвращал от себя. Были ещё несколько курсов по выбору: какая-то коммутативная алгебра у Латышева (имеется в виду, что большую часть курса занимала, если верно помню, именно коммутативная алгебра), какое-то продолжение численных методов у Попова, дискретная математика у декана О.Б.Лупанова и что-то про уравнение Кортевега-де-Фриза у А.А.Шкаликова. Несмотря на мои постоянные отвлечения на пересдачи, я вновь пытался, и отчасти успешно, собрать волю, так что ходил всюду и на всё. У меня некоторое время хранились записки всех курсов, большинство из которых были полными (даже физику я упорно посещал, хотя она стала безумно сложной даже для самых аккуратных и сильных слушателей, так что на лекции в аудитории 02 иной раз собиралось всего человек 10-20 с потока в сотню с лишком). Постепенно я стал понимать, что все спецкурсы мне точно не потянуть, и сначала отказался от курса Латышева, а потом -- от более простого, но менее интересного мне, чем то, что я уже бросил, курса Попова.
Да, ещё была очень примитивная (да простит меня милая дама, читавшая нам лекции!) социология, которую я тоже почти аккуратно посещал и по которой, сюрпризом для себя, в декабре получил автоматом свой первый за пятый курс экзамен. Но к сессии я понял, что все мои "простые хождения" на лекции не дали мне совсем ничего. Простое записывание с надеждой "потом разобраться" оказалось если не вредным, то вполне бесполезным делом, так что к началу последнего семестра я сдал всего лишь самую простую из перечисленных наук -- дискретную математику, получив по ней четвёрку, на фоне многого другого -- вполне заслуженную, но на самом деле тоже "счастливую", ибо многое из того, чего разобрать я не успел, мне не досталось. Оставались курс Шкаликова, МСС и физика.
Первый я пошёл сдавать, когда уже нельзя было дальше тянуть и, как и в механике за полгода до того, владея лишь первым вопросом программы. Но здесь он-то мне и достался, и я, изложив его, получил "четыре" и, счастливый, поехал домой. Но дома меня ждал ещё один сюрприз: в зачётке стояла пятёрка. Когда я потом сказал Андрею Андреевичу, что он ошибся и нужно исправить оценку, он мне ответил: "Да я просто передумал, листая вашу зачётку. Учитесь вы хорошо, да и рассказали всё, что я просил, без ошибок". Для меня это был, без преувеличения, лёгкий шок, в самом прямом смысле.
Однако радоваться было некогда, надо было сдавать ещё два экзамена и как можно скорее. Следующей стала физика, по которой я запасся чьими-то (кажется, Гоши Яралова) полными записями вопросов курса и задач к нему: на экзамене давался один вопрос и одна задачка из заранее известного списка. Вот с этими-то полными "шпорами" я и явился на физфак к Станиславу Алексееву сдавать экзамен. Здесь мне было предложено на выбор два варианта, из которых я, конечно, выбрал второй: или быстро поспрашиваться по мелочам, или получить на полтора часа подготовки вопрос и задачу. Готовиться я был отпущен восвояси и, где-то приткнувшись на почти не знакомом факультете, успел даже быстрее, чем за полтора часа, и хоть как-то уяснить себе вопрос, и полностью разобраться в задачке. Конечно, я сейчас не помню ни того, ни другого, -- помню лишь радость Станислава, как будто впервые услышавшего именно такое решение (там возникали какие-то ряды Фурье и вообще была задействована красивая математика). Вопрос, как мне казалось, я "промямливал", хотя и относительно уверенно, так что очень надеялся, что на троечку так-таки наскрёб. Тем удивительнее оказалось последовавшее. В какой-то момент, дискуссия (а у нас со Станиславом возникла какая-то дискуссия) была экзаменатором прекращена, и он сказал: "Давайте зачётку, отлично!" Я опешил и, после небольшой паузы, вызванной доставанием зачётки, довольно твёрдо (и даже где-то дерзко) произнёс: "А может быть, всё-таки хотя бы четыре?" -- "Нет, отлично!" -- Я, сам удивляясь своей дерзости и смелости, признался: "Но ведь я ничего не понимаю!"
-- Послушайте, это абсурд какой-то! -- полугневно ответил Станислав: -- Ему ставят пятёрку, а он клянчит "четыре"!! -- и, отдавая мне документ с уже проставленной оценкой, несколько обрывочно добавил:
-- Понимаете, когда мне вот тут девочки наизусть рассказывают зазубренное из Ландау-Лифшица... А вы пытаетесь разобраться... Уже это стоит пятёрки! (Видимо он имел в виду, что ещё и задачка с суперновым решением её точно заслуживает. -- Кстати, мне не хватило сил признаться, что это совсем чужое решение, а я сам и вовсе никакого придумать не смог бы.)
Когда я возвращался домой, во мне боролись разные мысли и чувства. Нет, ни на секунду я не забывал, что физики как не понимал, так и не понимаю. Но этот отзыв, пусть и совершенно не справедливый, придавал надежды и окрылял... Окрылял нерадивого и запутавшегося в долгах и страстях студента, как будто говоря: не всё ещё потеряно, всё ещё можно начать сначала... или продолжить с прерванного... или просто продолжить... Ибо, как бы низко я в свои студенческие годы ни падал, я никогда не останавливался (на верном пути) совсем.
Но этому нерадивому студенту ещё предстояло сдать страшный МСС (правильно, конечно, говорить страшную, ибо речь идёт о механике сплошной среды, но МСС в нашем студенческом просторечии отчего-то всегда был именно мужского рода).
Я пошёл его сдавать нашему "семинаристу", называть которого не буду, если позволит читатель, хотя довольно хорошо его помню. Естественно, и тут я ничего не знал и не подготовил, но, в отличие от физики, здесь подготовить шпаргалки было немыслимо ни для одного из нас, ибо вопросов была тьма. Однако начался для меня экзамен весьма успешно: при обсуждении тензоров напряжений и деформаций мне удалось свести разговор к тому, что есть на самом деле тензор, и у меня до сих пор осталось ощущение, что я впервые открыл экзаменатору так называемое бескоординатное его определение. Хотя думаю, что на самом деле он просто прикидывался, что меня не понимает, так как хотел от меня эти тензоры в том виде (координатном), в котором они в этом курсе и встречаются. Дело шло бы к пятёрке, если бы экзаменатору не пришло в голову спросить меня о чём-то ещё, а потом ещё, а потом ещё раз ещё... пока не стало совершенно ясно, что я не то, что ещё не готов, -- я не готов совсем.
И раз уж я решил признаваться во всём, то и здесь со стыдом должен признаться, что выпросил-таки у экзаменатора даже не тройку, а четвёрку, сказав -- в глубине души понимая, что это чистая неправда, так как рекомендация уже к тому времени была, -- что с трояком меня не примут в аспирантуру. Возможно, впечатлённый длинным и интересным (как бы там ни было) разговором про тензоры, а, скорее, просто по доброте, экзаменатор эту четвёрку мне поставил...
... Сдавая все эти долги (шёл ведь уже последний, дипломный, семестр), я пытался готовить некоторую дипломную работу. Но на мехмате (не знаю, как сейчас, а в наши годы было так) последний семестр тоже имел занятия: надо было сдать два из 4-5-6 читавшихся курсов по выбору. Но об этом всём в следующей -- надеюсь, окончательной, -- части этих записок.